Кузница милосердия
FUNCTIO LAESA
Мы снова в пригородной больнице.
Доставили цыганского барона, и его преданный табор всерьез расположился под окнами.
(Почему-то у местных цыган все фамилии - "Голубой". Долорес Голубая, Михай Голубой и так далее.)
Барон был в почтенных годах и неважно говорил по-русски. Добиться от него ничего не могли; разобрали только, что беспокоит жопа. Откуда и вытащили куриную кость.
Как она туда попала, никто не сумел объяснить. Решили, что у барона все проходит насквозь, не задерживаясь в желудке.
Кость между тем продырявила кишку, и все вокруг давным-давно сгнило. Весь малый таз пришел в упадок и опустошение. Хирург изумлялся, рассказывая в десятый раз:
- Прямая кишка живет своею жизнью! Висит, а вокруг - ничего! Глядит на меня, улыбается, испражняется!
Барона зашили, надели памперс.
Он нацелился выздоравливать, и кто-то принес ему апельсины.
Когда памперс начали менять, в нем нашли гору апельсиновых корок. И коллективная мысль увязла в миллионе версий.
- От моли, - сказал мой приятель-доктор.
У каждого своя качалка.
У каждого свой груз.
Леди, почти джентльмен. Белая горячка. Поставили подключичный катетер, выдернула. Поставили второй, примотали - перегрызла. Поставили третий и привязали всю целиком, за руки и за ноги.
Леди дергается, и ей никак.
Морщит лоб, обращается к доктору:
- Слышь - мы сейчас бухать будем... я две сумки портвейна принесла: тяжелые! не поднять! (дергает руки). Помоги, а? Очень тяжелые сумки.
Путы слегка ослабили, и леди дотянулась до ручек.
Кровать была функциональная: потянешь так - поднимется головной конец, потянешь сяк - запрокинется ножной.
Так и раскачивалась на крылатых качелях, околдованная фантазией.
Клиента сочли пидорасом.
Его фамилия была Калитка.
Он явился в приемный покой в сопровождении товарища, которого назвал мужем. Вот почему-то и подумали, что он пидорас. Не знаю, почему.
Поставили белую горячку, отвели в палату.
Доктор вдруг усомнился. Такое бывает: что-то кольнет, ничем не обоснованное. Но в этом и кроется лечебно-врачебное мастерство, и доктор специально пошел посмотреть на Калитку, хотя Калитка был не его клиентом и даже отделение не его.
Пришел и посмотрел. Все было спокойно.
Калитка мирно сидел на кровати и ел туалетную бумагу.
- Нет, - сказал доктор. - Это не белая горячка. Там голоса другое советуют...
И правильно, это был сепсис с психозом.
Калитка, понятное дело помер от менингита, туберкулеза и многих других вещей, а доктора заставили писать про него, длинно и долго, да еще он ошибся, написав не "Калитка", а "Скамейка" - припомнил анекдот про рядового с такой фамилией, которого уестествляли всем взводом.
Ударение на последний слог.
Это был такой сериал, "Санта-Барбара". Он и есть, и будет всегда.
И там, в режиме сериала, существовал Сиси, пожилой человек. Он заболел. Его разбил вроде как паралич, и он лежал себе девятьсот серий с приоткрытыми глазами, словно что-то понимал. Оно, окружающее, на его счастье и не требовало глубокого проникновения.
Так что наши доктора, жены которых усиленно все это смотрели, выделили даже синдром Сиси - когда вот так лежат с дуба, не делают ничего и только глядят.
А к тысячной, что ли, серии Сиси вдруг встал и пошел. Он поправился.
И вот я готов был сварить режиссера в каком-нибудь молоке или кислоте, вместе с Сиси.
Потому что приковылял ко мне пациент - мужичок такой, все нормально: рука скрючена, нога загребает, лицо перекошено, глаза оловянные. И задал вопрос:
- Вот мы лечимся, доктор, и лечимся - а когда же мы поправимся?
- Да никогда, - говорю. - С чего вам поправиться? Это совсем никогда не проходит.
- А как же Сиси?
- А что Сиси?
- Так он поправился.
- Ну и что?
- Что же - нам неправду показывают?
- Ну, что у тебя веселого?
В смысле - на общей терапии.
Это я беседую с приятелем студенческих лет. Он до сих пор доктор.
Тот хрипит:
- Да что веселого... Десять человек лежат, и все веселые... Один с домофоном разговаривает. Это у него выключатель домофон... Колем ему пять галоперидола и пять феназепама... Не знаем, как называется...
- Что называется?
- Укол... Два и два - это квадратик. Три и три - пирамидка. Четыре и четыре - кубик. А пять - не знаем...
Аптека.
Бабулечка. Скорбная, но настырная.
- Мне камфарное масло.
- Спирт или масло?
- Мне ноги натереть.
Аптекарша идет искать, приносит спирт.
- Это масло?
- Нет, это спирт.
- Мне нужно масло, Малахов сказал масло...
- Я Малахова не смотрю.
Аптекарша идет искать масло, бормочет:
- Наслушаются Малахова, а потом приходят. Раньше надо было думать! Думаете, намажетесь, и у вас все пройдет? Как бы не так!
...Не пройдут ни печаль, ни радость.
- Ну так там еще горчица...
Я благодушно взирал на бабулечку, выдумывая про себя пропись мази. Рецепт. Так, чтобы вышло по Малахову. По слову вашему выйдет вам. Составляющие все подручные и подножные, домашние, натуральные.
Благодушие слетело с меня, когда бабулечка стала искать три рубля.
Тюремная психушка.
Шизофреник разгуливает в бумажной короне, соорудил ее из газеты. В момент ареста носил на голове пакет с клеем. Преступление - так, чепуха. Решил, что ему негде жить и что для этого нужно жениться. Вломился в чужое жилье, треснул по голове хозяйку, ссильничал и сел рядом, стал ждать. Та пришла в себя, наорала на него и вызвала милицию.
"Ты что же, решил, что она после этого захочет за тебя замуж?" "Ну, я так подумал..."
И вот стал ходить в газетной короне, и его полечили.
И он ее снял.
Доктор:
- А где же корона?
Лучезарно улыбаясь:
- Я теперь буду передовиком швейного производства!
- А чего же ты раньше корону носил?
Смеется:
- Да мне делать было нечего.
И вот по случаю бесповоротной уже весны возникает желание написать что-нибудь о любви. О ее неимоверной силе. В смысле пришла пора - отворяй ворота. Или беда? Ну, это уже как кому нравится.
А с темами - дефицит. И с сюжетами.
Одно только и вспоминается: послеродовая палата. И там - цыганка. Вся такая жгучая эсмеральда, гудит, монисто, косынка и так далее. Ну, без всего этого, но атрибутика угадывается.
- Так, доктор. (Трубный глас). - Как вы назвали?
- Гонореей назвал, гонореей.
- Это что же такое?
- Ну, это триппер. Никогда раньше не слышали?
- Слышала! Постойте. Погодите. Так я теперь, выходит, заразная?
- Ну да, именно это и выходит.
- И это она меня, получается, заразил?
- Да-да, получается.
- Все, доктор. Все. Ему не жить. Ему смерть.
- Но погодите, подумайте. Все-таки двое детей! Как же так сразу смерть?
- Я решила. Ему не жить. Смерть.
...День следующий. Опять же май, счастливая мать свешивается из окна. Она о чем-то громко и ласково толкует с любимым. И он, с цветами. Мир.
Их так и доставили в больницу, нежных и ласковых.
Под вальс композитора, который Дога.
Оба они были звери, вполне ласковые.
Между ними струилась Лета-река... воды забвения... часть вод была в стеклотаре...
Один, на супротивном берегу, еще чего-то там шевелился, изображая в осоке если не зверя, то уж всяко охотника. А второй уже не мог шевелиться, он только целился. Драма на охоте. Неподвижный выстрелил в ласковое, и трава обагрилась животной кровью.
Обоих доставили. Пуля в голову - не шутка. Она же картечь и дробь.
Скотный двор, вспоминая Оруэлла
Доктору скучно.
Сидит и канючит - не знает не то, что сделать что-то, а хотя бы о чем-то вспомнить.
- Давай, - наталкиваю его. - Вспоминай! Что, у вас больше никто с мочевыми катетерами не бегал?
Вяло:
- Да бегают...
- Ну?
- Ну, бегут... из реанимации... за ними мочеприемники волочатся по полу... как коровьи хвосты... их ловят...
- Ладно. А делирий? Белочка? Что нынче предпочитает увидеть публика?
- Ну...
- Тараканов? Мышей? Кошек?
- Ну, тут видели... чушь какая-то... жареные утки.
- Жареные утки?
- Да... видели...
В некотором городе, да в некотором храме служит батюшка.
Сказывают - грозен.
Кто повидал - вообще помалкивают.
Этот батюшка приноровился работать православным психотерапевтом. А такая, между прочими душеспасительными науками, имеется официально и даже указана у меня в Энциклопедии.
Что творил батюшка - неизвестно, разве что распухал, как на дрожжах. Лечил, понятно, разнообразных аддиктов - алкоголиков, наркоманов, табакокуров и кислотоприемщиков. Лечил зычными внушениями, да больше даже видом своим страшным. С таким не поспоришь.
И тебе иголки у него пекинские, и полынные конусы-прижигания, и бомбейская музыка, и много еще чего. Все нетрадиционно. Святая вода, ясное дело; образа, елей.
Ну и не дешево, но это как водится уж.
И вот установил себе батюшка заморские целебные курения и никому не сказал.
И воскурил.
А настоятель накануне поменял противопожарную систему.
И вот на пике Откровения, когда батюшка воскурился, завыл и заревел оглушительный Ревун. А батюшка, в ужасе шарахнувшись, смотрел, как на него несется разъяренный сторож с лопатой.
На днях я угодил в небольшую частную неврологию. Ну, она не совсем неврология, там еще кое-кого держат, и потому на окнах решетки, но все равно хорошая больница.
Зимой я жаловался на небольшую проблему, которая возникла у меня с ногами и руками. 21 числа сего месяца (май) я нарушил режим, и проблема усилилась. И пришлось поехать ее решать.
Пациентом быть и приятно, и не очень. Все за тобой ухаживают, ставят капельницы - мне так закатили 16 штук (можно теперь винтить на улице как наркота), да прочистили полтора литра крови, да помассировали, да поучили физкультуре, так что времени я не терял. Но случались и огорчения.
Например, служебный сортир напротив палаты. Эксклюзивный ключ лязгает через каждые две минуты - и что они там все делают? не так уж их и много. Днем и ночью.
Еще у меня нашли опущение почек. Наш с доктором диалог:
- У вас опущены почки. Правая и левая. Вы знаете об этом?
- Нет. А можно их поднять?
- На том свете вам их поднимут!
И, конечно, соседи по палате. Все интересы - этот гребаный футбол, да Евровидение (в этих шоу я, кстати сказать, судил бы только подтанцовку и только в уголовном порядке). Сраный футбол до поздней ночи смотрел мой сосед-наркоман, а Евровидение - солидный руководитель городского уровня, милый дядечка за пятьдесят.
Еще моими соседями побывали какой-то хулиган и отставной генерал КГБ. Этот генерал меня потрясал.
- Тоже, тюрьма! - рыкал он, глядя на решетки. - Да я сейчас два одеяла свяжу, за окно брошу и пойду, куда хочу! Ищи меня! Да и искать никто не будет.
Вопрос: куда хотел пойти генерал по одеялам?
Лекция по психологии произвела на него тягостное впечатление:
- Мужики поняли из групповой беседы одно: точите писюны и ебите жен...
А потом он отправился в сортир, издал там положенный звук и довольно пророкотал из-за двери:
- Бобра пустил! Жизнь пошла...
Короче говоря, впечатлений масса. Например, пришли ко мне делать массаж. Мне никогда в жизни не делали массаж. Я было начал снимать штаны, и мне сделали замечание.
В пригородную больницу поступил юноша четырнадцати лет. Выглядел на двенадцать. Без сознания. То есть в коме непонятного происхождения.
Но утром хороший мальчик пришел в себя и рассказал, что выпил с друзьями ноль-семь на троих.
Явился папа, стал изумленно качать головой:
- Ноль-семь - ну ни хуя себе! Я ему по чуть-чуть, слабенького коньячку...
...Вскоре юноша оклемался полностью и начал шляться по отделению, где стал свидетелем благодарности. Одна больная благодарила доктора:
- Вы мне так помогли!... с меня причитается...
- А мне? - подсунулся мальчик.
- А что ты любишь? - спросил у него доктор.
- Ну, вообще я люблю бальзамы. Я все пью, но если деньги есть, то пью бальзамы.
Выдержал паузу и похвалился:
- Я даже чистый спирт пил!
- Да? А ты знаешь, что чистый спирт нельзя запивать водой?
- Почему??
- Потому что будет ожог.
Уважительно качая головой, отрок удалился, а медсестра накинулась на доктора:
- Ты что, рехнулся? Ты чему его учишь?
- Да ему уже все равно, - махнул рукой доктор. - А нам не придется лечить ожог пищевода.
- Галя! Галя!... - орал человек, привязанный к койке. У него была "белочка".
- Сейчас тебе будет Галя, - пообещал ему доктор и впорол ему Галю, то есть галоперидол. И любимая отступила на второй план.
Галя же все это время названивала доктору: как там мой Гена?
- Ваш Гена бредит.
- Но хоть обо мне-то он помнит?
- А как вас зовут?
- Галя.
- Да он только о вас и вспоминает!
...На другой день доктор решил, что клиента все-таки нужно выпихивать из реанимации. Но для этого требовалось, чтобы клиент разбирался в происходящем. И доктор стал его учить:
- Ты в больнице. Понимаешь? Повтори.
- Я в больнице, - важно согласился тот.
- Мы - врачи.
- Вы - врачи.
- А ты больной.
- А я больной.
Пришла комиссия.
- Вот, ориентирован, все понимает, - затараторил доктор. - Можете проверить.
Комиссия приблизилась к постели больного.
- Где вы находитесь, скажите?
Тот задумчиво закатил глаза:
- А хуй его знает...
- Ну а мы вот, вокруг вас, в халатах стоим - кто мы такие?
Клиент задумался еще крепче.
- Вы?... Люди тяжелого труда.
Человек умирал. Еще не совсем, но уже был достаточно близок. Он так и умер потом. А пока он лежал на койке почти неподвижно, и в горле у него была штуковина, в дыре-трахеостоме, чтобы дышать.
На соседней койке лежал другой человек, умирать которому время еще не пришло. Зато у него стоял катетер Фолея. Эта такая резиновая трубка с баллончиком, которую заводят в уретру. Там баллончик раздувается. Свободным концом катетер был привязан к кровати. К раме.
Клиент рвался к умирающему:
- Андрюха!... Пошли на хуй отсюда!...
Умирающий в ужасе хватался за горло, чтобы тот не выдернул штуковину - последнее, что у него оставалось. Он все-таки надеялся жить.
А сосед не мог до него дотянуться. Из-за привязанного катетера.
Он уже почти дотягивался, и тут же на резиночке отлетал обратно.
Непонятно было, дышит старушка сама или нет.
Доктор отключил аппарат, склонился, прислушивается. Ладошку подносит и отнимает - непонятно. Вроде, дышит. А вроде бы и не дышит.
С соседней койки раздался совет, зазвучала другая старушка:
- Доктор! Да вы зеркальце-то поднесите!...
Доктор зарычал, не оборачиваясь:
- Ну да, как же, я косметичку забыл...
Девяностолетний дед поступил на хирургию с диагнозом "диагностически неясен". У деда был член системы "девичьи грезы", размером с бедро по всем трем измерениям.
Ночью дед забрел в ординаторскую, выпустил там из клетки попугая. Клетка была большая, и дед набил ее ботинками, какие нашел, а потом спрятал в шкаф.
Утром вызвали реаниматолога. Попросили:
- Заберите его к себе.
Реаниматолог застал деда бродящим по коридору с судном в руках, в поисках места, где можно присесть и опорожниться. Его отовсюду гнали.
Реаниматолог взглянул на дедов член и написал отказ.
- Ну на фиг, - сказал он, - наших девок пугать. У нас своих ебанутых достаточно.
Прапорщик, классический, с архетипической фамилией типа Голожопенко. Доставлен в реанимацию.
Из одеяла выглядывает разноцветная рожа. Сын работал над папой долго - пожалуй, что не одну неделю. Жене это надоело, и она ужалила прапорщика в почку ножом.
Прапорщик в некотором психозе, потому что временно не пьет.
Доктор: - Знаешь, где находишься?
Прапорщик (важно, пожевав губами): - Я нахожусь на пенсии.
Доктор: - Ну, вот когда вернешься в трехмерное пространство, поедешь на отделение.
Человека колотило в судорогах полночи, потом успокоился, но голова так себе. Выпить нету, и вообще все вокруг не особенно нравится.
Утром его навестил доктор.
Человек: - А хули вы тут все делаете?
Доктор: - А ты хули тут делаешь?
Человек: - А я не знаю.
Доктор: - А где находишься, знаешь?
Человек: - Не, не знаю.
Доктор: - В палате ты лежишь. Пойдешь на органы. Скоро их у тебя заберут, так что выспись хорошенько.
Человек (искренне-недоуменно): - Кому нужны мои органы? Я их пропил давно.
Послушно засыпает.
Иногда - очень редко и по причине слабохарактерности - меня посещают мысли о возвращении в медицину. Легкая ностальгия, досада на исписанные тетрадки.
Но я быстро возвращаюсь на землю и вижу, что мне уж не наверстать.
Вот рассказали один за другим два эпизода.
Первый - так, ерунда. Для тех, кто понимает. Одной сильно озабоченной здоровьем и любящей себя даме сделали клинический анализ крови за семьсот рублей. И объявили, что обнаружили вирус гриппа.
Второй случай куда интереснее. В одной знаменитой питерской медсанчасти побывал тридцатилетний товарищ с печеночными проблемами. Не знаю, что с ним было, но он нуждался в пересадке. И ему-таки пересадили печень, на что ушли мильоны. А потом назначили реабилитацию, и он помер то ли в процессе, то ли ее не дождавшись.
Доктора пригрозили родным: пока не доплатите сто тыщ, не выдадим тело.
Беседую с приятелем-реаниматологом. По ходу дела возникает вопрос, занимающий меня по жизни, есть одна такая тема:
- Слушай, а вот есть вредная тетка вроде как после инсульта, всех извела за годы лежания, житья от нее нет, дергает людей с интервалом в две минуты. Чем бы ее грамотно притормозить?
- Ну, тизерцинчиком, - задумчиво басит доктор.
- Тизерцинчик знаком, как же. А он в таблетках бывает, я забыл?
- Бывает. Я своего деда кормил.
- Тормознулся?
- Да так... Через два месяца сошел с ума. Ленина увидел. "Ленин, - говорит, - добрый. Он мне штаны подарил".
Привезли наркомана с сократовским лбом.
Сократовость нарисовалась по причине колоссальной гематомы. И не дышит. Черт с ним, со лбом, просто передоз.
Прибежала его тетка:
- Да-да, он иногда ширяется... оксибутиратиком...
- Оксибутиратиком... - брезгливо передразнил ее доктор.
Утром клиент проснулся.
Доктор орал на него:
- Ты мудак! Тебе уже тридцать лет! Пора определиться, что тебе нужно - героин или амфетамины...
Мелкий, почти бессодержательный эпизод.
Но я его запомнил как важный этап становления докторского сознания.
Я уже где-то писал, что доктор не может позволить себе помирать с каждым больным. Эту глупость выдумали ипохондричные романтики, мечтающие уволочь доктора с собой в могилу.
Практика начинается с возведения стеночки, прозрачной. Но плотной. Меня начали обучать этому строительству с первого дня работы в поликлинике.
Пришел ко мне, скажем, Сомов. Может быть, его и в самом деле так звали. Едва ли не первым пациентом. Ну, Сомов он был как Сомов - такой из себя весь, как Сомову и положено. Он куда-то намылился ехать, в санаторий какой-то, и сильно спешил с бумагами. Не помню, в чем там было дело, но ему позарез нужно было посетить меня повторно, на следующий день, с утра, тоже первым. А дальше он поедет, иначе опоздает. Во всяком случае, очень рискует, и будет ему плохо.
А у меня будет очередь. Не мог бы я его вызвать из коридора пораньше?
Я тогда еще не умел работать в поликлинике и согласился. Почему бы и нет? Вызову его завтра пораньше. Впишу ему анализы, оправдаю насчет яйцеглиста и отпущу.
Сомов, ликуя, ушел, а утром вернулся. До него ко мне вошла бабулька и передала свернутую записку-бумажечку. Так сводни передают любовные письма. Я развернул бумажечку и прочел корявое: "Доктор, вызывайте Сомова".
- Сомов! - закричал я в коридор.
И он вошел.
И вскоре ушел, окрыленный. Я же, когда он еще был при мне, отчетливо ощущал, как Сомов засасывает меня внутрь, приобретает надо мной мистическую власть. Между нами образовалась неожиданная связь. Я почувствовал, что отныне Сомов может делать, что ему вздумается, а я не смогу его выгнать.
Перекусил пуповину, и больше она, как водится, не вырастала. Сомов еще, скорее всего, приходил, но я его не запомнил.
Клиническая настороженность - штука полезная, но чревата гипердиагностикой.
Поступил на хирургию клиент. В пригородную больницу. К полуночи пошел за портвейном для мамы и получил ножом в живот, возле ларька.
Вот хирург зашил его немножко и зовет реанимацию: забирайте его к себе, у него белая горячка. Хочет, дескать, идти за портвейном для мамы.
Реаниматолог пришел, вступил с гуманоидом в контакт. Клиент попался вполне приличный - адвокат, трезвый. То есть пьющий, но накануне не пил. И упорно хочет уйти.
- Куда ты, мудак, пойдешь? У тебя кишки вывалятся.
- За портвейном! Для мамы.
Реаниматолог объяснил хирургу, что клиента не возьмет. И возмутился, завелся даже: что же это за цинизм, в конце концов? Сын хочет купить маме портвейн - с каких это пор сыновья забота стала называться белой горячкой?
...Клиент убежал. Обмотал себя простыней и прошел тридцать километров пешком, до своего поселка. Ночью. К ларьку. Купил маме портвейн и вернулся в больницу.
Нет у человека "рук".
Ну то есть вен. Ни в одну не попасть.
- Ну, тогда остается единственная. Она точно есть. Обязана быть.
- Ага, она есть. Но придется поработать кулачком.
Я еще был очень молодой доктор, ошивался в интернатуре при многопрофильной больнице, учился на невропатолога-полуфабрикат. Полноценное изделие требует ординатуры при клинике.
И вот выдернули меня в приемный покой, а там сидит тетка. И жалуется, естественно, на голову, с которой нехорошо, которая болит.
Я начал честно собирать анамнез. Записывать все, что с ней было.
А было с ней двадцать штук дорожно-транспортных происшествий с обязательной травмой черепа в каждом случае, плюс пара-тройка этих самых травм просто так, плюс одна авиакатастрофа - тоже с травмой черепа, когда одна эта счастливица и выжила.
И я все это доверчиво записал, изумленно качая головой. Потом стал осматривать и обнаружил, что язык у нее при высовывании смотрит криво, не прямо. Я влепил ей что-то страшное и уложил на отделение.
Потом она скоренько куда-то делась; вроде бы в дурку.
Когда пролетела утка и накрякала про аварию на ЛАЭС, медицинская обыденность отреагировала предсказуемо.
Главный невропатолог сидел у себя в кабинете и сосредоточенно строчил какую-то ерунду.
Вошла главная сестра. Молча, без единого звука, прошла к окну и закрыла его. Было жарко.
- Ты что, охуела, чего творишь?
Надменно:
- Газеты надо читать!
- Что такое?...
- Что, что. Чернобыль, вот что!
- И что, если закрыть окно, все будет в порядке?...
Медицина - глоток чистого воздуха.
Когда-то я им дышал во все легкие, да вот ушел на глубину и всплываю все реже и реже.
Давеча всплыл.
Позвонил товарищу, тоскливо интересуюсь:
- Как оно там, в больнице?...
- Да... - хрипит он сумрачно. - Скучно. Ничего такого интересного нет.
- Что, совсем ничего?
- Не... Полковник один лежит, поглупел так резко, что даже в армии заметили. Уволили... Говном стал кидаться. Жена три дня терпела, а потом сдала... Ну, что еще? Из окошек тут прыгали, но это ерунда...
- И белочка не радует?
- Не, не радует... Тут День Туриста был, так мы все сидели-ждали, когда кто-нибудь нажрется. Один не обманул, до комы... Думали - все... Но часа через два заворочался. Все трубочку пытался из горла выплюнуть, мешала.
- Даже дырку сделали в горле?
- Ага... Мы смеялись, не помогали... Гляжу - бланш у него под глазом; потом вспомнил, что это я же его будил... Он когда очухался и стал отвечать на вопросы, все объяснил... Работяга... Сказал, что ему зарплату пивом выдали...
- А так все тихо?
- Да... Уходить надо... сдаю я что-то...
Больница.
Собрание, разные вопросы, уровень высокий.
Раньше такое называлось товарищеским судом. Теперь никак особо не называют.
Выступает административная женщина, образование высшее, должность внушает любострастие. Ее негодование не имеет границ. На повестке дня - сотрудница непечатного поведения. Аудитория взволнованно кивает, согласная искренне.
Выступающая кипит.
Дескать, эта сотрудница такая вся из себя. Наглая. Короче, медсестра. Пьет, курит и многое другое. Ей раз сказали по-хорошему, а она все равно. Ей два сказали по-хорошему, а она все равно. Ей три сказали по-плохому, а она опять. Да что же это такое? Ее уволили. А она снова пришла. Побыла немножко и...
Ораторша округляет глаза в изумлении:
- Восстала как фенис из пекла!...
В больницу пришла новая заведующая. В терапию.
Хорошая, но сильно не любит укладывать к себе глупых больных людей.
Обратился к ней мой товарищ-реаниматолог, просит:
- Забери к себе бабушку.
- Не, - говорит та. - Не заберу.
Тогда он показал на человека, укрытого одеялом:
- Если не возьмешь, тогда вот этот вот вечером будет у тебя. Он в реанимации не нуждается. Он тихий, просто говном кидается. Возьми бабушку.
- Да не хочу я брать бабушку! Она какую-то хуйню несет!
- Это какую же хуйню?
- Да говорит мне: "У меня две ноги, большая и маленькая. Большая болит, а маленькая нет".
- Так ты сними одеяло-то, посмотри. У нее одной ноги половина, и она маленькая. Все правильно.
Друг-реаниматолог жалуется:
- Тоска какая-то, никакого яркого бреда. Какие-то идиоты просто, уроды.
-??
- Ну, не знаю. Ну, вот лежит один. Опился. Лежит и вообще ничего не говорит. То есть просто ничего. Только глазами по сторонам зыркает - видно, что ему все очень интересно.
- Так может, паралик у него какой?
- Да нет, просто опился. Ну, получше стал. Три дня зыркал, потом материться начал.
- Разобрался?
- Ага. Я ему трубу воткнул, кислородом дышать и молчать дальше.
- Теперь снова зыркает?
- Ага, снова. Как раньше. Лежит. Я вчера хотел его в люди выписать.
- Да. В такие же.
Чем примитивнее организм, тем ему безопаснее.
Маменька рассказала про санитарку, с которой работала давно, еще при старом режиме, в отделении послеродовых заболеваний. Маменька им заведовала.
Эта санитарка ничем особенным не выделялась. Пожилая уже, тихонькая. Когда маменька кого-нибудь обрабатывала, санитарка часто стояла за спиной и смотрела. Маменька ее не гнала: пускай смотрит, если интересно.
А потом санитарка уволилась, и о ней долго ничего не было слышно. Пока не выяснилось, что она сидит в тюрьме.
Оказывается, она не просто смотрела. Она была себе на уме, запоминала. Потихоньку таскала к себе инструменты, пока не собрала набор. И когда решила, что уже пора, сделала кому-то аборт. За что и попала в тюрьму, потому что убила.
И дали ей за это два года.
Я это к чему? Я к тому, что если бы такое устроил дома дипломированный доктор с квалификацией, он получил бы намного больше. А с того, кто официально ни хера не соображает, спрос невелик. Он просто не подумал и нечаянно.
Вы приглядывайте, друзья, кто там у вас за спиной стоит и смотрит.
А вот еще однажды, как вспоминает маменька, ее роддом консультировала одна марья николаевна.
Терапевт.
Ходила все, ходила.
Первые подозрения появились по ерунде: всего-то и написала, что не был обнаружен яйцеглист.
Но потом, когда она назначила гипотензивные средства, маменькины подозрения почему-то усилилась. И она решилась спросить:
- Марья Николаевна, а вот вы назначаете гипотензивные средства - они от чего, по-вашему?
- Они от тенезмов.
Маменька сказала:
- Марья Николаевна, забудьте, пожалуйста, к нам дорогу. Забудьте, что существует этот адрес. Настоятельно вас прошу.
Та и забыла.
В защиту марьи николаевны можно сказать, что она ни в чем не виновата. У нее вообще не было диплома, как потом выяснилось.
Доктор, приятель мой, в очередной раз позвонил и начал жаловаться на медицину.
- Отомщу, - говорит, - я ей...
Начал расспрашивать меня про фирму, которая занимается составлением грамотных жалоб на врачей. За хорошие деньги. Хочет устроиться консультантом.
- Расскажи лучше чего-нибудь про белочку. Интересное.
- Да белочки такой чтобы очень - нет... Лежит один, неизвестный. Уже две недели лежит. В луже нашли. Все плавал. Движения делал, в вольном стиле. И у нас плавал, всю ночь... Пока не надоел...
- Привязали?
- Не, галоперидол. Моряк. На груди татуировки - паруса...
- Так, с флотом порядок. Армия лечится?
- Лечится... один... Тоже две недели выпали - не понимает, куда они подевались. Ищет их. Позавчера думал, что 29 октября, он тогда бухать начал. 30-го ему дали пизды... По ушам, наверное. У него уши такие огромные, синие, мы его русским покемоном называем. Думали сначала, что это он именины отмечал... что тянули его...
- Живой останется или как?
- Живой... Ходит по коридору в одном памперсе... А то зассыт все... Аксельбант у него на груди - мочевой катетер прикрепленный... Осторожно у всех на пиво стреляет, не дают...
- А на фига памперс? Если катетер?
- Ну, чтобы срать...
В одной петербургской больнице заведующий, живший на втором этаже, вел прием. Записывал желающих на плановую госпитализацию.
И вдруг из его кабинета понеслись крики, брань, какой-то стук и вообще возня началась.
А вскоре дверь отворилась, и вынесли человека.
Всего в кровище, переломанного сверху донизу. Вынесли и унесли.
Очередь отнеслась к этому настороженно. Стала рассасываться.
А все было просто: из окна девятого больничного этажа выпрыгнул псих.
И приземлился на козырек.
Как раз на уровне окна заведующего.
Еще медицинское, из не вошедшего в основную хронику.
К нам постоянно возили разные травмы. Попадались среди них просто возмутительные, взывавшие к отмщению. Сразу же сообщали в милицию: такой-то и такой-то, получил по еблищу тяжелым тупым предметом. Может не выжить. Неизвестный.
И вот однажды такого доставили, но известного. В смысле, при нем имелись документы и даже сопровождающие.
Какой-то очень взволнованный, вежливый и деловой человек его сопровождал. Товарищ его.
Ну и стали все эту травму смотреть, обмывать, зашивать, бинтовать. Вежливый человек-товарищ в это время без устали тараторил по телефону. По мобильному. Тогда мобильные телефоны еще не у всех были, это внушало некоторое почтение. У меня, например, не было. И у остальных докторов тоже.
- Да! Да! - быстро говорил этот озабоченный сопровождающий. - Давайте, хорошо... Да, в самый раз.
И обратился к докторам:
- Ну, как его дела?
- Да ничего, - ответили ему. - Надо бы в милицию сообщить. Задержать того... ну, который его побил.
Вежливый раздосадованно отмахнулся:
- Да я и говорю с "Крестами". Его уже там пидарасят... Как состояние, я спрашиваю?
Привезли генерал-майора. Или правильнее писать: генерала-майора? Майор - он склоняется, это ясно по званию-должности, а генерал? В общем, запутанная история с этим шеф-поваром. Поваром. Шефом.
Генерал был не жилец. Для понимающих: портальный цирроз печени. Ну, должность такая, генеральская, профессиональная вредность. Пил, стало быть, а вены в пищеводе в это время разбухали на манер коварного геморроя - взяли и лопнули. Дело, доложу я вам, очень неприятное. Останавливать такое кровотечение крайне сложно. Да и вообще лечить, ибо каждому ведомо, о чем поют трубы.
Ну, не жилец он сделался.
К вечеру вообще пожелтел совершенно и впал в состояние печеночной комы. Уже не реагирует, а между тем ему ввели в пищевод Blackmore. Это такой зонд Блэкмора, который целенаправленно раздувается и придавливает все, что там кровит.
Но уходя домой, заведующий строго погрозил пальцем:
- Чтобы с утра никакого этого Блэкмора здесь не было! На хер нужно!
Тут, знаете, есть свои неписаные правила. При такой печеночной недостаточности не хер соваться со всякими умными манипуляциями. Все равно же помрет, а тебя затаскают. Ну не поможет зонд! Вот для верности его лучше и вытащить.
Утром заведующий не поверил ушам: генерал бранился!
Он был недоволен всем и вся! Его какой-то мистикой воскресили, и он взялся за дело.
- Я вас всех выебу! - орал он.
...Генерал срался, и ему пришили лампасы. Одна санитарка с юмором пришила на памперсы. Генеральские. Но он и эти обосрал.
- Еще нашить? - спросила та.
- Не надо, - отмахнулся доктор. - Полежит пока в камуфляже.
Рассказывают, что в нашей городской наркологической больнице, что на Васильевском острове, популярен рецепт доктора Попова.
Это капельница.
Я мало знаком с этим нашим местом и утверждать не берусь. Вроде бы нынче нет. Я был свидетелем применения куда более жутких снадобий.
Но некогда ее ставили.
Это было что-то такое "по умолчанию", подразумеваемое. Я не думаю, что доктор Попов написал об этом открытии монографию. Скорее всего, он просто где-то обмолвился.
Но все приняли к сведению.
Капельница помогала. В ней была водка. Сто граммов.
Больше ничего.
Ведь человеку там что - там ему очень плохо? И ему, поджав могущественный медицинский рот, ставили капельницу Попова. Легче становилось мгновенно.
Ну, а потом? Ну, а потом и повторить можно. Строго индивидуально, по показаниям. Как же лечились? Да так и лечились. Кое-как лечились, потом выписывались...
Я ничего не слышал о докторе Попове. Я думаю, это потому, что он уже умер.
Это был такой фильм, где я плакал. Там убили собаку.
А сейчас я расскажу, как спасал маму.
Дело происходило вчера. У нас с мамой такой обычай: мы с утра всегда друг другу звоним. И вот я позвонил. Мне очень не понравилось, как она говорила.
Риторика, знаете ли. Ну, я же невропатолог. Темп, настроение, лексика - все сразу. Я осторожно спросил: все ли, мама, с тобой хорошо.
Нет, ответила она. Все нехорошо. По совокупному умолчанию.
- Но что-то особенное? - придирался я. Мне ведь больше других надо. У нее муж - невропатолог, зверее и лютее меня в двести раз, а мне все надо.
- Плохо мне, - сказала мама.
Я сделал стойку. У меня это в рефлексах на некоторые вещи. Позвонил отчиму, тот хмыкнул: я, дескать, далеко, но если ты такой заботливый, то поезжай сам. Сын, мама, о чем можно говорить?
Естественно, я поехал смотреть маму. Я выпил.
Ребята - никто бы не выпил в перспективе инсульта у мамы? Ну, кто-нибудь, конечно, и нет. Но я слабый человек, вы это знаете. Да и чего я выпил? Я чекушку опрокинул, стакан, не о чем вообще говорить, сел и примчался. Я вообще ничего не почувствовал.
Зато почувствовала мама.
И резко пошла на поправку. А тут и лютый-матерый нервный отчим приехал.
У мамы ничего не было. Зато возжегся жизненный огонь. Отчим отобрал у меня брюки, телефон и деньги, пригрозив инъекцией нейролептика.
Брату-юристу вопрос: сколько законов сразу было нарушено в отношении меня?
Я пообещал пригласить к нему СОБР. Я же пишу романы. Там есть прототипы. Если они реально поймут, что их житописателю угрожает опасность, они снимут мамину дверь в десять секунд.
Отчим разрешил позвонить в СОБР только после инъекции.
Я согласился. Но СОБР счел опасность преувеличенной. И это за все, что я для этих собак написал.
Оскорбленный, я уснул, и пробудился в четыре утра без привкуса СОБРА и даже четвертинки. Вообще обыкновенный. Я поднял родителей на ноги, велел вернуть мне штаны с телефоном и попрощался. Я пожелал им никогда не хворать.
- Тебе того же, - сказал отчим.
Я ответил ему повторным пожеланием.
Я сказал, что СОБР еще пока на боевом дежурстве.
Корова бодает рогом, им же латает
Итак, наступил Год Горовы. По мне, так она ничем не лучше Собаки или Свиньи там, или Козла. Ну, пусть наступила.
Новый Год начался для меня в челюстно-лицевой хирургии.
Там шел ремонт. Вообще, я заметил, что во всех поликлиниках и больницах идет ремонт. Приколачивают порожки в кабинетах. Сверлят и забивают гвозди. Очевидно, это такая символика детопроизводства в понимании президентской программы семьи и здоровья.
А попал я туда, талончик мне туда выписал Год миновавшего Скота. Ну, я писал об этом, но немного погорячился. Ну, вышвырнул меня из незнакомой машины нерусский человек. Ну, рассек губу и выбил пару зубов. И что? И русский мог бы. Ну, не виноват я в том, что лицо было горской национальности. У нас же многонациональное государство. Там, может, и шаталось поблизости на пустыре лицо русской национальности. Но его уже оставили без занятия. И он не находил себе дела, ибо зубы мои были выбиты, и выло это коренное лицо беспомощным ледяным воем, и отплясывало снежным плясом вприсядку. Кто не успел, тот опоздал.
Вообще, Год миновавшего Скота выписал мне много разных талончиков, но все это золото превратилось в черепки.
Ну, да ладно.
Я снова в больнице. Меня отвез туда отчим, выдал тапочки и белый халат. И я преобразился. Я снова был доктор. Я сел в вертучее кресло и провернулся. Полистал бумаги, изучил календарь.
Что-то осталось, да, что-то осталось.
Губу мне зашили коровьим рогом за десять минут, без очереди. Вообще нормальный стал вид. Прямо хоть снова ступай на поиски ледяного человека в питерских пустырях.
Правда, я решил на всякий случай отпустить усы. Для шифровки губы. Хотя там даже просто как бы милая родинка.
А травматолог, у которого я был два дня назад - ему, кстати заметить, тоже прибивали порожек - орал мне: "Вы что! Надо было сразу! Через шесть часов! А теперь что это такое? Это косметическая операция на весь рот! Я вас предупреждаю: там безжалостные люди. Они берут бешеные деньги. Их нет ни у вас, ни у меня".
Барановский его звали. Запомните. Мне показалось, что у него самого есть деньги и на косметические операции, и на любые перемены пола с трансплантациями на выбор.
Так что вот обошлось подешевле. Сто рублей поездом и автобусом.
Мы с отчимом вернулись в кабинет.
- Все надо запирать на ключ! - жаловался он. - Всё пиздят! Не успел оглянуться - виски спиздили, дорогую бутылку, конфеты...
Я сочувственно кивал.
Стоило ему отвернуться, я тоже моментально кое-что спиздил. Нет, не бутылку. И не нужное отчиму, а мне в перспективе полезное.
И я очень ему благодарен. Он хороший человек. И доктора там вменяемые. Они мне еще зубы новые поставят, куда злее прежних.
Звоню в больницу.
- Как прошел Новый Год? Свежая горячка, из эксклюзивных? С прицельным калометанием и паспортом на властелина мира?
- Да нет, - бурчит мой друг, заведующий реанимацией. - Все какие-то желтые ходят. Ну так Год же Коровы. Надо хоть приблизительно соответствовать шкурой.
Да. И глаза у ней - цвета охры.
- Сто пиисят литров кровянки перелили, да плазмы двести...
- Только одного деда и привезли, - оживился мой друг. - Его шинковали три дня, как капусту.
- Чем же? Тесаком?
- Ну да.
- Квасили? Ели? Солили? Трамбовали?
- Не-е... Только дефект на лбу и остался.
- Как - дефект? Он живой?
- А чего ему. Ушивал лично доктор Демчук. Теперь это у нас именная операция: по Демчуку.
Мне никогда не случалось бывать в зубопротезной лечебнице.
Но если преступность, не имеющая национальности, выколачивает мне зубы, приходится заглянуть. Не пил ни грамма.
Я опасливо осмотрел прейскурант. Это городская поликлиника.
- А что бесплатно? - поинтересовался я.
- У нас все платно, - ответили мне.
- А у меня писательский полюс, - возразил я жалобно.
На сей раз мне не ответили.
У меня не было денег купить бахилы.
- Да вон возьмите из мусорки, - посоветовали пациенты. Они, кстати, куда умнее врачей.
Потом я заблудился в гардеробе.
Потом в приемной.
Потом отдал номер от одежды врачу. Гардеробный, зелененький.
Потом ушел на рентген, где у меня спросили 130 рублей.
- У меня нет, - сказал я. - Я принесу. Завтра.
- Вы все так говорите, - буркнули мне. - И никто не приносит. - Но сжалились.
На выходе из рентгеновского кабинета я заблудился.
И потерял бахилу.
- Возьмите в мусорке, - посоветовали мне.
Я тут же потерял самое важное: записную книжку. Вот странно: их раньше набиралось по четыре в год. А эта тянется с позапрошлого.
Мне многого не хочется туда писать, ибо уходящий год еще догоняет и поддает.
"Возьмите в мусорке", - послышалось мне. Но она лежала рядом, в соседстве с бахилой.
Я заблудился на лестнице второго этажа.
Меня ввели в кабинет, доктор изучил снимок.
- Ну, коронка, - резюмировал он. - Есть за шесть, а есть за полторы. За шесть - на всю жизнь. В крематорий. За полторы - надо чистить раз в пять лет.
- Раз в пять лет? - разразился я громовым хохотом. - Раз в пять лет?... Я беру ее, доктор. Потом. Вам сразу или частями?
- Можно частями и сразу, - вежливо ответил тот.
В гардеробе я опять заплутал, но вышел. Я живу во дворе, очень удобно. Вошел домой, а самого важного нет: записной книжки. Мне нужно было вписать туда время явки. Я обхлопал себя по всем карманам.
Я оделся и пошел назад в поликлинику, без бахил, ходить по врачам и разыскивать книжку. В пролете первого этажа я нащупал ее в кармане.
У зубного дел мастера я развеселился. Во-первых, я опоздал, и он сам расслабился. Во-вторых, я осторожно спросил:
- А укол будет?
- Нет, - обрадовался врач. - Зуб депульпирован. Незачем колоть.
После этого я полностью успокоился и начал шутить.
- Сплюньте, - каждый раз говорил мне доктор.
Меня развлекало все: лампа, кресло, маска доктора, медсестра. Тот мрачнел все больше.
- Сплюньте, - повторял он.
В итоге я догадался, что просит он об этом не почему-то, а просто ему не по нраву мой юмор. Тогда я переборол животный страх и перестал шутить.
А он обрадовался.
И начал заполнять счет. Теперь улыбался он. Он даже не шутил, и я знал об этом.
Иногда недостает полсперматозоида, что ли. Или целой яйцеклетки.
В больничном коридоре порвался линолеум. То есть получилась дыра. Главного врача неоднократно упрашивали это дело уладить. Но он оставался глухонем.
И вот одна клиентка пошла уже на выписку, споткнулась, упала и сломала руку. Там и шин-то нет! Обвязали журналами да книгами.
На утренней конференции докториха была в ударе:
- Александр Николаевич, у вас нет совести! Вы знаете об этом? Совсем нет!
Главный Александр Николаевич даже обиделся и пошел пятнами:
- Как это? Почему это у меня нет совести?
- Ну так уж вышло! У ваших мамы и папы, когда они вас заделывали, не хватило чуть-чуть строительного материала для совести... И вот ее нет.
Тем же вечером линолеум был настелен.
Совесть внутри главного врача пробудилась. Он получил грант и транш и отремонтировал свое учреждение. Сделал его с иголочки. Там все сверкало. Там хотелось ходить и разговаривать на цыпочках. Там была девственная белизна, если не румяна.
Правда, почти мгновенно выяснилось, что надо чинить фундамент. Он не в порядке. Может же быть беда! По стенам провели какие-то борозды, чем-то залили, а мусор взмели такой, какой при сотворении мира не приходил в голову.
И дополнительно нашли дыру. Ее сперва не заметили. Заметили и залили цементом весь пищеблок.
Сразу после Нового Года человек явился на операцию. Ему мешал холецистит. Ну и славно.
Лежит в палате, на койке, под горящим плафоном.
И доктор осведомился:
- Ну, как вы?
- Да все прекрасно. Только говорит все время. И говорит, и говорит, как будто я сам не понимаю...
- Кто с вами говорит?
- Да этот ваш плафон! Жена твоя - блядь, говорит, и сам ты мудак, и дети твои - дебилы...
- Ну, пусть поговорит, ничего страшного, а вы пока отдыхайте, готовьтесь.
- Так он очень громко все это говорит!..
Сидя в очереди к зубопротезному кабинету, я слушал ветеранов.
- Я молодой, - говорил один. - Я с 23го...
- Ну, я с 22го, - соглашался второй.
"Ебешься? Живешь? Состоишь в партии? Служишь в армии?" - гадал я, думая про свои 44.
- Береговой полковник в Евастополе, - продолжал первый. На левом лацкане его пиджака висела гадючьей окраски, сильно потрепанная медаль. Она молила о штопке. В том была редкостная гармония.
- Представляете, - рассказал береговой полковник. - Это Медаль 50 лет КПСС. И Горбачеву ее дали, когда ему было 32. А мне не дали. И я на следующий же день написал ему письмо: "Михаил Сергеевич! Пришлите мне, пожалуйста, Медаль! Такую же свою или если у Вас лишняя есть! Она платиновая"
Он не писал донос, он хотел Медаль 50 лет КПСС. Ответа полковник не получил.
Я не мог не вмешаться:
- Но как же так? Ему же было только 32...
- А как? Матвиенко же может дать Путину или Медведеву, что захочет.
"Платиновую Медаль", - подумал я.
- Ну, а потом - сами знаете, - продолжал рассказчик. - Время прошло. У него мать умерла, такое горе... Я все понимал. Но на другой день написал ему новое письмо: "Уважаемый Михаил Сергеевич! Пришлите, пожалуйста, положенную мне Медаль..."
Ответ не пришел. А вскоре Президента погнали с работы.
Где он, кстати, этот полковник, все-таки раздобыл Медаль? Где взял в итоге? Интересно, почему Церетели не кует медали для ветеранов партии?
-А она платиновая, - похвалился полковник.
Теперь он хочет бесплатные - наверняка, платиновые - зубы по случаю 90 лет Советской Власти. Чтобы голодать.
Со мной такое было единожды в жизни; ни раньше, ни позже не возникало никогда.
Каждому известно, что доктор по роду занятости достаточно безразличен к женщинам. Я пересмотрел их тысячи, не найдя в этом ничего для себя занятного. И чтобы доктор с клиентом - это не очень правильно.
Но вот произошел однажды случай.
Мне исполнилось лет двадцать семь, я был женат, работал в поликлинике в Петергофе и там же рядом - в больнице, по соседству, впритык. Сновал туда-сюда. У меня лежала одна дывчина, с легким сотрясением мозгов. Ничего страшного. Не то упала, не то ударил кто-то, и вряд ли умышленно.
Симпатичная, в общении приятная и милая.
Я ею вообще не занимался. Назначил, что положено, по утрам интересовался самочувствием. Мы держали таких деньков пять, наблюдали, потом выписывали на дом. Она, до сих пор помню, жила четырьмя остановками дальше, в Ораниенбауме.
И вот наступил день выписки. Я действовал, как положено: раздел до белья, повертел молоточком, поводил из угла в угол, поулыбался на прощание. Посоветовал больше не падать. И отпустил.
И через полчаса обнаружил, что она забыла выписку. Осталась на столе. Дурацкая бумажка-та, ей и не нужная сильно - студентка.
Со мной стали твориться удивительные вещи. Я понял, что больше ее не увижу. Я сорвал халат, оделся и помчался на станцию, с выпиской в кармане. Почему-то я был уверен, что она поедет не автобусом, а поездом. И действительно, это было так.
Она стояла на перроне и очень удивилась, когда я, запыхавшийся, подбежал. Три остановки бежал. И недоуменно заулыбалась. Я тоже улыбнулся, с церемонным поклоном вручил ей бумажку и пошел прочь. Я знал ее адрес и телефон, по истории болезни, но мы никогда больше не виделись и не разговаривали.
Я не знаю, что это было такое.
Я позабыл, что "первые нарекутся в Моем Царстве последними".
Я пришел к обычному зубному доктору и получил талон номер один. Я был первый. Помню, как в детстве меня всегда удивлял утренний, уже немного сиреневый двор, заполненный молчаливыми людьми в очереди. Кто эти люди, чего они ждут посреди двора - не иначе, трудоустройства? Или заканчиваются очередные пятнадцать суток.
Все они хотели стоматологических талонов. По сей день утром их выдают десять, вечером - двенадцать. В Субботу - четыре, ибо Суббота. Все они, эти люди, мерзли, и я с утра ожидал там замерзнуть, но за десять лет ремонт как-никак состоялся, построили этаж для начальства, и все теперь отогревались внутри, как в микроволновке.
Я получил талон номер один, явившись к семи, но вот уже десять, а мне туда снова идти через полчаса. До меня прошли человек пятнадцать. И я сидел, и слышал визг ножовки, которой пилили чью-то принципиальную пасть.
Мне сфотографировали зуб.
- Сколько заплатить? - спросил я.
- Нисколько. Это только для протезистов.
Ну, дело понятное. Чем развратнее услуга, тем легче ее получить. Протез - роскошество, дозволяющее есть. А пить Программа Здоровья позволяет и без протеза. Захоти я вставить себе среди ночи бивень из бриллиантового моржа, ко мне бы за полночь явился главврач. И мы бы даже поболтали о ценах на мамонтовую кость.
Был такой фильм про стариков.
Нет, у меня нет никакого желания насмешить читателей очередной историей о половых органах. Ничего тут веселого нет. Хотя отчасти и есть.
Я о том, что достойное умирание есть дар, который свыше. Я не думаю, что он приобретается. Некоторые ничего и не делают для этого, просто так у них получается само собой. А другие специально бодрятся, хорохорятся, но уходят в малодушном смятении. И никого нельзя за это винить.
Вот лежали на хирургии два деда с отеком мошонки, оба умерли.
С одним было так: лежит он, а тут приходят врачи с обходом, и с ними - начмед. Молоденькая такая, непуганая еще совсем. Дед ожил.
- Доктор! Наконец-то вы пришли! Я так вас ждал... Смотрите, что у меня есть!
Выскочил из-под одеяла, заголился и предъявил два колоссальных страусиных яйца, попутно скоренько излагая всю свою биографию. Молоденькая побледнела, отпрянула:
- Нет, что вы, что вы...
А на другой день, на летучке, спрашивает:
- Почему же это его кардиограмму мне принесли из реанимации?
Реаниматолог развел руками:
- Так все.
Старик поставил точку. Он сделал все, что хотел и что ему оставалось.
Надеюсь, вы поняли, о чем я.
март 2008 - январь 2009
© Алексей Смирнов, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.