Словесность: Кибература:
Василий Логинов: Все бывшее сбудется


ЭЛЛИПТИЧЕСКИЕ  ШАХМАТЫ


Жил-был живописец.

Звали его Жора.

Долгое время Жора жил в холоде, голоде и бедности. Лишь тяга к искусству грела его в утлой хибарке, продуваемой всеми ветрами насквозь. Дни и ночи напролет Жора маслом переносил репродукции картин старых мастеров на холсты.

В конце концов Жора в совершенстве овладел разнообразной техникой. И приемы фламандской живописи, и стиль барбизонской школы стали родными для Жоры.

Он настолько удачно подражал Рубенсу, Хальсу, Рембрандту и даже Брейгелю старшему, что порой немногочисленные знакомые, рассматривая фотографии Жориных произведений, не могли отличить их от репродукций оригиналов. Особенно Жоре удавались женские руки и зеркала с картин Яна ван Эйка.

Жора стал зарабатывать на жизнь тем, что продавал копии картин великих мастеров. Это был отнюдь не дешевый товар, но пользовался большим спросом у богатых людей. Ведь многие хотели видеть у себя в доме над камином какую-нибудь пышнотелую Саскию или знаменитый зимний пейзаж Брейгеля.

В жизни Жоры наступил период безбедного существования. Он купил новый дом, построил собственную мастерскую, пил дорогие напитки, ел деликатесы, завел белую шикарную машину и белокурую длинноногую любовницу.

И все было "пучком", как часто говорили про него новые друзья...

Но как-то солнечным весенним утром Жора проснулся у себя в мастерской и, не вставая с дивана, оглядел незавершенные копии.

На холстах в беспорядке наличествовали овощи: декольтированные девичьи груди - репы, носы на бородатых лицах - каротельки1, усики джентльменов - иссиня-черные баклажанчики. Сплошь, куда ни взгляни, были плоды огородов.

"Что это, Жора? Что это за дурацкий сад-огород? До чего я дошел! Какой кошмар!" - подумал художник, а потом встал, оделся, достал брусок, остро наточил кухонный нож, снял свои недокартины с подрамников, вздохнул и начал резать красочные грубые ткани на длинные плотные ленты. Сопротивляясь, грунтованные холсты трещали под ножом, лоб художника покрылся бисеринками пота, но он методично продолжал свою работу.

Потом, немного передохнув, Жора сложил мохрящиеся куски в кучу посередине мастерской, примял ногой отрезанные вандейковские ручки с розовато-желтыми наростами пальцев-корнишончиков, полил все бензином, бросил зажженную спичку, немного полюбовался игрой зеленоватых язычков пламени, а когда уже занялись и старые пыльные шторы на окнах, то громко хлопнув дверью выскочил на улицу.

И надо же было так случиться, что прямо рядом с домом его сбила тяжелая пожарная машина, вызванная бдительными соседями.

Потерявшего сознание Жору сразу же отвезли в больницу. Там его быстренько прооперировали - откачали целый таз крови из грудной полости (обломок четвертого ребра проткнул левое легкое), наложили гипс на ноги (переломы: трехлодыжечный на левой, шейки бедренной кости со смещением на правой), туго забинтовали и отправили в палату.

После операции Жора впал в коматозное состояние.

Снаружи он лежал на спине забинтованный, бледный и немой. Скрипя, словно из последних сил, никелированный аппарат зеленым шлангом через нос порциями подавал больному богатый кислородом воздух. А густые сиропы лекарств из пузатых капельниц, присосавшихся прозрачными трубками к спавшимся синим венам на руках, пугающе беззвучно и безвозвратно втекали в лежащее тело.

Внутри себя, в то же самое время, Жора находился на подводной лодке в озерных глубинах.

Лодка была очень большая. И совершенно пустая.

Ищущий Жора бродил по гулким коридорам, откручивал большие скрипящие колеса на дверях, заходил в просторные каюты и кубрики, заглядывал под кровати и за металлические шкафы. Вокруг царило запустение и безлюдье.

Мимо иллюминаторов, на фоне меняющихся пейзажей дна, проплывали излишне цветастые для пресных вод рыбы. И водоросли, плоские водоросли струили свои волнистые нескончаемые полотенца, сверкающие в рассеянном свете прожекторов подводного аппарата...

Но вот, открыв очередную дверь, Жора обнаружил в тесной каюте господина, лицо которого было скрыто тенью от старомодного расклешенного цилиндра на голове.

Господин кивнул вошедшему и сделал рукой приглашающий жест.

Жора присел на свободную табуретку, привинченную к полу около стола.

Господин сказал:

- И-здравствуй, живописец. А не сыграть ли нам и-партию?

Посмотрев на стол, Жора увидел, что там расставлены черные и белые округлые фигуры, напоминающие одновременно и предметы сервиза, и внутренние органы тела. Было почему-то яснее ясного, что - вон сахарницей-пищеводом стоит ладья, вон сердце-ферзь и печень-конь, а кофейник-желудок соответствует королю, и эти многочисленные то ли чашки, то ли почки, всего лишь пешки.

Все черные и белые поля на плотной скатерти, заменявшей игровую доску, были в виде ромбов.

- О да! Ты заметил! Это эллиптические и-шахматы, - продолжал хозяин каюты, - игра всех игр. Как ты видишь, и-здесь отсутствуют прямые углы. Произошла их глобальная и-замена на тупые и острые. Ведь ромб - это остро отточенный эллипс.

Не открывая лица, господин подержался за поля своего цилиндра.

- А правила игры, между прочим, те же, что и в тривиальных и-шахматах. Однако суть всех и-ходов изменилась. Цель и-игры - превратить все черно-белые ромбы в эллипсы. И-здесь состязание идет в пространстве, а не на плоскости. В интеллектуальном пространстве. И-здесь каждый и-ход рождает каскад событий, часто непредсказуемых. Особая глубина и острота ощущений при игре в эллиптические и-шахматы не сравнимы ни с чем на свете.

Жора вопросительно посмотрел на господина.

- Ах, да, - продолжил тот, - тебя, наверное, волнует вопрос "чего ради?". Чего ради, ты будешь играть со мной? Ответ простой: азарт, мой дорогой, азарт. Азарт - барон эмоций, герцог чувств. Я предлагаю сделать и-ставки. С твоей стороны вполне достаточно будет поставить все твои картины.

Жора подумал, что это пустяк. Ведь, во-первых, это копии, а, во-вторых, они же, в конце концов, все равно сгорели.

- А я поставлю... я поставлю клетчатого вальдшнепа, - почему-то прошептал визави.

- Ах, как долго я ждал достойного этой ставки и-партнера! Целую вечность! И вот, наконец-то!

Жора опять вопросительно посмотрел на собеседника.

- О клетчатый вальдшнеп! - уже громче произнес господин. - Если хозяин достоин, то клетчатый вальдшнеп может открыть ему третий и-глаз, новый орган чувств. А третий и-глаз есть пропуск в мир иных пропорций, свежайших ощущений. Только он способен объединить и звук, и краски, и слово в единое целое... Так ты и-согласен?

Жора кивнул, и они начали играть.

Сначала живописец проигрывал, потому что никак не мог приспособиться к странной игре.

Дело заключалось в том, что при передвижении любой фигуры, ромбики, над которыми ее проносили, с чавкающим звуком выдавливались из плоскости и становились объемными предметами. И когда делал ход господин в цилиндре, то ромбики приобретали вид хорошо организованных угловатых многогранников. На доске при этом сверкали плоскопараллельными гранями четкие додекаэдры, икосаэдры и даже октаэдры2.

Когда же наступал Жорин черед передвигать фигуры (он делал безукоризненные с точки зрения шахматной теории ходы, но что толку!), то на ромбической доске рождались всего лишь трудно идентифицируемые предметы, отдаленно напоминающие переваренные, лопнувшие сардельки.

Лишь один раз, когда живописец делал рокировку (кофейник и сахарница, из пищевода в желудок), под ладьей вяло заворочался и устало сверкнул параллелепипед со скругленными углами.

Но это произошло только один раз за всю недолгую партию, и при этом художнику показалось, что партнер его как-то внутренне напрягся, насторожился.

И казалось, что проигрыш неминуем. По жестокой логике эндшпиля Жоре осталось сделать последний допустимый ход сердцем (ферзем). Сделать, и признать свое поражение.

Господин напротив довольно потирал края цилиндра.

Живописец протянул руку к доске.

И тут он вспомнил, как в детстве заблудился в лесу, и несколько часов плутал, продираясь сквозь заросли летне-зеленого бересклета. А потом как-то вдруг, словно вывалился из лесной мышеловки, оказался на берегу лесного пруда.

Он стоял тогда на небольшом откосе рядом с кустиком, сплошь усыпанным белыми ягодами, и смотрел в темно-прозрачную воду.

Там, на небольшой глубине, лежали опавшие кленовые листья, хотя самих кленов поблизости и не было. Незаметное внутреннее течение чуть шевелило увеличенные водяной линзой резные края листьев. Казалось, что они невесомы, и не вода омывает, а ветерок обдувает их со всех сторон, они должны, просто обязаны летать, но что-то мешает им.

Маленький Жора опустил руку в обжигающе холодную воду, ухватил невесомую красоту, чтобы освободить ее от водного плена, но достал всего лишь горсть прелого, дурно пахнущего, жирного перегноя, с которого стекала темная жижа. А внизу, где только что листья плясали своими желтыми кружевами удивительный танец, беспокойными спиралями взмучивались грязные струи.

Жора отбросил в сторону неприятный комок, вытер руку о штаны и посмотрел на противоположенный берег.

Сплошной стеной, словно бисером замерзших капелек покрытые в первый морозец после оттепели голубели ели (дело было утром, и ночной туман еще не сгинул окончательно, а сконденсировался на иголках изморозью искрящейся под солнцем влагой). Посередине между елями зияющей манящей щелью светлел спасительный проход, и начиналась дорога к дому...

"Чудов овраг. Я тогда вышел к Чудову оврагу" - вспомнил Жора.

Господин напротив все еще продолжал потирать цилиндр, когда живописец, встряхнув кистью руки, словно избавляясь от капелек лесной воды, вопреки всем логическим построениям приподнял над доской не ферзя, а ладью, и начал ее перемещать. И тут оба ромбика (и черный, и белый!) под переносимой фигурой ожили и задвигались так, как не двигался еще ни один ромбик после ходов живописца.

Сначала плоскостные черно-белые платочки выгнулись от напряжения так, что острые края их взвились над плоскостью и свернулись в маленькие свитки. Потом приподнялись центральные части ромбиков и оцветились. Образовались два угловатых радужных седла. Одно с черной окантовкой, а другое с белой. Затем седла округлились, приобрели объемную толщину, развернулись, радужные пятна на них побежали, закружились в танце, заблестели, прильнули друг к другу, слились, стали расти, и вот уже над доской переливался гигантский гиперболоид3. По его поверхностям разбежалась сеточка пульсирующих кровеносных сосудов.

А затем этот лакированный гиперболоид выпустил округлые ножки и начал втягивать в себя многочисленные многогранники, созданные во время игры Жориным партнером, такие теперь неуклюжие на радужном фоне новой фигуры!

Стало ясно, что живописец выиграл партию, каким-то непонятным образом проинициировав образование нового органа.

Господин снял и аккуратно положил на стол свой старомодный цилиндр. Оказалось, что у него над плечами находится соколиная голова на тонкой человеческой шее. Голова пару раз щелкнула клювом, издавая звук, похожий на "и-ии", а потом быстро произнесла:

- Клетчатый вальдшнеп твой, живописец. Запомни, ты выиграл не у кого-нибудь, а у представителя Князя Альтернативы!

И все исчезло.

Но сразу после этого закончилось коматозное состояние, и живописец очутился в новой жизни.

В этой новой жизни первое его имя было совсем не Жора, а Сальвадор, второе же ему дали...