[Оглавление]




ФЕРМЕНТАЦИЯ  НЕСТОРА


По Малой Конюшенной улице приветливо плавали разноцветные воздушные лучи; вечереющее небо полнилось гроздьями шаров. Отовсюду - из кофеен, бутиков и всякого свойства салонов - наигрывала музыка, утопавшая в ретро. Далеко-далеко заливался аккордеон, совсем по-парижски, обещая речной трамвайчик под вылинявшим андреевским флагом. Прохожим чудилось, будто снимают кино: и в самом деле - достали откуда-то настоящего постового пятидесятых годов, который весь в белом стоял, свистал и регулировал, хотя регулировать ему было нечего: улица давным-давно закрылась для проезда транспорта, освободившись для безнадежного, на века, восседания скорбно-брезгливого Гоголя. Сияли рекламы, и все их заморское содержание терялось в исконно советских росчерках и буквенных завитках. Двери добротного здания были распахнуты, и в проемы не только дверей, но даже ворот устремлялся говорливый поток, оживленная публика. Иной мог решить, будто кино, которое тут, конечно же, снимают, посвящено какой-нибудь важной советской дате - 7 ноября или Новому Году; и не задержатся хлопнуть шампанские бутыли, и серпантин, и конфетти, и ватный снег повалит с небес под вальсы Штрауса... Однако не все в окружающем виделось праздничным, иные нахмуренные и озлобленные рожи с печатью вечного недовольства и вечного недоверия отравляли эфир, а именно эти и шли себе, и шагали в распахнутые двери гостеприимного здания, старательно вчитываясь в какие-то прихваченные с собой бумажечки. Не помогали ни юные гимнастки в цилиндрах, ловко перебиравшие ногами на полированных шарах; ни подчеркнуто русский герасим-мужик с медведем на цепи, снабженным табличкой "МуМу", ни протестантски корректные клоуны из семейства Макдональдса, не без опаски время от времени прохаживавшиеся на руках. Все это шоу было шито белыми нитками и грозило разъехаться в любую секунду, тем более что к Гоголю уже подкрадывалась стайка нацболов с черно-красными флагами и зеленым лозунгом, по-арабски призывавшим освободить Кавказ и вернуть его человеку с непечатной фамилией. Милиция кучковалась по двое и трое, курила, похохатывала, а в рациях у них, тесных и жарких, уже кто-то хрипел, кого-то пытали и он сознавался: я первый... я четвертый, седьмой... Устроители мероприятия нервничали, ибо ждать можно было чего угодно; они активно заталкивали людскую массу в вестибюль, не забывая раскланиваться и рассыпаться в славословиях: здесь уже начиналась их территория, на которой пришельцев не так-то просто было побить. Искусственный и - в старых ритмах исполненных - особенно жалкий праздник, оплаченный снаружи, внутри здания выпускал-таки пар. Кастрюльная крышка взвивалась под потолок, и лезли наружу вчерашние щи; густые, болотистые, удушливые, из которых не выдерешься.

Мрачных и унылых приглашенных усаживали в партер, позволяя не раздеваться. Те и сидели: насупленные, в расстегнутых шинелях и пальто, да в нестерпимо душных шубах; дамы обмахивались смрадными платками, мужчины протирали лысины шарфами. Гремела музыка - хип-хоп, что большую часть времени бубнил на заднем плане, заранее исключая любые вальсы, но по заказу, по мановению руки ведущего - эпилептически взрывался. Тогда стоявшие на сцене солидные дамы и господа брались за руки и хороводом скакали-выплясывали вокруг исполинских парфюмерных тюбиков. Эти колоссы, картонные макеты, символизировали разнообразные кремы и масла, способные защитить от солнечной радиации, кровососущих паразитов и нескромных взглядов.

-Да-да-да-да! - пели дамы и господа, раскачиваясь в хороводах, словно на детском утреннике.

И далее - в стихах и песнях - они рассказывали истории своего головокружительного успеха. Они - не имея за грошой ни души... ох, извините, любезные гости - ни гроша за душой - явились сюда, как и вы, и тоже пришли в абсолютное недоумение, не поверив, что можно так быстро и сказочно разбогатеть. И это при том, что первый взнос составляет всего-навсего тридцать три и три десятых цента в день - для вашего же удобства мы собираем сумму сразу за месяц, чтобы вам стало комфортнее...

- Вам раздадут анкеты, их обработают, и те счастливцы, которые пройдут отбор и удостоятся чести работать в нашей компании под руководством самого... да вот же и он! глядите, он прибыл!

Где-то над крышей пророкотал вертолет.

Глава компании, румяный и белозубый Дик Саккер, спустился по боковой лестнице, приветственно помахивая пухлой рукой.

-... Встречайте Дика Саккера! Тем, кого отберут сегодня, готовится особенный бонус...

- Да херня это все! - раздался гневный голос из середины партера. - Голову морочите! Взносы заплатишь - а кому потом впаривать ваше барахло? Какой, на хер, отбор! Вы же гребете всех подряд! Ваша анкета - фуфло, вам наши адреса нужны и телефоны, чтобы доставать и дергать на свои шабаши! Дожимать чтобы под музыку! Чтобы взносы качать! Вы всех возьмете, не брезгливые...

Нестор, сидевший в предпоследнем ряду партера, обеспокоенно заворочался. Зал был изрядно набит, но места по соседству с Нестором пустовали. Всему виной, наверное, были глаза Нестора, отрешенные на его буряцком лице, высушенном степными ветрами - во всяком случае, это была только одна из версий случившегося с лицом. Возможно, что лицо его было не буряцкое, а просто отечное и сразу же высушенное-отравленное бытовой химией, которую Нестор принимал, как бифидобактерин, кефир или полезный молочный продукт "Актимель". Вдобавок от Нестора попахивало чем-то неопределенным настолько же, насколько и нестерпимым; испарения восходили из валенок, мешались с аурой ватника и укрывались миазмами, расползавшимися из-под вязаной шапочки, вечной спутницы Нестора, намертво приросшей к его голове, хотя иногда он умел почесаться под нею. И вот еще важное: Нестор почесывался и тем подселял в сознание окружающих энтомологические сомнения, тесно переплетавшиеся с инфекционными.

Нестор работал подсадной уткой.

На мероприятиях такого рода обязательно находился проныра, который, распираемый собственной правотой и желанием послужить для набившихся в зал полуобезьян новоявленным Данко, возжигал факел истины и с места разоблачал очередную фирму. Фирмы действительно интересовались вступительными взносами приглашенных, но замыслы их были еще чернее: они брали всех, без разбора, только записывайся, только плати; более того - они доподлинно знали, что при хорошем сочетании ловкости, артистизма, бессердечия, наглости, расторопности и алчности продукцию их продать не так уж и трудно. Однако эти важные качества имелись далеко не у всех, о чем вербовщики умалчивали. Им был известен закон: один к десяти. Из десяти записавшихся в коммивояжеры лишь один находил в себе силы вертеться, крутиться и пробираться к верхушке. Остальные девять шли в отбросы, это был шлак, неизбежный побочный продукт делового предприятия. Но они, эти девять, были отчаянно нужны - чтобы нашелся десятый. Их всех до единого полагалось околдовать, заворожить, соблазнить, свести с ума, обобрать, и только после этого начинала работать статистика, оставлявшая большинство за бортом.

Как раз на случай подобных выходок и нанимался Нестор. Он нанимался за доллар.

"Мы не всех принимаем! - возмущалась компания в лице пританцовывающего ведущего. - Нам не каждый подходит! Эй, гражданин! Вот вы, например, нам совершенно не подходите, извольте покинуть помещение, где разговаривают о серьезных вещах и серьезных деньгах"!

Этот трюк неизменно производил впечатление.

А потому Нестор, когда партерный выскочка покусился на святое, оглушительно захрюкал, встал с места и принялся бродить по проходу, создавая на лице искательный вид. Как бы не выгнали этого крикуна вместо Нестора, как бы не оставили Нестора сосать лапу! Пора отрабатывать жалование!

- Вовсе не всех! - закричал ведущий. - Эй, господин в неподходящей одежде! Да-да, я к вам обращаюсь!...

Нестор, умело изображая предельно пьяное существо, остановился, вопросительно поднял глаза и постучал себя по груди.

- Вы, вы! Выйдите вон! Вас мы не примем, даже если вы нас очень попросите...

Иногда бывало, что партер безмолвствовал, и Нестору приходилось самому выкинуть коленце: рыгнуть, выпустить газы, выкрикнуть что-нибудь пьяненьким голосом - да хоть бы и усомниться все в том же конкурсе и надобности анкет, которые никто не анализирует, не тестирует по Кеттеллу, не высчитывает IQ, не носит к графологу... Тогда очередной ведущий с дьявольским хохотом отвечал Нестору, разбивал все его возражения в пух и перья:

- Вот именно вы-то как раз нам и не подходите! Извольте удалиться и не мешайте вести собрание. Попросим на сцену нашего заокеанского гостя, друга всех парфюмеров, мультимиллионера доктора Дика Саккера!...

...Расчеты производились после бала. Тот же ведущий, когда публика уже рассаживалась вокруг столиков и поступала в распоряжение охмурял низшего звена, заруливал в туалет и обнаруживал Нестора бодрствующим в самой дальней кабинке. Под голову-шапочку бывала подложена швабра. Ведущий утирал со лба пот, извлекал неожиданно тощий бумажник и с сожалением передавал Нестору долларовую купюру, какая похуже; Царь Эдип, один из товарищей Нестора и приемщик вторсырья, человек с технической жилкой, однажды попытался пририсовать к единице пару нолей, но ему повезло: в ближайшем обменном пункте ему дали целых сорок секунд на то, чтобы убраться оттуда навсегда и желательно - гусиным шагом.

Нестор был доволен работой, ибо доллар вполне обеспечивал его бытовой химией; иной раз ему случалось побывать на двух презентациях, и тогда он даже что-то съедал или выпивал благородное. Парфюмерные фирмы оккупировали город, просеивая его сквозь коммерческое сито, и дело находилось для всех: нанимался Нестор, нанимались его друзья - Натоптыш, Гагарин, бывшая женщина-медсестра - а ныне Олег: тоже, возможно, все еще женщина; не брезговал долларом и Царь Эдип, высшая каста - с паспортом и трудовой книжкой. Они покидали либо парк, где у них было обустроено лежбище, либо богатую, волею случая народившуюся могилку Нестора, хоть и был он покамест среди живых, но так уж распорядилась судьба, и могила существовала в природе, а кто в ней лежал - о том повествует другая история. Покидали могилку и парк и разбредались, кто куда - в дома культуры, в белокаменные дворцы, отданные на откуп Дику Саккеру. И жили, мнилось им, гораздо лучше, чем в прежние времена.

Человек, к сожалению, создан так, что ему постоянно хочется чего-то большего.

Сегодня наниматель Нестора допустил неосторожность и заплатил при свидетеле, который журчал себе струйкой в соседней кабине. Самой передачи денег этот свидетель видеть, конечно, не мог, зато ему удалось уловить отдельные слова, из которых сущность сделки явствовала со всей очевидностью. Уже все приглашенные разошлись - одни окрыленные, другие озлобленные, но этот один задержался в буфете, который лениво работал при свете интимных ламп. Размышляя над только что состоявшимся представлением, этот гость задумчиво наливался дорогим пивом, пока оно не попросилось на выход. Гостю было понятно, что он посетил жульническое мероприятие, которое, к сожалению, по недосмотру юного законодательства не наказуется в уголовном порядке, и он вознамерился забрать у жизни все, что ему оставалось тем вечером перед выполнением собственной службы - утешиться пивом, фисташками и сравнительно свежей форелью на подсохших ломтиках булки. Его по причине, которую мы позже поймем, прямо-таки перекашивало от этих бутербродов. Беседа в соседней кабинке чрезвычайно его заинтересовала. Проницательный гость догадывался, что все местное действо было отрежиссировано до последнего вздоха, но не додумался, что и этот урод, это рожденное канализацией чудовище тоже, оказывается, состояло в сговоре с мошенниками-парфюмерами.

Фамилия мочившегося была Плечевой, и он был весьма состоятельным, но жадным человеком, любителем пожинать, где не сеял. Поэтому он и шлялся по разным сомнительным сборищам, надеясь срубить деньжат, втереться, вскочить на подножку убегающего трамвая; был завсегдатаем казино, да и простецкими игровыми залами для привокзальной шпаны тоже не брезговал. Он твердо уверился, что парфюмерия - не его дело, и при удачном раскладе вложения окупятся лет через пять, да и то с условием рабского, непосильного, а главное - самостоятельного труда при параллельном обогащении вышестоящих. Это обстоятельство его особенно раздражало. Он не любил приносить дивиденды неизвестным людям, хотя жизнь устроена так, что этим все-таки приходится заниматься в той или иной форме.

Кассир вышел из кабинки, и Плечевой застегнул штаны. Он не торопился сливать воду и ждал, когда следом выползет Нестор. И вот Нестор вышел - неспешно, вдумчиво, пересчитывая бумажный доллар. Тогда объявился и Плечевой. Он направился к раковине, нисколько не удивляясь тому, что Нестор даже не посмотрел в ее сторону. Буян притих и даже протрезвел, лицо застыло, глаза подернулись туманом, сошедшим с далеких тибетских гор. Он, Нестор, и не был буяном, он был созерцателем и философом - по мере способности, а в прошлой, уже почти вымышленной жизни, даже слыл образованным и начитанным человеком. Но в том-то и состоял парадокс, что человеком он был в позабытой жизни, и человеком он оставался в теперешнем состоянии - пускай непохожим, но не слоном же, и не тигром, и не простейшим микроорганизмом, как бы ни сомневались в этом иные высокомерные личности?

Это была загадка, и Нестор без устали трудился над ее решением.

- Мужик, задержись ненадолго, - велел ему Плечевой.

Нестор остановился, смекнув, что сейчас он лишится доллара. Его отберут.

Мужчина, его окликнувший, смотрел на Нестора искоса и энергично мыл руки под мощной струей рыжеватой воды.

- Ты что, на ставке у них? - строго спросил Плечевой. Он был высок, вальяжен, породист и недосягаем ни при каких обстоятельствах.

- Содействую рекрутингу, - не без достоинства молвил Нестор, всем своим видом выказывая желание немедленно уйти по важному делу.

Его собеседник изумился, хотя Нестору были знакомы и не такие словечки.

- Ну, жулье! - восторженно вскричал здоровяк. - Рекрутинг - кто бы мог подумать! Значит, тебя приглашают, чтобы выставить вон - чтобы и я боялся, что и меня выставят? Как тебя? Меня и тебя - и никакой разницы?

Нестор, пользуясь многоречивостью незнакомства, упрятал доллар так глубоко, что и сам не понял, куда тот попал - то ли еще остался в одежде, то ли незаметно вошел в телесные лабиринты: врос, втянулся под кожу, осумковался и приготовился воспалиться.

Плечевой подтянул штаны, подбоченился.

- Из-за такого отродья порядочные люди выкладывают, между прочим, солидные деньги! Покупают липовые контракты и патенты! Носятся, очертя голову, по городу, не зная, кому бы впарить ваш сраный одеколон от Дика Саккера!

Ворча и негодуя, он пошел к выходу, но там, вне туалета, уже перешагнув спасительную черту, неожиданно замер: ему пришла в голову какая-то мысль.

- Послушай, - он вновь повернулся к Нестору, и теперь его полное, веснушчатое лицо выражала заинтересованность нового типа: полупрезрительную, и в то же время потенциально выгодную для Нестора. - Ты зарабатываешь здесь какие-то крохи, чтобы не загнуться с голодухи. А хочешь заработать прилично? К сожалению, только один раз, но при твоем житье хватит надолго.

Нестор не раз и не два удостаивался подобных предложений. Как правило, его приглашали на гоп-стоп - стоять на стреме, или еще на какое-то весьма похожее дело; случалось, что какие-то безнадежно больные люди - в том числе наркоманы - хотели его уестествить, а то и сами стремились подвергнуться уестествлению посредством Нестора; на последнее он давно уже не был способен, а к первому варианту испытывал недоверие: что, за возможность пообладать Нестором ему еще и заплатят какие-то деньги? Жизнь, которую он вел в обществе Натоптыша, Гагарина и Олега, давно смела перед ним немногочисленные нравственные барьеры, остались лишь барьеры практического, разумного свойства. Нестор был гадок настолько, что после уестествления с ним сделать могли только одно - сейчас же убить его, расчленить, закопать, а после и над собой проделать все то же самое по случаю нестерпимого стыда.

Ему бы уйти, но существование Нестора полнилось парадоксами. Любое предложение, потенциально способное принести тебе пользу, приходится выслушать даже при шансах один на миллион.

- И что надо делать? - Сколько раз, сколько бесчисленных раз произносил он эту нехитрую фразу!

- Для начала пойти со мной. Тут недалеко. Я там работаю, и тебе лучше увидеть все на месте, самому.

Дело прояснялось. Его умертвят и продадут на органы, а то и целиком, но живым - на Кавказ, восстанавливать цветущую республику и населять собою какую-нибудь яму. Плечевой в полной мере прочувствовал все опасения Нестора. Прежде чем тот отказался, тот уточнил:

- Пойдем по разным сторонам улицы. А ты как думал - не вместе же нам прогуливаться, под ручку? Сейчас восемь вечера, народу достаточно, бояться нечего. Когда дойдем до места, я войду внутрь, а ты постой, походи, погляди, но только за мной не суйся - выкинут и отобьют печенки. Когда успокоишься, я вынесу тебе кое-какую одежонку, тогда тебе можно будет пройти. Посидишь, послушаешь... я даже намекну: поешь! Может быть. У тебя же есть целый доллар! - расхохотался Плечевой.

Нестор соображал недолго: действительно, опасность была минимальная. Не больше, чем в обычные дни, чем всегда. В конце концов, он и так ежедневно рисковал быть пойманным, проданным, съеденным, расчлененным.

- Добро, - согласился Нестор, и Плечевой приказал ему переждать три минуты и после этого покинуть здание. Он, Плечевой, будет неторопливо двигаться по направлению к Гоголю. У Нестора не было часов, и ему пришлось приложить известные усилия, чтобы не сбиться, считая до ста восьмидесяти - хотя у него был навык, ибо случалось ему вываливать на прилавок и по сто восемнадцать, и по сто девятнадцать пятикопеечных монет.

На ста четырнадцати он уже стоял при стеклянных дверях и пялился на улицу. Плечевой был виден отчетливо: его широкая спина в дорогом сером плаще медленно удалялась к Невскому.

- Сто пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, - протараторил Нестор и шагнул за порог. Очевидно, Плечевой тоже считал или украдкой взглянул на часы, потому что немедленно перешел на другую сторону.

"На Невском легко затеряться", - тревожно подумал Нестор. Но Плечевой вдруг остановился, задумчиво помахал зонтом с резной ручкой и повернул назад; Нестор дождался, когда он прошествует мимо, после чего засеменил вдогонку; теперь они держали курс на Инженерный замок - или на Спас-на-крови, а может быть, на Летний Сад - в общем, куда-то туда, на Марсово поле.

Они шли переулками и проходными дворами, однако ни разу не удалились от центра; кружили и петляли, переходили мостики, пока вдруг не свернули в очень темную улочку, совсем короткую, и Нестор ее вовсе не помнил, а должен был; она была кривенькая, совсем не питерская, а скорее, московская, и уходила вниз, выложенная булыжником. Это была пешеходная зона, машин не было, а все дома стояли тоже какие-то не совсем питерские - во всяком случае, не из эпохи Невского проспекта и прилегающих окрестностей, а что-то посовременнее, из позднего сталинизма, с признаками ампира. Их не коснулись ни реставрация, ни реконструкция, и освещение было скудное, а липы и тополя казались какими-то нетерпеливыми, наспех подсаженными и готовыми при первой возможности воспарить и улететь куда подальше. По опыту Нестор знал, что в любых городах, особенно крупных, существуют такие вот закутки, которые даже нанесены на карту, но странным образом не задерживаются в народной памяти; они подобны дырам или щелям, ведущим в иные пространства, и Нестор, который сам во многом напоминал собой такие диковины, любил пофилософствовать и подумать: а что, если и он персонально в развитии личном постепенно приближается к превращению в такую дыру, способную лопнуть в любую секунду и что-нибудь втягивать в себя или выплевывать из себя? Недаром ведь бомжи вроде него систематически исчезают бесследно, как будто их не было. Молва указывает естественные, обыденные причины, но правды в итоге не знает никто, а если кого-то и укокошили при свидетелях, то это еще не объясняет исчезновения остальных...

Задумавшись и замечтавшись, Нестор едва не упустил из вида Плечевого. Тот - и даже на расстоянии было видно, что он раздражен - постоял возле приземистого трехэтажного дома, как будто вдавленного поглубже между двумя соседними, повыше, пока не дождался внимания Нестора; тогда он быстро нырнул под арку, в кромешную темноту. Дело принимало опасный оборот, и Нестору не хотелось неприятностей, но любопытство и вечная, неистребимая человеческая надежда на лучшую долю погнали его туда же, во мрак, и там его никто не ударил палкой по голове, не повалил и не избил ногами.

Под аркой было безлюдно, если не считать мусорного бака. Когда глаза Нестора привыкли к темноте и он обследовал гнилостный дворик, куда выходила арка, ему открылось, что прямо под аркой, в стене, имеется черная железная дверь с глазком. Он понял, что Плечевой скрылся именно сюда, и приготовился ждать. И поступил совершенно правильно, так как минут через десять дверь приотворилась, из-за нее вырвался сноп ослепительного малинового света. Чья-то рука швырнула Нестору рабочий комбинезон, очень и очень приличные ботинки, фирменную кепку с длинным козырьком, темную рубашку - заношенную, но выстиранную. Дверь захлопнулась, медлить не было смысла. Нестор быстро переоделся; особенно тяжело ему было расстаться с шапочкой, и он затолкал ее в карман ватника; всю старую одежду он скатал в пахучий рулон и положил в бак, который, оказывается, подвернулся очень кстати. Оставалось лицо. Ну что же - лицо... с лицом ничего не поделаешь. Когда бы нельзя было с лицом, дали бы маску или платок какой... на всякий случай Нестор поглубже натянул кепку и примял козырек, нагибая его как можно ниже, и вот уже тень пала на несторовы черты.

За ним, вероятно, следили в глазок: едва он принарядился, как дверь отворилась вторично, уже настежь. В проеме стоял Плечевой, который тоже переоделся во фрак и бабочку, добавив еще и монокль. Он был ослепителен, и Нестор отступил.

Плечевой, против ожидания, сконфузился.

- Да вот, - сокрушенно проговорил он, - и нашего брата соблазняют черти, и нас затягивает в лохотроны... Казалось бы - ну мне, мне-то на что ваш Дик Саккер с его дешевым дерьмом? я, слава Богу, не нищенствую - а вот, попутал бес. Ну, проходи... между прочим, как тебя звать-величать?

Нестор назвался, Плечевой пожал плечами. Удерживая Нестора в предбаннике, он приступил к инструктажу:

- Наверно, ты догадываешься, что это место для избранных посетителей, что пускают сюда не всех, и что нам нет надобности светиться где-нибудь на виду у широкой общественности... Ты подозреваешь, что здесь нарушаются или не соблюдаются некоторые законы и правила, и это не афишируют... Нет, ничего уж такого явного-уголовного, никакого кокса и никакого экстази, пусть травятся гопники... Немного стриптиза, но главное - кухня... У нас исключительная, экзотическая кухня, у нас бывают лишь отъявленные, прожженные гурманы, члены клуба, простую прохожую скотину сюда не пускают. Смотри и мотай на ус, оценивай и примеривай на себя, не высовывайся, держись в сторонке. Ты - разнорабочий на подхвате, работник склада, временно без занятия. Приткнешься в уголке, чтобы не бросаться в глаза, и сиди себе тихо. Персонал предупрежден, тебя не тронут, главное - чтобы ты не оскорбил своей рожей уважаемых посетителей. Их сразу стошнит... И смотри у меня, - Плечевой насмешливо погрозил ему пальцем, - не вздумай тут что-нибудь стянуть. Плохи будут твои дела, если стянешь...

Все эти распоряжения и советы были отлично понятны и близки Нестору, он и сам не намеревался высовываться и привлекать к себе внимание. Заняв наблюдательную позицию в указанном месте, он моментально уразумел, насколько оно выгодно для слежения за маленьким полутемным залом, который периодически озарялся вспышками то малинового, то ультрамаринового света. В зале была полукруглая эстрада с двумя шестами, вокруг которых обращались две юные, почти начисто обнаженные особы - как и ожидалось. Они вздыхали, приседали, как будто просились на горшок; выходили на удаленные от столба орбиты, удерживаясь вытянутой рукой и не имея силы преодолеть гравитационное поле столба; они лизали столб, обхватывали свои неправдоподобные груди, приподнимали их и натирали ими все тот же столб; иногда им удавалось-таки оторваться от полюбившегося столба и медленно, с поминутными паузами, спуститься в зал. Там они вели себя по-разному: виляя бедрами, обходили столики, или ползали на четвереньках в проходах, или садились на чьи-то слоновьи колени и принимали подношения: купюры, иной раз - несколько купюр, и ухитрялись их спрятать так ловко, что это было удивительно для Нестора: куда же, куда? полостное сокрытие? Съедали они, что ли, эти деньги?

Нестору никогда не приходилось бывать на стриптиз-шоу, и он смотрел на девиц с полуразинутым ртом. Но вскорости он смекнул, что вряд ли его будущее каким-то боком соприкоснется с этими нимфами - ведь не поставят же его к шесту. Тогда Нестор начал приглядываться к публике: в зале стояло десять круглых столов, застланных скатертями вишневого бархата; горели свечи, сверкали приборы и разнокалиберные фужеры. Люди, сидевшие за столами, принадлежали другому миру - тут нечего было расписывать, ибо кто такой был Нестор, чтобы пускаться в рассуждениях о небожителях? Он и не определил их в небожители, а просто отметил про себя, что это "очень, очень богатые люди, да в придачу хорошо друг с другом знакомые - свой круг, надо понимать, куда не берут посторонних". Но вот девицы уползли за кулисы, развратная музыка приутихла, и на эстраде высветилось солнечное пятно. Плечевой, проворно вскарабкавшийся на сцену, устроился в самой середке этого пятна и зычным голосом, не прибегая к микрофону - которого там, кстати сказать, и не было - объявил:

- Кофе, дамы и господа! Пробил час кофе, время пить кофе!

Зал разразился аплодисментами.

Казалось, что Плечевой и в самом деле был видной фигурой в этом полуподпольном ресторанчике, держал здесь масть. "Метрдотель! - осенило Нестора, который вдруг вспомнил слово, не имевшее хождения в его обыденной жизни. - Метрдотель! Или вообще хозяин всего... Нет, заправилы отсиживаются по норам - может быть, даже не здесь..." Плечевой зажмурился от удовольствия.

- Как всегда... мы, уважаемые дамы и господа... приглашаем на сцену источник! И сегодня я могу поручиться в том, что никто из вас не останется равнодушным. Это... - Он понизил голос до шепота и вдруг загремел наново: - Вам нет нужды слышать эту фамилию! К чему тавтология, зачем ненужные повторы? Встречайте!...

Он даже не стал бить в ладоши, ибо такое битье оказалось бы слишком ничтожным, неприличным знаком уважения к тому, кто появился на эстраде. Нестор выпучил глаза: не может быть, он обознался. Он не смотрел телевизор, зато газеты время от времени попадали ему в руки и он их почитывал; на сцене стоял и улыбался человек, который... Да нет, это очередной лохотрон - такой человек не сможет явиться под арку, где мусорный бак, его просто не отпустит охрана, ему запретят. Значит, двойник? Чума на этот дом, двойник или не двойник, коли тут принято вышвыривать такие козыри!

Знаменитость церемонно раскланялась, провернулась на каблуках, совершивши законченный оборот против часовой стрелки, потом воздела руки, сцепила кисти в замок и потрясла ими в высоком приветствии. На правом запястье сверкнули часы.

В зале царила мертвая тишина. Судя по всему, собравшиеся были ошеломлены не меньше Нестора, и даже музыка незаметно умолкла совсем.

- Приятного аппетита, - пожелал едокам голос, отлично знакомый в стране и кое-где за ее пределами.

Вымолвив это, мужчина сделал ручкой, повернулся и быстрыми шагами ушел; Плечевой оставался стоять, как стоял, переживая сам и предлагая другим пережить потрясение. Но вдруг он повернулся к залу лицом, раскинул руки и посветлел лицом; грянула музыка, и прежние девицы - только теперь их было не две, а десять - направились в зал с подносами. На подносах стояли изящнейшие кофейники ручной работы, микроскопические чашки, лежали салфетки, ложечки.

Никто из сидевших за столиками не набросился на кофе, который, как понимал Нестор, был каким-то особенным и чем-то связанным с недавно явленной фигурой; они сидели, чуть подавшись вперед, прикрыв глаза, раздувая ноздри и впитывая аромат. Последний был и вправду силен - настолько крепок, что воспарил и до Нестора, благодаря чему соглядатай смог оценить и признать, что да: он не является - не являлся прежде и уж подавно не является сейчас - знатоком и ценителем кофе, но это был настоящий кофе, с совершенно неповторимым запахом; "квинтэссенция кофе" (Нестор, который в мусорном сообществе считался умником, не только знал многие удивительные слова, но и мог, питаясь ошметками прошлой просвещенной жизни, возвести этот кофе к платоновской идее, к прообразу любого кофе вообще).

Внезапно каждый столик оказался окруженным лепестковыми панелями, которые бесшумно выдвинулись из пола - внизу, очевидно, скрывался какой-то сложный механизм. Вогнутые панели сомкнулись, при том одна панель была снабжена изящной ручкой, и вышло, что столики и сами посетители заключены в кофейные чашки. Под музыку скрипок и флейт карусельные чашки начали элегантно вращаться, как будто на детском аттракционе, а посетители радостно галдели и вообще пребывали в великолепном настроении.

- Знаешь, сколько стоит одна такая чашечка? - шепнули над плечом.

Нестор вздрогнул и увидел Плечевого. Непонятно, о которой чашечке тот говорил - о большой, которая вращалась, или о маленькой, из которой пили.

- Завтра здесь же, у мусорного бака, но только днем - допустим, в два часа пополудни. Понимаешь, темнота, что такое два часа пополудни? Хорошо. И трезвым - во всяком случае, не в лежку приползай, иначе прибью. И чтобы один пришел. Кого увижу с тобой - ноги выдерну.

- А пожрать обещали? - напомнил Нестор.

- Завтра пожрешь. А теперь выметайся, и тихо, чтобы тебя не видели и не слышали.

Пригнувшись, Нестор помчался к выходу, у самой двери, во мраке, его схватили и обнажили, отобрали кепку, комбинезон, ботинки; потом его вышвырнули на свежий воздух. Метнувшись к бачку, Нестор обнаружил, что его прежнее одеяние цело и невредимо, и даже доллар сохранился, откуда-то выскользнув. Он быстро оделся и, благо час был поздний, поспешил на кладбище, чтобы обговорить свое новое приключение с друзьями и партнерами по горестям и радостям.



* * *

На могиле Нестора, о которой пытливому читателю известно из рассказа о несторовой коммерции, уже собралась обычная компания. За могилой ухаживали по мере сил, здоровья и развитости эстетического чувства; надпись "Ты всегда с нами" систематически обновлялась, но после прочерка, которым заканчивалась дата рождения Нестора, в минуты раздоров неоднократно выцарапывались разные числа; потом, по наступлении перемирия, они затирались, а после возникали новые - соответствовавшие календарному дню, в который происходила ссора. Но вообще могила, заключенная в оградку, выглядела довольно аккуратно, и даже украденный Царем Эдипом траурный венок со словами "Дорогому отцу и сыну от Академии тыла и транспорта" каким-то чудом сохранился, хотя позолоченные буквы и выцвели под действием зноя, стужи и сырости.

Гагарин лежал на урне, которую словорубы подарили еще на новоселье; лежал ногами к надгробью. Олег протирала ему какой-то дрянью широкую рану на лбу, и делала это сноровисто, используя впитавшиеся в плоть и кровь навыки сестринского мастерства. Царя Эдипа нынче не было, он был занят своим утилем, а Натоптыш сидел под крыльцом, перебирал аптечные пузырьки и рассматривал их на свет, которого становилось все меньше: солнце почти зашло, и выручали только кладбищенские фонари. Натоптыш видел все хуже и сильно подозревал, что умирающее солнце высасывает со стенок пузырьков алкогольную испарину.

Судя по выражению лиц и общему расположению духа, сегодня не повезло никому - разве только Олегу. Время стояло такое, что все они воспользовались возможностью и занимались одним промыслом - тем же, что и Нестор: работали подсадными на презентациях и выгонялись. Заработок был довольно стабильный, потому что презентации гремели по всему городу: на стадионах, в исторических дворцах, в сомнительных, неизвестно кем нанятых офисах и просто на частных квартирах. Народ валил на них валом, и многие завербованные уже рыскали по улицам, отлавливая будущих рекрутов уже в свои собственные команды и всучивая парфюмерию Дика Саккера, не обращая внимания ни на возраст, ни на пол уворачивающихся прохожих. Гагарин сдурил: напился пьян на какие-то шальные гроши, явился на собрание и там совершенно забыл, что его, собственно говоря, и должны оттуда выставить, что он затем и пришел. Поэтому, когда сей пункт соглашения возник на повестке дня, он оказал физическое сопротивление, уперся, начал орать и в результате не только не получил доллара, но был побит и выброшен за дверь. Натоптыша кинули, ведущий забыл про него, а сам он спохватился слишком поздно, когда представление подошло к концу. Он начал было скандалить, но и его выставили - правда, без серьезных увечий.

Что до Олега, то она отработала честно и как могла напоила всю честную компанию. Нестор, явившийся не с пустыми руками, вызвал всеобщий восторг и приветственный хрип.

Сели ужинать.

Нестор, когда вдумчиво и сосредоточенно выпил свой стеклоочиститель, завел разговор о событиях минувшего вечера. Он начал неторопливо, будто бы не о чем - подобным образом закипает, набирая силу, чайник, и если не убрать его с огня, он так и будет монотонно шипеть, гудеть и свистеть, пока не выкипит, не выгорит и не накроется навсегда. К его манере повествования привыкли и начинали слушать где-то со второй трети, когда ровный голос Нестора набирал силу, а речь автоматически приобретала достаточную членораздельность. Этот момент пришелся как раз на сошествие Нестора в преисподнюю, под арку с мусорным баком. Слушатели поежились.

- Тебя там почикать могли, мудака, зачем пошел, - укоризненно простонал Гагарин, которого собственное приключение на время сделало донельзя осмотрительным.

Реплика была из тех, что остаются без ответа. Нестор рассказал все, не забыв ни единой мелочи - так ему, во всяком случае, показалось, ибо образ жизни его и ему подобных сокращает память на события последних часов, дней и недель, зато укрепляет ее на дела давно минувшие, жестоко напоминает о заре жизни с иными возможностями и соблазнительными альтернативами.

- Это извращенцы, - резюмировала Олег. - Богатые с жиру бесятся и жрут дерьмо. Ясно, что там никое не кофе они пили, а деятель им насрал, они и накинулись.

- Пахло кофием, - настаивал Нестор. - Говна не учуял.

- Ну, еще бы, - ухмыльнулся Натоптыш. - Ты сам в нем по уши, вот и не замечаешь.

- Я вот гадаю: идти мне завтра или воздержаться, - важно изрек Нестор.

- Воздержаться, - издевательским эхом отозвалась Олег. Лицо у нее, как и у всех, было неподвижное; слова вываливались изо рта с ненатуральными интонациями. Она то забирала вверх, то ни с того, ни с сего уводила изреченное вниз, обозначая и укрепляя границу с чуждым миром инфразвука.

- Весь вопрос в том, - Гагарин заинтересовался и сел, - что стало с деятелем. Куда он делся там, за кулисами?

Нестор пожал плечами.

- Ушел проходными дворами, сел в машину с мигалкой. И его увезли. Ты слышал о Гаруне Аль-Рашиде? Тот тоже любил бродить по городу один, без охраны. Загримированный.

- Чех какой-нибудь? Черножопый?

- Ну да, - закивал Нестор, - только он был царь.

- Принц Флоризель! - не к месту захохотала Олег. - Мне там Дмитриев нравится.

Она видела этот фильм в далекой юности и помнила его отменно по причине вышеуказанных особенностей памяти.

- У нас бы он походил, хотя бы и царь, - заворчал Натоптыш. - И метра бы не прошел, сразу бы в ментовку отволокли без документов, да пиздюлей бы дали палками таких, что мама не горюй.

- Я бы пошел, - вдруг признался Гагарин и обвел товарищей победоносным взглядом. - Что с меня взять? Насрать? Да пожалуйста - если пожрать дадут.

- А если тебя самого сожрут, на сладкое? - прищурилась Олег. - У хозяина знаешь, сколько двойников?

- Ну, сколько?

- Да ты задолбишься считать! Сожрут хозяина - посадят подставного. Потом выгонят...

- Как у нас на презентации, - подхватил Натоптыш.

- Двойника и сожрали, - уверенно сказала Олег.

- Ну ладно, - уступил Нестор, но это была видимость компромисса. - Такой двойник - он все-таки деликатес. А кто будет есть меня?

Воцарилось молчание. Действительно: подобные извращенцы не могли безвозбранно разгуливать по улицам, а должны были сидеть в специальных лечебных тюрьмах за десятью запорами.

- А если не есть? - предположил Натоптыш. - Про гладиаторские бои слышали? Они наедятся все, и будут смотреть, как насмерть бьются...

- Хлеба и зрелищ, - задумчиво молвил начитанный Нестор. - Но какой из меня гладиатор? В меня ткни пальцем... - Он красноречиво замолчал.

- Ну, просто забьют, - не сдавался собеседник. - Многим тоже нравится!

- А зачем его приглашать-выпускать? - вмешался Гагарин.- Дали бы сразу по башке, да посадили до поры в клетку.

Это было логично.

Уже перевалило за полночь, а споры не утихали. Наконец, постановили, что Нестору нужно идти. Натоптыш вызвался сопровождать Нестора, идти за ним по пятам, но было решено, что это совершенно бессмысленно. Заметят Натоптыша - выдернут ноги, не заметят - ему и подавно ничем не удастся помочь товарищу.

- А сколько заплатят-то? - спросила, зевая, Олег.

Этого Нестор не знал.

- Много, - отрезал он возбужденно и с раздражением.



* * *

Вещи, которые Плечевой рассказал в два часа пополудни, чрезвычайно изумили Нестора и вызвали в нем чувство растерянности. Олег как существо некогда близкое к медицине, довольно близко подобралась к истине, ибо чутьем улавливала физические потребности других живых существ и была готова столкнуться с самыми дикими и причудливыми из них, заранее и уверенно предполагая худшее. В кофе не то чтобы срали, но сам этот кофе проходил сложную обработку, в которой пищеварение играло ключевую роль.

В ресторан, где командовал Плечевой, действительно допускались только избранные фигуры, сливки общества, магнаты и олигархи, теневые министры, крестные отцы.

- Они не пересекаются с подонками общества, - многозначительно заметил Плечевой.

Эти люди, записные гурманы, попробовали на свете все - и ядовитую японскую рыбу, ядовитость которой зависит от правильной ее разделки, и кофе, зерна которого ферментировались в кишечнике заморского зверька - виверры, и кушанья из собак, которых на корейский манер забивали палками в присутствии посетителей, и многое такое, о чем Нестору нет смысла слушать.

- Мы ограничимся кофе, - объявил Плечевой.

Одна из стадий приготовления такого кофе заключается в том, что зерна очищаются от скорлупок ("Такая рыженькая кожица - ты понимаешь, урод?"). При обычном приготовлении кофейные зерна высушивают и кожицу отшелушивают. Но вот незадача: по ходу высушивания улетучивается некоторое количество эфирных веществ, которые в кофе - самое главное. - Я нюхал эфир, - сообщил Нестор, чтобы поддержать разговор, и Плечевой вздохнул. Он продолжил, рассказав, что в Индонезии проживают зверьки семейства виверровых, которые называются люваками. Люваки питаются кофейными зернами, но их кишечник устроен так, что переваривают они только кожицы, а зерна выходят целиком и не теряют летучие эфирные вещества. Это очень дорогой кофе, потому что люваки физически не в состоянии насрать кофе в количествах, достаточных для удовлетворения всех желающих.

-...Это кофе Органик, Эксклюзив, Галапагос, Сан Кристобаль, Индонезия, Йемен Мока Матари - да что я перед тобой разоряюсь... - Наши специалисты, учитывая ситуацию на рынке, где нынче приходится не удовлетворять старые потребности, а постоянно выдумывать новые, изобрели оригинальный способ обработки зерен, - продолжал метрдотель. - Я и сам не знаю тонкостей этого дела, да мне и не к чему, ибо важен результат. А результат таков, что кофейная кожура приобретает способность перевариваться в каком угодно кишечнике. Голые зерна поступают уже в прямую кишку, где ничего не переваривается, а летучие вещества не только не теряются, но и некоторым образом умножаются. Поэтому нам не нужны эти чертовы виверры-люваки, нам достаточно пригласить любого желающего, засыпать в него зерна и получить высококачественный продукт.

Все, что рассказывал Плечевой, Нестор понимал хорошо - не понимал он одного: к чему же в этой истории он сам?

Метрдотель поднял палец:

- Гурманы не хотят пить кофе из зерен, которые высрал заурядный обыватель. Какой им в этом интерес? Они и сами могли бы навыделять его сколько угодно... Им подавай знаменитость, им интересна диковина. Ты, бедолага, хоть понял, кто у нас давеча побывал? Кто ферментировал зерна? То-то же, брат. Знал бы ты, какие люди нам помогают из чистой филантропии, за так - не будем же мы им платить, это унизит и оскорбит их. Они работают за идею... У нас каждый вечер ферментирует новая звезда: представители высокого духовенства, видные политики, знаменитые артисты, нобелевские лауреаты... Мы выписывали из тюрем серийных убийц, приглашаем сиамских близнецов, лилипутов, гермафродитов... кого угодно. Клиенту важнее всего сознавать, что он напился того, чего не напьется никто другой вне стен нашего ресторана.

- Это понятно, - Нестор позволил себе перебить Плечевого. - Так почему же я?

- Да потому что ты урод, - сказал Плечевой. - Такого урода, подонка, бомжа, у нас еще не было. Это неожиданно и оригинально. Сам понимаешь, что это разовая акция.

- Теперь понятно, - ответил Нестор.

Ему действительно было понятно: его уродство уже успело послужить предметом коммерции, когда их честную компанию преобразовали в платный аттракцион и стали показывать за деньги.

- О чем задумался? - Плечевой несильно толкнул Нестора в бок.

- Я одного не понимаю, - признался тот не без некоторой гнусавости в голосе. - Когда он успел навалить вам кофию, ваш важный гость? - Он не решился напрямую назвать должность поставщика кофия. - Показался, сделал ручкой - и тут же принесли чашки.

- Дурная голова, - сочувственно молвил метрдотель. - Кофию он, как ты изволил выразиться, навалил заранее. Мы и тебя пригласили не на вечер, а на день. Тебя же надобно этими зернами набить, напхать... а потом сидеть и ждать, когда ты соизволишь... когда тебя проберет. Довольно трепать языком! Пора загружаться, а после получишь свою десятку - и ступай с миром, да место это обходи стороной...

- Как - десятку? - Нестор осмелел и воспротивился. - Мне доллар...

- Американскую десятку, - зашипел Плечевой, схватил Нестора за шиворот и поволок в ресторан.

Там, внутри, уже собралась веселая компания: изучать Нестора. Повара, охранники, стриптизерши и даже вылезший по случаю из богатой гримерной Спайдермен, единственный стриптизер, предмет ночных бесплодных метаний и поваров, и стриптизерш, и охранников, и самого метрдотеля - все они сгрудились вокруг невиданного поставщика сырья, издевательски называя его оптовиком, произнося это слово с элементом надежды, делового расчета. Ему дивились, перед его задубелым лицом проводили ладонями с растопыренными пальцами, как будто он был еще и слеп; его брали за плечи и закручивали волчком, к нему принюхивались и отходили, таращась и выдыхая, как будто хватили спирта. Его раздели и обследовали на предмет насекомых, которых сразу же и нашли. Нестор решил, что выйдет, как в больничке - отправят на обработку: уложат в ванну или польют из шланга, но его лишь поставили возле окна, а Плечевой очертил вокруг Нестора магический белый круг - противотараканьим мелком. Пересекать эту границу Нестору запретили. Ему было зябко, но он терпел, памятуя об американской десятке. В голове у Нестора тяжелыми рыбами плыли печальные мысли о товарищах, которых никак не получится подключить к такому доходному делу. Разовая акция! так сказал Плечевой. Сегодня бомжара в диковину, а завтра он уж не интересен, подавай космонавта...

Нестору вручили глубокую миску, полную кофейных зерен.

Он подозрительно принюхался.

- Это что же - их так и сожрать, голью? - шарахнулся он. - Да мне не сглотнуть...

- Запьешь, - успокоил его Плечевой, выставляя на столик, стоявший в непосредственной от него близости, одеколон девяти сортов, откровенно паленую водяру и разную бытовую химию в богатом ассортименте. Не забыл он и кулинарную пропитку для выпечки - метрдотель! - Только меру знай, - предупредил Плечевой. - Иначе скормим тебя медведям, а уж их - на котлеты... Это завтрашнее меню.

- Не подведу, - Нестор запустил лапу в миску, набрал себе пригоршню зерен, высыпал в широкую пасть и запил, орошая бороду.

Плечевой настороженно прислушался: ему померещился дробный стук, и он не ошибся - то зерна стучали о слизистую желудка, давно превратившуюся в каучук.

Отставив мизинец, весьма церемонно, Нестор отпил из двух флаконов поочередно, а еще из двух - сразу, одновременно.

К Плечевому подошел какой-то тип с уоки-токи в руке. Он тихо спросил:

- Ты уверен, что получится кофе?

Метрдотель ответил ему долгим испепеляющим взглядом.

- Много тебе еще?

- На донышке, - прохрипел Нестор, и Плечевой одобрительно кивнул. Когда ферментатор доел все до последней крошки, его отвели в железную, неуютную комнату, похожую на камеру в ИВС - небось, знаменитостей пристраивали получше! - и выдали судно, очень напоминавшее обычный горшок, но несравненно богаче, из редкого и дорогого фарфора.

- Сюда соберешь результат, - наказал ему метрдотель. - Изволь вести себя аккуратно, не разбрызгивай и не вздумай становиться на это ногами. Сейчас три часа дня - надеюсь, что ты лопнешь к восьми или девяти.

- На все воля Божья, - смиренно ответил Нестор.

Он словно предугадал неприятность своим проклятым смирением, накаркал ее, допустив саму возможность накладок и сбоев. К вечеру, когда публика уже собралась и любовалась стриптизом, Плечевой еще не добился от Нестора ни грамма продукта, ни единого зернышка. Сведущий в биохимии люваков и прочих гадких, непозволительных и оскорбительных для высшего существа тварей, он ничего не понимал в особенностях пищеварения своего гостя. А это пищеварение за долгие годы лишений и возмужания преобразовалось настолько, что умело переваривать не только кофейные зерна, но и любые предметы, если только последние не успевали вытащить клещами тюремные врачи. Метрдотель падал на колени, заглядывал в судно, укладывал Нестора навзничь, отплясывал джигу на его животе. Определенный результат был налицо, но он не имел ничего общего с кофе. Плечевой заломил руки и запрокинул голову, обращаясь к небесам:

- Господи! Чем я тебя прогневил, что мне делать? Помоги мне выпутаться из этой беды!

Тем временем настала пора выводить Нестора и ужасать публику намеченным на сегодня блюдом. Метрдотель сумел взять себя в руки и обратился к Нестору:

- Сейчас тебя, проклятого гада, представят гостям. Не вздумай разинуть рот! Пройдись туда-сюда, как горилла, отрыгни, харкни на пол или еще чего, но в меру, в меру! Почешись... Покажи татуировки... И после - вон, кубарем, пулей, иначе я порубаю тебя в мотыль, набью из тебя чучело в вестибюль...

Бледный, насмерть перепуганный Нестор тряс головой и вжимался в стальную дверь. Засов впивался ему в поясницу, и было больно. В животе что-то происходило: очевидно, там переваривались остатки фирменных зерен со сверхпрочной кожурой. Плечевой в ярости топнул ногой, рванул на себе "бабочку", оттолкнул Нестора и опрометью выбежал из камеры-подсобки. По обе стороны от Нестора немедленно встали жестокие, непрошибаемые люди с неподвижными лицами.

Ему позволили одеться в старое; до ушей Нестора доносился гул из обеденного зала.

...источник! - долетело почетное, ко многому обязывающее слово. - Попросим источник!...

Чьи-то руки приподняли Нестора и понесли так, что его причудливая обувь скребла пол. На этот раз Плечевой позволил себе аплодировать: ритмично, с притоптыванием, да под коленом, да позади себя, и то же делали привставшие гости, а стриптизерши непристойно приседали в такт. Нестор очутился на сцене, и по залу пролетела волна - вернее, две противонаправленные волны. Первая исходила от Нестора и несла на себе и в себе все несторово, замешанное на животном страхе; вторая соударялась с ней, имея внутри сложный состав - там было и тяготение, и отторжение, и неприятие, и дикий соблазн. Дамы изнемогали, обмахиваясь веерами; а мужчины тушили сигары, чтобы не упустить ни грана из аромата Нестора.

Стриптизерши понесли кофе.

- Сволочь! - шептал Плечевой, когда Нестор старательно протопал по сцене мимо него. - Пришлось выносить президентский, который остался - приберегал для себя! Ну, скотина!..

Гости внюхивались в напиток.

Слышался шепот: эксклюзив! Эксклюзив!...

Кто-то уже закатывал глаза, а лепестки поднимались, и чашечки начинали кружиться на блюдцах.

- Без президентского кофе меня оставил, сука, - шипел Плечевой, нагоняя Нестора уже в коридоре.

Он наподдал ферментатору, и Нестор споткнулся.

- Несите его отсюда, к дьяволу, роняйте по пути, волохайте - делайте что хотите! - Метрдотель махнул рукой и пошел обратно, препоручив Нестора охране. С Нестором проделали все, что он перечислил, и даже хватили лишку, но не убили. Позади гремел живой оркестр, отлакированный томным стоном особых людей, которым повезло отведать кофе из несторовых глубин.

...Нестор приплелся на погост к полуночи, прилег там - на том же месте и в той же позе, как давеча изнемогал Гагарин.

Сонные товарищи ворочались вокруг него, порыкивали, порывались гладить. Он не уворачивался, но был равнодушен и всматривался в ночное небо.

Его, как могли, расспросили, и он, как умел, коротко рассказал. Его рассказу посочувствовали, но не слишком, ибо не ждали другого - разве что худшего. Опрокинутый навзничь и согретый настойками, Нестор долго молчал, а после начал говорить, и говорил долго, не заботясь о слушателях, это был монолог без тени эмоций - ровный, размеренный, монотонный.

Его начало затерялось; Нестор и сам уцепился за мысль, когда обнаружил, что уже давно говорит.

...говно отличается от говна лишь степенью оформленности... они выпили президентское, а подумали на меня... потому что ничего не бывает, кроме говна... говно для ближнего твое святое... не имей святого... знал я мальчонку - давно, давно это было. Мы за городом жили, я уже взрослый был, должность имел, он дядей меня называл... Ему лет девятнадцать исполнилось, когда я... ну, понятно... и вот он убил, тоже мальчонку какого-то, малолетку... из-за дури, долги выбивал, они анашу курили, на черное присаживались... Убил, значит, зарезал ножом. Адвокат говорит: ничего не могу, и светит ему от двадцати до пожизненного... И мне, вообразите, жалко, я постоянно думаю, да не о том, кого он убил, тот уже мертвый, чего ему... Об этом думаю, который убивал: надо же, куда он попал! ведь он не увидит больше здесь ничего, где мы с ним ходили... ни леса, ни речки... он ведь когда убил, убил в городе, а вернулся домой, в поселок, и ягоды пошел собирать... а потом лег спать, дома... за ним пришли, а он и не отрицает... Мать на свиданку пришла, а ему вроде и нравится там, на киче! Все у меня нормалек, говорит... и не вспоминает, и не жалко ему ягод... потому что говно это все, что во мне, что в царе, и вокруг оно тоже - нечего жалеть... он мудрый оказался... а мне вот до сих пор кое-что снится. А этот?...

Он бормотал и бормотал, перебираясь с пятого на десятое, как бродят в лесу, увлеченные поисками красноголовика, переступают через канавы, углубляются в бурелом, проваливаются во мшистые, недостоверные ямы; а все вокруг спали, и кладбище спало, и все это был один у них сон, одинаковый, и метрдотель тоже спал.



август-сентябрь 2006




© Алексей Смирнов, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]