Самое безлюдное место был тогда подмосковный дачный поселок.
Я писала ноты, перекладывая Чакону для октета духовых и струнных:
это был балет, движение передавалось от одного к другому,
фраза за фразой, жест за жестом длилась беседа, разрастались смыслы...
Ближайшая соседка Надя через два дома
трудилась над различием в смыслах глаголов "мнити" и "мыслити".
Дальше нее простиралась пустыня домов на пятнадцать примерно...
Надя иногда проходила мимо моих окон - колодец был общий, -
два небольших ведра протаскивая по колее на санках,
колею мы делали сами.
Я махала ей из форточки, приглашая в гости,
раз или два в неделю так получалось, не чаще.
Мы говорили о филологии и литературе,
о Соловьеве и Шопенгауэре, и Кастанеде,
о моих знакомых, ходивших сквозь стены, о ее мужчинах,
о ее диссертации, о моей Чаконе.
У нее была прекрасная фамилия - Нарбут.
Вот так, картинками, и сохраняется память...
был ветреный сумрачный день
девицы на остановке
курили в ожидании автобуса
волновались деревья
сбрасывая надоевшее платье
их листья обгоняли меня на дороге
...плыть лёжа навзничь в голубой лодке
глядя в небо сквозь сентябрьские прозрачные ветки
чьи желтые листья над тобою как самолеты
пролетая качают крыльями в знак приязни
твоя свита в страну покоя и красоты пространства
О, взгляни на это, душа,
наосенних садов развилки,
зацепись за кораллы яблонь,
подражающих танцу Шивы,
их яблоки у ног их как приношенья.
Они долго несли их - и вот,
танцуют, сложив поклажу.
Их капище облетают листья.
Внезапным сухим валом
заглушают ропот соседней дороги,
никогда не пустынной.
Не бойся. Ты среди них у себя дома,
эти листья тебя укроют.
Гуси-лебеди, как встарь, пролетят мимо.
Всему, что тебя окружает, дай свободу.
Не говори: моё, - это груз непомерный,
это и преграда любви - ведь себя самоё не полюбишь.
Или иметь, или любить, - таков уж сложился выбор.
Вот, вся твоя жизнь - непрерывный
акт дарованья всему - свободы.
Время - посекундное ее дарованье.
Снова могу радоваться воздушной начинке мира,
крепким корешкам домов, вросших в книжные полки улиц,
достоверным лицам старух,
обсуждающих с внуками особенности их школьной жизни,
сухой промерзлой листве, устилающей палисады пятиэтажек,
видеть, и слышать, и чувствовать всем лицом воздух,
холодный пустой воздух, давно ожидающий снега,
из шерстяной варежки вынимать для письма руку,
выезжая из темного города, привыкающего зимовать на асфальте...