Был слеплен Адам из грязи, был слеплен Адам из глины,
Из серой болотной жижи, несложен и невелик.
Сквозь алый платок фантазий, узорчатый, паутинный,
Просвечивает недвижный, холодный и черный лик.
И плачет по нем театр бесчестного кукловода -
Ни жизни-то нет в Адаме, ни совести, ни души.
А ты, о реаниматор, приникни к губам урода,
Залейся семью потами, но только - дыши, дыши!
И вспыхнет в чертах топорных нежнейшее из движений,
И чертик преобразится, и выйдет на Божий свет
Снегов на вершинах горных белее и совершенней,
И сердца его синица забьется тебе в ответ.
А после - метаморфоза к естественному порядку.
Не надолго хватит света. В карманах сочтя гроши,
Продаст он тебя тверезо, как водится, за тридцатку.
Но ты не гадай про это, а просто - дыши, дыши!
В муравейнике, бедламе мелкота кишмя кишит.
И телами, и делами эволюция вершит.
Бесконечно много сора, с шумом тоже перебор,
И куда ни бросишь взора, там естественный отбор.
Обнаглевшего овражка надорвавшийся атлант,
Безымянный мой мурашка, непримеченный талант,
Ты старался, ты трудился, за дырой латал дыру,
Ты для подвига сгодился, не пришелся ко двору!
Эти лапки, эти мины, зорких глазок изумруд!
Ладно, нынче ходят мимо, вот ослабнешь, так сожрут.
Чем бы ты ни занимался, все труды сведет на нет
Эта алчущая масса, наводняющая свет.
Будь ты красный, будь ты белый, хоть ругайся, хоть пляши,
Никому не будет дела до смешной твоей души,
До смурной твоей судьбины, до любви... А на черта?!
Здесь особые глубины, кои прочим не чета!
Ни поминок, ни поблажек! Ни хрена не засбоит!
На костях таких мурашек муравейник и стоит.
Стольких в Лету окунули, просто ужас! Просто смех!
Где-то в норке, где-то в улье кто-то плачет обо всех.
Стою, в душе звериной просвет не находя,
Над песенкой старинной слезами изойдя.
Не тенор при капелле, раскормлен и усат,
Ее мы с мамой пели сто тысяч лет назад.
Горланили дуэтом, два брошенных птенца,
А думали при этом - синхронно - про отца,
Что, мол, кому-то крышка, кранты, как ни крути,
А наш-то, докторишка, у смерти на пути.
Мы вслух его бранили, грехи его копя,
Мы так его любили! Безмолвно, про себя...
Из подкаблучной дали, с восточной стороны,
О, как его мы ждали! Как были мы верны!
Сквалыга-алиментщик. Смотавшийся в астрал!
Игрок, фигляр, изменщик, он всех нас разыграл!
Я сердце заклинаю, чтоб было, как броня.
Я до сих пор не знаю, любил ли он меня.
Ах, белые халаты! Ах, жизни торжество!
А жизнь - одни заплаты и больше ничего!
Паршивая шарада! Грабительский кредит!
Вот смерть - святая правда - слепа и не щадит.
Порой люблю тебя так, что знаю - я умираю.
И боль моя все жесточе, пронзительней и лютей.
Иду меж землей и небом, дороги не выбираю,
И нет для меня ни света, ни Господа, ни людей.
И весь этот мир, огромный, звенящий, цветной, победный,
С тобою - в недостижимом, пугающем далеке,
Мне кажется лишь монетой, потертой копейкой медной,
В отчаянье машинально зажатою в кулаке.
И стыну я, задыхаясь от нежности, слез и желчи,
На тающем льду мгновенья, где сердце, как полынья,
И броуново движенье свободных мужчин и женщин
Давно за чертой последней закончилось для меня!
Укрыться в родном миноре
На кромке вселенской ткани,
Незримой рукой расшитой
Чужому минору в тон,
И слушать, как ночью море
Целует и гложет камни,
Глотает, а если сыто,
Так лепит из них мадонн.
Надменных, неловких, нежных,
Держащих смешные свертки
С грядущим добрым Иначе,
Грозящим большой бедой,
Холодных и безнадежных,
Отвергнувших все увертки
Великой игры в удачу,
Привыкших жить под водой.
Их сотни, а может, тыщи,
И грусти их нет предела,
Какая их скорбь снедает,
Как страшно взглянуть вперед!
Для моря они - лишь пища,
Нельзя ничего поделать,
Оно, как заголодает,
Не мешкая, всех пожрет.
