[Оглавление]




КРЕСЛО  БАРАНИ


Бродячий цирк покрыл немалое расстояние, пока не наткнулся на гостеприимный городок. В остальных, которые встретились на пути, его принимать не желали, и караван долго полз мимо кукурузных полей, лесов, лугов, каньонов и плоскогорий. Оголодавший цирк не замедлил дать шикарное представление, и ближе к полуночи труппа устроила скромный пир.

Позади шапито поставили ящики, накрыли помостом, который еще не полностью продавил исхудавший слон, и уселись кто на что поспел. Южное небо кишело звездами. Луна лопалась от избытка безжизненных соков, и ей пела осанну всевозможная мелочь, укрывшаяся в шелковых травах. Раздвоенный флажок трепетал на легком ветру, как язык ехидной змеи. Горел костер. Сонно фыркали лошади.

Дядюшка Директор поднялся с кружкой в руке.

- Господа! - воззвал он. - Возблагодарим небеса, призревшие на утомленных странников!

Ему ответили одобрительным гвалтом. Директор выхлебал кружку, крякнул и погладил ветхий жилет, объемное наполнение которого целиком зависело от успеха гастролей. Нынче жилет болтался, как на вешалке.

Послышалось чавканье. Все уже выпили, кроме Гвидо, метателя ножей. Гвидо пил вдумчиво, не упуская ни единой ноты ноты мерзкого пойла. Дядюшка Директор прислушался и укоризненно покачал головой. Он грузно сел и позвал:

- Гвидо!

Тот покосился, не отлипая от кружки.

- Всякий раз, как ты пьешь, меня колотит озноб, - проникновенно признался Дядюшка Директор. - У тебя очень опасный номер. А мы даем завтра целых пять представлений.

Гвидо стукнул кружкой по столу, вытер пасть и крутанулся в кресле.

Это было особенное кресло. Никто не помнил, откуда и почему оно прибилось к цирку и сделалось неотъемлемой собственностью Гвидо. Оно являлось изобретением врача по фамилии Барани, будучи предназначено для оценки чего-то там. Труппа слабо разбиралась в этих делах. Налицо были факты в количестве двух. Во-первых, кресло вращалось. Во-вторых, когда оно останавливалось, глаза продолжали дергаться, и это что-то означало.

Жена и партнерша Гвидо, пышная рыжая каланча по имени Флора, была дочерью священника и восемь лет как сбежала с цирком. Гвидо и Флора выглядели потешной парой, особенно при исполнении. Огромная Флора вставала к щиту, а супруг, без малого - с позволения так выразиться - карлик, буквально сыпал ножами, смахивая на осатаневшую садовую поливалку. Он сидел в кресле, сливаясь с ним в небольших габаритов конструкцию, которая внезапно оживала и ощетинивалась сталью.

Гвидо осклабился.

- Флора! - крикнул он. - Становись! Бруно, давай сюда щит!

Дядюшка Директор мотнул овечьими бакенбардами.

- Гвидо, Гвидо, - сказал он отечески. - Ты же не сделаешь этого? Я беру свои слова назад. Я знаю, что умеешь собраться с похмелья. Как хирург! Но сейчас ты и вовсе пьян! Не трогай ножей.

Но просьба Директора привела лишь к тому, что Гвидо опрокинул вторую кружку. Он больше не чавкал. Он быстро и гулко глотал, подобно зобастому голубю подле лужи.

- Я не буду смотреть, - заявила Эсмеральда и встала. Она была канатоходкой и отчаянно переживала за всех и каждого, даже за слона, которому увечья грозили в минимальной мере. Когда ей справедливо указывали на опасности, сопряженные с ее собственным ремеслом, Эсмеральда только пожимала плечами. Она совершенно не боялась высоты и не понимала, о чем идет речь.

Тем временем клоун Бруно приволок щит. Он гадко гримасничал на ходу. Это была не привычка, а врожденное расстройство, из-за которого он поступил в труппу без испытательного срока. Щит был здоровый, и Бруно последние десять шагов катил его, как колесо о четырех углах.

Фокусник, похожий на щеголеватую смерть, многозначительно посмотрел на свою напарницу, нынче дважды распиленную на бис, и та показала ему кулак.

Рыжая Флора встала к щиту, а Гвидо тем временем прикончил третью кружку и вертанул кресло, обогащая подпитие головокружением. Он скинул куртку, скрывавшую пояс с двумя десятками кинжалов, которого Гвидо не снимал даже ночью.

- Бруно, верти еще, - велел он.

Разжившись некогда диагностическим креслом, Гвидо не замедлил приспособить его к делу и встроил в номер. Перед метанием его сильнейшим образом раскручивали, а после резко останавливали.

Дядюшка Директор был деловым человеком и влюбился в кресло с первого взгляда. Совмещая должность конферансье и вращателя кресла, он выходил в цилиндре и фраке поверх подтяжек и скороговоркой просвещал невежественную публику насчет остаточного движения глаз. Оно мало сказывалось на остроте зрения, но этого никто не знал, и эффект усиливался. В шапито воцарялась почтительная тишина.

Дядюшка Директор тоже был мистик - все циркачи не без греха, - но копал неизмеримо глубже Флоры. Его постоянно заносило, и он проводил аналогии настолько туманные и размашистые, что даже грамотные зрители разевали рты. Он считал, что колебание глаз подобно "колыханию эфира". О сущности эфира Директор имел самые расплывчатые представления, но это не мешало ему сравнивать кресло с Творцом и видеть в мироздании затихающий отголосок давно прекратившегося вращения.

- Не так ли творение? - завывал он в конце и щелкал подтяжками, не в силах справиться с наплывом чувств. - Оно упокоилось, Создатель отошел от трудов, а глазки все бегают!

В этом пункте Директор срывался на непристойный смешок и брался за спинку. Как только кресло Барани останавливалось, он отбегал, и Гвидо принимался за дело.

Но сейчас в нем колыхались три кружки, и Дядюшка Директор, как было сказано, обеспокоился.

- Не испытывай судьбу! - взмолился он. - Хотя бы не трогай свое чертово кресло!

Гвидо вращался, не обращая на него ни малейшего внимания, а Бруно наяривал на похвате и сокращался в нелепых телодвижениях.

Застолье притихло. Дядюшка был нечист на руку и вообще первостатейная сволочь. Труппа его недолюбливала. Ей не было дела до мастерства Гвидо, восхищаться которым она предоставляла зрительскому стаду, далекому от циркового искусства. Больше того - выступления ради потехи на отдыхе, среди собратьев, которые повидали всякое и ко всему привыкли, считались дурновкусием. Но в данном случае наметился конфликт с вороватым начальником, а потому насторожились все - наездники, танцовщицы, дрессировщики, жонглеры, акробаты и даже уборщик, который уже с полудня еле стоял на ногах и получил от Директора взбучку с обещанием немедленного изгнания.

Кресло резко замерло, и Бруно заскакал прочь, сбиваясь на гусиный шаг. Флора сердечно улыбалась в отблесках костра. Гвидо выхватил два кинжала за раз. Его глазные яблоки подергивались, и этого не видел никто, но знали все. Кинжалы описали две параллельные дуги и вонзились по соседству с ушами Флоры, правым и левым соответственно. А новые уж летели, и щит дрожал, тогда как Флора, не мигая, любовалась своим без пяти минут лилипутом. Рабочее вдохновение придавало Гвидо ослепительную красоту, которая была заметна только ей.

Через десять секунд все кончилось. Флора шагнула вперед из своего силуэта, и щит стал символом очередного торжества Гвидо. Он ощетинился ножами, вошедшими в дерево одинаково глубоко. Их рукоятки неслышно пели, мелко вибрируя в унисон.

Дядюшка Директор вздохнул. Гвидо припал к четвертой кружке.

- Браво, - сказал уборщик и повалился без чувств.

Флора вернулась за стол и оглянулась на силуэт. Лишенный начинки, тот выглядел довольно непривлекательно и не вполне отражал достоинства ее фигуры. Но Флора усмотрела в нем нечто большее.

- Между прочим, - заметила она, берясь за бутыль, - именно так я представляю себе моего ангела-хранителя. Очевидно, это он и есть. Он заключает меня в кокон, повторяя формы, и отводит кинжалы.

Флора унаследовала от родителя бытовой мистицизм, а потому, когда выпивала лишку, заводила речи о призраках, и Гвидо ее поколачивал. По мнению мужа, она думала слишком много - или слишком мало, что одно и то же.

Гвидо ответил ей тяжелым взглядом.

- Что ты мелешь? - прорычал он. - Какой еще ангел? Это, Флора, исключительно ловкость рук и доказательство моего мастерства. Давай, попроси Бруно! Или господина Директора. Пусть они бросят. Посмотрим, поможет ли тебе ангел.

- Глупый, - любовно бросила Флора. - Точно такого я видела в детстве. Он приходил ко мне во сне.

- А где же крылья? - спросила Эсмеральда.

- Никаких крыльев. Просто фигура. Он стоял и смотрел, а больше ничего не делал.

- Дура, - надменно процедил Гвидо. - Сказано, что нет никакого ангела.

Он выбрался из кресла и пошел собирать ножи. Разложив их по гнездам, направился к костру и вынул оттуда горелый сук. Кончик тлел, и Гвидо загасил его пальцами.

- Гвидо, - погрозил ему Дядюшка Директор. - Побереги руки!

Тот засопел и вернулся к щиту. Было высоко, но он не поленился приволочь скамеечку и даже переусердствовал суком, чрезвычайно расширив контур Флоры и превратив ее в несимпатичную тушу. Он добавил углем рога, щетину и хвост, а также копыта, свиное рыло и ослиные уши.

- Вот твой ангел!

Гвидо отшвырнул сук и запрыгнул в кресло.

- Какое уродство, - покачала головой Флора, а Бруно с гиканьем пустился вприсядку вокруг щита. Но тут засвистели ножи, и он с визгом бросился наутек.

Никто и глазом не успел моргнуть, а Гвидо уже обозначил кинжалами новую фигуру. Он, как всегда, оказался на высоте. Ножи аккуратно обсели рога, пятачок и кисточку на хвосте. Снарядов не хватило, поэтому Гвидо позаимствовал со стола четыре вилки. Больше не было, и труппа вообще предпочитала есть руками, а Дядюшка Директор поощрял это, воображая, что бытовая дикость сплачивает коллектив.

- По мне хоть ангел, хоть черт, - осклабился Гвидо и после этого утратил всякий интерес к инсталляциям.

Застолье продолжилось, приобретая все более дикие формы. Щит с нарисованным и прошитым чертом высился задником, освещенный костром. Пламя плясало, и черт переливался багровыми и черными пятнами. Дядюшку Директора увели под руки в головной фургон. Бруно валялся под кустом, подрагивая членами даже во сне. Гвидо и Флора полностью помирились - метатель ножей забрался на колени к своей мишени и присосался к ней клещом, а потом ущипнул особенно сильно, с подвывертом. В темноте взрыкивали тигры, всхрапывали лошади. Тяжело вздохнул слон. Цикады умолкли, а луна осоловела.

На следующий день Директор поднял команду ни свет, ни заря. Закаленная труппа только покряхтывала да поругивалась, задавая животным корм, проверяя крепления, настраивая инструменты и выкатывая большой барабан для привлечения публики. Актеры проводили сочувственными взглядами уборщика, который понуро шагал по дороге с узелком на плече и уже успел превратиться в далекое пятнышко. Женщину не только бородатую, но и горбатую, а также тучную, ластоногую и обладавшую всеми положенными мужскими признаками при полном отсутствии женских посадили на цепь в шатер. Она не участвовала в попойке по причине глубокой дебильности. Городок подвернулся славный. Население было охочим до зрелищ, а день наступил воскресный, и горожане вознамерились провести его в цирке весь, по несколько раз глазея на одно и то же.

Флора оттерла черта и вымыла щит. Гвидо вымылся сам, четырежды окатившись ледяной водой. Он чувствовал себя намного лучше, чем мог, и засел за станок точить ножи. Его нога весело давила педаль. Флора невольно залюбовалась. Светило солнце, пел жаворонок, и впору было писать картину, когда бы Флора умела рисовать - и тем паче, если бы она знала, что идиллия продлится не дольше полутора часов.

Когда они истекли, стоявшая у щита Флора не поняла, почему не свистит над ушами и ударяет где-то далеко. Все началось как обычно. Дядюшка Директор приветствовал ее поклоном, держа цилиндр на отлете. Шапито был набит битком. Публика сплевывала табачную слюну, харкала, перхала, глушила самогонку, свистела и поднимала детей повыше. Гвидо, свирепо скалясь и переодетый пиратом, вкатил свое кресло, вскарабкался на него, свесил ноги и нетерпеливо махнул Директору, который с похмелья немного сократил свою речь; тот поспешил, переваливаясь, как утка, и что было мочи раскрутил аппарат. Гвидо закружился волчком, уже держа остриями вверх первые кинжалы. Он словно собрался обедать, и не хватало салфетки. Дальше началось непонятное. Гвидо метнул уже восемь штук, но все они вонзались необъяснимо далеко от Флоры, и ее улыбка превратилась из счастливой в недоуменную. Ненадолго притихли и зрители. Поскольку Флора смыла черта, им было невдомек, что Гвидо по странному капризу руки выбивает его контуры. Он точно попадал не просто в места, где накануне были рога и рыло, а даже в самые те отверстия, но все они находились позорно далеко от его напарницы.

- Надувательство! - крикнул кто-то.

Флора отошла от щита и оглянулась. Мастерство Гвидо осталось неоспоримым, но было понятно лишь горстке посвященных.

На втором выступлении история повторилась. Гвидо скрежетал зубами, но лезвия упрямо садились по линии черта. В третий заход не убралось собрать и половину зала. Еще обиднее было то, что разочарованная публика озлилась не только на метателя ножей, но и на фокусника, клоуна, акробатов и даже бородатую женщину, которой поставили в упрек ее мужской пол. Флора серьезно разволновалась и в кровь искусала губу. Личность ангела теперь вызывала сомнения и у нее.

Дядюшка Директор пригласил Гвидо в административный фургон.

- Послушай, Гвидо, - сказал он мрачно, когда тот остановился у входа и выпятил грудь. - Не знаю, что на тебя нашло, но так не годится. По мне, ты давеча перебрал. А я тебе говорил! Взгляни на себя - разве ты угонишься за Носом?

Нос был слон.

- Проклятый черт, - буркнул Гвидо. - Руки сами его рисуют! Может, намалевать его снова, чтобы стало понятнее?

Дядюшка Директор покачал головой.

- Ты глуп, мой дорогой Гвидо. Публике наплевать на твою меткость. Ей нужно совершенно другое, и мне удивительно, что тебе это до сих пор невдомек.

- Чего это ей нужно другое? - подозрительно осведомился Гвидо и шмыгнул носом.

- Чуда! - воскликнул Директор. - Она томится по чудесному спасению. Рассудок подсказывает, что Флоре конец, но ты совершаешь чудо, и Флора спасается. Народ устал от суровой и безнадежной действительности.

- Что же делать, если получается черт, - возразил тот. - Такая уж, значит, у нас нынче действительность.

- Нет, - погрозил ему пальцем Дядюшка. - Люди платят за счастливый конец. Они не хотят твоего черта, им нужно чудесное спасение Флоры, которая должна находиться на волосок от гибели. Если ты не соберешься, то завтра же вылетите оба за уборщиком вместе со щитом, а кресло я вычту из выходного пособия.

Он налил себе из фляжки с вытравленным клоуном в колпаке и с накладным носом.

- Не так ли и мы? - возопил он привычно, когда выпил. - Подумай над этим, Гвидо. Мы ждем чудесного спасения, пребывая в когтях у дьявола. Читай в человеческом сердце, мальчик мой, и у тебя все получится.

Мальчик вышел, ни слова не говоря.

Четвертое выступление Гвидо провалил так же, как первые три, и был освистан.

Последнее, пятое, давали уже в сумерках. Все устали. Воскресный день кончился, и публика собралась самая стойкая и хмельная. Остальные наелись цирком до рвоты.

- Чудо меткости и высшего промысла! - объявил Дядюшка Директор, собственноручно выкатив кресло. - Сам Господь направляет руку нашего бесподобного Гвидо! Но я усложню ему задачу. Сейчас я раскручу и резко остановлю это волшебное кресло. Поверьте, глаза у Гвидо забегают будь здоров! Но это не помешает ему испытать судьбу и наказать свою супругу, которая не дает ему продыху, пилит и поедом ест с утра и до вечера за каждую нычку, каждый глоток и каждую девку - а он, поверьте, не пропускает ни одной!

Если на утреннем представлении эта тирада породила сочувственный рев, то сейчас последовали жидкие хлопки и одинокий глумливый свист. Флора заняла свое место и грозно подбоченилась.

Директор крутанул кресло.

Все это время Гвидо вспоминал неприкаянного уборщика с его узелком. Как только Дядюшка прервал вращение, он подал голос, чего на арене с ним никогда не случалось.

- Счастливого чуда, - прохрипел Гвидо. - Спасайтесь!

Первый кинжал достался Директору, и тот попятился, схватившись за горло. Остальные полетели в публику. Шапито наполнился глухими чавкающими звуками и короткими воплями. Через десять секунд основная часть зрителей отправилась на встречу с чудесами, а те, на кого не хватило ножей, порадовались им на земле.


апрель 2014




© Алексей Смирнов, 2014-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]