[Оглавление]




ОПЫТЫ  СОХРАНЕНИЯ


Вот мы стоим в печали: нам семь, а на часах - семьдесят. Где шестьдесят три? Нет, не в печали. Мы замираем в ужасе. Нам до того жутко, что мы об этом не думаем, и пребываем в оцепенении.

...Он останавливал прекрасные мгновения без всякого черта; прекрасной была каждая секунда - или нет, не прекрасной, а ценной, а если каждая хороша, то он не успевал разобрать, что в ней хорошего; главное - сгребать их, складывать в стопку, и он греб и складывал.

Кондрат маркировал мусор.

Ему бывало невыносимо думать, что он, быть может, не догадывается, что нынче в последний раз покупает ту самую бутылку молока, которую берет ежедневно. Завтра появится молоко новой марки, а этого уже не будет нигде и никогда. Он не выбрасывал бутылку: отмечал карандашиком дату и ставил к другим, не менее важным, достойным запоминания предметам.

Иногда он сожалел даже о невозвратности жеста. С годами в его действиях появилась весомость. Ему был дорог стук, с которым он клал на стол очки. Этот звук тоже хотелось законсервировать и сберечь.

Кондрат не был Плюшкиным и все свои экспонаты хранил не от скупости. Он мариновал время. Впервые его осенило на перекрестке, где уже несколько лет как закрылась табачная лавка, в которую он захаживал со студенческих лет. Когда это случилось, Кондрат, разогнавшийся было, только коротко выругался и пошел в другую. И вот его торкнуло: тогда, теперь уже давно, ему и в голову не пришло, что он отоваривается в последний раз. Скажи ему кто, он бы сильно встревожился: а почему? а что такое стрясется? не поразит ли его кирпич, не собьет ли машина? И он принялся вспоминать другие места, ныне недосягаемые. Многие же наверняка забылись вовсе за давностью лет. Тогда ему стало - жаль? Нет, вряд ли. Скорее, то было мучительное чувство бессилия. Кондрат решил подстраховаться. Он начал сохранять все подряд, желая пришпилить булавкой если не собственно время, то хотя бы его земной отпечаток.

Трудности возникли уже через несколько дней, когда у Кондрата скопилось следующее: пять молочных бутылок с отмеченными датами, восемь трамвайных билетов с сорок четвертого маршрута, шесть сигаретных пачек, девять пивных крышечек, кусок штукатурки, одуванчик и пластырь с подсохшего чирья. Он сообразил, что это грозит катастрофой. Но выход нашелся, Кондрат придумал просто обновлять одинаковые экспонаты, и делал все приобретения как бы в последний раз, проникаясь моментом - обонял то сирень, то бензин, запоминал строительные шумы, утаптывал грязь, чтобы добавить осязательный компонент. Никто не знал, какой предмет окажется последним в своем роде - кленовый лист, например, может не повториться, если клен будет спилен, а свежий окурок исчезнет в канализации, если минут через десять Кондрата хватит его тезка.

Конечно, выход не стал окончательным. Исправное обновление материла не спасло жилище от превращения в поганый гадючник.

- Мочу сохраняй в бутылочке, - сказала на прощание Кондрату жена. - И ногти. И...

Он заткнул уши.

Мало-помалу, однако, он своего добивался. Его существование, ранее незаметное, теперь обозначалось если и ничем не примечательно, то наглядно. Комнаты постепенно заполнились вещественными свидетелями Кондрата. Он же без устали наклеивал ярлыки, пробираясь меж банок, пакетов, бутылей, газет и прочих предметов, каждый из которых рисковал завершить ряд. Действительно: бывало, что та или иная династия обрывалась. Кондрат в этих случаях неизменно воодушевлялся заново, ибо видел, что его старания не напрасны и служат замыслу, а то иной раз он, не будем греха таить, поддавался малодушию и сомневался в осмысленности консервирования, которое постепенно переросло во всепоглощающую страсть.

Но вскоре он вновь погрузился в уныние. Выяснилось, что да - вот бутылка и вот спичечный коробок, купленные с интервалом в два с половиной часа. А между? Что было между? Чем отметилось время, за которое он ничего не купил, не нашел, не подобрал? Последнее слово ненадолго стало спасительной соломинкой: заполняя пустоты, он начал подбирать разную дрянь - щепочки, камешки, битое стекло; сперва во дворе, а потом - с охватом радиуса все большего, и каждую находку снабжал опять-таки ярлычком с указанием времени и места. Однажды, не найдя ничего выделяющегося, он затеял отвинчивать что-то важное, был пойман и бит. Вскоре, увы, ему пришлось отказаться от этой практики по той простой причине, что жить стало негде. Его обиталище сделалось сплошной полосой препятствий.

Кондрат начал метить белье нательное и постельное с указанием дня и часа смены.

До сваренной еды он еще не дошел, но уже посматривал.

Тем не менее успех был налицо. Мост, который перекинут через реку времени, стал для Кондрата бродом. Теперь он знал наверняка, что пусть неизбежно утратил многое, но кое-чего не растерял. В часы, когда он не был занят сбором и маркировкой вех, Кондрат расхаживал среди памятников своему бытию и брал то одно, то другое - нюхал, гладил, поворачивал к свету, которого, кстати сказать, почти не осталось, ибо окна были заставлены под завязку. Он помнил все, мог перечислить наизусть, найти с закрытыми глазами на ощупь, несмотря на вопиющий бедлам.

В жизни Кондрата наступил порядок. Он обрел его в хаосе, как случается с незаурядными людьми.

Кондрат любовался камешками, подобранными там и тут; медитировал над спичечными коробками; путешествовал во времени на мусорных мешках, которые мысленно превращал в орлиные крылья.

Пока в один прекрасный день не обнаружил у себя артефакт неизвестный, никак не помеченный и не будивший никаких воспоминаний.

Это была какая-то деталь размером с ладонь, покрытая белой, местами сошедшей эмалью. Она могла быть от чего угодно. Зловещей особенностью был отпечаток большого пальца - ржавый, по всей вероятности - кровавый. Кондрат не сумел определить, его ли это палец. Присматривался - вроде, да, но как будто и нет. Отпечаток был малость смазан. С двух сторон артефакта выступала резьба. Кондрат понятия не имел, что это такое, но беда была в том, что он совершенно не помнил, где, когда и при каких обстоятельствах обзавелся этим предметом.

Жизнь его была прозрачна и понятна во всем, кроме этого осложнения. И оно свело его с ума.

Забросив остальную коллекцию, Кондрат принялся выяснять, что и как. Источники, к которым он обратился в этом поиске, перечислять утомительно и бессмысленно. Он ничего не нашел. Ужасаясь провалу в памяти, он начал сохнуть и в скором времени совершенно сдал.

- Пусть эта вещь сохранится при мне, когда меня не станет, - сказал Кондрат друзьям, которые пришли посмотреть, жив ли он еще.

Друзья молчали.

- Не убил ли я часом кого? - тревожно спросил Кондрат, догадываясь и сам, что вопрос напрасный.

Ему и тут не ответили.

А через два месяца Кондрата и правда не стало. Артефакт попался ему под ноги, он наступил, нога поехала, и он разбил голову. Пролежав невостребованным четыре дня и будучи в чувствах крайне смятенных, Кондрат преставился. Его похоронили в бумажной обуви, но последнюю волю исполнили. Предмет покатился с ним в печку.

Один сотрудник крематория, человек молодой и насмешливый, не боялся ни бога, ни черта. Он устроил на территории музей, в который складывал разнообразные диковины, найденные на пепелище. Чего только не сохранялось в людях! Ладно протезы - но и гвозди, ложки, вилки, а также пули, огнеупорные д?лдо, медальоны, зубные сверла, судейские и полицейские свистки... Артефакт, обнаруженный на месте Кондрата, выделился особо. Конечно, молодой человек немного выждал на случай, если за прахом Кондрата придут, но этого не случилось. Он рассудил, что и этот странный предмет находился, должно быть, внутри покойника, ибо не смог представить, зачем его понадобилось класть рядом. Музей знатно обогатился. Немногочисленные посетители качали головами, дивясь, в каком уголке организма удавалось хранить такую крупную вещь.

Правильный гость пожаловал лет через десять. До панихиды по лабрадору племянника оставался час, он хотел убить время, зашел в музей немного развеяться и у витрины с артефактом обмер.

- Это оно, - прошептал этот уже довольно пожилой человек. - Вот оно где! Невероятно. Но почему, откуда?

Он не поехал на поминки и застрял в администрации. Хранителю экспозиции учинили допрос. Подняли архивы, нашли Кондрата, но и тут ничего не выяснилось.

- Как же оно угодило внутрь? - тихо спросил посетитель.

Ответить ему не сумели.

- Мне нужна эта вещь, - сказал он дрожащим голосом. - Я заплачу.

Администрация, сильно напуганная возможными неприятностями, уступила экспонат за половину первой - весьма немалой - цены, какая пришла ей в голову.

Гость сунул артефакт в карман пиджака и поспешил к выходу.

- А что это такое? - спохватились сзади.

Но он только отмахнулся.

Он летел к автобусу, как на крыльях. Жизнь у Кондрата была упорядочена за исключением одного эпизода, а у этого человека в ней царил совершенный сумбур. Но в одном - казалось бы, уже безнадежном - пункте для него неожиданно наступила мало-мальская ясность, и он был счастлив.

- Остановись, мгновенье, - приговаривал он.

Если вернуться в начало, то да, он часто спрашивал себя, куда же все-таки подевались шестьдесят три года, но сейчас, нежданно помолодев и живя минутой, не собирался забивать голову такой ерундой.

апрель 2018




© Алексей Смирнов, 2018-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2018-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]