КИТОВЫЙ КОРСЕТ
Два пастуха в мятых пиджаках развозили по дачам навоз. Подкатив на запряжённой лошадью телеге к нашему забору, высокий свистнул, а низкий крикнул:
- Эй, город, говно нужно?
Повозка, наполненная коричневой жижей, напоминала утрамбованную лопатами могилку. Засаленные кепки пастухов блестели на солнце. Папа махнул им рукой.
- Подождите, хлопцы. Поговорим!
Мужики принялись ждать, обрывая нашу вишню.
Папа воткнул вилы в землю, вытер о траву руки и, обняв маму, спросил её:
- Купаться вместе сходим? Нам навоз нужен?
С утра родители ещё не разговаривали.
- На кой чёрт?
Папа вышел на улицу.
- Что у вас, хлопцы? Привет!
- А то не видишь - говно у нас. Свежее, только накидали. Купи.
- Сколько?
- Такса.
- Сбросьте рупь - возьму.
- Поехали, Петро. Здесь всё понятно. Интеллигенция!
- Будьте здоровы, хлопцы, за такие деньги я с ведерком и сам за стадом соберу.
Подвода двинулась дальше. По лошадиной серой спине ползали длинные чёрные шершни. Они напоминали секундные стрелки на круглых циферблатах будильников. Мужики притормозили у ворот Серёжи. Сосед вышел к пастухам в трусах и майке:
- Здорово, мужики!
Пастухи слезли с телеги. Вид у них был нехороший, пили всю ночь.
- Здорово, хозяин. Говно нужно?
- А как же!
Серёжа угостил продавцов сигаретами. Пока мужчины разговаривали, из-за спины Серёжи красивая девица в купальнике и пляжной шляпе пыталась кормить лошадь одуванчиками. Мухи садились на девицу тоже. Не договорившись с пастухами, Серёжа послал их к черту. Подвода, запряженная лошадью, двинулась по улице дальше. На заборе трясогузка, подирижировав хвостиком, побежала за мошкой! Я закрыл калитку.
Тем временем родственники уселись за стол. Генка с папой выпили водочки и сразу же наелись хлеба с маслом. Тётя Валя для меня и брата растёрла в чашках клубнику с сахаром.
- Не пускайте в чашки слюни, - попросила она нас и облизала губы.
На воскресный обед мама приготовила отварную картошку с маслом, жареную рыбу, огурцы, зелёный лук, укроп и тёплые от солнца помидоры.
- Давай к нам! - крикнул повеселевший папа Серёже, который, облокотившись о забор, курил и смотрел в нашу сторону, улыбаясь.
- Посидим!
Сережа мотнул головой, показав пальцем на девицу, развешивающую бинты на протянутую между столбов верёвочку, крикнул:
- Не могу, Толя! Сам понимаешь!
- Ну, как знаешь! - папа взялся есть рыбу руками.
- Ты что, ему денег должен? Чего зовешь, не спросивши других...
- Я тебя прошу, каких денег? Что, нельзя пригласить соседа, просто так?
Мама не любила Серёжу.
- Нельзя! Он на дачу шлюх таскает при живой жене просто так!
- Тискает? - Генка включился в разговор.
- Ты плохо слышишь? Таскает!
Генка потянул себя за уши:
- Толя, наливай, - и, не дожидаясь, разлил водочку по стопкам.
Инга под столом взяла у меня из рук кусочек рыбы.
- Мне снилось, ну послушайте же... - тётя Валя, всегда мало евшая, оставалась с нами до конца застолья: - Кто знает, к чему такое снится? Послушайте. Мне снилось, что над нашей с Генкой спальней, на чердаке, морские свинки бегают, коготками стучат. Кто знает, к чему такое? Что это значит?
Она сложила ручки перед собой на столешнице и приготовилась выслушать ответ.
Папа повертел головой, желая увидеть, где мама.
- Валюша, свиньи снятся только к хорошему, - папа улыбнулся, схватил с тарелки пучок укропа и, сжевав его, показал - мне первому, а потом всем остальным, - зелёный язык, - авторитетно заявляю тебе, Валюша, свиньи снятся только к хорошему. Ешьте укроп, он полезный! Генка, по последней!
Мама глянула на Генку и, отобрав у него тарелку, унесла на кухню. Генка даже глазом не моргнул.
- Пся крэв! - выдохнула Буня, поймала муху со скатерти и, спрятав в кармане, повернулась к сыну спиной. Инга под столом толкнула меня носом.
- Я сейчас, - сказал Генка, вставая со стула.
Он сходил на минут пять за угол дома и вернулся, застенчиво улыбаясь. Он принёс тёте Вале сливу. Я подумал тогда: когда наблюдаешь родственников вблизи, они часто кажутся странными и опасными существами, честное слово!
Когда у родителей не было этой дачи, мы летом и осенью отдыхали в Ирпене у папиного брата Коли. По выходным в разделённый на две семьи кирпичный дом съезжалась папина и мамина родня. В большой компании время проходило замечательно: шарады, бадминтон, гуляние по лесу "к дубу". Как-то наши проводили вечер с Анной Савишной и Тимофеем Денисовичем, пожилыми соседями-супругами, живущими во второй половине дома. Был конец ноября, играли в карты. В столовой Анны Савишны было светло, спокойно, уютно. Над кожаными диванами висели вышитые салфетки, на шкафу стояли фарфоровые балерины, монотонно тикали часы: "Док-тор... док-тор... док-тор", - говорили часы тем, кто прислушивался к ним. После игры слушали радио. В Америке убили Джона Кеннеди. Всем было жаль симпатичного американца. Об этом и говорили, пока не пришло время вечернего чая. В семь часов всегда пили чай. Анна Савишна и Буня, обе гимназистки в прошлом, после чая вспоминали жизнь "до войны"; остальные листали журналы и ждали ужина. Ужинали в девять, принося к столу то, что запасли заранее. В комнатах стариков вкусно пахло липовым цветом, рассыпанным на подоконниках, плесенью от старых балок потолка и аккуратно сложенными у печки дровами.
Я помню, к нам приехала тогда Сандратская, папина троюродная сестра, моя крёстная. Она привезла из города кремовый торт и бутылку портвейна. Сандратская пошумела-пошумела, побегала по комнатам, всех обнимая и целуя, и успокоилась. Села на диван и приготовилась до ужина слушать истории старух. Буня как раз закончила рассказ о брате Стефане, которого в двадцатые годы в поезде зарубили саблей петлюровцы из-за кольца с бриллиантом на мизинце. Поужинали. Наступила очередь Анны Савишны рассказывать "были". Она подошла к сундуку, чтобы достать энкэвэдэшную портупею Тимофея Денисовича... и вот тут, в сундуке Анны Савишны, который она открывала крайне редко, обнаружился дивный старинный корсет из китового уса, который когда-то в юности она носила "по случаю". После выпитой наливочки решили примерить корсет на "девочку". О портупее и первом свидании, связанном с этой портупеей, забыли. Дамы засуетились, раскраснелись и стали решать, на ком примерить эту исключительную, редкую в то время вещь. Сандратская весила больше ста килограммов, поэтому уболтали мамочку побыть "манекеном"; мама хоть и полновата была, но с хорошей фигурой. Так началось представление, о котором потом многие годы все вспоминали с большим удовольствием.
Корсет из пластин китового уса, скрепленных крючками и заклёпками, натягивали на мамино тело всей женской компанией. Процедура совершалась под абажуром гостиной в полумраке. Мужчин - Тимофея Денисовича, дядю Колю и дядю Валика (Буниного старшего брата) - выставили в коридор; я успел залезть под кровать, поэтому обо мне не вспомнили. На улице начал накрапывать дождь, за окном стемнело.
- Выдохни и не дыши, - командовала Сандратская, вертясь вокруг мамы подвижной рыбкой, затягивая шёлковые шнурки на её спине.
- Милая Валюша, вы потерпите и будете красавицей, - Анна Савишна в белой накидке напоминала привидение; старушка всегда брила голову в середине лета, но к осени череп Анны Савишны покрывался седым пушком, и она становилась похожей на созревший одуванчик. Буня, единственная из компании, молча наблюдала происходящее. Она пила чай из блюдца вприкуску с сушкой.
- Валька, последнее усилие! - Сандратская от напряжения высунув язык, стояла перед мамой на коленях. - Ну, вдохни и не дыши. Минуточку потерпи. Уже шнуруем, и сальце пошло двигаться вниз - вверх, и - обратно... как у змеи, красота какая!
Стиснув зубы, Сандратская застегнула на талии мамы последний крючок на железной пружине и, довольная собой, отползла на четвереньках к сундуку хозяйки дома полюбоваться результатом своей работы. Я лежал под провисшей сеткой кровати, подперев голову руками.
- Всё! Поворачивайся, фря! Трам-та-та-та-а-там! - пропела крёстная, встала на ноги и торжественно объявила зрителям: - Дамы без господ! Вот вам, пожалуйста! Звезда Советского Союза! Любуйтесь на радость! Русское чудо в корсете!
Складки бледного маминого тела повылазили из всех щелей китового корсета мягкими, тёплыми горками. Жирок "радовался ущемлённой свободе", как подметил тогда остроумный дядя Валик, допущенный с другими мужчинами лицезреть это диво. Неестественно тонкая талия, закованная пластинами, широкие бёдра и выдавленные к подбородку груди сделали маму похожей на песочные часы. Вошедший в комнату Тимофей Денисович покраснел и, ничего не сказав, встал у стенки. Общее веселье нарастало. Выпили ещё наливочки. Мамочка, постояв под абажуром, наконец, задвигалась, словно механическая кукла, цепляясь ногами за напольные дорожки, а руками за мебель.
- О, господи! Люди, развяжите меня, дышать нечем! - причитала мамочка, обводя присутствующих умоляющими, смеющимися глазами.
Всем было на мамочкины мольбы наплевать, все они ухохатывались!
- Вишневская, ну ты красавица! Царица Екатерина! - орала Сандратская наливая наливочку в рюмки. Полина, внучка Анны Савишны, притащила фотоаппарат со вспышкой и стала фотографировать происходящее. Дядя Коля ушёл спать. В подпитии баловницы с дядей Валиком заходили по кругу вокруг мамы, хлопая в ладоши, подскакивая и повизгивая. Мама хохотала тоже, щупая свои плечи и окаменевшие от китовых пластин бока.
- Сандратская, совесть имей! Хватит, ты такая же толстая бомба, как и я! Ой, развяжите, а то помру!
Сандратская не унималась.
- Я такая же?! Я знаю! Анна Савишна, за что здесь дёргать, чтобы стянуть эти чёртовы латы?
Мама гудела от смеха и как-то странно шаталась вправо-влево, пытаясь ровно ходить по комнате. Анна Савишна, лёжа на сундуке и громко икая, оттуда кричала Сандратской:
- Я не помню, деточка, я - забыла. Этот корсет я носила до четырнадцатого года. Где Тимофей Денисович? Мне нужна его рука!
Анна Савишна поднялась с сундука и, вдохнув полной грудью воздух, задержала дыханье. Икота прошла.
- Сандратская, ты дура, соображай быстрее! Освободите меня! - вопила уже не на шутку испуганная мама, шея у неё сделалась красной, а пальцы на ногах - синими.
Тимофей Денисович с серьёзным лицом военного человека вышел на улицу. Я под кроватью толкнул пальцем к свету живого жука, найденного в спичечном коробке; смотреть на полуголую маму мне было совестно. Мамочка тем временем, упав на кровать, придавила меня к полу. Испуганный жук от удара сверху взлетел под абажур. В приступе смеха Сандратская сломала какой-то главный крючок в корсете, после чего раздеть маму стало невозможно.
- Несите клещи, будем резать, - скомандовал приехавший на последней электричке отец.
Анна Савишна ушла в кромешную слякоть искать супруга в его слесарном сарайчике на заднем дворе. Пробило полночь. В пять минут первого Анна Савишна появилась с Тимофей Денисовичем, ведя его под руку.
- Тима, спасай Валю! - сказала она ему и села на сундук.
Тимофей Денисович принёс ржавые кровельные клещи-ножницы. Он злился, курил, но приступил к операции хладнокровно. Руки помыл с мылом, использованное полотенце бросил на пол под ноги, папиросу затушил о палец.
Маму бережно уложили на освобожденный от посуды стол, обложили подушками и вырезали из корсета кровельными ножницами, как сросшуюся после перелома ногу вырезают из гипса. Сандратская держала маму за голову, Полина за ноги.
Мама, не моргая, смотрела на абажур и глубоко дышала.
- Как консервную банку вскрыли, - пошутил папа, помогая маме спуститься со стола на пол.
Отпаивали мамочку наливкой. Остатки корсета вынесли из комнаты и бросили в чулане, чтобы "он глаз не злил".
- Милая, спасибо за веселье, - успокаивала маму Анна Савишна, положив мамину голову себе на колени: - Это было и страшно, и весело. Жизнь такая. Ничего, лучше так жить, чем вообще никак. Выпейте вина, быстрее заснёте.
На память об этом вечере Анна Савишна подарила маме веер с нарисованным павлином и зеркальце в оправе с ручкой в виде обезьяньей лапы. Этой лапой было удобно чесаться.
Поев, все родственники разбрелись по своим делам. Сонный, я остался за столом один и не знал теперь, чем заняться. Наверное, нужно спать, думал я, растирая пальцами глаза. Рыбные кости на забытом мамой блюде смахивали на кривые турецкие сабли из фильма об адмирале Нахимове, который показывали вечером по телевизору. Этими костями удобно ковыряться в зубах, думал я. Мама на веранде мыла посуду и ругала Ингу за то, что она стащила мокрую тряпку из мусорного ведра. Генка полез на чердак, прихватив жареный рыбий хвост, завёрнутый в бумажную салфетку. Папа заснул в гамаке. Буня ушла к себе и закрылась в комнате. А тётя Валя, сняв халат и оставшись в купальнике, лежа на раскладушке в саду, обложив лицо нарезанными огурцами, запела "Бессамэ, му-у-учо!!!". Тихо так запела, протяжно. В те дни она читала рассказ Джека Лондона о собаке, которая научилась говорить по-человечески, но не стала от этого счастливой.
Опустив голову на стол, я слушал тёткино пение и в эту минуту очень любил её. Мне было жалко её, я не знаю, чёрт возьми, почему.
Бэсамэ, Бэсамэ мучо,
Комоси фуэраста ночела ультима вэс;
Бэсамэ, Бэсамэ мучо;
Кэтэнго мьедо тэнэртэ йпэйдэртэ дэспуэс. 1 |
Бормотала она эти непонятные слова жалостливо и душевно, снимала с лица кружочки огурца, и клала их в рот.
| 1 | Целуй меня, целуй меня крепко,
Как будто этой ночью в последний раз.
Целуй меня, целуй меня крепко,
Потому что боюсь потерять тебя потом! |
© Евгений Вишневский, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
