Мемуриалки
Мемуриалки. Часть третья
Профессор Журавлев
Это был самородок.
Из всех, с кем сводила меня медицина, он один остался неразрешенной загадкой.
Я познакомился с профессором Журавлевым в первый год моей дохтурской деятельности. Он числился аллергологом и заведовал аллергологией, но было ясно, что должность его номинальная. С тем же успехом он мог заведовать любой другой терапией. Он вел себя вовсе не по-профессорски, не признавал никаких дистанций, составлял нам, зеленым, компанию в набегах на голодный буфет. В результате мы как бы и не считали его профессором, принимая сей титул условно.
При всей моей склонности к разной мистике, я не поверю, пока не пошшупаю. Треба персты вложить, тогда и поговорим. Заслугами профессора Журавлева я точно знаю, что биополе, например, существует не только в галлюцинациях. Я как-то вошел к нему в кабинет и развязно плюхнулся в кресло - мы достаточно распустились и обнаглели, чтобы вести себя непринужденно. Журавлев вошел следом и, по дороге к своему месту, не глядя, махнул в мою сторону ладонью: как бы погладил в полуметре от моего лица. И я, будучи не под гипнозом и ни о чем не предупрежденный заранее, моментально ощутил давление, что-то вроде ударной волны - не жаркое, не холодное, не бившее током. Удачнее всего будет, наверно, сравнение с отталкиванием одноименных магнитных полюсов. Вот такой штукой меня и окатило.
Если бы не этот случай, да не способность профессора Журавлева вогнать в ремиссию системную красную волчанку на 12 лет - дело невероятное - то я и не стал бы о нем вспоминать. Мало ли шизофреников! Уж я-то знаю, что много. Но против фактов не попрешь, и мне приходилось мириться с профессорскими причудами, которые шокировали всю больницу.
Поймает тебя профессор без всякого "здрасьте" на лестнице, подержит за халат, посмотрит в глаза и кивнет: "Спасибо. Ты мне очень помог". И полетит дальше, уже забыв про тебя.
Или придет в ординаторскую к нам, в гости. Приплясывает, на заведующую позыркивает (не на ту, про которую я книжку писал, эта была помоложе, да на голову ничего, не такая больная). Наговорит бессвязной чепухи на десять душевнобольных ртов, а потом выскочит в коридор и давится там от смеха, потирает ладони: "Поёб! Поёб! Как она мне помогла! "
И убегает куда-то.
В собеседнике ему все было важно, начиная с имени. Именами он бредил, анализировал их экстрасенсорным анализом, пробовал на зуб, разбирал по фонетическим составляющим, подыскивал смысл для каждой буквы. По нему выходило, что я, например, являюсь Дамским Защитником, но защитником очень свирепым, с вострым мечом, которым, если я угадываю в собеседнице суку, немедленно отсекаю ее астральную сучью часть. Но в целом я женский угодник, покровитель якобы слабого пола. Он попытался и фамилию мою проанализировать, но я ему рассказал, что в девятнадцатом веке деды мои носили другую фамилию: Егоров. И эту фамилию заменили на нынешнюю распоряжением школьного учителя - была, оказывается, в те времена у педагогов такая власть. Мой далекий предок казался очень усидчивым и смирным, вот и стал Смирнов. А так я Егоров. Но профессора Журавлева это не смутило, он сразу нашелся: "Ага! Так ты, получается, присмиренный Егорий! "
Невозможно было предугадать, где нарвешься на его гнев, а где - на похвалу. Привычную логику Журавлев презирал.
Я проработал с ним год, потом меня сослали в Петродворец, знакомиться со спецификой человеческой души напрямую, без посредников - в поликлинику.
Через восемь лет я навестил свою старую больницу: зашел в гости.
Профессор Журавлев, как и в старые добрые времена, катился куда-то с лестницы. Он поймал меня, не особенно интересуясь, где я был все эти годы. Заглянул в глаза, сказал, что я являюсь Отцом Ста Миллионов Детей, и побежал по своим делам.
Я очень благодарен профессору Журавлеву. Не махни он тогда рукой, еще неизвестно, как бы оно все обернулось.
Город Солнца
На большом пустыре, что раскинулся между улицей Композиторов и Выборгским шоссе, строят утопический Город Солнца.
Этот пустырь давно напрашивался.
Там и стояло-то всего несколько слабоумных избушек, да тесть мой, бывало, выгуливал девственного пса Мишу, которому при общем невиданном либерализме строго-настрого запрещалось совокупляться с себе и другим подобными. Поэтому Миша кончил плохо, прямо себе в череп; перебродившее семя ударило ему в мозг и обернулось опухолью, от чего его бедная голова страшно раздулась, глаза выкатились - в общем, ужасное зрелище.
Выгуливать стало некого.
После длительной астральной и закулисной возни избушки тоже пропали все - кроме одной. Там жила упрямая бабка, с которой все шло наперекосяк: то ли предложенные хоромы не нравились, то ли с печи не удавалось согнать.
Бабуле узнать бы сначала, что тут построят, а потом уже гоношиться.
Просто так же название никто не даст! Город Солнца - он и есть Город Солнца. Горячее место. Упал от Солнца солнечный зайчик, прямо на бабушкину избушку, и та занялась.
Потому что жить в Городе Солнца можно только при наличии задокументированной солнцеподобности.
Солнечный зайчик, преображаясь в лазерный луч, разил бабулю раза четыре. Или пять, не хуже меча Дарта Вейдера. Короче говоря, избушка горела часто.
И вот все уладилось. Бог Ра уже прикидывает, в какие квартиры ему поселить свою песьеголовую команду.
Детские игры
С детьми надо держаться аккуратно.
Не вернуть тех времен, когда дети, получив на то соизволение гувернера, раскланивались с папa; папa же, не снявши халат, выползал из многозначительного кабинета и благодушно требовал обращаться к себе на "вы".
С детьми бывает просто опасно.
На днях моя жена вернулась домой и повела обычный супружеский разговор. Мол, ехала в маршрутке, а там - реклама чего-то под именем "Гениальная простота". И ей стало мерещиться страшное: добавила, говорит, букву "т".
Семилетний ребенок тут же, безо всякого "вы", утвердительным тоном подсказывает: "генитальная".
Теперь мы ждем, где это выплывет. С ними не знаешь, откуда будет беда. Я сам, когда мне было года два, чуть не подвел мою маменьку под монастырь. Тогда Хруща еще совсем недавно турнули, все его хорошо помнили. И я запомнил, потому что он Архетип; у нас дома полным-полно было старых "Огоньков" с его огородным черепом. А стоило мне увидеть в троллейбусе лысого человека, как я закричал, разумеется, во всю глотку: "Никита! Никита настоящий! "
И в шумные игры с ними опасно играть. Я, помнится, согласился изображать карусель под "рокабилли" в исполнении Stray Cats. И страху же натерпелся! Чуть руки не отвалились. Кружился до всепредметного скакания и все-то думал об одном человеке, который ко мне на прием явился, очень давно.
"Я, - говорит, - запахов не чувствую".
Черт его знает, почему он их не чувствует. Человек же не собака! Я отправил его просвечивать череп. Оказалось, что не зря! Трещина височной кости! Даже уже перелом!
Я взялся за мужика всерьез и начал пытать, что да как. Тот таращил глаза и пожимал плечами: не знаю, не участвовал, не привлекался, голова не болит и вообще все нормально.
Пока не вспомнил, что возился с лапочкой-дочкой, и та его приложила виском об стенку, ковром смягченную.
Матрица
Сложилось так, что меня отрубили от Интернета.
И вышла Матрица.
На следующий день эта Матрица повернулась ко мне новым недружественным боком.
Утром, не разлепивши глаз, я отправился чистить зубы. И отшатнулся от выплюнутого: оно было кроваво-ржавым. Я сразу подумал о кариесе, цинге, легочной форме туберкулеза, раке гортани и общем загнивании, которому давно пора быть.
Но если кто и загнил, так это кран. Из него сочилась коричневая струйка. Потом перестала.
Телефон, однако, пока работал. Он ответил мне, что в подвале прорвало трубу, и кто-то уже отсасывает воду. Следующая фраза убила всякую надежду: "ПОТОМ БУДЕМ ДЕЛАТЬ".
Я взял коромысло и пошел за большой банкой "Росинки". Обошел вокруг дома. В подвале ровно журчали ручьи. Я принюхался: пахло весной; прислушался: никто не чавкал там, и никто не хлюпал, а значит - не сосал и не будет делать потом.
Никаких признаков водопроводной жизни я не заметил. Белый двор был пуст и мертв. И я стоял один, беспомощный.
Сосуны
Ночью отключили воду.
И обещали сосать.
В десять утра не сосали.
И в час не сосали.
В смысле, не сосали водопроводчики, а все остальные сосали все, до чего удавалось дотянуться.
Я снова взял коромысло и отправился за очередной дозой "Росинки". По дороге заглянул в подвал, где уже получилось скромное - под стать жильцам - миссисипи. И даже навигация открылась: плавало много чего - папиросы, слюни, тела.
Озаботившись близким паводком, я вошел в ЖАКТ.
- Ну, и что дальше? - сказали мне бесцветным голосом.
Выяснилось, что сосать сегодня никак невозможно, потому что не приедет же машина прямо сегодня сосать, это же понимать надо, а приедет она только завтра, рано утром, и будет сосать усердно и досыта.
Разлив миссисипи явился для водопроводных супервизоров новостью. Родилась идея перекрыть стояк.
Оказалось, что воду-то хоть и отключили, но не ту, хотя и правильно, а течет, образуя миссисипи, совсем другая, не страшная, которую можно не отключать, но раз мне так хочется, то и ее отключат.
Тут как раз явились отключатели, отливавшие зеленым. Выяснилось, что они слыхом не слыхивали ни о какой аварии.
Я пригрозил инопланетянам газетой "Час Пик".
- Быстро на объект! - зашипела супервизорша.
- Ну, - кивнули инопланетяне. Они не возражали.
И мы пошли на объект. Оказалось, что он у нас общий: магазин. Я купил "Росинку", а они - кое-что другое.
- Большую! Большую мне! - сказал я продавщице. - У нас воды нет.
- У кого воды нет? - заволновалась та. - У вас дома?
- Ни у кого нет, - объяснил я. - Есть только в подвале.
- Го, го, го! - захохотали водопроводчики, прихватывая с прилавка покупку. - Го, го, го!
Аквариум
Абстрактная идея Аквариума занимала меня с детства.
Я рассматривал дореволюционную энциклопедию с херами-ятями, где стояла восхитительная цветная вклейка. На ней были собраны все до единого обитатели морского дня, которые, приведись им встретиться вместе на самом деле, сожрали бы друг дружку моментально, не давая случайному водолазу полюбоваться своими подводными наворотами. Мне больше всего нравились Асцидия и Голотурия, и я спрашивал у маменьки, кем из двоих ей больше хочется быть.
Асцидию я не помню, а Голотурия была похожа на шипастую дубину, зловеще застывшую в придонном песке.
Все это было крайне занимательно, чего нельзя сказать о реальном Аквариуме. Он у меня был, и я не слишком о нем заботился. На гуппи, скалярий и меченосцев я поглядывал косо и подозрительно. Они исправно дохли, пожирали товарищей и немножко живородили. Потом подрос кот, и рыбам приехал край. Кот становился на задние лапы, запускал в воду лапу по самый плечевой сустав и начинал шуровать. Я ему не очень мешал, потому что уже тогда проникался идеями кармы и фатума.
Потом я подарил Аквариум кабинету биологии. Думаю, что судьба его оказалась незавидной. У меня был в школе приятель, который пил чернила, ел мел и жрал живых аквариумных рыбок. Зарабатывал себе очки, стало быть, пиарился. Прошлых рыбок он всех сожрал. И новых, наверное, сожрал.
Праздничный Мемуар
Если я ничего не путаю, в 1984 году я решил отпраздновать 23 февраля.
Тут, собственно говоря, и вспоминать-то нечего - дебош он дебош и есть, один из бесчисленных. Но тогда был единственный случай, когда мы натешились в ресторане, да нам еще за это заплатили денег, и не кто-нибудь, а халдей.
Мы, без одиннадцати минут офицеры, выпили бутылку водки и пошли в ресторан "Балтика". Там была длинная очередь, но мы, повторяю, уже выпили бутылку водки, и потому в очереди стоять не стали, а сразу сели за столик. И стали диктовать оттуда, веля принести новую водку и, черт с вами, салат. Угостившись из графина до дна его и оставив салат на потом, мы отправились танцевать под песню за тех, кто в море. Мы учились на военно-морской кафедре, и нам казалось, что эта песня про нас. Там же мы познакомились с женщинами, которые явились поздравить героических мужчин со светлым праздником через то, что готовы были вместить их подправленную алкоголем генетическую информацию. Мы решили приберечь этих простых русских женщин с крынками на десерт и пошли назад к столику. Там, оказалось, уже произошла драка. Наш столик повалили, растоптали беззащитный салат и теперь пинали графин, уже давно пустой нашими стараниями.
Тут же подсуетился халдей, который стал требовать с нас денег за разбитое и растоптанное.
Мы ответили ему, что даже не успели попробовать его деликатесов. Мы показали ему двадцать пять рублей и сказали, что он их получит, если принесет нам еще. А сдачу пусть даст прямо сейчас.
Одурманенный собственным хлебосольством лакей вытаращился на гипнотическую бумажку, отсчитал нам заранее сдачу и удалился в салатную.
Мы решили, что сдачу делить лучше не здесь, а на улице, спустились в гардероб, и, после крайне тревожной заминки с номерком, ушли.
Кружка
У меня дома есть увесистая пивная кружка с откушенным краем. Она мне досталась от деда жены. Судя по прежнему владельцу, это заслуженная, повидавшая виды Вещь. Вероятно, ее вынесли за щекой из зеленогорской пивной под неофициальным названием "Черный Кот", которую, как и все прочие интересные места, покойный дед именовал "буфетом".
"Постоял у буфета" - так он любил выражаться. И еще на многое говорил "О как". Сдержанно. Например, когда кому-нибудь давали в глаз.
Из этой кружки я теперь регулярно пью гепатитную воду из-под крана и только здоровее делаюсь.
Она меня выручала в лихое время, когда из всех пивных ларьков и шалманов куда-то пропали кружки, сменившись полулитровыми баночками. Эти баночки я недолюбливал из-за резьбы. В бороздках скапливалось то же пиво, которое круговращалось и практически неизмененным выделялось из высосавших его гурманов. Оно подсыхало, мешаясь с рыбными чешуйками, и смачивалось слюной для пущей легкости заглатывания.
Все это я не любил. Поэтому клал кружку в мешочек и отправлялся освежиться.
Однажды это чуть не стоило мне жизни.
Я пришел в один зал, где висел здоровый плакат с от руки нарисованным котом Леопольдом, который предупреждал: Ребята! Давайте правильно наливать пиво.
Чуть пониже шла огромная надпись: Граждане посетители! От вашего поведения зависит СУЩЕСТВОВАНИЕ пивного зала!
Я вынул кружку и торжествующе выпил из нее, победно взирая на повальную баночную безвкусицу. Потом, допив, уложил кружку в мешок. Тут-то на меня и накинулся кот Леопольд, которого озвучивала румяная горилла промежуточного пола:
- Кружку! Кружку ложи на место! Верни кружку! Держите его, он ворует кружку!
Она прекратила наполнять баночки и высунулась из окошка, заполнив его всё.
Я, пятясь, отступал к выходу и лепетал про дедушкино наследство. Наконец, побежал.
"Нас не догонят! " - вот какой был у меня девиз в те далекие времена. Теперь народ измельчал. Теперь его подхватили какие-то мокрощелки, которых я в том зале никогда и не видел, цена им три рубля.
Григорьевич
Меня всегда пугают именные питейные заведения.
Вот, например, на Садовой есть рюмочная "У Григорьевича".
Раньше бы этому Григорьевичу дали по ушам. Все было анонимно: Котлетная, Пельменная, Стаканная. И чувствовалась за всеми этими оплотами и приютами сонная Сила - аморфная, безымянная и бесконечная. Она была как море: ныряешь - и выныриваешь, хапаешь воздух, и снова ныряешь, в нее же. И серый горизонт.
А теперь появился Григорьевич.
Нет, между прочим, никаких сомнений в его реальном существовании. Скорее всего, это подлинное отчество хозяина. Реальный Григорьевич не спит, не ест и не пьет, он видеть не может оскаленных посетителей, которых ему удается осчастливить. Он озабочен налогами да бандитами.
Зато умозрительный Григорьевич становится фигурой собирательной. Он нечто намного большее, он слово с Большой Буквы. Хлебосольный Григорьевич образует отдельную метафизическую категорию. Он, не к ночи будь помянут, терзает покинутых жен, им пугают детей. Он караулит их кормильцев, притаившись, невидимый, под неоновой рюмкой. И после, угостившись на брудершафт с этими кормильцами, потирает свои волосатые лапы и медленно превращается в абстракцию.
Сад приутюженных тропок
Символом нынешних перемен для меня выступает ближайший парк - скромный оазис в промышленном окружении, носящий имечко не из святцев: "Памяти Жертв 9 Января".
Хороший был парк.
Я смутно припоминаю, что в нем была даже каруселя, на которой я ездил, а пруд был сравнительно чистый, с проволочной оградой, о которую я в пятилетнем возрасте разодрал себе горло, пытаясь прорваться за какой-то дубиной.
Ну, каруселю Советская Власть, измученная гонкой вооружений, не потянула. Это была роскошь.
Еще она не потянула сортир и летнюю эстраду. Но на качели, если их не красить и не чинить, хватало.
А потом все развалилось, и парк в том числе. Правда, даже в условиях начального капиталистического безобразия он сохранял известную прелесть. Эстрада заросла буйной зеленью и сделалась вполне живописной. Спортивных лесенок и колец нам с дочкой было достаточно, чтобы силой воображения преобразовать их в метро и путешествовать в разные волшебные места. В пруду, глубиною полметра, купались собаки вместе с порядком уже мутировавшими хозяевами. Укромные алкогольные уголки превращались в мужские клубы с допуском избранных дам.
Но вот начались изменения. В парк приехали многочисленные строительные вагончики, тракторы, бульдозеры и прочая рабочая сила. Пруд почистили, устроили лесенки, чтобы удобнее было пакостить, и его, разумеется, загадили моментально.
Полувековые деревья перепилили на дрова за нескромность. Вернули убогий бюстик Васи Алексеева, которого свергли в запале, и недовольные начертали, помнится, на осиротевшем постаменте: "дермократы, будьте вы прокляты". Бюстик революционной шпаны вернулся, отлитый заново, с особенно гадкими, сглаженными чертами. Надпись еще видна: ее не слишком затирали, соблюдая плюрализм и всенародное примирение.
Снесли кольца с лесенками, убрали качели. Посулили построить много хорошего для детей - ну, не помню уже, что им нужно: казино там, бар, и вообще сказочный мир. Не построили.
Раскатали дорожки, понаделали низких оградок, проехались катком по алкогольному гайд-парку, долбанули железной грушей по зданию администрации, проделавши там дыру в три человеческих роста, и уехали.
Теперь в нашем парке все гладко, ровно. Воет ветер. Пустынно и очень прилично, всюду вежливые газоны. Входишь и идешь, не задерживаясь. Быстро проходишь по вылизанным дорожкам. Выходишь на три буквы, повинуясь незримому указателю.
Тянитолкай
Было дело, мне попалась милая карикатура. Сидят на скамейке бабушки, а мимо идут детки. Бабушки показывают на деток, а детки - на бабушек. И все говорят: "Это наше будущее".
Как это верно.
Смещаются акценты, развивается мышление.
Я рос общительным ребенком (поначалу).
Любил бабулек всяких.
Однажды, когда я учился в первом классе, мне дали задание придумать десять задач на вычитание. Было десять яблок, взяли одно, осталось девять. Было девять груш, взяли одну, осталось восемь. На цифре семь я сломался.
Сидел и тоскливо глядел в окно, на скамейку, где грелись бабушки. Потом написал: во дворе сидело семь старушек. Одну старушку увезли. Осталось шесть.
Если во дворе никого подходящего не было, а я гулял, то приходилось прибиваться к этим старушкам. Я это делал охотно, у меня была похожая на них прабабушка, которая часами выслушивала мои разглагольствования. Я ей сказки рассказывал - свои и про Айболита.
Так что, понятно, я стал рассказывать про Айболита и тем, на скамейке. Стою в коротких штанишках, размахиваю руками - захлебываюсь! Дошел до Тянитолкая. Они смеются! Одна подается ко мне и шепчет в ухо поганым беззубым ртом: "Ну, а говняшки-то, говняшки откуда у него выкатываются? "
Зачистка и утечка мозгов
Вот какой был однажды скандал.
В одном конструкторском бюро любили зачищать электроды.
Для этого, как всем известно, существует очень вкусная жидкость.
Настало утро, когда начальник КБ не выдержал и всех предупредил: он якобы плеснул туда бесцветной отравой, чтобы положить зачистке конец. Так что если чего случится, то его хата с краю.
Нашелся смельчак, которому с отравой жидкость показалась даже вкуснее. Ничего особенного не произошло, но с работы пришлось уйти, да еще, представьте, лечиться. Несколько лет.
И вот он в очередной раз поступил в мою незабываемою больницу. Правда, не ко мне, а к моему товарищу - доктору С., если кто знает по основной хронике.
И доктор С. послал его к физиотерапевтихе, чтобы та ему выписала грязи и сон. И еще горный воздух, который не знаю, откуда на тамошних болотах брали.
Так вот инженер пропал минут на сорок. Доктор С. пошел узнать, в чем дело. Заходит в кабинет и видит: докторша втиснулась в спинку стула и сидит, белее белого. Пальцы сведены писчим спазмом, лицо расползается. Пациент же стоит, небрежно прислонившись к косяку, и с некоторой надменностью разглагольствует. Доктор С. сгреб его за шиворот и выволок, едва тот успел докончить фразу:
-... и вообще, я должен вам признаться, что являюсь участником всемирного комитета "Сексуальное Лицо Инквизиции".
Милиционер
Однажды я познакомился с Добрым Милиционером. Во всяком случае, он относился к породе людей - ну, не совсем современных, конечно, водились же некогда какие-то неандертальцы, синантропы, так вот он из них был. Не из числа, короче, горилл и гиббонов.
Мне было семнадцать лет, мы с приятелем выпили пива в скверике. Вышли под арку, на улицу, и тут меня цап! Поймал Милиционер. Он был молод и строг. Помимо пива, я не знал за собой никакой вины и пошел с ним, сильно подавленный. Приятель мой убежал. Он бежал по-особенному: медленно, но очень длинными прыжками, и поминутно оглядывался, потому что ему и убежать хотелось, и узнать, что со мной делают.
Милиционер завел меня в опорный пункт, надеясь, что там-то я, под впечатлением от увиденного, сознаюсь во всем. События, царившие внутри, я наблюдал впервые в жизни и стоял с разинутым ртом. Милиционер потоптался и, не дождавшись явки с повинной, вывел меня на воздух. Там он добродушно сказал мне:
- Знаешь, мне тут скучно ходить одному, так вот чтобы тебя не забирать, давай ты со мной немножко погуляешь!
Я сдержанно согласился. И мы с ним гуляли четыре часа - по Тверской, по Суворовскому проспекту, по улице Бонч-Бруевича, возле Смольного в одноименном саду. Милиционер не умолкал. Он рассказывал мне историю за историей про какого-то Колю-Колокольчика, которого, пьяного, провожали в армию. Иногда он прерывал рассказ, внимательно смотрел на меня и грозил пальцем со словами:
- А все-таки я чувствую, что за тобой что-то водится!
Часов в одиннадцать вечера он меня отпустил. Мы прямо-таки подружились. Пригласил зайти в милицейское общежитие, но я поостерегся. Надо мной висел зачет по анатомии, а поведение животных - большей частью, глистов - я уже сдал.
Все последующие милиционеры, с которыми меня пересекало, были болотными гадами.
Помню, они приняли меня в свои объятия, едва я вывалился из троллейбуса возле метро. Я еще и сделать-то ничего не успел, чтоб арестовывать. Завели в свою комнатку, велели поприседать с растопыренными пальцами. Но тут ввалилась целая куча вооруженных и возбужденных горилл, которые волокли леньку пантелеева; тот, получивший четыре пули в голову, сулил милиционерам нечеловеческие мучения в самом ближайшем будущем. "Иди на хер отсюда! " - сказали мне.
Палас
Иногда у нас в больнице образовывалось производственное собрание.
В маленькую комнату набивались сестры, отягощались сестрой-хозяйкой, да еще прихватывали меня, если успевали изловить.
Казначейша - оборотистая сестрица с товарно-денежными интересами - отчитывалась, сколько куплено мыла и наволочек.
Специально выбранный Секретарь все это записывал. Секретарями бывали сестры помоложе, еще не разучившиеся красиво писать. Они сразу становились немного серьезнее, чем обычно.
На вкусное оставляли вопросы, касавшиеся обустройства кабинета Заведующей.
Бывало, что в отделении заводились лишние деньги (карманные, халатные, неучтенные). Казначейша вечно вынимала их из разных мест. И вот решали, что купить: Штору или Палас.
- Палас! Давайте купим Палас! - глаза казначейши горели. - Я тут видела Палас! ...
Я сидел, закрыв лицо ладонью. Наконец, не выдерживал и спрашивал:
- Ну зачем нам Палас? Ведь мы же на работе, мы не дома... На кой черт нам сдался Палас?
Казначейша чуть поперхивалась и набирала воздух в мясомолочную областную грудь. Сестра-хозяйка округляла глаза и шептала, нажимая на букву "о", испуганные слова про Заведующую, от каких сразу веяло чем-то отлично знакомым, из пьес Александра Островского:
- А она бОгатство любит! ...
Люкс
Начитанный и грамотный человек нигде не пропадет.
Если какой грамотей закономерно угодит под нары, то и там ему светит завидная карьера. Глядь - а он уже лежит у кого-то под татуированным боком, романы тискает, развлекает. Потом еще бумагу какую напишет адвокату, или письмо Тосе Жоховой на деревню, чтобы не слишком там без коханого блядовала. Выстраивается очередь, все его уважают, зовут Профессором. А там уж и срок весь вышел, назначенный за спекуляцию марками.
Вот и я не пропадал, в больнице-то.
Мне тоже поручали составлять разные бумаги, потому что сами слогом не владели, а за мной, когда надо было, признавали умеренные литературные способности.
Как-то раз затеяли тяжбу с бытовым магазином. В магазине на какие-то шальные деньги был куплен маленький телевизор, чтобы поставить его в палату Люкс. Люкса в палате было столько, что дыхание перехватывало. А с телевизором сделалось вообще ни в сказке сказать. Это ж еще и психотерапия! Лежит себе больной со сломанной шеей, ниже которой у него ничего не работает, и смотрит на телевизор. И кажется ему, что они, если напрячься фантазией, товарищи по несчастью: у него говорящая голова без ничего, и у того, между прочим, тоже говорящая голова, только квадратная, но этим-то фантазию не смутишь, эка невидаль.
Но телевизор сломался, не затруднившись даже новости показать.
В него заполз таракан.
Казначейша нашего отделения взяла телевизор под мышку и понесла к продавателям. С претензией: вы, дескать, нам продали телевизор с готовым тараканом в жизненно важном узле. Но там, не будь дураки, ответили, что знать ничего не знают, а таракан в телевизоре, наш, с отделения, поэтому отвечать за него никто в их образцовом магазине не будет. Напрасно казначейша доказывала, что только вчера приходили с фукалкой и все полили, какие могут быть тараканы! Про фукалку в магазине слушали так, словно им рассказывали про тарелку, летающую на голом энтузиазме.
Поэтому пробил мой час. Мне сказали написать бумагу с грамотным обоснованием таракана. Для справки выдали черновик, который сочинили в бельевой комнате: это был страшный документ, уместившийся в пять с половиной строк. Ничего подобного мне больше не приходилось держать в руках.
И я старался! Ведь я был лагерный романист. Зачеркнул "а", написал "о"; рассказал ошарашенной публике про запятую, нашвырял угроз, выкинул обороты вроде "она мне сказала что не буду" и дал всем расписаться по очереди.
Колеса правосудия медленно провернулись, и тяжба поехала. Я успел уволиться, а с тараканом еще было неясно.
Олл Райт
Из монолога моей бывшей Заведующей (ныне лежит в сумасшедшем доме), который не попал в основную хронику "Под крестом и полумесяцем".
- Вы что же думаете - у нас иностранцы никогда не лечились?
(Я ничего не думаю. )
- У нас был один иностранец, американец. У него была травма шейного отдела позвоночника. Том его звали. Сначала он все нос воротил, все ему не нравилось. Ему отдельную палату выделили, все... преклонялись перед ним. Но ничего! И что же вы думаете? Я-то английский язык хорошо знаю. Войду к нему в палату и спрошу: ну, как себя чувствуешь? Он хмурится, но уже, гляжу, не такой, как сначала. А я ему: Олл Райт! И все в порядке.
Выход из тупика
Как подумаешь, сколького мы лишились за эволюцию, так начинает душить жаба. Хорошо бы генетикам вмешаться. Не нужно создавать никаких роботов, и никакой сверхчеловек тоже не нужен. Все уже есть! Наши зародыши стремительно проносятся мимо живописных станций под названиями "Червяк", "Рыба" и "Прочие Гады". И негде преклонить голову. А вот бы сойти, да поднабраться полезного - глядишь, и получится абсолютная неуязвимость, помноженная на долгожительство.
Новые гены вживлять не придется, достаточно избирательно реанимировать старые. И взять все самое хорошее.
От вирусов - непостоянство фигуры.
От амебы - пластичность.
От губок - губы.
От рыбы - жабры.
От таракана - мозги.
От ящерицы - регенерацию.
От птицы - клюв. И, черт с ними, крылья.
От слона - яйца.
От медведя - анабиоз.
Чудо, что получится. Самое классное надо взять, конечно, от лягушек. В медицинском институте этому не учили, но я вроде читал, что самец у них здорово как размножается: залез в купальню и прыснул там под себя, а все вокруг уже беременные. Ни тебе цветов, ни стихов на ушко.
Войдет такой субъект, всем вышеназванным оснащенный, в метро и, допустим, покашляет. И пожалуйста: весь вагон ждет головастиков.
Если он еще и маньяк, то хрен такого поймаешь.
Резонанс
Любому ребенку с яслей известно, что между патологоанатомом и трупом устанавливается особая связь. Они общаются. Я не думаю, что доктор (? не уверен) общается с душой, потому что душа уже улетела. И также не думаю, что он общается с мертвым телом, потому что бессмысленно. Скорее всего, он обращается к остаточной жизни, которая сохраняется в ногтях и волосах, покидая их в последнюю очередь. Он как бы слизывает эту жизнь, словно капельку героина с кончика иглы.
Это общение происходит без слов. Оно заметно по особому взгляду и размеренной мимике.
Однажды я видел, как в судебно-медицинский морг привезли двухнедельный труп цвета малевического квадрата и такой же загадочный. Он был лысый. Глаза были выпучены, рот свернут в приоткрытую удивленную дудочку.
Доктор взял циркулярную пилу для черепа и на секунду завис над ним. Он перешел к нему без паузы, на вдохе, а выдыхал еще у предыдущего стола, где только что закончил работу. Доктор чуть сдвинул брови и тоже вытянул губы в трубочку. "Ну, ты какой, - говорило его лицо. - Ну, что же... " Следя за ним, я понял, что он копирует выражение лица клиента, настраивается с ним в резонанс.
"И даже тобой, таким хорошим, я сейчас займусь, - читалось в лице доктора. - Я оценю твою особенность синхронизацией наших ротовых трубочек".
Все, несмотря на маски, отшатнулись, когда состоялся разрез. Из черепа вылилось нажитое: даты, люди, среднее образование, первый поцелуй.
Начинка сменилась. В череп засунули нижнее белье усопшего. Натянули обратно лицо, которое содрали, словно колбасную шкурку. Поиграли ножом. Пошли дальше.
Наложение щипцов
Больница, в которой я служил Отечеству, была горазда на разные штуки. Эта ее особенность обеспечивалась продвинутым кадровым составом.
Кадры, как известно, решают все - кому жить, кому помереть.
В феодальную больничную вотчину попал, по несчастному стечению градостроительных обстоятельств, родильный дом. Он стоял на отшибе, вечно пустовал, и о нем вспоминали редко.
Но пришлось вспомнить.
В одну прекрасную, но холодную зиму туда привезли мою знакомую, о чем я узнал только после того, как ничего нельзя было поправить. Знакомая-то хорошая, жалко, такая немного тургеневская барышня.
Ну, родить-то она как-то ухитрилась, несмотря на оказанные услуги.
Зато потом новорожденного окружили заботой.
В палате новорожденных было сильно холодно, и дежурная акушерка встревожилась. Ее огромное сердце было так велико, что для мозга, не считая нижних отделов спинного, места уже не осталось. Она решила согреть малышей. Это благородное намерение она реализовала при помощи щипцов для завивки. Подложила поближе, чтобы теплее было. О дальнейшем ожоге шеи и головы, которым и было-то два часа от роду, она сообщила только утром, на конференции.
В городскую реанимацию за 40 километров малютку доставили только к обеду.
На следующий день в больнице срочно собрался Совет Безопасности. Издали приказ 227: ни шагу назад. Было решено молчать и стоять на смерть. А роддом вообще закрыть на хер. Одно расстройство с ним.
Малютка выжила, заработав колоссальный рубец.
Больнице выставили иск на двести тыщ, но руководство нарядилось в белые и рваные одежды. Оно завело нечто вроде "люди добри, поможите пожалуста, сами-то мы местные". Короче, денег в больнице не нашлось, что, между прочим, было правдой, потому что потом, как я узнал, кассиршу и бухгалтершу обвинили в хищении именно той суммы, которую прочили малютке.
Правда, больница клялась обеспечить бесплатное лечение на всю оставшуюся жизнь, но это не проканало, потому что все умные и всё понимают. Всем было ясно, что лечение, как и сама жизнь, при таком подходе не затянется.
Недавно мне рассказали, что суд завершился. Безжалостное правосудие выкусило из больницы тридцать тыщ рублей.
Плюс бесплатное лечение.
Малютке благополучно сделали вторую косметическую операцию. Обошлось в шесть тыщ карманных без чека, за "очень дорогой шовный материал".
Пособие по руководству для неимущих
Однажды меня позвали на мероприятие под названием "Как по-легкому срубить деньги в Сети". Это неинтересно. Я и слушать не стал.
Я могу рассказать про очень модный нынче способ срубить деньги в Реале. Все, что вам потребуется - желание и время.
Вы приходите в больницу и говорите, что ударились головой. Вы смотрите сущим бараном и не понимаете, чего от вас хотят, как будто не сами явились, а были доставлены, и вас раздражают идиотские вопросы. Вас спрашивают:
- Вам очень больно?
Вы смеетесь, как петросян: это ж кость!
- Вас тошнило?
- Две недели назад, утром в понедельник.
- Вы потеряли сознание?
- Вы, доктор, сами с ума сошли такое говорить.
Короче говоря, вас отпускают с миром и дают бумажку: ушиб головы. Вечером вы принимаете несвежий вид и отправляетесь в другую больницу. Вы обеспокоены и напуганы. Вы рассказываете, разумеется, что ударились головой.
- Вам очень больно?
- Не то слово.
- Вас тошнило?
- Восемь раз и еще вытошнит, пока я на вас гляжу.
- Вы потеряли сознание?
- Я в него и не приходил, как Веничка Ерофеев.
Вам выписывают сотрясение мозга и кладут в палату, под наблюдение. Через три дня вы покидаете эту больницу с железным документом и замечательным настроением. Идете и подаете в суд на первую. Просите 10 тысяч долларов и моральную компенсацию в форме орального секса с участием главврача.
За то, что там не поняли вашего Сотрясения.
Дело в том, что этот удобный диагноз ставится на основании жалоб. Молоточком ничего не видно. И рентгеном не видно. И анализом мочи из пальца (где-то был такой бланк) не видно. Кое-какие признаки, конечно, есть, но все это чушь.
В больничке, где я трудился, таких дел стало много, и главный врач уже натер себе рот.
Сам-то я всегда действовал осторожно. Я никогда не писал про ушиб головы. Я всегда писал: Сотрясение. И отпускал под подписку о невыезде. Однажды мне даже угрожали по телефону, как в кино: требовали отменить Сотрясение, а то кого-то там хотели посадить. Стреляли в спину, сыпали в водку мышьяк, пускали в форточку ракету-стингер. Ну, меня не согнешь.
Альтернатива
Вспоминаю лето. Давнее.
Пошли мы однажды с дочкой, два годика ей было, погулять. И увидели коз, а ребенок козу тогда еще не знал. Мы и поспешили за ними, а тут гроза. Мы еле успели спрятаться под навес магазина и долго там торчали. Дочка пила лимонад, я пиво, и все было хорошо.
Оказалось, однако, что дома страшно переволновались. Куда они, дескать, запропастились - не напился ли этот гад пьяным, не потерял ли ребенка. Подходим к даче, а там уже отчим мой мечется, собирается в спасательную экспедицию, да жена стоит заплаканная.
Дальше у меня с отчимом состоялся пояснительный разговор:
- Где вы были?
- Там козы были, мы и пошли!
- А если бы там бляди были, вы бы тоже пошли?
Чужой среди своих
Иногда люди сходят с ума так, что почти здоровы. Видно, что они хотят чем-то поделиться с миром, на что-то пожаловаться, о чем-то рассказать, но им либо не хватает выразительных средств, либо они этими средствами неправильно пользуются.
Постоянно кажется, что вот еще самую малость - и такому человеку помогут, исполнят его невыносимые желания. И он сразу поправится, и пойдет созидать.
Однажды я завернул в харчевню с подачей хазани-чанахи. Возможен был и легкий ланч с портвейном.
В этой чанашной бесчинствовал какой-то человек в расстегнутом пальто и сбившейся шапке. Лицо у него было такое, как если бы ему только что показали передачу "В мире животных", которой он поразился и возмутился на всю жизнь. Человек перемещался порывистыми, очень широкими шагами.
- Дайте мне есть! - кричал он, шурша денежной бумажкой.
- Пожалуйста, - испуганно отвечали повара. Они торопливо показывали ему разложенный товар. - Вот возьмите мясо, вот салат...
- Дайте мне хлеба! - изумленно орал человек, расхаживая вдоль окошка.
- Вот хлеб, берите! - просили его добрые женщины.
- Я хочу есть! Дайте мне есть!
Человек отошел от хлеба и заметался по залу. Помелькав какое-то время, он решительно взялся за стул и подсел к какому-то мужчине, который кушал суп.
- Ну, всё, - сказал человек и грубо придвинул к себе чужое второе.
Мужчина продолжал есть, не глядя на соседа. Но, едва тот вонзил вилку в это второе чужое, аккуратно отложил ложку и с видимым облегчением встал. Он молча схватил несостоявшегося едока за пальто, поволок к двери и вышвырнул в мир, наружу, где тот заблудился навсегда.
Но что-то же в нем кипело! Он что-то знал. И не сумел объяснить.
Тетя Ася приехала
Незадача. Никак не могу вспомнить, идет ли дело об одном случае помешательства или о двух разных.
Так или иначе, события разворачивались в родильном доме. Вообще, странное дело: санитарную книжку вынь да положь, или что там у них, санитарок- буфетчиц - осмотр стоматолога? венеролога? мазок на дизентерию влагалища? понятия не имею. А главного специалиста не приглашают.
Короче, была в том роддоме сотрудница, которая вынула пинцетом резиновый катетер, замоченный в ядовитом тазике, и, бегая шалыми глазами, задала вопрос:
- Скажите, это ПЛАГИАТ?
Нет - скорее всего, там были разные случаи. Потому что история с Плагиатом не знаю, чем закончилась. А все остальное произошло с санитаркой, которая вряд ли умела бредить словом Плагиат. Да. Точно разные случаи.
Вот прибежали в избу дети и говорят замогильными голосами:
- Ася варит замки.
Действительно: санитарка Ася - тезка и праматерь рекламной чистюли - наполнила таз замками, которые поснимала со всех подсобок, залила водой, посыпала порошком и поставила кипятиться.
Главное, однако, не в этом. Главное в том, что ей простили эту процедуру. Наверное, решили: кто без греха, пусть первый бросит... ну, дальше понятно. Пусть, в общем, работает дальше.
И она стала работать дальше.
Она была арестована психиатрами в тот момент, когда шла в палату новорожденных с кипящим чайником в руках, чтобы всех там ошпарить. После долгого размышления она пришла к выводу, что это дети с немецкой подводной лодки.
Осуществление диагностической мысли
У меня иногда бывали очень сложные больные.
В начале 90-х я лакировал свое докторское искусство при кафедре нервных болезней 1-го мединститута, в ординатуре.
Кураторша у меня была, доцент. Над доцентом - три профессора. И больных тоже три - ну, четыре. Не жизнь, а сказка.
И лечилась у меня одна бабушка. Ослепительная и добрая, как масленичный блин, да еще постоянно ходила в вязаной шапке, которую никогда не снимала, даже на ночь.
Я этой бабушке выставил длинный диагноз, который, если подсократить, означал старческое слабоумие.
Прихожу, бывало, в палату, а больные подмигивают:
- Алексей Константинович! Марья Ивановна хочет вам песню спеть.
Марью Ивановну дважды просить не надо. Сияет и поет:
- Молодой человек, пригласите танцевать! ...
Однажды пришли к ним с обходом: необъезженные доктора, тертая профессура. Я сложил кисти в замок и завел за спину, по привычке. И вдруг чувствую, как меня сзади пальчиком по пальчику: трень! трень! Оборачиваюсь, а там Марья Ивановна сидит. Улыбается.
Потом, недели через две, кураторша меня призвала и спрашивает:
- Слушай, а ты голову у нее видел? Я подумала: а что это она все в шапке ходит? И велела снять. А та смеется! У меня там рог, говорит, растет.
Оказалось, что под шапкой у бабушки была опухоль с гусиное яйцо. Росла себе изнутри, продавила макушку и поперла дальше. Доброкачественная.
В поликлинике так и ходила бы в шапке.
А тут все-таки наука. На то и кафедра, чтобы в таких вещах разбираться.
Первое
Слушать моего московского дядю - сплошное удовольствие.
Однажды ему не хватило водки, а взять было уже негде. В те времена права человека постоянно нарушались.
Нечего делать! - дядя устроился на диване и стал вместе с нами смотреть музыкальную передачу. И комментировать ее, обязательно. Взахлеб.
На песню Наташи Королевой или, может быть, какой-то другой любимицы прядильно-ниточных и банно-прачечных комбинатов, которая пела "Первое "хочу", первое "нельзя"... ", дядя отреагировал так: загулил и рассказал:
- Я тоже пришел в столовую один раз и говорю им: Первое хочу! А мне отвечают: Первое нельзя! Но я-то дурак, их не слушаю, что нельзя, и купил это Первое. Утром не пошел на работу, вызвал врача. Она приходит и спрашивает: "Стул был?" Я говорю: "Да". Она мне новый вопрос: "Сколько?" Я отвечаю: "Один". Она: "И только-то?" Объясняю: "Да. Но зато с двенадцати ночи и до шести утра".
Книгопродавцы
Я не очень понимаю, с какой-такой радости вдруг накинулись на Маринину и Донцову, которых за 15-миллионные тиражи увековечили прямо на тротуаре золотыми прокладками. Это всего лишь мелкий фрагмент общегосударственной ситуации.
Книготорговые отношения вообще показательны. По ним о многом догадываешься.
Вот, на выбор, три эпизода, которые я непосредственно наблюдал.
Первый состоялся году в 93-м и поразил меня накалом покупательского негодования. Собственно говоря, это был не совсем покупатель, он просто подрулил к лотку и протянул халявную лапищу пошшупать силиконовую сисищу на обложке Плэйбоя. Плэйбой тогда только возник, и сисища была всем в диковину. Лоточница лопнула:
- Пятьдесят! Пятьдесят за просмотр!
Сластолюбец отпрыгнул и зашипел:
- За просмотр - пятьдесят! Совсем ополоумели, твари! Скоро за подход будут брать! Суки проклятые!
И быстро ушел, распираемый яростью, придерживая через карман взбесившийся генетический материал.
Вторая сцена тоже была ничего. Там тоже был лоток, в котором работала молодежь. Подошел кто-то знакомый, завел разговор, который по ритму и сиплым междометиям напоминал рэп.
Потом попросил:
- Дай говна какого почитать!
- Гы, гы! Дай ему "Сварога"! (Бушков)
- Точно! Дай ему, пусть читает!
А третья сцена разыгралась в подземном переходе. За тамошним лотком прижились и орудовали субъекты, к которым я давно уже присматривался. С такими лицами куму стучать, а не прекрасное доносить до наивного люда. И вдруг у них кто-то что-то украл - и взял-то всего пустяк, не больше той же марининой. Меня поразила отлаженность подземного судопроизводства: приговор еще не успели вынести, а уже привели в исполнение.
С продавцов слетела сонливость:
- В угол его! В угол! - крикнул первый, перелетая через лоток.
Преступник уже и так был в углу, где его жамкал второй.
Трендюля загремели на весь вестибюль. Три по уху и один в глаз, плюс поджопник. Вор, приволакивая ногу - очень интеллигентный мужчина, между прочим - побежал в метро. А я прикидывал: вот в лавке Смирдина, например, куда Пушкин захаживал, что бы случилось в такой ситуации? Куда бы двинул этого мерзавца господин Смирдин?
Да и глупость совершенная было думать, что народ понесет с рынка Гоголя и Белинского. Он их несет НА рынок.
Как тот достоевский герой, который, внимательно дыша и глядя "Льдинкой", показал моему родственнику полную сеточку и осведомился:
- Братья карамазины не нужны?
Тарасик
В Колтушах, в институте Павлова, работал мой отец. Он был нейрофизиологом и занимался, среди прочего, обезьянами из лаборатории Фирсова. Если кто помнит, был такой документальный фильм, "Обезьяний остров". Его-то герои и жили в Колтушах, и даже Фирсову откусили пальцы за науку и процедуры классического обусловливания.
Я этих обезьян хорошо помню, любовался на них в огромной клетке, специально воздвигнутой в тех же Колтушах, на свежем воздухе (это они были в клетке, а не я, я был снаружи).
Обезьян было четыре. Главным считался Бой, который сидел паханом в углу и молчал. Но видно было, что при надобности он всем устроит ослепительный "Ащ". Чита и Гамма вели себя сдержанно, они смахивали на студенток-отличниц, уже хлебнувших горя. Ходили сдержанно, в глупостях не участвовали. И, наконец, был Тарасик, записной весельчак, который без устали трудился на публику. Мочился из-под потолка водопроводной струей, насиловал автомобильную шину, прыгал, ухал, кривлялся.
Замечательный был.
Сейчас не вспомню - может быть, это и не обязьяны были вовсе, а местные какие-нибудь, столько лет прошло.
Масленица-2003
Пошел я на Масленицу. Взял дочку и отправился в Парк имени 30-летия ВЛКСМ, чучело жечь.
Я вынужден был признать, что в эфире нечто разливается. Что-то я не припомню таких гуляний. Такой, можно сказать, массовой народной потехи. Раньше бывало потише.
Там и радостей-то было немного: горка, карусели, ларек с блинами, какой-то опасный мед из бочонка, лошадка, блаженный концерт, санки. Нет, вру: получилось много, но только никуда не пробиться. За блинами стоять надо час. За каруселями - два. За лошадкой - полчаса. Вот мы за ней и постояли. Покатались.
Но дело не в этом: все вокруг было пропитано какой-то угрюмой и вместе с тем ожесточенно-праздничной атмосферой.
Жутковатые массовики затеяли кулачные бои. Образовались стихийные ринги, не протолкнуться. Для самых маленьких - отдельный аттракцион: кто первым сорвет с другого шапку. Пообещали в мегафон, что будет стенка на стенку, но мы уж не пошли, потому что крики раздавались слишком страшные.
Рядом торговали славянской литературой про языческих богов и рецепты, как печь блины, плюс сказки онежских жителей, лесных и речных.
Ходили какие-то всё, непонятно, кто.
Не поймешь, что такое вышагивает - то ли матрешка, то ли блин переодетый, то ли наложница бога Перуна. Круговорот пива. Повсюду колышется странное раздражение, непонятная недоделанность - вроде как все замечательно: и горка есть, и карусели хорошие, и опять же лошадка, но как-то оно зыбко, хочется большего, тучи над городом стали, в воздухе пахнет грозой. Да и погода неплохая: солнышко там, завтра выходной, а все-таки пробирает ветром.
Короче говоря, сильно сложный конгломерат: Прощеное Воскресенье, Жертвенное Чучело, 8 марта, милиции много, шашлычок горит, все черно-белое. И чувствуется, что черным на белом эти события по нраву, разве что маловато будет, тоскливый азарт в глазах, ненатуральный хохот с прогибом кзади, руки чешутся. В башке - сплошное укрепление вертикали, готовность номер один.
Караоке
Само по себе Караоке - дело, находящееся за гранью добра и зла. Владимир Ильич ошибался, когда называл кино самым важным искусством. Конечно, Караоке тогда еще не было, но гений на то и гений, чтобы все предусмотреть.
Я, например, считаю, что глупо и расточительно ограничивать Караоке музыкально-песенными опытами. Надо это занятие как-то присобачить к тому же кино. Пусть народ кроит сериалы "Остановка по требованию" и "Вечный зов" по своему вкусу. Глаша и Коля пусть поженятся, а Прохор с Демидом пусть исправятся. Или к книгам: специальные выпускать, с пробелами. Берешь Дашкову-Бушкову и пишешь главными героями всех знакомых. Автором - себя. Я бы и конституции такие шлепал, и думские законы, пускай продаются в ларьке. Куда интереснее и полезнее сканворда.
Когда перед Парком Победы устроили аттракцион с Караоке для всех желающих, за Караоке выстроилась огромная очередь. За правом самовыразиться, хотя в магазинных очередях это удается гораздо лучше. Дальше нужно напрячься и представить: в очереди царила животная ненависть к тому, в чьих руках оказывался, наконец, микрофон. Дорвавшийся до раздачи счастливец самозабвенно пел. Но никто его не слушал, каждый его проклинал и желал ему подавиться и умереть. Каждому не терпелось спеть свою песню.
Прораб Перестройки
Околпачить меня - проще простого.
В 1989 году в кабинет, где я томился, влетел запыхавшийся человек. Дело было в поликлинике. Лицо у этого человека было такое, будто он ежесекундно изумлялся.
Меня спасло то, что больничный, по сотрясению мозга "со слов", ему открыл мой смежник неделей раньше. Товарищ явился с твердым намерением продолжить лечение.
Это был гений. Я не думаю, что он жив. Иначе он бы стал Президентом если не страны, то хотя бы государства. Может быть, он ими и стал, сразу обоими, благодаря удачной пластической операции, которая ему, разумеется, ни стоила ни гроша.
Мы подружились через пять минут.
Как, вскорости, и вся поликлиника.
Он всем и каждому раздавал Чейза, тогда еще недоступного и желанного, для радостного прочтения.
Нащупав во мне либеральную струну, он назвался журналистом, который пострадал за инакомыслие. Вот почему у него нет паспорта. У него есть только справка с химии, потому что перестройка буксует.
Сотрясение мозга - штука настолько тонкая, что, заработав себе такую запись, можно изображать все, что угодно, были бы способности. У моего нового друга такие способности были. Кроме того, у него, благо свободного времени образовалось (моими стараниями) много, появились и возможности.
Не зная в городе никого и ничего, придумав себе местную прописку, он, лежа в больнице под моим чутким наблюдением, успел усугубить себе диагноз, условно жениться, демографически взорваться и основать малое предприятие "Нептун".
Он взял к себе в штат всех своих друзей, моих друзей, и меня самого. По его замыслу, предприятие должно было выпускать садовые домики для застройки Клондайка. Все хотели ему верить. Все развивалось по фильму "Подвиг Разведчика". Окружающие надеялись заготавливать щетину, но нашему шефу и генеральному директору был нужен славянский шкаф, о чем он скромно помалкивал.
Мои сомнения в гармонии, которую якобы образуют мое дохтурское образование и садовые домики, генеральный директор отмел сразу. Он пообещал сделать меня главой садово-парковой санитарной службы и дал поручение посетить горздрав и выяснить, можно ли выпускать ядовитые доски в десяти метрах от родильного дома.
Я был не то чтобы так уж глуп, но мне хотелось, чтобы следователи, роясь в документах "Нептуна", нашли там среди прочего мой честный отчет о невозможности такого строительства. А то получалось, что я зря получал зарплату. Генеральный директор, сутками носившийся по городу с разными бумагами и печатями, сумел обосновать домики технически и получил кредит в 200000 рублей, по тем временам весьма солидный, который мгновенно пустил на зарплату сотрудникам и себе.
После чего, сунув мой доклад в папочку, исчез.
Одному из моих приятелей, которого он взял к себе на должность главного инженера, повезло напороться на копию приговора, которую тот таскал с собой, в одной пачке с бумагами на садовые домики.
Генерального директора судили не за диссидентство. Его законопатили на химию за мошенничество и восточное многоженство, не подкрепленное алиментами.
Ни в одном из подписанных договоров сей субъект, мозг и сердце могучего "Нептуна", не фигурировал лично.
Фигурировала его условная жена, ее сестра, которую, как я подозреваю, и посадили, ибо это она значилась генеральным директором, а не он, фигурировали многие другие люди.
Сам же Перводвигатель просто не мог ни в чем фигурировать.
Ведь у него, напоминаю, не было паспорта.
О мистике
Петербург стоит на болоте, а под болотом - черепахи до самой Мистики. Замученные царем Петром.
Получается зыбкость в квадрате, и опереться не на что.
Понадобилось мне послать документы на Украину, авиапочтой. С документами вышла путаница, и я посылал дважды. Тут-то и выяснилось, что дважды в одну реку не ступишь. А если бы сразу все получилось, то я бы так и ходил, прекраснодушный.
В пятницу я пришел на почту и мне сказали, что конвертов на Украину нет.
Я пошел в соседнее отделение. Там мне сказали, что с авиапочтой я погорячился, потому что из этого отделения самолеты на Украину не летают. Я не стал спорить и заплатил 88 рублей.
Через два дня меня понесло в свое, родное отделение, с новыми документами. Конверты на Украину были. И самолеты на Украину летали. И взяли с меня 42 рубля.
Пу-цу
Однажды ко мне приехал в гости хороший человек из Германии. И вспоминал, как я ему когда-то иголки ставил.
А я и не помню!
Кому я их только не ставил.
До сих пор в башке сидит: 9 полуоборотов по часовой стрелке - это бу, а шесть полуоборотов против - это се.
Бу - подается энергия, се - изымается. Нас даже учили, что половой акт - это очень мощное бу.
Смотря для кого.
Я больше всего любил пень-бу, пень-се. Это когда не знаешь, как лучше, и просто втыкаешь, да пощелкиваешь пальцем. Переводится как "ни то, ни се".
Вот что я хорошо помню, так это как воткнул пень-бу, пень-се отчаянному и рисковому Жене Горному, одному из отцов Рунета. Куда-то в область холки-загривка. И забыл! Я вообще часто забывал снять, да. Сидим мы так, выпиваем по чуть-чуть. Уже часа полтора прошло. И вдруг у Жени глаза округляются, как у какого-то зверька из мультфильма; губы вытягиваются в дудочку, а брови сдвигаются: у-у-у! что это там у меня такое?
Я полез к нему за шиворот - и точно, пень-бу, пень-се там! Уже волдырь образовался.
Я скорее выдернул занозу, потому что будет плохо: вытечет ян, а за ним следом - инь. И получится состояние "ни яна, ни иня", инь-ян пу-цу.
У меня ин-ян пу-цу часто бывает.
Коржик
Это было очень давно. Я прогуливал школу и пошел в кино посмотреть южно-азиатский фильм про тамошнюю черную жизнь.
В фойе было пусто, я пришел первым.
Потом туда явились еще двое: Он и Она, молодые, хорошие. Подобным людям надо ходить на фильм "С любимыми не расставайтесь" или "Не могу сказать прощай". Он в этом случае волнуется, понимая, что фильмом таким подготавливает Ее к созерцанию звезд и восприятию Светлого. Или наоборот: все Светлое Она уже восприняла и теперь хочет посмотреть фильм.
Девушка ела коржик.
Молодые присели на банкеточку, не касаясь друг дружки и глядя в разные стороны. На их лицах читалась наивная робость, приправленная нарождающейся независимостью.
Аленушка укусила коржик, и юноша зарычал. Не поворачивая головы, он гаркнул:
- Ну хватит жрать!
Та не отреагировала. Сыпались крошки; с совершенной индифферентностью она глядела перед собой и жевала дальше. Молодой человек не менее бесстрастно рассматривал выставку детских рисунков.
К одному спору
Публика спорит о предпочтительности инетной и бумажной литературы. А вот скажу-ка и я что-нибудь.
По-моему, смешиваются две вещи: качество Произведения и характер Носителя.
О первом говорить не будем. Ясно, что в Инете всякой дряни больше, чем на бумаге, но это только потому, что самого Инета больше, чем бумаги. А Вещь - она везде Вещь.
С Носителем сложнее.
Всякое сознание желает воплотиться. Оно ищет бессмертия и думает найти его в материи, что естественно, ибо другого оно и не знает.
Конечно, это не относится к Духовному сознанию. Ангелы в материю не хотят. Духовное сознание стремится как раз к развоплощению, но мы все большей частью люди бездуховные, нищие духом, и это хорошо, потому что наше Царствие Небесное.
Поэтому мы хотим воплотиться и остаться навсегда.
Бесы воплощаются в Президентов и кинематографических Чужих.
А творческое сознание - в бумагу, холсты и памятники. Это как-то надежнее, чем сомнительный Инет, это нечто материальное. С Инетом сравнительно просто: вырубили свет, отрезали телефон - и нет Инета. С бумажной книжкой посложнее, тут нужен пожар.
Спросите любого писателя, что он предпочитает: ПСС на 10 сайтах или книжку тиражом в 5000? Я думаю, он выберет второе.
Книжку можно, как говорят продавцы в электричках, "подержать в руках, полистать и даже приобрести". В конце концов, эти книжки можно продырявить железным прутом и держать на стеллаже, как затеял один умник. О нем еще в старой Литературке писали. Не поленился, просверлил все собрания сочинений, нанизал на штырь и вогнал в стеллаж. И никому, стало быть, не дает почитать: никак.
С широко залитыми глазами
Ну никак не получается про литературу.
Я посмотрел фильм Кубрика "С широко закрытыми глазами". Там все, как в жизни, очень правдиво.
Сидит, например, доктор Том Круз в кабинете и говорит:
- Мне нужно уйти. Попросите доктора Миллера принять больных. И позвоните в гараж, вызовите мне машину.
Я тоже так делал! Все в точности так и было!
Часа в три я спускался в приемный покой и говорил, что пусть моих больных дальше принимает кто угодно. Потому что мне нужно уйти отсюда, немедленно. Дела у меня никакого, правда, нет, а уйти нужно.
Потом я звонил в гараж.
В гараже жил автобус, который возил нас всех в город, домой, и из города, на работу. Но не всегда. Он был хронически болен либо своей автобусной, либо шоферской частью. Поэтому я звонил в гараж узнать, не идти ли мне прямо на электричку.
- Будет автобус?
- Брр-хрр... Будет, будет!
Проходит час, автобуса нет. Кинематографический фон меняется. "С широко закрытыми глазами" превращается в "Волгу-Волгу". Я плюю на телефон и иду в гараж сам.
Там стоит автобус, завалившийся безнадежно.
Рядом шаркает какой-то.
- Мне же сказали, что будет автобус!
- Хрррр... хххойй его знает, хто те сказал... сюда смотри - видишь? !
Дело №
Купил я книжку Шендеровича "Здесь было НТВ". И читаю ее.
Книжка правильная. И никто меня не переубедит.
Тут я сделаю довольно неуклюжий ход и расскажу одну историю. Мне не хотелось ее рассказывать, но придется. Навеяно не только книжкой, но и ЖЖ, и прессой, и всеми прочими стихиями, в которых часто бушует - простите, дамы, - Яростная Пиздёжь.
История моя про то, Как Всё Бывает, Когда Дойдет До Дела.
Несколько лет назад я ехал в метро. Было поздно, двенадцатый час ночи. В вагоне со мной соседствовало человек двадцать. Напротив, чуть левее, расположилась довольно спокойная компания молодых людей: три штуки. Я бы не взялся сказать, кто они и откуда. Лет по двадцать пять - тридцать, одеты солидно - в пальто и шапки, без наворотов, не слишком дорого, но и не бедно. Один был с палочкой, сидел в середке. Я решил, что он инвалид какой-нибудь южной кампании, а двое других - его бывшие однополчане.
Тут в вагон вошел сильно датый дядя.
Он, продвигаясь к дальнему, угловому сиденью, имел несчастье задеть среднего молодого человека, с палочкой, и сбить с него шапку. И не заметить этого. А борзо так сесть, куда хотелось, и захрапеть.
Шапку медленно подняли, с интересом осмотрели и небрежно отряхнули. Надели обратно. Посидели в молчании, выдерживая паузу. Потом товарищ потерпевшего встал. Сунув руки в карманы, он прошел к дремавшему дяде и, ни слова ни говоря, провернувшись на одной ноге, взмахнул другой. До уровня собственного плеча. И врезал каблуком в нетрезвое ухо. Оно встрепенулось, да и глаза раскрылись, и весь тот дядя мигом проснулся, что-то бормоча, но следующий удар пришелся ему прямо в рот. Уже вторым каблуком. Молодой человек вращался, как балерина. Действие разворачивалось в полуметре от меня. Из дяди потекла кровь. Молодой человек вел себя, словно его завели ключиком или вставили в задний проход самый-пресамый хороший энергайзер. Ноги так и мелькали. Дядя мычал, плохо понимая, что происходит. Пьяная анестезия немного его выручала. Молодой человек наносил по его черепу все новые и новые удары. Ботинки у него были, как мне показалось, особо утяжеленные, с железом.
Пальто дяди окрасилось красными соплями и слюнями.
Вагон молчал. Там ехали разные люди, различного физического достоинства. На них никто не обращал ни малейшего внимания. И они сидели тихо. И я сидел тихо.
Наверное, я не должен был сидеть тихо. Верно? Ведь нас же со всех сторон учат не проходить мимо, когда кого-то бьют. Правда, мое заступничество привело бы к единственному возможному результату. Это было очевидно. Но что за недостойные соображения, правда?
Меня ничуть не парализовало, я совершенно трезво оценивал свои возможности.
Молодой человек, утомившись, сел к товарищам.
Моего присутствия эта троица, конечно, вообще не принимала в расчет и даже не осознавала его. Смею надеяться, что напрасно.
Поезд подъехал к моей станции. Я встал. Встал и дядя. Шатаясь, он подошел к дверям. Троица переглянулась. Мастер ближнего боя улыбнулся и сделал руками приглашающий жест. Все трое встали. Средний, опираясь на палочку, старался не отставать.
Я понял: мужику не жить.
В следующую секунду я уже мчался по эскалатору. Мужик только заходил на него, не подозревая, что ему наступают на пятки.
Очутившись наверху, я подскочил к дежурной и, задыхаясь и оглядываясь в страхе, что меня вычислят, велел ей срочно звать ментов, потому что дядьку, что едет за мной, уже убивали, а сейчас убьют совсем. Лента эскалатора ползла пустая, но я отлично знал, кого она везет, пока невидимого. Дежурная нажала на кнопку, загудел зуммер. Я не видел дальнейшего: выкатился на улицу и быстро на чем-то уехал домой.
В общем, похвалиться нечем.
К чему я это все развожу? Получилось довольно путано. Возможно, мне не стоило проецировать единичный эпизод на общегосударственную ситуацию.
Я хочу сказать, что когда дойдет до Дела, вся Яростная околополитическая Пиздёжь моментально умолкнет и сделает на караул, который устал.
Вот и весь Шендерович.
Обувь
Какие у меня классные ботинки! Расскажу о них. Им сносу нет. Я помню себя, четыре годя назад семенящим мелкими шажками по раскисшему загородному льду, в этих самых ботинках и с чекушкой в кармане. Семеню себе с работы и думаю озабоченно: вот ведь беда, жалко ботинки, зато у меня есть чекушка.
И ничего этим ботинкам не сделалось!
Где они только не побывали, на что они только не наступали. Внутренность ботиночья вся стерлась и сгладилась вместе с гвоздями, которые я тоже сточил носками. Вместо меха-стельки-подкладки образовался роговой эпителий вроде той кожи, что выстилает пищеварительный тракт при хроническом алкоголизме.
Недавно я провел пальцем, искал дырки и трещины - как бы не так. Все чисто, ни единая ниточка не порвалась. Бывший каблук на месте и подметка приросла намертво.
Правда, они все равно промокают - как например, вчера, когда я провалился по колено в безобидную с виду лужу.
Но так и положено отечественному изделию, чтоб носитель не забывался. Жизнь - она не мед какой-нибудь.
Здравствуй, племя младое
Я вообще побаиваюсь маленьких детей.
То есть я их очень люблю, но совершенно не знаю, как с ними обращаться. Со своей умел, у нас с ней всегда был изумительный контакт, а вот с чужими трудно бывает.
Однажды, помню, родилось дитё у моей одноклассницы. Прошло какое-то время, и меня позвали посмотреть.
Жена уехала первой, а я уж собрался следом. По дороге зашел кое-куда, подготовился, осмелел.
В торжественном, но приподнятом настроении прибыл. Приятельница мне дверь-то отворила и шасть на кухню, где с моею женой разговоры разговаривала.
А я, как полагается, к коляске. Завис над нею и козу делаю: ути, стало быть, ути. Хорошо выходит! Все идет гладко, ситуация под контролем, владею.
И я так довольно долго развлекал младенца, покачивался, губы вытягивал, щеки надувал.
Тут молодая мама выходит, и дитё у нее на руках.
В коляске-то не было никого. Одеяльце только постелено.
Грибы и лоси
От народа отрываться нельзя. Говорю это с убежденностью вампира, которому для комфортного болезненного существования время от времени нужно припадать к здоровым источникам. Прокусывать хрупкие народные шейки, чтобы насиропиться пьянящей невинностью. Правда, те шейки, к которым случалось присасываться мне самому, хрупкими не были. Не очень-то их прокусишь. Если подобраться сзади, там дыбились задубевшие загривки, слабо вымытые. Если спереди - рискуешь подавиться окаменелым адамовым хрящом или застрять клыками в кожаных черепашьих складках.
Короче, это были шофера. Или шоферы? В общем, водители.
Один водитель был дядей Лешей, для меня - Алексеем Ивановичем. Увы! пристрастие к отчествам и выканью выдавало во мне вампира. Я, как всякий вампир, слушал и поддакивал. Алексей Иванович развозил меня по зачумленным квартирам, когда я работал в поликлинике. От него я узнал много интересных вещей. Например, про деревню под Кингисеппом, в которой не знают грибов.
- Представляешь, - рассказывал Алексей Иванович, - остановились мы там, жрать на хуй блять нечего, пошли в лесочек - порядок! Насобирали во по такой корзине! ладно, думаем, сейчас мы их, - Алексей Иванович бросает руль и упоенно потирает ладошками, - сейчас мы ихЁ! на сковородочку, с лучкомЁ, под водочку! Приходим в избу: на, хозяйка, принимай! А она воротит нос: мы, говорит, их не знаем. Чего вы блять не знаете, говорю, это же грибы. Не знаем мы никаких таких грибов, - пожимают плечами хозяева. - Мы их и не берем никогда, ногами давим, да плюем на них. Ну, мы сковородочку попросили, картошечку настригли...
И Алексей Иванович подробно описывает, как он принес в это темное село Благодать.
Вроде бы и ничего особенного в этой истории нет. Не знали же у нас когда-то картошки, табака, виагры.
Но ведь и я не догадывался, что бывает деревня, где не имеют представления о грибах. Безвестный и скромный Алексей Иванович выступил Колумбом, Миклухо-Маклаем и даже кем-то еще, не очень хорошим, потому что грибы вокруг Кингисеппа, говорят, радиоактивные после знаменитого облака. Там, откуда оно приплыло, про грибы слышали, но ничего не знали о цепной реакции.
Был еще один шофер, уже при больнице. Этого я не помню, как звали. Отвозил он меня раз в город, на каком-то грузовике. Сначала ругал наш больничный автобус за то, что тот ломается. А у него, дескать, ничего не сломается, никогда.
- Так и попросились бы на автобус, - подсказал ему я.
- Я бы взял автобус! - серьезно ответил он так, словно говорил о невесте из высшего света. - Только на хуй мне это нужно? Пусть сами ебутся!
Потом завел речь про лосиную охоту.
- Этот чудик с нами еще ходил!
Я, понятно, не представляю, о ком речь, но обходимся без уточнений.
- Мы блять помирали! Рожает же пизда дураков! Спрятался в яму, прикрылся ветками. Ждет лосЯ. Как же, придет он к такому! Потом блять ка-ак вмандячил из двух стволов и бежит! Кричит: я убил два лосЯ! Мы ему говорим: ни хуя ты не убил! ...
Вихрь-Антитеррор
Однажды у нас на даче сбежал бык.
Это происшествие разбудило одну местную бабушку. Бабушка уже давно жила без коры и мало чем себя проявляла. Уйдет, бывало, в лес на три дня, травки покушать, так никто и не беспокоится.
Но тут известие о быке всколыхнуло в бабушке некий архЕтипический - а может быть, архИтипический - страх. В ее гаснущем уме бык связался со стихийным бедствием вообще, и бабушку очень расстраивало, что никто не относится к событию с той серьезностью, которой оно заслуживает.
Она суетилась, ковыляла по двору кругами, сводила брови и таращила глаза. Еще она бормотала и грозила пальцем.
Бабушка приняла меры.
Она отломала прутик и заперла на него тяжелые ворота: просунула его в железные дырочки, замок от которых давно потерялся.
Я потому вспомнил эту историю, что до меня долетели очередные больничные новости.
В нашей больнице решили приготовиться к терроризму.
Там в заборе была дверца. Через нее обитатели общежития - то есть основной медицинский состав - проникали на служебную территорию.
Эту дверцу заварили.
Благославляется сия колесница
Видел однажды очень хороший автомобиль.
У него над приборной доской - три иконки, выложены в ряд: Николай Чудотворец, Спаситель и Николай Угодник. Так похожи на клавиши, такие компактные и ладные, что я посчитал их действительно клавишами. С соответствующими опциями.
Угодник - от ментов, Чудотворец - от братков, а Спаситель - по воде ездить. Если юзер продвинутый, то есть с хорошим размахом пальцев, то можно жать на все три сразу.
Правда, настоящему конкретному человеку на такой тачке ездить в падлу, потому что в порядочных тачках есть еще четвертая кнопка, для шансона.
А это так, дешевка.
Размножение Волкодава
У меня сейчас получится сразу про книжку и еще Мемуар.
Однажды некое издательство, называть которое ни к чему, пригласило меня к участию в сложном Проекте. Я, человек издателями не избалованный, прогнулся в разные стороны и побежал разбираться, в чем дело.
Оказалось, что дело - в Марии Семеновой и ее романе "Волкодав". Я этого романа, разумеется, читать не стал ни в коем случае, потому что в метро, накануне прыжка Волкодава в толпу просвещенной публики, ознакомился с рекламным отрывком, из которого все стало ясно о таланте авторши, ее стиле, направленности ума, а также о содержании всего произведения в целом.
Когда появляется Волкодав, он, конечно, повертевши срамными частями тела на восхищенном подиуме, начинает размножаться. Возникают новые произведения: "Друзья Волкодава", "Дети Волкодава", "Отцы Волкодава", "Конец Волкодава", "Возвращение Волкодава", "Умерщвление Волкодава" и "Воскрешение Волкодава". Конечно, размножение Волкодава - функция, как минимум, парная, и госпоже Семеновой никак не справиться с таким делом в одиночку. Поэтому госпожа Семенова привлекла к увеличению поголовья нескольких голодных самцов-специалистов. И отвлеклась, занявшись дальнейшим планированием семьи, а рабочая сила тем временем трудилась, не покладая детородных орудий. В результате на свет появились недоноски, точных имен которых я не помню. По-моему, их звали "Слуги Волкодава" и "Мир Волкодава". Третий еще барахтался в утробе, находясь в состоянии отксеренного плода, но уже подавал признаки первого шевеления: бил ножкой и распространял вокруг себя нестерпимый токсикоз.
Госпожа Семенова, когда увидела потомство, осталась им недовольна.
Она принесла в издательство сорок листов бумаги с убористым двусторонним текстом. Это были претензии. Они касались деталей славянского быта - ну, в частности, госпожа Семенова утверждала, будто в десятом веке никто слыхом не слыхивал об уране и каких-то ракетах. Лично я не вижу в этом ничего особенного, ибо в Мире Волкодава возможно всякое.
Так вот: от меня требовалось вступить с госпожой Семеновой в теснейший контакт и, с учетом сорока листов претензий, переделать дефектных деток.
На мое осторожное напоминание о том, что двое близнецов-бастардов уже солидно растиражировались, мне пожали плечами.
- Так и будут продаваться два варианта, первый и второй?
- Так и будут.
Волкодав был настолько актуален и срочен, что меня пообещали даже взять в штат на время работы. Месяца на четыре.
Я с трудом поборол этот соблазн. Живородящий контакт с госпожой Семеновой с целью облагородить породу Волкодава требовал от меня полового гигантизма, которым я не страдаю.
Боря
Обрывки минувшего.
Боря, наш дачный домохозяин, - приличный человек, потомственный горожанин. Ездит на работу с портфелем, раскрашивает не то рюмки, не то матрешек.
Утро начинает с фужера водки.
Размягчение мозга у Бори давно завершилось. В желудке и черепной коробке мягко плещет одинаковая жидкость.
Его покойная теща очень ценила зятя. Хвалила его перед нами, постояльцами: "И Боря то, и Боря сё, и такой-то он хороший, и можете не верить, но он за всю жизнь ни разу меня на три буквы не послал".
И кричит: "Боря! Боря! Куда ты дел ножик?"
"Да пошла ты на хер", - отзывается Боря.
И теща идет. Она с достоинством поворачивается к нам исполинским задом и молча уходит.
А так - так Боря вообще сидит с самого утра на веранде.
В кресле. И в трусах.
Рядом - фужер.
На лице - абсолютное прекраснодушие, остолбенелая безмятежность.
Сверху спускается мой отчим. Боря, умиротворенно и уверенно:
- Всё у нас с тобой, Игорёк, будет.
- Что, Боря? Что у нас будет? ? ?
- А всё.
... Теперь это в прошлом. Пару лет назад Боря спалил дачу дотла.
Звонок другу
Когда моему ребенку надоел Тетрис, из Тетриса вынули батарейки и вставили в игрушечный сотовый телефон, который я купил еще летом, подвергаясь жесточайшему прессингу.
По силе действия этот телефон немногим уступает железному барабану, который мне опрометчиво купил в детстве дядя и который (барабан, а не дядя, дядя жив) просуществовал ровно до моего тихого часа, а потом пропал.
Сотовый телефон испускает ликующие звуки, последовательно имитируя свинью, петуха, собаку и прочих абонентов. Очень, между прочим, ловко схвачена самая суть этого устройства.
На этот телефон наступил кот, когда я не ждал.
- Алё! Как дела? - заорал телефон.
Кот шёл соблазнять новую толстую кисточку, очень пушистую. Он рассчитывал вступить с нею в противоестественную связь. Поэтому он мрачно оглянулся на приветливый телефон и пошел дальше.
Телефон разразился ему вслед восторженным кудахтаньем.
Ненужные вещи
Переводная детская энциклопедия "Про Все На Свете".
Толстая.
Уровень обсуждения плохо соответствует терминологии. Такое впечатление, будто даунов обучили основам ядерной физики и теперь рассуждают. Я знаю, откуда ветер дует, со всеми этими картиночками. Это все протестантская ересь под девизом "делай с нами, делай как мы".
Особенно отличился, конечно, раздел раннего сексуального воспитания. По-моему, это не просвещение. Это обзор технических моментов. Где непосредственная детская пытливость? Где наивная радость узнавания?
Я вот знаю про мальчика, который, вытаращив глаза, взахлеб говорил маме: "Ты знаешь, а у девочек там вовсе не писи! А знаешь, что? У них там не писи, а просто маленькие жопы!"
Не надо никаких энциклопедий, дети сами разберутся.
Я же разобрался в конце концов. Поначалу, конечно, решил, что всю эту канитель придумал мой приятель, известный пакостник. Но потом, методом болезненных проб и ошибок, убедился в его правоте.
В крайнем случае, помогут старики.
У моей знакомой - трое детей, девочка - меньшая. Вот купают ее как-то раз, а средний сзади топчется. И спрашивает у деда: а где же у нее пиписька?
Старец задумался.
И, наконец, застенчиво объяснил:
"Не выросла еще".
А энциклопедия очень скучная, после нее и размножаться неохота. И вообще детям сейчас про другое надо.
Пришел за дитём в школу; дитё мне говорит: "А нас сегодня авакуировали. Бомбу искали. "
Молодые львы
Я соскучился по высоким молодым людям в черных пальто.
Мне их не хватает. Они оживляли город.
Правильно говорят: что имеешь, того не ценишь. Я их, правда, не имел - скорее, возникали контрпоползновения, но я всегда очень ловко уворачивался.
Эти люди появились осенью 94 года. Они наводнили улицы, и мне казалось, что это вечно один и тот же человек, который начал дробиться и отражаться в капельках питерского тумана. Он излучал уважительный восторг и назойливо заражал прохожих разными идеями. Одет он был в расстегнутое черное пальто, волосы торчали продвинутыми стрелочками в соответствии с модной тогда моделью. На плечи падал мокрый снег. Непогода не производила на молодого человека никакого впечатления. Он поймал меня и попытался продать игрушечное канадское пианино.
Я сморозил глупость:
- У меня нет детей.
- Прекрасно! - уверенно улыбнулся молодой человек. - Но у ваших-то знакомых есть!
Он вынул из-за пазухи разноцветное пианино и заиграл гадость.
Я бросился бежать. Молодой человек прощально взмахивал руками, как ворон крылами.
Распродав все пианино, молодые люди сколотили маленький капитал и сделались мормонами. Теперь они перемещались парами, в черных же парах, с опознавательными табличками и в темных очках. Закалившись в процессе торговли музыкальными инструментами, они перестали улыбаться и переходили к делу с механическим бесстрастием.
- Вы читали Библию?
- Да.
- Но вы, конечно, хотите еще лучше знать Библию?
Меня не покидало ощущение, что они гомосеки. Шагают, бывало, на свою явку - сосредоточенные, сдержанно улыбаются, рукой отмахивают шаг, рукава закатаны, пиджаки на плечах. Совершенные гомосеки!
Вообще, очень опасная Церковь.
Мне рассказывали про одного гинеколога. К сожалению, профессия этого доктора ничему не научила. Он познакомился сразу с двумя девушками из племени мормонов, после чего проникся, преисполнился и вознамерился присоединиться.
Он соблазнился многоженством. Но вскоре выяснилось, что многоженство гинекологам не положено.
Так что он еле вырвался.
Напрасно ему обещали, что в случае мормонства в специальной секретной скале высекут его имя, место работы и год окончания медицинского института.
Кричали об этом вслед.
Городу 300 лет: 300ЛЕТ - 200300
Странной цифрой 200300, которая начертана на щите, дело не ограничивается.
К сожалению, есть и картинка.
На этой картинке Петропавловская крепость и прилегающие строения представлены в виде электрокардиограммы. И, если кто не понимает, написано: Пульс города. Или "Пульс твоего города", не важно.
Я, как врач, предупреждаю, что от подобной кардиограммы даже такому водопроводчику, как губернатор Яковлев, должно стать не по себе. Это очень плохая кардиограмма.
Лучше бы им сделать энцефалограмму, а контурами взять Смольный, Мариинский дворец или Морскую Резиденцию. То, что получится патология, никто все равно не поймет. Во-первых, на энцефалограмме черт-те что бывает. Во-вторых, патологию еще отразить надо, своими мозгами. А как ее отразишь, когда все болеют.
Нормально будет, дело говорю.
Покаяние
У меня была такая учительница литературы, что держись.
Такую называют конь с яйцами.
"От мужчины должно пахнуть табаком и вином!" - говорила она.
Стрелец по гороскопу, штурм унд дранг; запасайтесь, дьяволы, гробами.
Обожательница Вознесенского, Рождественского и - тут, мне кажется, она слегка кривила душой - Маяковского.
Тайная, но почти явная диссидентиха; сторонница Литературы Больших Идей, столь нелюбимой Набоковым. Яростная противница всякого декаданса. Поклонница полукрамольных, но немного обиженных талантом почвенников - Абрамова, Распутина, Белова и прочая, прочая. Умевшая из Горького-Шолохова и даже Некрасова сделать если уж не конфетку, то хотя бы отбить привкус навоза.
Про нее можно сказать много всякого скверного.
Она, однако, приучила нас читать.
Даже периодику. Даже критику. Читать в 9-10 классе критику, знать имена Лурье с Фоняковым - это, скажу я вам, не в каждой десятилетке бывает.
Амбиций ей было не занимать. Устраивала литературные вечера, приглашала маститых ученых из Пушкинского Дома, печатала в типографии программки. И писала про эти вечера диссертацию. И написала. А я был этого литературного клуба председатель. Она меня очень любила, потому что я держался покладисто, писал сочинения на пять и никогда не спорил с ней о литературных вкусах.
Увы! Теперь ей, похоже, не нравится, что я пишу. Об этом можно судить по гробовому молчанию после знакомства с моей книжкой, да еще и с распечатками. Зачем я их принес?
Не давал бы, и все получилось бы хорошо.
А теперь себя виноватым чувствую.
Наверно, жалеет уже, что я стихи на сцене читал. Уж лучше бы, думает, нюхал он клей или голову разбил кому.
Убийца Кирова
В 90-м году мне впервые случилось пообщаться с зарубежными русскими. Не с какими-нибудь свеженькими, а с махровыми, так сказать, нашего славного Отечества ни разу не нюхавшими.
С первым я начал общаться прямо в поезде, на пути в Берлин. Этот уже понюхал и спешил обратно. Мы с приятелем, задыхаясь от невысказанного диссидентства, смотрели тому господину в рот и ловили каждое слово. Господин, самого заурядного вида, беседовал с нами снисходительно и добродушно. Он называл себя потомком какого-то есаула. И ехал, как и мы, в Париж.
Мы, правда, с приятелем сильно выпили, пока общались.
Я не помню, но приятель утром рассказывал, что в тамбуре всякое подобострастие с меня постепенно сползло, как шкурка со звериного детородного органа, и миру явилась оголенная Истина. Я, мол, когда потомок есаула мне надоел, отбросил его руку и буркнул: "Ну ладно, мужик, хорош".
Короче говоря, грядущий хам проявился.
А в самом Париже нашу компанию затормозила какая-то пыльная старушка с навсегда озабоченным и скорбным лицом.
- Русские, - пропела она без интонации, - откуда вы...
То есть даже вопроса не было слышно.
Мы сказали, и услышали, что Горбачев - еврей. Вообще, мы чувствовали себя, как чувствуют, наверное, новички в камере, куда попали, не зная понятий, но Люди-то вокруг понятия знают и видят насквозь, чего человек стоит.
То, что мы из Союза, мгновенно угадал Убийца Кирова.
Он так представился. Он объяснил, что все его так зовут из-за фамилии "Николаев".
- Чего такие смурные, пошли пиво пить, - бросил он нам весело, едва увидел на каком-то парижском углу. Мы не были знакомы, но сообразили, что так здесь, наверное, принято.
- Сразу видно, что советские, - улыбнулся Убийца Кирова при переходе улицы. - Стоите и ждете, пока машина проедет. Это у вас в Союзе машина важнее человека!
Мы пришли в кафе. Убийца Кирова развалился на стуле.
- Вот здесь умирал Алданов, - сказал он загадочно, показывая на чистенькую новенькую банкеточку в углу. Я вежливо кивнул. Банкеточка внушала подозрения, Алданов умер, если мне не изменяет память, в 1957 году.
Мы ощущали скованность и глупо улыбались. Убийца Кирова решился и вытащил из-за пазухи разноцветный и грязный денежный ком.
- Челаэк! ! - вдруг запрокинулся и страшно заорал Николаев.
- Тут с ними только так, - пояснил он.
- Это дьявольский город, - признался он через минуту.
- Ну что, поехали или разбежались? - спросил он чуть позже.
Мне очень хотелось поехать. Я чувствовал, что вот-вот познакомлюсь с дьявольской стороной города. Но мы жили в очень приличной католической семье. И мы побоялись, что общение с дьяволом оставит на лицах безошибочный отпечаток.
Поэтому мы расстались, пусть Киров еще поживет.
Он и так стоит загаженный голубями невдалеке от моего дома. Беспомощно простирает руку, чего-то просит, а всем плевать.
Проходной двор
Я был знаком с гитаристом Юрой Наумовым, который соорудил группу "Проходной двор".
Да и я, если разобраться, явился в жизни Юры одним из многих проходных дворов, по которым он скитался в поисках лучшей доли.
В 1984 году Юру выудил откуда-то мой покойный приятель, который вечно откапывал на помойках всякую сволочь, но тут ему повезло найти настоящую жемчужину.
Юру только что выгнали из новосибирского университета за нахальную песню про свиней и непочтительное рисование негров. Он забросил за спину двенадцатиструнную гитару и явился в Питер. Играл он так, что мы забывали про все на свете.
Кроме гитары, Юру ничто не интересовался. Знакомясь с женщинами, он сразу назывался импотентом; не пил, не курил и не ширялся. Гитара была ему сразу и куревом, и харевом, и бухаловым.
Юра появлялся в компании барабанщика, которого не помню, как звали, и Кэт - знаменитой питерской бляди и наркоманки. Ей в свое время, я слышал, удалось заразить триппером не только Рим, но и Сайгон. Барабанщик был безнадежно влюблен в Кэт, которая вероломно играла с ним и называла "Маськой". За это Юра сказал ей, что если еще раз услышит, как она называет барабанщика Маськой, то он, Юра, лично свернет ей шею.
Юра пел песни, читал восхитительные колхозные и криминальные поэмы, которые вряд ли где есть - по-моему, он так и не положил их на музыку. Охотно и с готовностью рисовал злополучных негров, от которых и вправду несло зоологией за версту. Еще он рисовал онанистов, заставляя их заниматься простенькой мультипликацией.
А не менее злополучную песню про свиней спел, когда пришел ко мне в гости. Юра забросил на магнитофон катушку с фоновой записью барабана и баса, и начал петь.
Незабываемо.
Настроен был сугубо антисоветски.
В те годы я глючил: разгуливал в шляпе и длинном сером пальто.
- Не знаю, не знаю, Лёха, - приговаривал Юра. - Любовь к таким польтам - она... - и качал головой. - Счастливого Пленума!
Теперь и не узнает, наверное. Мимо пройдет.
Серёня
Серёня был у нас в студенческой группе.
Огромный, низколобый, угрюмый и мудрый земляным нутром. И еще звериным. Так что у него, получается, было два нутра.
Идеальной эпохой для Серёни была бы, я думаю, Гражданская война. Ничего лучше лагеря Махно человечество для Серёни не придумало. Пограбить, да запить самогонкой - вот и вся красота.
К четвертому курсу наши доценты не так, чтобы очень его воспринимали. В смысле, воспринимали не всерьез. Спрашивали мало. На ответах не настаивали.
Стряслась у нас однажды терапия. Мы уже доковыляли до четвертого курса и расхаживали в халатах по праву, а не так, для порядку.
Завели нас, помнится, в кабинет, рассадили и стали зачитывать толстую историю болезни. Монотонно. Жалобы при поступлении. Жалобы по жизни. Жизнь, как она есть. Свинка в положенном возрасте, навсегда. Осмотр при поступлении. Осмотр в отделении. Кардиограммы с первой по двадцать первую. Рентген. Анализы.
Молчание было кладбищенское. Даже мухи молчали.
Серёня сидел в оцепенении, уставясь на свои бесполезные руки. Ему было так себе, он еще не пил пива.
Мертвая тишина.
Наставник наш между тем дошел до места:
- В крови больного был обнаружен антистрептолизин...
И тишина нарушилась.
Серёня, которого никто бы не посмел заподозрить в малейшем интересе к предмету рассказа, вдруг хищно и азартно выдохнул себе в пах:
- О.
... Серёня славился простотой подхода к любому делу.
Дочка у него была, двух лет. Мы его спрашивали:
- Серёня, как же ты? Тебе, наверно, тяжело. Ведь с ней гулять надо!
Серёня мутно смотрел и пожимал плечами:
- А чё с ней гулять: в лужу посадил - и домой.
Вообще, он был покладистым и добрым, готовым поддержать здоровую мысль. Как-то раз я засиделся у него до позднего вечера. Наконец, засобирался домой; Серёне захотелось меня проводить. Мы не шибко соображали, вышли довольные. На улице я увидел приближающуюся женскую фигурку и сразу предложил Серёне познакомиться "с этой прошмонденью" (увы и ах, я так и сказал) и пригласить ее в гости.
Мое предложение встретило полное понимание Серёни. Он изготовился очаровывать.
Правда, с этой фигуркой домой пришлось идти ему одному. Через десять шагов оказалось, что это была его жена Верка, возвращавшаяся домой после вечерней смены. Она молча взяла Серёню и увела его от меня.
Славные годы
Наше студенчество хорошо излагало:
"Муж здоров, умер".
"Половая щель - по средней линии. Правая губа небрежно заброшена на левую"
"Ампула прямой кишки зияет. Вдалеке виднеется стул".
Срочные клады
Проспект Стачек, место для меня родное и привычное, начал занимать мое воображение года с 93-го.
Тогда его начали ремонтировать: впервые на моей памяти.
Приехали фантастические заграничные машины, и работа закипела.
Об этом событии сообщили в CNN, тем же сообщением зарядили очередной "Вояджер", предполагая поразить инопланетное воображение.
С тех пор проспект ремонтируют постоянно.
Причем не так, чтобы капитально, а роют какие-то ямы.
Сначала мне казалось, что дорожные работники просто доросли до восприятия "Острова сокровищ" и теперь ищут Клад.
Но потом усомнился.
Чтобы найти Клад, вернее было бы разрыть сразу все и спокойно найти.
25 марта 2003 года меня осенило. Я стоял и щурился на новую яму. И вдруг догадался, что они не ищут Клад, а прячут его.
Прятать приходится часто, потому что Клад постоянно пополняется из федерального бюджета.
Благо проспект Стачек - правительственная магистраль. А скоро - юбилей города, и Верховный Главнокомандующий уже пригласил на него притихших и напуганных инопланетян, чтобы сдержанно принять у них подобострастный парад.
Красная Книга Мертвых
Я знал человека, который убил стаканом утку.
Человек с товарищем культурно сидели на берегу пруда. Утка выползла из воды и стала на них крякать.
Серой Шейке велели уйти по-хорошему, но она, видно, галлюцинировала и записалась в народную дружину, так что крякала дальше.
Тогда один из отдыхавших бросил в нее стакан и убил.
Я потом пробовал повторить этот опыт с крысой, но та только рада была.
Мы не один, а три стакана в нее бросили, и все без толку.
Международный Мемуар
Я, собственно, вообще ничего такого сказать не хочу.
Просто вспоминаю, как всегда.
В 1981 году я жил напротив общежития прядильно-ниточного комбината. Нас даже водили на этот комбинат, чтобы мы там восторженно и профессионально сориентировались. В нас видели будущих мотальщиков. Но мы не слишком пропитались этим соблазном, и комбинату пришлось прибегнуть к дешевой зарубежной силе.
В одно прекрасное утро я выглянул из окна и увидел шеренгу понурых и тощих гномов, одетых в серое и грязное. Казалось, что это мыши, а то и вши. Ничего личного, как принято выражаться. Какое создалось впечатление, про такое и говорю.
Выяснилось, что это вьетнамки, которые приехали выполнить свой прядильно-ниточный интернациональный долг.
Они смотрелись совершенными зэками.
Ходили строем, глядели в землю.
Потом освоились и стали в неимоверных количествах закупать кастрюли, тазы и холодильники. Почта стонала под грузом чудовищных отправлений.
Принарядились в брючки-блузочки, обнаглели. Держались особняком и русских не подпускали, потому что русские, конечно, очень большие, и дружба народов получится сильно болезненной.
Однажды мы с приятелем попытались завязать лирическое знакомство. И выкрикнули, изображая многообещающее гусарство, единственное, что знали по-вьетнамски: название ихней газеты, "Куан Дой Нян Зан". Кукольного вида красавица оглянулась и на чистейшем русском языке ответила:
- Мы не понимаем по-русски!
С тех пор они, по-моему, изрядно размножились.
Я не против. Но только вот что: во дворе дома, где я живу теперь, восточного вида девочки презрительно удивляются тому, что моя дочка не разговаривает по-азербайджански.
Это уже новая тема, которая, конечно, никакого отношения не имеет к вьетнамцам. И к их приезду. И к размножению. Абсолютно никакого.
Удивляются, смеются, и мальчик Рустамчик ходит такой, маленький, но очень упитанный, как колобок. А точнее, как его дядя, с которым он гуляет, потому что мамы у Рустамчика нет, недавно задушили, после папы, которого я даже слышал, как убивали в 1999 году, я проснулся от выстрела: его застрелили из пистолета на углу проспекта Стачек. Говорят, что он держал все местные магазины и продавал в них наркотики после семи часов. На дерево, возле которого его бизнесу был положен конец, приколотили кладбищенскую дощечку, и она провисела целый год, в цветочном окружении.
А потом пропала.
Горе, короче говоря.
Символы Бедности
У нас во дворе гуляют Символы Бедности.
Во всем мире Символам Бедности положено рыться в помойном баке.
Они и роются. Товарный знак отрабатывают.
Я не хочу сказать, что все это ерунда. Какая-нибудь бабушка, очень возможно, и вправду ищет хлебушек.
Но только сдается мне, что подавляющее большинство роется в баке, потому что нравится.
Я часто вижу, какие сложные вещи они оттуда тащат. Какие-то радиодетали, схемы с болтающимися проводами, дощечки.
Такое с голодухи-то и не придумаешь взять.
Потом конструируют безумные машины для воздействия на соседей космическими лучами.
В доме напротив как раз живет один человек, который давно жалуется. Он ученый, ночами не спит, книжки читает. Во всем доме, бывает, огни погашены, а у него лампочка горит.
Я с ним однажды познакомился, и он сразу сказал, что КГБ обрабатывает его психическими лучами.
Но это, конечно, не КГБ. КГБ обрабатывает целую страну единым чохом, на черта ему этот ученый.
Это помоечный пенсионер-радиолюбитель что-то изобрел, а в патентном бюро его, как и полагается, послали на хер.
Так что все гораздо сложнее, чем кажется. Речь идет о философии, образе жизни, внутренней склонности. Парижские клошары, например - это ж отдельная категория существ, гордых и независимых. Один к моей жене, помнится, подошел на Северном вокзале. Очень галантный, настоящий француз. Ногти черненькие, в глазах чертики. Сеточку держит в руке, а в ней - бутылка красного вина и длинная булка торчит. "Мадам не откажется со мною позавтракать?"
Это не Символы Бедности.
Символ Бедности - это я. Полез сегодня в карман, пересчитал мелочь и ужаснулся.
Хумма
Возможно, что судьба улыбнется, и мне поручат переводить Всемирную Историю.
Это очень хорошо. Я очень люблю Всемирную Историю - в основном, по причине смутной неудовлетворенности, корни которой уходят в отрочество. Мои исторические познания, видимо, неполны. Я могу судить об этом по учебнику для 7 класса, который хорошо помню.
Он начинался с описания жизни первобытных людей. Поскольку история была не всего мира, а только шестой его сухопутной части, то эти славные племена водились, вероятно, где-то на Волге или в Подмосковье.
Основной фигурой в том поразительном повествовании был Хумма.
Дословно я, конечно, не вспомню, но там было написано примерно так: "Горит костер. Его окружили древние люди в звериных шкурах. Они греются и вспоминают удачную охоту. Но чу! Трещат сучья, скрипят деревья! "Хумма идет, Хумма! Идет огромный Хумма!" - слышатся крики. Люди вскакивают... "
Вскоре выяснялось, что под Хуммой разумеется мамонт.
Меня еще тогда завораживала документальная лихость, с какой пересказывалась эта давняя история. Я никак не мог сообразить, какие мозговые цепи включились в сознании авторов, чтобы произвести умозрительное фонетико-лингвистическое подобие тогдашних речевых оборотов. Я восхищался их уверенностью в звучании и самом существовании Хуммы.
Дальше Хумме, как и следовало ожидать, приходил заслуженный конец, из чего делался дальнобойный исторический вывод: "Кто с мечом (с бивнями, с хоботом) к нам придет, от меча (бивней, хобота) и погибнет". И разворачивалась собственно история государства, которая после такого начала не могла не оказаться победоносной и поучительной.
А преподавала нам эту историю одна молодая учительница. Уже тогда нам было видно, что к умственной деятельности она совершенно не приучена. Сейчас, оглядываясь, я думаю, что это еще снисходительно сказано. У нее было лицо деревенской Барби, скрытое под толстенным слоем белил, румян, помады и туши.
Входя в класс, она застывала на пороге, молча созерцала происходящее и надрывно, с сентиментальным пафосом изрекала:
- Наглые...
Потом она переходила к уроку, который состоял в чтении глав про Хумму и его вочеловечившихся продолжателей, недружественных нашему народу.
Однажды она шла по проходу между партами, и мой сосед, вдруг возбудившись, взял и харкнул ей прямо на юбку. Попал в эрогенный пояснично-крестцовый отдел.
Который, чувствительный к прикосновениям, ощутил передаточную пульсацию плевка и мгновенно сомлел.
Томно и мечтательно улыбаясь, она завела наманикюренную руку за спину, стала медленно поворачиваться.
Я уткнулся в книгу и стал зачем-то подчеркивать Хумму в качестве сразу подлежащего, сказуемого и определения.
Канарис
Если я правильно понял, в наших школах постепенно возвращаются к самому главному: военно-патриотическому воспитанию.
Это очень хорошо, потому что иначе образование будет неполным, и школьные годы не будут вспоминаться как нечто прекрасное и неповторимое. Я, например, каждый день вспоминаю своего военрука. Это был маленький морской колобок в чине полковника, которого за его подводный образ службы дали прозвище Канарис.
Я уже знаю, что стоит заговорить про военруков, как сразу со всех сторон полетит: "А у меня! ... А у нас! ... " Потому что тема неисчерпаемая. Но, смею заметить, такого Канариса, какой был у нас, не было ни у кого. Никто же не станет отрицать возможность уникальных явлений - рогатого поросенка, скажем, или беременности в доме престарелых. Вот и Канарис рулил, как принято выражаться.
Во-первых, он плохо разбирался в падежах, родах и прочих мудреных штуках. Например, он говорил: "метание ручного граната", "отравляющие газы особенно опасны в лесной момент оттаивания снега", "главная корабельная старшина" и "марш перед боевой знамя части" (это разновидность поощрения). У меня была целая тетрадочка, куда я все писал, но она потерялась.
Если ему говорили про "скрещивающийся огонь", то он, обладатель двух собак, поправлял нас: "Скрещиваются только животные". А если ему называли "подглядывание" в качестве одного из методов разведки, то он возражал: "Подглядывают только в туалете!"
И строгий был. "Баранов! Сейчас я тебя вызову, сниму штаны…" А тот ему, неблагодарный, в ответ: "Вы мне не симпатичны!"
Во-вторых, он по собственному почину выпускал стенгазету "Патриот Родины", куда писал белые стихи:
"Получат отпор любые агрессоры,
Откуда бы они не исходили".
"Мы шли сквозь дым и пожарищ".
"Над мирным небом стран социализма
Царят мир и счастье на земле".
Кульминацией военно-патриотического образования была поездка на стрельбище в Дибуны.
Она так и врезалась мне в память: маленький автобус; Колобок-Канарис, затянутый в кожаное пальто, сидит к нам лицом. Толстые ножки расставлены, ширинка расстегнута, в ширинку вложены перчатки.
А мы хором поем: "Наши жены - пушки заряжёны!"
Хорошо!
Пора все это вернуть.
Глупости
Есть одно распространенное заблуждение. Оно гласит, что всякие глупые вещи мы совершаем по молодой дури.
Когда я учился во втором классе, я запихнул себе в нос пуговицу.
В пятом классе я сделал из зонтика парашют и прыгнул с крыши помойки.
В седьмом классе я изготовил огнемет из парфюмерного баллончика.
На втором курсе медицинского института я разогрел на водяной бане закупоренную банку голубцов и ударил в нее консервным ножом.
А потом глупости вдруг кончились.
Стало ли их меньше? Не думаю. Они заматерели, напитались солидностью. Называются - Жизнь.
Семейный Мемуар
Мой дядя не кто-нибудь, а двухметрового роста приборостроительный инженер в очках, немного похожий на Шостаковича.
Образ его жизни вынуждает меня подводить некоторые итоги. Что поделаешь, за все приходится платить.
В восьмидесятые годы и в начале девяностых дядя, как только случался август, исправно расставался с ненавистной Москвой и приезжал к нам на дачу, попить в карельских лесах. Отчим мой старательно угадывал дядины нехитрые желания и всячески им потакал.
Угодивши в лес, дядя скучал и томился.
Особенно моя матушка, то бишь егойная сестра, наказывала его за вчерашние подвиги. Подвергала, как он выражался, остракизму. Так, например, они с отчимом не слишком запомнили путч 1991 года и вообще плохо поняли, что произошло. Зато потом, гуляя по лесу, дядя муторно сокрушался:
- Пугу жалко. Жалко Пугу! Нечем Пугу-то помянуть, да. Помянуть бы Пугу! Да нечем.
Потом срывался на хвойно-лиственный промискуитет:
- Погулять так... подрочить на березку...
Вообще, он часто грезил о заблудшей овечке, которую, подобную Аленушке, найдет нечаянно в какой-нибудь в дремучей чаще и примется утешать. При виде женщины дядя неизменно интересовался:
- А когда мне уже можно начинать с ней дружить?
Если его дразнили - спрашивали, к примеру, хороши ли в Москве невесты, - дядя мог и рассердиться. Он отвечал так:
- Рука твоя невеста... она же жена, и радуйся, что все так хорошо.
Однажды мы сжалились и привезли из города нашу подругу, немного полную, но боевую. Дядя, когда мы явились на пляж, как раз выползал из озера и глупо смеялся.
- Мы тебе овечку привезли, - шепнул я ему, когда выдался подходящий момент.
- М-да! Кес-ке-се гарсон руж! ... - обрадовался дядя фразой, которую почему-то произносил по любому поводу, не вникая в смысл. - Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины? ... Я люблю заблудших овечек! Но я не люблю заблудших коров... к тому же почти что стельных...
Космическая Одиссея
Лет тридцать назад в нашем дворе стоял пивной ларек.
Покойная бабушка относилась к нему с несоразмерной ненавистью.
"Пить хотят! - цедила она сквозь зубы. - Всех бы на ракету, да в космос!"
Отряд космонавтов не возражал. Космопорт осторожно жужжал сотнями голосов. Многие лежали на своих вещах в ожидании жидкого пайка. Слепые и хромые космические барды-бродяги били по гуслям, выкрикивая бессвязные космические междометия.
И вдруг ларек пропал.
Он стартовал ночью, и взял на борт всех: двор опустел. Все произошло едва ли не в точности, как в романе Житинского "Потерянный Дом".
Ларек не вернулся на Землю. Шли годы; за это время уже успели подрасти новые поколения звездоплавателей. Пока они довольствуются тем, что обивают пороги вербовочных пунктов, которые организованы в кафе "Ева" и "Флаг-Мэн".
Но одному ветерану все-таки повезло с возвращением. Он долго скитался и многое повидал. Ему случалось видеть страшные и черные дыры. Он высидел сорок Чужих, развел костер на Солярисе и сочетался гражданским браком с Кассиопеей. Космические споры, разносящие по галактике углеродную жизнь, сыпались из него, как медная мелочь. Между прочим, они и впрямь были на нее очень похожи.
Никто не посочувствовал Одиссею. Его Телемака растоптали "быки", а Пенелопа послала звездного волка в собственную рифму.
Я видел, как он лежал на проезжей части, слегка задетый современной, непривычного для него вида, машиной. Он томно ворочался и хрипло пел про Зеленые Холмы Земли.
- Хрен его знает, откуда он тут взялся, - раздраженно приговаривал водитель машины. - Эй, мужик! Тебе плохо, мужик?
Как ему объяснишь? И плохо, и сладко, потому что - Земля.
Му(н)дир
Владивостокский мэр придумал сшить для всей Администрации форму.
Молодчина, хорошо рассудил. Потому что надо же с чего-то начинать? Всем понятно, что - да, есть кое-что не слишком приятное: какая-то хворь ползет с плодородных югов, надо бы масок купить; опять же холодно немного, да и вообще вокруг несказанный срач - мне, правда, из моего Питера Владивосток плоховато видно, так я по аналогии расписываю.
Но есть же еще честь мундира.
Какой же ей быть, если самого мундира нет?
И не надо мне втолковывать про метафоры. Честь сама давно уже превратилась в метафору, так что абстракция применительно к другой абстракции - это чересчур получается.
Мне вообще идея мундира нравится.
Во-первых, девушкам люди в мундирах нравятся.
Я, например, когда молодой был, да с бородкой, да в морской офицерской форме - ого-го! Обидно только, что долго раскачивался.
Во-вторых, я убежден, я просто уверен, что в медицине мундир воспримут на ура. Там, скажем, где я работал, необходимость в знаках различия давно назрела.
Они уже и появлялись, но бессистемно, спорадически.
Так, наш профессор ходил с камертоном для проверки вибрационной чувствительности, а больше никто с таким предметом ходить не смел, потому что неприлично просто.
А у заведующей был японский аппарат для измерения давления. Она первая выступила против раздачи таких же аппаратов всем остальным - сказала, что заведующая отличается от них.
Как было бы здорово, придумай кто какие-нибудь погоны, что ли, нарукавные полосы, как у моряков - чтобы махать издалека: эй, обед привезли! свеклу!
И был бы еще тогда настоящий парад, по утрам. Он и так есть, в виде общей конференции, которая давно утратила всякую смысловую нагрузку, кроме общесмотровой и, при случае, карательной.
Начнут отдавать честь, и все вздохнут свободно.
Венец Природы
Шила в мешке не утаишь.
Сидел я на диване и смотрел фильм про аллигаторов. Диктор мне объясняет, что к аллигатору нельзя подходить сбоку, только спереди, потому что так он не видит.
- Ему рот мешает! - говорю я с дивана.
А жена как клюнет монитор, прямо носом! Сидит и умирает: смеется.
- Чего смеешься-то, - спрашиваю.
- Знаешь, как ты это сказал?
- Ну, как?
Она давится:
- Высокомерно.
Правда Жизни
Посмотрел на сон грядущий кино "Апрель", и чаша моего терпения переполнилась.
Меня никогда не покидало чувство, что наш уголовный кинематограф, со всеми его дикими сериалами последних лет, отличается какой-то особенной, самобытной гадостью, которой нет в западных аналогах. В чем тут дело - я никак не мог уловить. Вчера, наконец, понял.
Фокус в том, что при общей неправдоподобности сюжета эти фильмы нашпигованы, можно сказать, документальными эпизодами.
Зрителя тычут носом в Правду Жизни.
Сыграть такие эпизоды артистам, которым нет нужды особенно прикидываться, чтобы изобразить уголовника - надо просто играть себя, свое обыденное поведение - сыграть такое для них пара пустяков. Возможно, они в натуре и не артисты. Гоша Куценко, например, совсем не играет, а живет. Сыграть милиционера в недавнем "Антикиллере" у него не получилось. А вот в "Апреле" прямо расцвел, как будущий "подснежник".
Абсолютная достоверность происходящего внушает тягостные мысли. Выходишь на улицу и оглядываешься по сторонам: где они прячутся, вчерашние персонажи? наверное, следят!
В западных фильмах этого нет, там сплошные условные болваны, и всем все ясно.
Поскольку другого кино нам почти не показывают, постольку Правда Жизни настойчиво навязывается мне в качестве подоплеки всех прошлых и будущих событий. Отсюда и мое раздражение: это не вся Правда Жизни! Не вся. Она вообще другая.
Правда Жизни вот в чем: сегодня я проснулся, надел тапочки, прошлепал на кухню. Разбил коту яйцо (sic, куриное), сварил себе пельмени. Собрался побриться, но раздумал. Посмотрел из окошка на унылый лесоповал, который там давеча устроили местные орки. Выхлебал кофе из полулитровой кружки. Нашел в кармане десять рублей. Принял таблетку от кашля.
Вот так, суки, меня голыми руками не возьмешь.
Именной Мемуар
В имени, как известно, есть мистика.
В минуту имянаречения родитель напрягается и улавливает тонкую подсказку специально выстроившихся звезд. Голая физика с волшебной причинной подкладкой.
Потом оказывается, что имя нечто означает. Я вовсе не хочу говорить о каком-то универсальном значении всех марий да иванов. Толкование субъективно. Не знаю уж, что там открывалось Павлу Флоренскому, когда он писал свои "Имена", но я его выкладки жевал-жевал - нигде не аукнулось.
Профессор Журавлев, с которым я работал, излагал понятнее, но он хоть что-то разъяснял, когда бывал в настроении.
Но тоже субъективный идеализм выходил.
Я и сам не раз наблюдал, что Марины, скажем, - с открытым характером, а Юли - себе на уме, но пользы от этих выводов не было никакой. Что с того, что я знаю, кто дура, а кто твердолобая? Помогло это мне? Ни капли.
А потом я подумал, что если имя что-то значит, то уж имя-то вместе с фамилией значат еще больше! Уточнение получается! Или расширение! Из этого следует, что полные тёзки похожи друг на дружку еще больше, чем обычные. В чем-то не очень уловимом, конечно. Вот здесь я понял, что вся эта теория - глупость и жажда прекрасного, потому что у меня был такой тёзка, Лёша Смирнов.
Этот Лёша Смирнов был из тех, к кому лучше не подходить. Жесткий парень. Из тех, кто зарежет, но не больно. Мне было 17, а ему 20. Я бы с ним и не водился, да жизнь-баловница нас сталкивала.
И вот он разухабисто женился, а я как раз учился на первом курсе Мединститута. Лёша заставлял молодую варить себе манную кашу в четыре часа утра (из армии недавно вернулся, еще не все привычки выветрились). И боялся последующего деторождения - так слоны побаиваются мышей. А потому попросил меня рассказать, в какие-такие особые сроки ему разрешается свободно и безвозбранно совокупляться. Он решил, что я в этом разбираюсь.
Я ему и сказал, с точностью до наоборот. Мы тогда все больше глистами занимались, а до интересующего Лёшу вопроса еще не дошли. Промолчать было нельзя, и я рассудил по наитию. Глисты, Лёша - какая разница, все мы Земляне. Лёша послушал умного человека, совокупился и не обрадовался.
- Чё делать-то? - зависал он надо мной. - Уже третий месяц пошёл!
(В 1982 году аборты как-то не слишком приветствовались).
- Она мне говорит: ударь меня ногой в живот, - советовался со мной Лёша. - А я ей велел прыгать со шкафа. Как ты думаешь, что лучше?
Я к тому рассказал, что ничего общего. Мало ли, что мы тёзки.
Непочтительный Мемуар
Эпизод, не попавший в основную хронику.
Нашему больничному отделению полагался нейрохирург.
На фиг, конечно, был не нужен, но иногда возникали вопросы. Потому что народ у нас лежал после операций на бедном хребте и часто хотел узнать, не надо ли еще что подрезать или пришить. Ну, и нам бывало интересно: а вдруг надо?
Так что наша заведующая отделением выудила дефицитную фигуру: свою подругу-ровесницу.
О моей заведующей я уже много рассказывал. Нейрохирургическая подруга была ей под стать, хотя, конечно, сильно не добирала по части старческого слабоумия и олигофрении, тянувшейся еще с младенческих лет. Она была не просто нейрохирург, а профессор, в которого вырасти очень просто - не сложнее, чем в заведующую. Никаких особых открытий эта профессорша, насколько я знаю, не сделала, а за операционным столом стояла очень давно, когда еще на пролетках ездили.
Поэтому они с заведующей уединялись и общались.
Зайдешь, бывало, а они сидят друг против друга и молчат. Смотрят в противоположные окна. Между подругами - вафельный тортик, разрезанный. И очки положены.
Консультация происходит.
Однажды профессорша не сумела найти какие-то снимки. Мечется, как дитя, в трех соснах позабытое и на съедение волку оставленное. Я вытянул из стола ящик, поставил перед ней, словно корыто - ройтесь, мол, они все тут, а если нет, то нет и в природе, потому что все, что в мире существует, собрано в этом ящике. И она рылась, нашла, ушла.
Вошла заведующая, в состоянии животной ярости:
- Профессору снимки не можете подать! Профессору снимки не можете поднести! Профессор приехал и должен искать!
Вышла, трахнувши дверью.
Я, подавленный, пошел курить в клизменную.
Там стояла и тоже курила процедурная сестра, Истинная Заведующая Отделением. Кивнув на дверь с намеком на ученую гостью, осведомилась:
- Зачем уёбище приехало?
Тюль
Скажешь так слово, как я недавно совсем по другому поводу сказал слово "тюль", и воспоминания всколыхнутся - вполне по-прустовски, на манер его азбучного печенья, которое навсегда застряло в зубах.
Наша заведующая отделением, как я уже говорил, купалась в роскоши. У нее был Палас, а потом появилась и Новая Тюль, как у людей. Дело в том, что однажды в отделенческом казначействе образовались лишние деньги. И довольно приличные. Хватило как раз ей на Тюль и на толстый карниз с гремящими колечками.
По этому поводу даже было маленькое собрание, где казначейша доказала на своих возбужденных пальцах необходимость удовлетворения заведующей Тюлью. Потому что все другое - стиральный порошок и мыло - уже имеется в коммунистическом избытке. .
Конечно, были недовольные: моя коллега, например, доктор М., женщина южная и жаркая, с ядовитым дыханием. Наши столы стояли впритык. Я тоже старался дышать, но что значит какой-то перегар в сравнении с южным суховеем! Жалкая клюшка против посоха Сарумана.
М. перегнулась через стол и зашипела мне в лицо. Я не помню порядка сказанных слов, но ручаюсь за их содержание и общий стиль. От перестановки слагаемых сумма не меняется.
- А вот скажите, Алексей Константинович, это дело - покупать ей Тюль? Херню вот эту? - больно щупает подаренный заведующей календарь. - Поганки! Уроды тряпочные! - Нервный смех с быстрым восстановлением самообладания. - Она же не соображает ничего. Хотите сделать отделению приятное? Спросите! Спросите, что купить! А я скажу. Я скажу! Нужно продать эту Тюль и купить в ординаторскую зеркало. - Суховей заворачивается в спираль. - А что? Ну, что?
Казначейша переминалась у двери и улыбалась, глядя в пол. Улыбка у нее была, как после непристойного предложения.
Через два дня в ординаторскую быстро вошла заведующая отделением.
Она села, явившись как рок, уподобляясь созвучной птице и бурча внутренними одноименными аккордами.
- Это вы сказали продать мою Тюль? - спросила она.
- Да! Да! А что? А почему я должна свою пасть затыкать, как бобик? .
Заведующая поджала губы:
- Очень красиво! Очень!
- Послушайте...
Вставая и уходя:
- Очень красиво! . .
Обеденные мысли вслух
Обеденный перерыв.
Бешеная, неистовая доктор М., наворачивая обедик, каким-то образом ухитряется одновременно кричать и шипеть:
- Да? Да? Вы так думаете? Ну, тогда вот что я вам скажу - раз так, то и плевать! Давайте вообще будем голыми ходить по отделению! Все! Давайте! ...
Дежурная сестра, вполголоса, задумчиво глядя в тарелку:
- А почему бы и нет?
Чудесный костюм цвета сливочного мороженого
У Рэя Брэдбери есть рассказ " Чудесный костюм цвета сливочного мороженого".
Пусть и у меня будет.
Собственно говоря, рассказывать не о чем. У заведующего травмой был высокий сократовский лоб. Если верить, что Сократ грешил не только мужеложеством, но и пил запоем, то сходство с ним можно продолжить. Чтобы никто и ни о чем не догадался, завтравмой носил подо лбом гигантские темные очки. Я часто норовил зайти сбоку и рассмотреть профиль: что же там за страсти, под очками. Но они у него были какие-то гнутые, не видно.
Завтравмой жил этажом ниже нашей старшей сестры, и та ежедневно рассказывала об их пререканиях. Последние принимали характер монолога, потому что вечерний завтравмой уже не мог участвовать в коммуникативном акте и мешал пройти по лестнице. Он загораживал проход, стоя в коленно-локтевой позе и глядя под себя. Бывало, что и не только глядя. И наша старшая сестра его очень ругала, потому что благопорядочно шла с собакой, гулять. Но он продолжал подавать животному скверный пример.
Вот, пожалуй, и все.
Ах да, про костюм.
На исходе моей докторской повинности и невинности он познакомился с какой-то молодой дурой.
И пришел на работу в ослепительно белом костюме, белой широкополой шляпе, в галстуке гавайского настроения и, конечно, в очках. Широко улыбнулся:
- А я теперь всегда такой буду!
Все пришли в замешательство.
Осторожно сказали:
- Ну, пожалуйста.
Инь и Ян
Инь и Ян встретились в вагоне метро.
Я только не понял, кто из них кто.
Для удобства будем считать, что Ян пошел справа. Это была женщина. Почему я решил обозначить ее как Ян, будет видно из описания Инь. Ян постоял, чинно выдерживая паузу, а после вздохнул и завыл: люди-добрие, поможите пожалуста, нас тут собралось на вокзале всего сорок четыре чижа, царь-царевич, да король-королевич, сапожник, портной и Черт Иваныч с рукой за пазухой.
Едва Ян закруглился с перечислением невезучих соплеменников, как слева нарисовался Инь. Это был герой Бэрроуза: высокий молодой человек с длинными волосами, в очень грязной футболке и гнусных штанах. Молодой человек был при дудочке. Дослушав про незадачливых чижей, обосновавшихся на вокзале, он объявил, что сейчас сыграет для общего удовольствия. Голос у Иня был как у сильно простуженной первоклассницы и, когда Иня посадят, этот голос обязательно поможет ему определиться в тюремный птичник. Либо ему что-то отрезали за неуемную любовь к музыке, да он не унялся, либо уже кто-то из слушателей вогнал ему одну дудочку в горло, но вогнать - не наступить, и он ею поет.
Инь, приплясывая, двинулся по проходу; он весело играл на дудочке. Навстречу ему проталкивался Ян, воплощенное горе. Никакого противоречия: в каждом Ине есть чуточку Яна, и наоборот.
Посреди вагона Ян, наконец, столкнулся с Инем нос к носу.
Это были Лед и Пламень, Пепел и Алмаз. К сожалению, они не слились в космической гармонии; они разошлись. Инь заплясал дальше, а Ян приумолк и мрачно свернул к дверям. Может быть, эта пассажирка не знала чижей и просто продавала ручки, я не разобрался, но тем хуже для нее.
Постскриптум
Все, к дьяволу.
Я выволакиваю из чулана машину времени, цепляю на брючину бельевую прищепку, чтобы не затянуло в цепь; усаживаюсь, кручу педали.
Мне далеко не надо - лет на сто назад. Чтобы поспеть к 200-летнему юбилею города.
Там я окунаю перо в мушиный суп и пишу записку директору гимназии или даже самому директору попечительского совета. В слоге тогдашних времен я не мастер, соответствую приблизительно. Надеюсь, что "лакеи швабрами не заколошматят" за такие письма.
Итак:
"Сознавая вполне всю опасность, которой августейшие особы подвергаются в день празднования юбилея, и глубоко сожалея об общем падении нравов, каковое падение вылилось в богопротивные действия смутьянов и бомбометателей, сим довожу до Вашего сведения, что намерен заблаговременно и без пререканий вывести мою дочь, малолетнюю Александру Смирнову, за черту городских поселений за четыре дня до указанного торжественного события, дабы сия малолетняя своим праздным пребыванием на улице без должного надзору не подавала повода к подозрению в злоумышлении на бомбометание в августейших особ с целью посеять страх и смуту. Особо подчеркиваю мое глубокое понимание и чувство гражданского пафоса, каковые чувства были внушены мне высоким распоряжением Градоначальства о срочном и полном удалении из города малолетних отроков и отроковиц, которые, в противном случае, будут задерживаться на месте своего непозволительного пребывания и доставляться в учебные заведения на предмет изоляции и установления личности".
Дата. Подпись.
Постскриптум: суки.
Он пришел дать нам волю
Почему в нашем народе так популярен Степан Разин?
Почему он так многолик?
Он и Темный, он же и Светлый, и Крепкий, и Рождественский, и Специальный. За что такая честь? Фильмы про него сняты, песни поют, книги написаны. Шукшин вообще очень сочувствовал. У него в рассказе фигурка вырезана, из дерева: Стеньку пластают палачи. "За что они его так?" Да известно, за что - за пьянство, за блядство, за беспредел! А он чего же хотел? Талон хотел на усиленное питание, как предлагали его далекой последовательнице?
Емельян Пугачев - он и то не сорвал такого аплодисмента. Даже Пушкин не помог. А фильм получился какой-то беспомощный. В самом начале народ попытались завлечь, заинтересовать: "Хочешь, в стакан гакну?" "Хочу!" И персонаж гакал, и стакан лопался. Но это национально-освободительное молодечество осталось невостребованным. Народ не проведешь!
Я думаю, что дело тут в княжне.
Пугачев не топил княжну, и напрасно. Был бы теперь бессмертным, почти святым - а то и взаправду святым, лет через тыщу будет видно.
А Разин утопил. И теперь каждый, кто покупает его в разнообразном исполнении, невольно отождествляет себя с прообразом. Пусть, думает, она и не княжна, сука такая, и в Персии не была, и рожей не вышла, и климакс у нее, и дура полная - а чем-то и я теперь Стенька Разин. Не утоплю, так развальцую, рыло набью.
Вот и вся загадка.
Я-то думал сперва, что лет через двести выпустят пиво "Басаевское", "Березовское", "Гусинское", "Ходорковское". Но теперь понимаю, что нет, не выпустят. Они не топили княжну. И "Ельцинского" не выпустят, потому что его самого топили, как княжну, даже дважды. Один раз по-настоящему, второй раз - метафорически, в 1999 году. А вот пиво "Путин Первый" - выпустят. И еще сигареты такие же, и двухсерийный фильм.
Тревожный Мемуар
Бывает, что ты избегаешь какой-то страшной опасности, так никогда и не поняв, в чем она заключалась. Знаешь лишь одно: побывал на краю.
Так было однажды, когда я вошел в троллейбус, а какой-то человек из него вышел. Вид у человека был такой, словно его покусали, но он достойно отбился. И он вдруг заметил меня, стиснул зубы и погрозил мне кулаком. Да еще что-то прошипел, вроде как "сука". Тут был не скоротечный транспортный контакт, я где-то видел этого типа. И он меня тоже знал. У него были ко мне какие-то претензии.
Я так и не выяснил, что это было. Понимал только, что повезло.
А еще был таинственный случай, когда мы с приятелем сидели в пивном баре "Янтарный". Давно это было, году в 85-м.
Напротив, как водится, маялась разговорчивая душа.
Слово за слово - новый знакомый стал соблазнять нас ночной работой. Сейчас я уже точно не вспомню, но речь там шла о невиннейшем ремонте трамвайных путей.
"А чего? - удивлялся наш собеседник. - Давайте, какие проблемы! Пришли, взяли ломики, ковыряетесь себе... Сделали - получили... "
Мы дружно молчали и вежливо кивали.
"Ломиком их, ломиком, " - не унимался тот.
Потом, вздохнув, допил пиво и встал:
"Ну, ладно, - сказал он, прощаясь. - Вижу по лицам: мы ребята умные, нас не наебешь".
? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ?
Страшно.
Все там будем
Приподнял я нынче одну хреновину - и заболела спина.
Эхе-хе.
Был у нас такой друг дома: дядя Витя, 70 лет. И жена у него была, тетя Шура.
Пришли они однажды к нам в гости. Народу собралось много; дядя Витя, сидючи за столом, по-всякому блистал и поигрывал мускулами.
Хорохорился, похвалялся. Выпил, конечно, порядочно.
И вот засобирались они домой. Тетя Шура гордится: Витёк, мой Витёк.
Нагнулся дядя Витя завязать шнурки, а разогнуться уже не сумел. Так и стоит. И тетя Шура стоит рядом. Плюнула и презрительно так говорит:
- Витёк, Витёк... херок! ...
Babytype
Меня, как ни борюсь, завораживает клавиатурный тренажер Babytype. Если кто-то не знает: это такая фиговина, чтобы быстрее печатать. Вслепую. Там колобок, беззащитный от недоношенности, с застенчивой улыбкой убегает от посягателей. Он, одолевая буковки, бежит, а ему наступают на пятки. Если колобка не доносили, то его преследователей еще вдобавок и зачинали по пьянке. Какие-то увлеченные призраки, гамкающие шары, мутанты. Еще за ним гоняются костер, змея, пчела и мясорубка. Да впридачу - какой-то поршень. То есть рассмотрены все вероятные ситуации. В случае неудачи колобок проглатывается, синеет от впрыснутого яда, застывает ужаленный, растворяется. Для полноты картины не хватает ступора после того, как колобка настигнет пламенный грузин.
Что меня завораживает, так это, во-первых, сосредоточенность на одном измерении бытия. Преследователей не интересует ничего, кроме поимки коробка. С индифферентной хищностью они идут за ним, не глядя по сторонам. Они неотвратимы. После проглатывания колобка бытие замирает, термодинамика выравнивается, наступает общий Stasis.
Во-вторых, мне нравится, как из этого вырастает вся экзистенциальная философия.
Да еще с сильным привкусом индуизма. Потому что колобок, если справляется с заданием, реинкарнирует на более высоком уровне. Но все повторяется, только резвее. Финал неотвратим и одинаков, от судьбы не уйдешь. Она идет, "как сумасшедший с бритвою в руке" у Арсения Тарковского.
Мой христианский рассудок, понятное дело, протестует против такого уныния. Христианский колобок должен воспарить и сделаться недосягаемым. А все его абортированные недруги - отправиться, как принято выражаться, в Адъ.
И где же тогда, смерть, твое жало?
Гигиена Труда
В нашем медицинском институте имелась редкая и дорогая вещь: Электронно-Вычислительная Машина. Этой машиной владела кафедра Организации Здравоохранения и Гигиены Труда.
Нам ее показывали и не разрешали трогать. Она занимала целый этаж и была похожа на много черных шкафов с ящичками.
Понятно, что этой кафедре она была страх, как нужна. Кафедра вообще славилась разными изобретениями; патентов и дипломов нахапала столько, что стенды поставили, специальные. У нас выставлялось где что: на кафедре анатомии - отрубленные головы, а на кафедре гигиены, значит, патенты. Например, ее заведующий Кротов изобрел аппарат для отлова микробов из воздуха или еще для каких-то с ними операций - забыл, слава Богу. Мы называли его: "кротометр".
Так что Машина не стояла без дела.
Она бы чуть-чуть поднатужилась - и точно сумела бы организовать наше здравоохранение, но тут, будь они неладны, начались реформы. А на одну протирку такой Машины сколько спирта уходило! Короче говоря, экономического медицинского чуда мы так и не увидели. Пришлось опираться на устные рекомендации, которые тоже были очень неплохие, особенно в том, что касалось больничных. Наша учительница рассказывала нам, как опасно выдавать больничные задним числом. Она, по молодости, однажды выдала такой больничный. И, разумеется, оказалось, что человек, которому она так опрометчиво закрыла дни, кого-то убил или, еще хуже, изнасиловал, а потом обокрал, оговорил, обидел и поджег. Я этот случай прекрасно запомнил и никому больничного задним числом не давал. Зато передним числом - сколько угодно. Не жалел. Ходил ко мне, помнится, один молодой человек. Дышал абсолютным здоровьем, румяный, улыбчивый, черный, полненький, азербайджанец. Спина у него "вступила", как выразился его переимчивый и жадный до русской речи язык.
Ну и чудесно, стал я его лечить: выписал больничный раз, другой, третий... Продлил - тоже раз, другой, третий. Мне уже неудобно не дать, потому что давал же раньше!
Он приходит ко мне, сияет, бутылку Хванчкары достает, дарит.
- Я, - говорит, - домой летаю, у меня там дела, вы уж извините, можно мне на продление больничного не приходить?
- Сложно, но можно, - отвечаю. - Летаете, значит, домой?
- Да, - радуется. - Вино оттуда, настоящее, прямо из Карабаха!
Свой гигиена наводил.
Ориентирование
Ориентирование бывает сексуальное, на местности и профессиональное.
Сексуальное ориентирование у меня протекало со скрипом. Я надменно считал, что всю эту чушь выдумал один мой товарищ, гораздый на пакости. Но потом меня как-то сразу осенило, и все сделалось хорошо.
Об ориентировании на местности я, если соберусь, расскажу как-нибудь потом.
А о профессиональном можно и сейчас, немножко.
Эта мысль пришла мне на ум в минуту раскаяния и уныния.
Не то в девятом, не то в десятом классе нас повели ориентироваться на ближайший деревообрабатывающий завод. Там, между прочим, вполне могли бы удастся и две другие ориентации, то бишь на местности и сексуальная. Но не удались.
Заводик был жалкий, чумазый. Там трудились кубышки-ягодки, очень наливные - страшно подумать, чем.
Мы мрачно двигались от конвейера к конвейеру. Возле одного задержались, привлеченные ручным трудом: кубоженщины вытирали тряпками какие-то черные бруски.
- Чего ж вручную-то, - буркнул кто-то из наших.
- А вот! - восхитились работницы, читательницы одноименного журнала. - Вот и приходите к нам! Придумаете какие-нибудь... эти самые... щетки, щетки!
От недостатка слов они, приветливо и зазывно улыбаясь, начали делать энергичные жесты, как будто уже не терли, но что-то проталкивали, прочищали какое-нибудь загаженное колено. Они были искренни, они ждали нас и верили в нас.
Увы!
Я не пришел к ним на завод и не придумал им щеток.
Вместо этого я предпочел профессию не только беловоротничковую, но и вообще такую, где вся одежда белая, не только воротнички, да и на нее наплевал ради совсем уже отвлеченных занятий.
А мог бы устроиться по-людски. Пошел бы в армию, получил там специальность: шофера. И благодарность от командования. Письма оттуда писал бы, в трамвайное общежитие. Женился бы на клаве и зажил просто, без вывертов.
Черта с два. У Шукшина есть такой рассказ: "Чужие". О пропасти между царем и простым народом. Я, конечно, не царь, но еще хуже, тоже чужой. Я, знаете ли, если честно разобраться, если копнуть, откуда вот это ёрничество, это подъелдыкивание, ни слова в простоте, так выйдет очень понятно: Враг.
Я - Враг Народа, если кто не понял.
Со мной бороться надо.
Избавляться от меня.
Ориентирование-2
Я вот думаю, что дохтура у нас так себе не только потому, что замужем и кур покупают по дороге к больным. Они у нас такие еще потому, что их в институте заставляют, например, ориентироваться на местности. Даже с занятий снимают. Я понимаю, что это нужное дело, потому что потом встречал дохтуров, которые совершенно не ориентировались на местности, даже в пределах больничного двора. Но что-то при этом страдает.
Мне вообще не очень ясен смысл спортивного ориентирования. Я не вижу в нем ничего особо спортивного. Этим спортом даже на Олимпийских Играх не занимаются, а жаль, я бы его прицепил к марафону с доставкой на дом греческого факела.
Курсе на втором у меня образовался небольшой должок по физкультуре. И мне сказали приблизительно, как у Гашека: выбирай, слон, - в рыло или три дня усиленного ареста? Я выбрал нечто среднее, сел в электричку и поехал за город участвовать в спортивном ориентировании. Поскольку это происходило со мной впервые в жизни, я плохо оделся. На мне были маленькие тупые ботинки с высокими каблуками, которые я про себя называл копытцами. Я воображал, будто стану гулять по дорожкам и спрашивать у прохожих дорогу. Но вместо этого нас разбили на два отряда, вручили карту и пожелали победить.
Знаете, что меня поразило? Не то, что мы ринулись в самую чащу, в лес, прямо с уютного пятачка, на котором стояли. Меня поразило единодушие, согласованность этого броска. Мне показалось, что он был неожиданностью для меня одного, а мои однокашники только и делают, что ориентируются. Опять я что-то где-то пропустил, подумал я сокрушенно.
И понесся, стуча копытцами, по майскому лесу. За четыре минуты мы перемахнули через четыре оврага, забрели в чужой огород, одолели два забора, убежали от собак, нагрубили хозяевам, промочили ноги. Не пойму до сих пор, как это все вытекало из карты.
На пятой минуте я остановился и, благо уже неплохо ориентировался, повернул назад и пошел на станцию.
А многие так и не вышли, и я их встретил только потом, уже работая в больнице; они одичали в этом лесу, они безумно оглядывались, вертя головами поверх белых халатов, напряженно ориентируясь во времени, месте и окружающих событиях.
Накопительная Пенсия: хорошая прибавка
Возле сапожной мастерской мне бросилось в глаза объявление: покупаем волосы. Волос им хотелось самых разных, до трех кило, в том числе седых. Пять тысяч рублей, между прочим, пообещали.
У меня, конечно, моментально разыгралась фантазия. Я начал воображать три кило седых волос. Потом стал думать, на что их пустить, и представил себе какого-нибудь старого, глубоко интеллигентного деятеля искусств с седой гривой - дирижера, живописца или просто папу карло. Как этот деятель обеднел со своим смычком, которым без толку водит по шарманке; как явился на донорский пункт, как его стригут. Потом из пожилой шевелюры этого лауреата вяжут носки, а я их покупаю и лежу в них, когда зима.
Постепенно я вошел во вкус. Сел в маршрутку и стал рассматривать пассажиров с их волосами, прикидывая, чего бы из них понаделать. Наконец, напоролся глазами на даму, расплывшуюся напротив, вполоборота. У нее был изумленно-обиженный узкий лоб, очки и губы бантиком. Ее волосы быстро склеились в умозрительный ком и прыгнули мне в горло.
Теперь мне ясно, что означает расхожее слово "укачало". Никого не укачивает. Не в качке дело.
Думать надо, прежде чем фантазировать.
Поллит. Ру
С нашим народом можно сделать все, что угодно. Ход отечественной истории зависит лишь от того, кому это угодно сделать.
Был один такой случай, когда выбирали Президента, в 2000 году. Может быть, я уже где-то рассказывал эту историю, но хоть убей, не помню, где и когда. Пересмотрел старое - пусто. Не знаю, расскажу еще раз.
Вообще, я на выборы не слишком хожу. Но тогда не пошел, а просто побежал, потому что сильно страдал с утра, а школа, где все это событие происходило, преобразилась в народный буфет. Поэтому я быстренько справил малый долг и спустился в школьную столовую. Там за ночь уже расцвело общество изобилия. Товаров было много, а населения, повыбитого прогрессом, - мало. Я, да какой-то дед с палкой. И мы с ним устроили эстафету поколений.
Дед, успевши купить, что ему было нужно, сидел и отдыхал от купленного за столиком. Я подсел, оздоровился и пришел в общительное настроение.
- Ну что, отец, - я обратился к нему довольно фамильярно. - За кого голосовали?
- За Зюганова, - довольно чмокнул дед, вспоминая выпитое. - А вы?
- За Явлинского.
Дед удовлетворенно кивнул:
- Тоже ничего!
Смена декораций
Самым любопытным в преступлении, о котором я расскажу - весьма, между прочим, дерзком - была метаморфоза, поразившая вполне солидное учреждение.
Случилось это событие в 1992 году, когда я валял дурака в ординатуре при Первом Меде. Кафедрой нервных болезней там заведовал профессор Скоромец - надеюсь, что он, случись ему эта запись невозможным сюрпризом, не станет на меня обижаться. Большой умница этот Скоромец, много книжек написал, и даже мне одну подарил, с надписью "дорогому Алексею Константиновичу", про нервные нарушения при диабете. Все руки не доходят прочесть. Но к делу: однажды у нас состоялся очередной обход. Пока мы обходили болезненные владения, в пустующую ординаторскую прокрался циничный негодяй, для которого не существовало святых понятий. Пользуясь естественной занятостью докторов, он начал воровать телефон. Его сообщница, тоже погибшая душа, караулила в коридоре. Из ее внешности и приготовленной авоськи был ясен весь их дальнейший план: продать телефон в пивной ларек, который был совсем рядом, и мы к нему часто ходили, да и профессор Скоромец, я подозреваю, ходил, но никому же и в голову не пришло снести туда чужой телефон.
Вдруг вора заметил один молодой доктор и заломил ему руку за спину.
И реальность сместилась, дрогнув.
Явился профессор Скоромец. Зловеще кивая, он указал на преступника пальцем:
- И всё, всё, что украли, на него повесить!
Не могу не процитировать Данила Корецкого: "Респектабельный владелец сети городских казино исчез. Вместо него материализовался бывалый урка, оттянувший на лесоповале почти пятнадцать лет и одним своим видом внушающий ужас любому зеку".
С миру по нитке
... на улице я повстречался с одной бабулей.
Грузная, обремененная сумкой, она дошла до поребрика (дело было возле помойки, так что язык не поворачивается произнести "бордюр"), притормозила. Осторожно переступая, она свела брови, обратила ко мне пустые глаза и озабоченно-сосредоточенно сообщила:
- Потихонечку...
И я вот все думаю: что в этом самом "потихонечку" было? Какое послание? Почему ей захотелось поставить меня в известность о своем потихоночном перемещении в пространстве?
Может быть, она по привычке напоминает себе вслух о собственном существовании, подтверждает его и радуется удачливости своего бытия.
Может быть, она бессознательно вампирит, используя меня в качестве фотоэлемента и желая хоть на миг закрепиться в стороннем отображении. Похищает крупицу внимания.
Так и живет в отражениях заднего плана.
А со мной вообще повезло. Обратилась, сама того не зная, прямиком в ателье по пошиву виртуальных распашонок.
Ботанические мысли
Мое любимое растение - кактус. Он неприхотлив, нам комфортно вдвоем. Кактус является ботаническим аналогом не знаю кого - вероятно, верблюда. Плеваться ему никак, и он колется. В нем заметно продуманное несовершенство.
Раньше в доме были другие растения; в горшках на подоконнике у меня росла любопытная троица: дуб, кипарис и лимон. Дуб куда-то пересадили, и я не знаю, какая сейчас под ним существует свинья - может быть, она перетирает на мясо желуди, а может, уже явилась с бензопилой, захотевши благоустройства. Кипарис и лимон скончались от обеспеченной старости.
Одно время я владел одинокой лилией. Лилия маялась в несоразмерно здоровом горшке на кухонном буфете, над плитой. Однажды, особенно надышавшись жареной картошкой, она даже расцвела единичным цветком, первым и последним. Потом я года два вглядывался в нее, как вглядываются в лицо умирающего.
А кактус удобен тем, что с ним не поймешь, живой он или мертвый. И чего с ним не делали - из горшочка выдрали, лапой побили, зубами вгрызлись. Ничего! Воткнул его обратно, стоит. Смотрит на меня пластмассовыми глазками. Может, и мертвый уже. Ну, чем богаты.
Последние Времена
Никак я не разберу, кто кого конструирует - будущее ли меня, или я его.
Напрасно я смеялся над уместностью эвтанологии в отечественной медицине. Напрасно писал страшные рассказы "Последний полустанок" и "Натюр Морт".
Будущее пришло, и последние времена приблизились.
Я пишу эти строки 19 апреля 2003 года.
С начала недели я уже отлавливал некие признаки. Стали появляться люди, которых я не встречал очень давно - кучно и неожиданно. В понедельник меня навестил приятель, которого я не видел восемь лет, он приехал из Англии. Вчера у меня побывал писатель Постнов из Академгородка, который тоже не частый гость. Два часа назад приехала и позвонила знакомая из Швейцарии. Вечером предстоит встретиться сразу со всеми одноклассниками - короче, все пришло в движение, и началась суматоха. К чему бы?
А вот к чему. В нашем дворе стоит один трехэтажный дом, дикий с виду. Такие дома - их у нас в городе много - я люблю сравнивать с желтыми сыроежками, сиреневыми на изломе. Жуткий, нездоровый дом с битыми стеклами и темными - в буквальном смысле - жильцами. Я точно знаю, что это выходцы с панибратского Юга, но никогда не видел, чтобы они оттуда выходили или заходили туда, хотя живут: цветочки на подоконниках, страшные, разлапистые; неуютное электричество.
Внизу же там чего только не было раньше - и бутылки принимали, и телевизоры чинили, только эта убогая коммерция не приживалась.
Недавно этот дом вдруг взялись благоустраивать, но выборочно, не дальше первого этажа. Немного покрасили, внутри разнесли обстановочку в пух и прах, устроили из двора окончательную свалку. Привезли кирпич, вставили современные офисные двери и рамы - как в фильме "Фонтан", когда там вбивают наиновейшие детали в уродливую и ржавую трансформаторную будку. И объявили магазин, с черными же хозяевами. Еще и открыть не успели, как уж убили кого-то, милиция приезжала.
Но магазином дело не ограничилось. Вышел я нынче из дому и вижу: ладят новую дверь, а над ней - какая-то скромная синяя табличка. Повешена косо, но буквы какие-то странные - в смысле, складываются в странное слово. Подошел я поближе, прочел, и все осознал, и теперь мне уже все решительно ясно. Меня обнаружили, и скоро за мной придут.
Табличка гласит:
"Центр Танатотерапии".
Вай-Болит 2003
Через несколько дней: сооружение Центра Танатотерапии в моем дворе успешно продолжается.
Идут отделочные работы.
Завлекательную табличку сняли и переместили в предбанник, за первую дверь.
Мне, должно быть, повезло наблюдать и самого хозяина: доктора Танатоса. Это был восточный человек, похожий на гориллу, слегка и без любви ухоженную. Одетый в песочный костюм с металлическим блеском, засунувши руки в карманы, он молча стоял и смотрел в глаза другому существу, на вид - урожденному в Южной Азии. Существо, украшенное вязаной шапочкой, сидело в дверях, на корточках, ничего не делало, улыбалось и тоже смотрело в глаза доктору Танатосу.
Хозяин гипнотизировал его, словно удав. Отрабатывал навык и готовился к приему.
Центр Танатотерапии, еще не открывшись, постепенно распространяет свое влияние на всю округу.
В магазине, что неподалеку, работают и хозяйствуют мрачные соплеменники Директора. В конфетном отделе - типа Вэнэра, в колбасном - типа Гурген.
Продали мне колбасу под названием "Ностальгия По Молочной".
Что нужно добавить в колбасу, чтобы птицы и звери шли от нее прочь развратной походкой?
Похоже, что этот Центр будет пользоваться бешеной популярностью, потому что его открытия ждут не дождутся и усердно готовят себя в клиенты. Об свежевыкрашенную стенку уже расколошматили не только шампанское, но и многое еще. Кое-что не разбилось, лежит целое.
Шесть баночек из-под боярышника, которые катком не раздавишь, выстроились в чинный ряд. Видимо, непроизвольно случился предсмертный пир.
Библейский Мемуар
Сегодня (21 апреля 2003 года, последняя неделя перед Пасхой) я расскажу одну историю, которая началась два года назад, то есть намного раньше, конечно, на самом-то деле, а завершилась только позавчера, да и в том нет уверенности.
Пусть это будет моим скромным вкладом в предстоящие Пасхальные торжества.
Итак: я уже говорил, что имею удовольствие знать писателя Олега Постнова. Мы познакомились очень давно, году в 87-м, но виделись крайне редко. Вообще почти не виделись, потому что Постнов живет в сибирском Академгородке.
В декабре 2001 года он, наконец, объявился у меня, и мы славно посидели. А через пару дней, когда Постнов уезжал и стал недосягаем, у меня объявилась Библия.
Про эту Библию я слышал не один раз. Она была старая, конца позапрошлого уже века, и хранилась у - страшно выговорить - мачехи моего отчима. По каким-то непонятным мне старческим соображениям та решила от нее избавиться. Носила в букинистический магазин, но Библию почему-то не взяли, обозвав малоценной (то ли Библию, то ли мачеху). Тогда мои родичи пристали ко мне: не нужно ли? Ну, везите, пожал я плечами. Тем дело обычно и кончалось: разговорами. Но тут ее взяли и привезли. Огромный разваливающийся фолиант, кило на шесть. Открываю. И вижу фиолетовую дореволюционную надпись: Сия Библия принадлежит Николаю Александровичу Постнову.
Сказать, что я удивился - ничего не сказать. Связался с Постновым, тот отнесся несерьезно, уехал. Библия осталась лежать у меня. Более инородного предмета мне в жизни не попадалось. Чужая, чужая вещь! Мне даже некуда было ее положить, пришлось поставить ребром не на полку, а на самый стеллаж. Не открыл ни разу, предпочитал свою, новейших времен.
И вот Постнов объявился снова.
Я вынес ему Библию, и он охнул. Однако та волшебным образом влезла в его маленький по виду портфельчик, и тот, стараниями другого великого литератора, Клубкова, даже застегнулся.
(Вообще, картина того, как два столпа российской словесности, Постнов и Клубков, мчатся сквозь ночь к закрывающемуся метро, отягощенные, но, безусловно, направляемые и поддерживаемые Библией, заслуживает отдельного фотографического описания. В другой раз).
Постнов позвонил мне крайне удивленный. Оказалось, что Библия принадлежит его двоюродному прадеду. Более того: по семейно-историческим причинам он и не мог бы ее получить иначе, чем через меня, потому что в противном случае Библию давно бы сожгли. Как она очутилась у мачехи отчима, неизвестно. Та и сама не помнит. Он уже звонил домой и всех там привел в шок и трепет.
И этого мало: он ведь принес эту Библию, без которой, чужой и домой рвущейся, в моей комнате сразу сделалось хорошо, в дом, где делил временную питерскую квартиру с двумя товарищами. Товарищей, людей бывалых и трезвых, охватил священный трепет. Наломали вдруг вербы, отказались съесть уже готовые пельмени, вспомнив про пост. Просветлели лицами. Короче говоря, что-то через меня прошло такое-этакое, что-то мне случилось через себя провести. А дальше не знаю, что будет.
Каждый этап этой цепочки, сам по себе, отдельно взятый - ничем не примечательное, материальное, событие. А вместе - вроде бы и чудо. Вообще (повторюсь), чудо творится из реальных молекул. Чудесны, по-моему, не явления, а сочетания явлений.
Новые приключения винтиков и шпунтиков
Кто сказал, что циркониевые браслеты не работают?
Да отсохнет его язык.
Все прекрасно работает.
Например, моя заведующая отделением, она же бабуля, не только верила в разные медицинские сувениры, но и требовала, чтобы все другие в них тоже верили.
Магнит для нее был "технической", прогрессивной вещью. Тайной природы, которой наука уже вот-вот овладеет.
Однажды я, помню, неосторожно пожаловался на сильный кашель.
- Дайте сюда вашу руку! - приказала заведующая.
Я, помедлив, не без испуга протянул ладонь - и точно: в нее легла черная метка.
- Зажмите в кулак и держите десять минут! - распорядилась бабуля.
- Чувствуете тепло? - спросила она, не успел я сосчитать до десяти.
- О да, - согласился я. Магнит исправно нагревался в руке, и я нисколько не покривил душой.
Потом, избавившись от магнита, я поблагодарил бабулю и сообщил, что мне просто чудо, как хорошо сделалось.
Между прочим, она и сама хорошо нагрелась с этими магнитами, еще до нашего знакомства.
Как-то раз увидела их в подземном переходе, чуть ли не даром. Любого калибра, для всех болезней, адресные: в том числе для полостного сокрытия - анальные, вагинальные, мозговые.
Купила все, получилось полкило винтиков и шпунтиков. Рассовала что куда, чуть ли не за щеку.
Они же были все-таки магниты.
Едва откачали.
Но я так думаю, что просто надорвалась.
Кремлевская Таблетка
Иногда я попадал в совершенно патовые ситуации.
Пошел я однажды на вызов. Поехал, точнее, на машине.
Меня попросил терапевт.
- А там чего? - спрашиваю.
- А там дед упал.
Смотрю в карточку: все сходится - упал, без сознания. Дед. А то всякое случалось.
И вот, стало быть, приехал я в маленький домик, где жил старик со своею старухой. Деревянный домишко, огородик с редиской. За стеной дышит какая-то неустановленная скотина, помои для нее стоят в гигантском ведре, прямо на дороге.
Обогнул помои, вошел.
В сенях пошатнулся, в горнице взялся за косяк. Дедуля ходит в валенках, девяносто годков ему. Бабуля сидит на кровати, в исподнем, ей столько же.
Видит меня и умиленно восклицает:
- Котинька! ... Сладинький! ...
А по полу куски дерьма раскиданы, их личного. Повсюду, с босыми и обувными отпечатками.
- Котинька! . .
- Что случилось? - спрашиваю у деда. - Вы вроде как упали?
- Да я не больной, - машет дед. - Я старый...
И пошел куда-то прочь, бормоча на ходу: я старый, я старый...
- Так, котинька! - взвилась бабонька, делая безуспешную попытку встать.
- До свидания, - быстро попятился я.
До чего же горестно живут люди! И экскременты свои они варварски разбросали только от сильной нужды и безграмотности, а были бы покультурнее и в достатке, тогда купили бы, например, Кремлевскую Таблетку. И было бы аккуратно.
На самом деле мне, конечно, было бесконечно жаль этого деда, и бабку жалко, и даже доктора, из-за которого я все это и рассказываю, потому что никак не пойму, зачем он меня к ним послал. А про таблетку я вспомнил сам не знаю, почему, но раз уж она явилась незваной, то я про нее скажу еще два слова.
Эта таблетка - совсем не таблетка, а маленький полуробот, который, словно заправский Радищев, путешествует из пищевода в прямую кишку, а потом обратно. По дороге, не меняя лошадей, питается шлаками. Я видел семью, в которой такая Кремлевская Таблетка была одна на всех. Всякий раз, после успешного круиза, ее отмывали под краном и ели опять, по очереди.
Чтобы правильно есть Кремлевскую Таблетку, нужно быть кремлевским мечтателем, но мечтать поскромнее, конечно.
Между прочим, таблетка очень дорогая. По-моему, в Кремле сейчас разрабатывают особую программу. Если все получится, то к 2010 году каждой семье достанется хотя бы одна такая таблетка.
Праздник Букваря
В школе, где моя дочка-первоклассница праздновала Праздник Букваря, завуч сказала буквально следующее:
- Вы столько много нового узнаете...
Мне, собственно говоря, не хочется брюзжать не по делу. Дети выступали замечательно. Читали многосерийное стихотворение с такими строками:
Там, где утром спозаранок
Светит зайчик золотой,
Смотрят ласково из рамок
Ломоносов и Толстой.
Смотрят прямо на Серёжу,
Мудрым взглядом говоря,
Что они когда-то тоже
Начинали с Букваря.
Я, к сожалению, не умею писать стихи. Поэтому не судите строго мой вариант, в котором я попытался пересчитать краеугольные ребра отечественного просвещения:
Там, где весело и строго
Распевает козодой,
Выходили на дорогу
Ломоносов и Толстой.
Вышел месяц из тумана,
Длинный ножик серебря:
Было рано, очень рано,
День Седьмого Ноября.
Карамелька
В автобус погрузились старушки, штук пятнадцать. Я ничего худого не хочу сказать. Жить каждому надо, а ехать - тем более. Деться некуда, и я слушаю. Рассказывает старенькая бабушка двум таким же, очень вдохновенно:
- Все умерли!
Те не верят:
- Неужели все?
- Все, все умерли!
Пауза.
- Катя умерла...
Пауза.
- Вера умерла...
Пауза.
- Юра напился пьяным и с окна выбросился...
- Он с какого был года?
- С тридцать седьмого. А Катя - с сорокового...
- Надо же!
- Тетя Маруся себе все комнаты отписала. К ней потом подселили соседку, но умерла, и все тете Марусе досталось.
Слушаю, мысленно сравниваю со знаменитым блокадным дневником. Ничего не изменилось, никакой разницы.
- А тетю Марусю поселили в дом хроники...
Как это точно. Как правильно.
Хроника, она же жизнь, карамелькой кажется только сослепу. Надо зрить в корень - часа через полтора я в этом сам убедился. Возле метро ходила еще одна старушка, очень похожая на рассказчицу. Она таскала на себе два щита с призывом покупать конфеты, и сама, для наглядности, тоже была одета конфетой.
Капкан для Бешеного
Хорошо, что у меня нет машины.
Никогда не было и не будет, даже если была бы.
Я бы с этой машиной точно и круто попал на ТВ, ПК, квартиру и Бабки. Лучше мне остаться беспомощным пешеходом, который давеча, при попытке пересечь ночной проспект, простоял там минут пятнадцать. И, покуда стоял, нафантазировал себе огнедышащую трубу на правом плече, которая посылает заряд за зарядом в уплывающие огоньки фар.
Машина из человека прямо тигра какого-то может сделать.
Не самые, но очень страшные минуты в своей жизни я пережил, когда сидел в "жигулях" у тестя.
Лет десять назад.
Еще и прицеп был сзади, с мебелью. Тесть перекрыл проезд, оставил меня посидеть и отправился домой, на двенадцатый этаж.
А ко мне, как к единственному одушевленному существу в салоне, сразу возникли претензии. Будь там не я, а пудель, скажем, претензии были бы к пуделю. Меня обязали играть главную роль в инсценировке германовского романа "Я отвечаю за все".
Я и про руль-то знал, что он круглый, и всё, но публика вокруг совершенно осатанела.
Когда тесть вернулся, он увидел, что толпа уже взяла "жигуля" под микитки и гадает, каким бы манером его перевернуть: на попа или раком.
А я сижу внутри и злобно гавкаю оттуда.
Иметь или Быть
У Марселя Эме есть один очень милый рассказ: "Трость". В нем говорится о волшебстве заурядных вещей. Любая мелочь может полностью преобразить своего владельца. Достаточно пустяка, будь это та же трость, обручальное кольцо, нарукавная повязка или значок "За Дальний Поход", чтобы миру явился совершенно другой человек.
Я помню, как однажды вез своей бабушке палочку. Вез я ее в двух троллейбусах и метро. Волшебная вещь! Разумеется, я не мог упустить такой случай и начал активно пользоваться этой палочкой. Опирался на нее, делал измученное, но полное достоинства лицо; стискивал зубы и прерывисто дышал.
Как и ожидалось, мой вид сильно изменился. Мне сразу же уступили место, и я немедленно сел, и сидел, скрестив на палочке руки, с умиротворенным и довольным выражением.
Повсюду передо мной расступались, норовили поддержать, сочувственно рассматривали.
Но я раскрою один секрет: природа и без палочки наделила нас всем необходимым. Мы просто забываем этим пользоваться.
Один мой приятель-доктор, гора-человек, мало того, что уселся в трамвае, так еще и выставил наглую ногу в проход. Мгновенно наметилась вредная бабушка, которая зависла над доктором, кому, быть может, жизнью своей обязана, пусть он и занимался обычным искусственным оплодотворением. И начала разоряться про молодежь, да заслуженную старость. Приятель мой слушал-слушал, а потом, ни слова не говоря, встал и пошел по проходу, волоча за собой ногу, так и не разогнутую.
И что же сделали с бабкой?
Кошмар.
В крематорий тебя! - орали. Понабились, ополоумели, на печке пора сидеть дома с внуками, инвалида сожрала.
Палочка, как и прочие знаки различия - всего лишь напоминание о забытых резервах.
Гаудеамус
Меня всегда тянуло в разную самодеятельность - то в школьную, то в институтскую. Из амбиций, конечно, но не только из них - еще и ради контраста. У Достоевского в "Записках из мертвого дома" есть место, где рассказывается о каторжном спектакле. И Достоевский, умилившись и окрылившись, говорит нечто вроде: "Нет, можно ведь и здесь жить" (цитата неточная, но по смыслу правильная).
И вечно у меня оставался какой-то осадок после этих мероприятий.
Поэтому, наверно, я так и не сумел полноценно влиться во все эти бригады-отряды. Держался особняком, из-за чего получался уже полный идиотизм, и затея теряла смысл.
Дело, понятно, было в дозированной крамоле, искательном заигрывании с сильными. Песни типа "Мой любимый, родной ЛМИ" всегда вызывали во мне судорожное передергивание, как будто я - свежевыстиранный носок, и меня выжимают. Какой он, к дьяволу, любимый и родной, когда меня в этом ЛМИ имели всеми противоестественными способами? Притворное умиление поросячьего братства, где братья не без опаски посасывают свинью, склонную к свино же пожирательству.
Неплохо, опять-таки, и над собой посмеяться, повеселиться с жюри заодно над собственной нерадивостью, раздолбайством, разгильдяйством, неуспеваемостью - попутно слегка задевая снисходительно-покровительственный Олимп, да и самому жюри оказывая уважительные оральные услуги.
(Все это удачно переползло в КВНы. )
Группа у нас, между прочим, подобралась циничная, в ней такие обычаи не прививались. На четвертом курсе нам выделили кураторшу: чудесную тетю с кафедры гигиены, по-настоящему хорошую, не сволочную, вечно молодую душой, искренне преданную идеалам учебного товарищества. Она честно пыталась устраивать с нами неформальные чаепития, приглашала делиться с ней сокровенными мыслями, но мы не особенно делились, потому что сокровенные мысли у нас еще те были. Себе-то признаться страшно.
Когда мы сказали тете, что у нас есть любительский кинофильм о жизни группы, та восхитилась и немедленно организовала закрытый просмотр, после урока. Зарядили проектор, сели смотреть. Фильм в минуты веселости снимал угрюмый Серёня, человек с простонародными ухватками и первобытной направленностью ума. Сперва все было про группу, кураторша благожелательно улыбалась. Мы посмотрели, как специальная, инвалидная физкультурная группа, в которую вошли все наши самые здоровые лбы, бросает стограммовые мячики. Было приятно, ощущение братства и памяти на долгие-долгие годы курилось и ковалось. Но после физкультуры проектор вдруг стал показывать самого Серёню. Снежные поля, снежные леса: улыбающийся Серёня идет с ружьем. Привокзальный шалман: крупный план. Стойка с ценниками: крупный план. Бутылка портвейна: крупный план. Наплывает стакан, в стакан льется жидкость. Довольный Серёня протягивает руку...
В кинозале прыснул гадкий смешок, наша наставница расстроенно заерзала.
Но не сдалась! "Ко мне и через много-много лет приходят мои ученики, - говорила она и добро смотрела на нас. - И нам всегда есть о чем поговорить. Бывает, я посоветую что-то, объясню, помогу... "
Никто, никто не пришел к ней через много-много лет.
Весенний Марафон
В нашем районе с похвальным усердием празднуют День Пожарника.
Никакие другие дни не празднуют, а этот не забывают.
И постоянно устраивают Марафон.
Я сначала не мог понять, хоть убейте, какая связь между Днем Пожарника и Марафоном. Но потом догадался, что Марафон - всего лишь полезное упражнение в бегстве.
Сегодня отдельный дедуля под номером 248 перекрыл движение на проспекте Стачек.
Все уже давно убежали, а он все шел - именно шел, немного спортивным шагом. На вид ему было годков под восемьдесят, он шел при седой бороде, пронумерованный и оттого значительный.
"Скорая помощь" медленно оттесняла дедулю к тротуару и гостеприимно распахивала дверь, но дедуля продолжал ковылять.
Сзади ползла и мигала серьезная милиция.
А проспект опустел, занятый сугубо дедулей и его обеспокоенным эскортом.
В этой ситуации я тоже не сразу разобрался. Сперва я решил, что дедуля - внучатый племянник Порфирия Иванова, написавшего наставление о зимней ходьбе босиком под названием "Детка".
И вдруг меня осенило, что дедулю надо в первую очередь тренировать спасаться. Потому что в сводках происшествий то и дело читаешь: "на месте пожара после совместного распития спиртных напитков обнаружен труп семидесятилетнего мужчины... восьмидесятилетнего мужчины... девяностолетней женщины... "
Готовь сани летом, как говорится!
Хорошо бы этого дедулю выпустить еще на День Медработника, с полным повторением антуража.
Сон
Для разнообразия.
Это был удивительный сон. Не надо смотреть на ночь по три зубодробительных фильма с похищением красавиц. Очень и очень богатое сновидение, с тремя проработанными сюжетными линиями, чрезвычайно связный и разумный. Все действие разворачивалось в здании, совмещавшем в себе мюзик-холл, кинотеатр и ресторан с отдельными кабинетами и бассейнами. А я там успешно отбил у местного гангстера его фотомодельную дуру, за что навлек на себя неприятности. В результате я оказался под ударом трех слабо связанных между собой разбойничьих группировок и с честью вывернулся из этого нелегкого положения.
В конце, правда, я все-таки сбился на бесполезный и унизительный спор с буфетчицей, доказывая ей, что сегодня пятница. Тут же выяснилось, что я вообще еще продолжаю работать в больнице, и напрасно я здесь сижу и трескаю коньяк, когда меня ждут в приемном покое, да и домой собираться пора, потому что жена уже заждалась, а маршрутка - черт ее знает, ходит ли, а если ходит, то куда.
Проснулся в третьем часу. Испытал ужас, который погнал меня прочь с дивана, курить.
Монументальное рассуждение
Вчера в Академии, что ли, Художеств сбылась давнишняя, как выяснилось, мечта: накрыться медной Минервой. Деревянная сгнила двести лет назад, а гипсовая - сто (рассыпалась на пожаре).
Сделали медную, и это мудро. Отечественная скульптура должна быть сугубо монументальной и прочной. Мелочь не выживает. Мелочь хочется отломать и унести домой. Сколько раз воровали Чижика-Пыжика его собутыльники? Тёщиным зубам тоже досталось (это медицинская рюмка со змеёй напротив Мариинской больницы) - змею отломили и похитили. В нашем дворе вообще стояла святыня: новенькая скамейка, с надписью "подарок от депутата не то Тюльпанова, не то Ананова" - и где она?
В Древнем Египте умели предвидеть последствия и строили на века Пирамиды, потому что в Египте тоже водилась та еще шпана. Все эти песьеголовцы, птицеголовцы и прочие нелюди не что иное, как памятные росписи местных жителей, типа наших "Вася + Коля =". Но от Пирамиды отламывай, сколько хочешь, ей ничего не будет.
Так что я Минерву приветствую. Вдобавок ее высоко поставили, молодцы.
Еще один хороший, надежный ансамбль я видел возле мясокомбината в поселке Шушары. Там, у самого входа, вместо обычного ленина стоит необычный, парный: Бык и Корова. Я так пишу потому, что ленин - это суть, побуждение, а форма может быть самая разная, не обязательно сам ленин.
И я ненароком сильно задел своего тестя, рассуждая об этом ансамбле. Сам того не желая, копнул неожиданно глубоко. Ехали мы в деревню, в его жигулях, и дочку мою везли. Она, конечно, увидела животных и кричит: Бык! Корова!
Я, понятно, киваю и говорю машинально: ага, Рабочий и Колхозница.
Тесть мой аж крякнул, так его проняло. Он меня сильно недолюбливает за непонимание карбюратора и наклонность к умственной деятельности.
А вообще самым лучшим памятником мне кажется большой Железный Бак с кружкой на цепочке.
Кулибин
Каждым народом владеют демоны. Паразитируют, науськивают, ведут носителя к своей недостойной цели. Но действуют слаженно, дружно, вызывая к жизни ту или иную организацию общества.
Наша беда, а может быть, и спасение, в том, что нашим народом владеют РАЗНЫЕ демоны. Им никак не договориться между собой, всякий тянет на себя кусочек бездуховного одеяла. Поэтому ничего внятного не получается, и все, может быть, обойдется. Иначе вышло бы полное светопреставление, потому что у нашего народа колоссальный потенциал. Единодушное служение какому-то отдельному бесу привело бы к фантастическим достижениям культуры и техники.
А пока этим творческим потенциалом пользуются мелкие бесы. Наполняют население, кто в лес, кто по дрова, злобной и сильной волей.
Знал я когда-то одного молодого человека, моего тезку - знал очень плохо, в этом мне повезло. Если бы этого Лешу пожирал какой-нибудь высокоидейный бес, он бы придумал, скажем, летающую тарелку или открыл богатырское антивещество. Но в бесах согласия не было, и возобладала совершенная шпана. Леша стал наркоманом и благополучно сел.
Посидев, он вышел и каким-то невероятным провидением устроился работать медбратом в больницу, в травматологическое отделение. Подпускать его к наркотическим препаратам было строго-настрого запрещено, однако Лешу подпускали, потому что деваться было некуда. Допускали, правда, в присутствии доктора, под пристальным контролем. Потому что Леша прекрасно умел запаивать ампулы, нагревая их зажигалкой, в сортире. Предварительно отсосавши вкусное и напрудивши невкусное - например, димедрол.
И дело выглядело так.
Поручают, стало быть, Леше сделать наркотический укол. В сопровождении доктора Леша идет в процедурный кабинет. Под строгим взглядом доктора отпирает сейф ключами, врученными ему на три секунды. Вынимает ампулу. Насасывает шприц. Ампулу, по инструкции, в присутствии того же доктора накрывает газетой и раскатывает в порошок молочной бутылкой. Идет по коридору, воздевши шприц к небу. Доктор топает рядом. Входят в палату. Там уже обнажилось хамское операционное поле, жаждущее укола и не въезжающее в высокую наркотическую идею. Леша вонзает иглу. Давит на поршень. Шприц пустеет. Доктор удовлетворенно кивает и уходит. Леша тоже удовлетворенно кивает и тоже уходит, к себе.
Операционное поле, поделенное природной щелью надвое, мучается. Оно не получило укола. Ему больно. Оно не понимает, в чем дело.
И никто не понимает.
Потому что Леша заранее высверлил в поршне полость и прикрыл его шторкой на крохотной, расслабленной пружинке. Раствор, будучи введен под сильным давлением, переходит в поршень и не переходит в больного.
Бес облегченно вздыхает и шепчет Леше ласковые слова.
Майские потери
Думайте, что хотите, но при советской власти о народе заботились. С какими целями и как, это другой вопрос, но факт остается. На майские праздники, например, особенно сильно заботились. Бывало, все улицы перегородят, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не свернул в подворотню - и вот течет себе демонстрация, без пробок и заторов, доползает до площади и получает там свои двести ленинских рентген, которыми нас ленин и просвечивает, как подметил Вознесенский с прозорливостью истинного поэта.
Сейчас в тех же вузах - ну кому какое дело, чем вы там занимаетесь, кому проломили голову на досуге? А меня, помню, даже заставили написать реферат под названием "Свободное время и его использование при социализме". Чем я успешно и занимаюсь уже не первый год.
После торжеств устраивали разборы полетов. На истории партии доцент Рыбальченко грозил нам пальцем и подытоживал майские гуляния так: "Ну, а если кто пьянствовал, тот совершил бытовое преступление! Он морально разложился. И ограбил семью".
И удивленно разводил руками, выпячивая живот, поражаясь простоте вывода.
Да что там разбор - году, по-моему, в 82-м, один мой бывший одноклассник, который нынче в Штатах работает психиатром и зачем-то купается в проруби, решил отметить первое мая с другим нашим товарищем, существом маргинальным - настолько, что мама будущего психиатра его, психиатра, лба такого, не пускала гулять. И он подговорил нас сказать ей, будто мы берем его, лба, в свою компанию, чтобы мама успокоилась, а сам он с нами не пойдет, а пойдет-таки с тем самым смутным объектом желания, в ресторан "Невские Берега". Ну, мы с удовольствием обманули маму. Психиатр сходил в ресторан, разбил там зеркало. Так мама, вообразите, явилась потом к декану университета, где учился мой друг, с которым мы вместе ей врали, и жаловалась ЕМУ. Требовала, чтобы выгнали. И тот действительно вызвал враля, и сделал ему внушение. К моему декану мама не ходила, потому что мы с психиатрическим лбом учились на одном курсе, и было опасно ябедничать.
Вот как о нас заботились.
Однажды я набил морду одному типу, кандидату биохимических наук. Так он написал письмо в мой институт. Пообещал, что меня вышвырнут на фиг. И меня, на основании одного лишь письма, без всяких милицейских представлений, разбирали на совете у ректора. И выговор влепили! Нельзя было бить, сказали.
А что сегодня? Злые, лютые, равнодушные времена. Иди куда хочешь - бей зеркало, рыло: пожалуйста.
Демиурги
Поздний вечер, метро.
Полный вагон рыбаков.
Финский бульон-залив еще не до конца переварил ледяную корку зимнего жира. Рыбаки сидят до последнего.
Мне их сильно не хватает, этих рыбаков. Несколько лет назад, когда я каждое утро садился в поезд, эти странные люди с громоздкой экипировкой были для меня бесплатным триллером. Удовольствие от созерцания этих фигур, как и от всякого триллера, строилось на контрасте и радости за личный комфорт. Я даже забавлялся, вспоминая не помню, чью, обидную песню про жен, встречающих рыбаков, которых доставили прямо со льдины на чрезвычайном вертолете. "Кормилец спустился с небес", - вот как пелось в той песне, не без высоколобого сарказма. А жены стоят внизу с разинутыми ртами.
Меня не покидало подозрение, что это какие-то особенные люди. Придешь на залив и видишь вдали множество черных мушек. Сидят неподвижно, не пьют и не курят, хотя, конечно, как-то же они пьют и курят, потому что иначе теряется весь смысл. Каждый сам по себе, никакого общения, никакого обмена продуманными мнениями и видами. И едут-то в поезде молча, лишь рыкнут изредка что-то универсальное, размытое семантически. Как будто из камня высечены, да и близко уже к тому по текстуре кожи с проникновением в податливый, восприимчивый к оледенению мозг.
Вчера я решил, что они, может быть, демиурги.
Они никого не ловят. Они зависают над водами и творят Рыб.
Они сосредотачиваются, и Рыбы образуются из ничего.
Но дело, вполне возможно, обстоит совершенно иначе, наоборот. Не исключено, что это сами Рыбы охотятся на рыбаков. Потому что эпоха Рыб к маю месяцу заканчивается, и наступает эпоха Водолея. Льдину отрывает, и вот уже Рыбы густеют косяками, ждут, когда им удастся выделить из ловцов чистый Духовный Экстракт.
Не знаю, короче. В быту такие люди ничем не выделяются.
Был у нас физиотерапевт - милейший, невысокий человечек, немного хроменький, и даже машину себе купил такую же трогательную, "Оку"; выходит однажды за ворота, а ее хулиганы перевернули, и вот он стоит весь беспомощный, кричит одиноким голосом человека. И, представьте, туда же - рыбак оказался! Сам мне рассказывал, как отправился с железным ящиком за далекие горизонты, по талой льдине. В конце апреля было дело. Солнышко к полудню припекло, захотелось демиургу назад, а берег-то вот он: близко, да не укусишь! Лед уже почти весь растаял! И пришлось ему петлять два часа, выбирать местечко потверже. Уже спешит, и ножку-то хромую приволакивает; уже в каждой полынье ему по серой раковой шейке мерещится, но не сдается, ибо в сердце у него - пламенный рыбный мотор. Так и ходил он по водам, аки посуху, но вышел, иначе как бы я узнал.
По многочисленным заявкам
Когда я жил с родителями в коммуналке, была у нас в соседях достаточно доброкачественная старушка, Марья Васильевна. Безобидная. Позволяла себе только самое основное, а сверху - ни-ни. Ну, в сортир, бывало, идет и задирает халат до подмышек уже в коридоре. А то еще поставим мы варить варенье; заглянем в кухню, потихонечку, а Марья Васильевна там стоит и быстро-быстро пенку жрет, ложка так и летает. Но чавкает негромко, с деликатностью.
Марья Васильевна любила посмотреть кино.
Идешь мимо комнаты и слышишь оттуда жалобный мат-перемат. "С кем это она?" - удивляешься. А она одна. Сидит, а валидол перед ней лежит. Смотрит, как Антона Савельева ведут расстреливать: четвертую серию Вечного Зова. Причитает, оглянувшись на нас: "Это что ж делается? И никого же нет!"
В другой раз явилась в кухню в полном недоумении. "Как же это, - спрашивает у моей матушки. - Артиста показывают, который вчера был умёрши, а он живой сидит!" И действительно: в телевизоре сидел Евстигнеев. Накануне, после неудачной инкарнации, он выпал из окна в виде профессора Плейшнера.
Когда в фильме "Противостояние" главный герой окликнул второстепенного, позвав его по имени "Игорь Львович", Марья Васильевна замерла, подождала чуть-чуть и вышла к нам вконец разочарованная. "Сказали Игорь Львович - и не показали", - пожаловалась она. Для ясности скажу, что Игорем Львовичем зовут моего отчима, которого Марья Васильевна всегда уважала и боялась.
Получается, что наше кино исправно бьет в самую точку и не промахивается. Я всегда думал: кто такой Гостелерадио, что все время заказывает фильмы? А потом понял, что это и есть, наверное, Марья Васильевна, потому что кому же заказывать, как не адресной группе?
Однажды, правда, телевидение хватило через край.
Показало документальный фильм про Высшее Китайское руководство. Там сильно художественно, метанимически и метафорически, рассказывалось, как Мао покоцал все свое окружение. Про то, как на челне было всякой твари, а остался один Кормчий.
Марья Васильевна вышла бледная, покрытая сырыми пятнами.
Она была так разгневана, что даже не стала ни с кем говорить.
Держась за сердце, она бормотала: "Раком бы всех подвесить".
Клубничный Мемуар
Еще немного про кино: однажды, поздним майским вечером 2003 года, нас порадовали американским фильмом "Окно в спальне". Фильм, конечно, та еще мерзость. Однако в разгар перестройки он был чуть ли не первым заграничным фильмом, который ПОЗИЦИОНИРОВАЛИ (до чего же мне нравится это слово! физически чувствуешь, как что-то проворачивается в мозгу, прибавляя ума), так вот: позиционировали как фильм эротический, скандальный, жесткое порно, и запретили на него ходить грудным детям, кормящим матерям и ветеранам Гражданской войны, которые, конечно, сразу же и повалили его смотреть. Показывали в лучшем тогда питерском кинотеатре "Ленинград".
А во Всеволожской больнице, где работает мой отчим, человек известный и солидный, устроили культпоход для сотрудников. Скупили все билеты в местное кино и раздали.
Отчиму выпало сесть рядом со своей же медсестрой.
Та, в предвкушении эротического зрелища без хлеба, воскликнула:
- Ой! мы с вами рядом сидим? как неудобно-то! ...
Тот ответил ей вполне по-воробьяниновски, нечто вроде "Да уж".
А после фильма все возмущались, потому что всей эротики в нем только и было, что голая Жопа в титрах. Получилось, что их заманили, как нас, озабоченных малолеток, в пуританские 70-е годы заманивали на какую-нибудь мимолетную сиську, а Жопой нас и тогда уже было не удивить.
Что уж говорить про Всеволожскую больницу - подумаешь, Жопа. Там другого и не видели.
Лира, или Мне показывают ванну
Я только-только устроился в больницу и выписал кому-то ванну.
- А вы знаете, где находится ванна? - вдруг спросила заведующая, вот уже десять минут как пристально глядевшая перед собой.
Я не нашелся с ответом и признался, что нет.
- Пошли! - решительно приказала заведующая.
И быстро пошла вон, вертя перед собой ключ на цепочке.
Так мы и шли по пандусу, спускаясь все ниже, старая и малый. Светило солнце. Идти было легко. Я понимал, что со мной делятся опытом. Я чувствовал себя Набоковым, которому Бунин передает лиру. Или Сашей Соколовым, которому эту лиру передает Набоков. И даже Пушкиным, которого благословляют, сходя во гроб.
Мы подошли к двери. Дверь была заперта, работники ванны ели. Заведующая беспомощно подергала ручку.
- Паскуды, - сказала она.
И молча ушла, не дожидаясь меня.
А я остался. И лира моя получилась с изъяном. Я не знаю, где ванна.
февраль - май 2003
© Алексей Смирнов, 2003-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.
