Инвалиды любви
КУКОЛКА АКТРИСЫ
Если бы не я, его бы не задержали...
Город у нас небольшой. Бывшая Соборная, ныне площадь Мира, с желтым собором в вечных лесах, набережная, центральный проспект, бывший Ленина, ныне Крестовый, клетка улиц, их схема поместилась бы на тетрадном листе. В таком масштабе трудно сделать десять шагов и не встретить знакомого. Левая, если смотреть от Соборной площади, сторона проспекта до сих пор радует глаз невысокими крышами, резными наличниками и деревянными реденькими заборами. Правая сторона, почти сплошь кирпичная, двух и трехэтажная. На набережной все дома бревенчатые, с огородами и непременными палисадниками, меж рыхлых высоких георгинов по осени греются пестрые курицы. Другой берег смыкается холмами напротив площади, в выемку меж холмов скатилась небольшая роща вязов, молодые побеги светятся на фоне старых нежной зеленью. Новых многоквартирных домов у нас четыре, в одном из них живу я. Практически один, если не считать сушеных жуков, бабочек и заспиртованных змей. Коллекции простенькие, школьные коллекции. А какие еще они могут быть, кроме как школьные, я же учитель. Половина города - мои бывшие и настоящие ученики. Почти каждый вечер у меня гости, заходят ребятки, не забывают старика.
Чаще других Ваня заглядывает, способный мальчик был, на серебряную медаль шел, но не сложилось. Мы долго пьем чай, чаще молча. Новостей в городе немного, а прошлое вспоминать - что его вспоминать, оно всегда рядом. Ванина коллекция жуков, получившая на районной олимпиаде первое место, стоит у меня в шкафу со стеклянными дверцами, Ваня все время посматривает на нее, но ничего не говорит. Он не торопится домой, по правде сказать, там не слишком уютно: ни парового отопления, ни газовой колонки, за отсутствием водопровода, ни жены. Трудно найти жену при такой работе: Ваня служит в милиции, иногда пропадая на работе сутками.
Сережа приходит редко, всегда с подарками, порой довольно забавными. Один раз принес мне полевой бинокль, как объяснил, для занятий с учениками на природе. Сережа любил мои уроки, но способностей не имел ни к чему. Странный мальчик, болтают, что он слегка заговаривается, но чего только наши кумушки не придумают от скуки однообразных вечеров. Сережа любит доставать коробки с жуками и бабочками, подолгу выспрашивает у меня об их повадках и характерах, но к следующему визиту забывает и спрашивает снова.
Женя заскакивает на минуту-другую, сунет чай, консервы или сухой торт и убежит. Женя человек обеспеченный, по нашим меркам. У него несколько собственных ларьков в городе, а это много, если учесть, что магазинов всего десять, включая промтоварные и тот, что при Заводе. Зачем он заходит, я не знаю, в школе мы не особенно ладили, была у Жени некая жестокость, встречающаяся у мальчиков. А я плохо переношу мучения даже скромной гусеницы, объедающей жирную крапиву на пустыре за школой.
Сегодняшние ученики заходят чаще, кто гербарий разбирать, кто непростыми проблемами поделиться, но все мальчики, девочки ученицы меня не балуют. У них, даже у маленьких - хозяйство: в городе у многих огороды, держат кур, коз, реже коров, торгуют на рынке молоком и зеленью. А если мать работает, все хозяйство до вечера на девочках. Работу у нас найти нелегко, на весь город одна меховая фабрика, хлебозавод и столовая, многие ездят на тот берег, на моторный завод. Уезжают речным трамвайчиком в семь утра, приезжают поздно. И ехать, не то, чтобы далеко, через реку всего лишь, но трамвайчики ходят редко. Паром-то давно сломался, а чинить невыгодно. Трамвайчики себя еле-еле оправдывают. В хорошую погоду мужики халтурят на моторках, но это только в хорошую погоду, да и сколько в моторку сядет - четыре человека, а в трамвайчик до сотни набьется. Зимой, когда река встает, что и говорить, проще. На том берегу, за рощей, поселок при заводе, с большими девятиэтажками, с хорошей поликлиникой, детским садом и школой. Поселок тот не меньше, а то и побольше нашего города будет, но город - это мы, так сложилось.
Однажды в наш город приехала Актриса, приехала и поселилась в многоквартирном доме, как раз над моей квартирой. Это событие наделало много шума, местные кумушки перестали смотреть сериалы по телевизору и собирались пестрыми стайками у нашего подъезда, чтобы взглянуть на артистку. Просмотр сериалов в нашем городе дело серьезное и ответственное, каждый поступок героев разбирается подробно, с сердцем, так переживают за близких родственников и непутевых детей. Кумушки иной раз доводят друг друга до подлинных слез, обвиняя Ее, героиню, Его, героя сериала, или Ее дочь в неблаговидном поступке, подозревая Ее или Его в скрытых грехах. Неумение вести хозяйство той или иной Ее вызывает решительное осуждение у одних или снисходительное умиление у других, размеры, там, масштабы хозяйства в расчет не берутся, понятно. Но с приездом Актрисы, Диего и Марты на целую неделю выпали у горожанок из сердца, и я понял, что актриса достаточно популярна для нашего города. А я-то думал, что, кроме меня, никто не вспомнит это чудесное скуластое личико с белокурыми мелкими локонами надо лбом. Я уж немолод, а видел фильм с ней давным-давно, в свои школьные годы. Надо ли говорить, как изменилась она. Я был влюблен тогда. Ее фотография сопровождала меня повсюду, пока одноклассник не выкрал карточку из моего портфеля. До сих пор считаю то горестное потрясение одним из самых сильных в моей жизни.
Кумушки ладно, что кумушки. Бабочка-белянка обречена садиться на капустный лист, а женщина в маленьком городке скучать и сплетничать. Но мои ученики! За неделю у меня перебывали учащиеся всех классов, и девочки в том числе. Смущаясь и краснея, они забредали на кухню, задавали дежурный вопрос по ботанике или зоологии и закидывали тоненькие шейки, упирались глазами в потолок, навостряли розовые прозрачные раковины ушек - там, над их головами ходила она, Актриса. Неважно, что ничего не осталось от легчайших льняных кудрей, от милого подбородка и бровей в ниточку, неважно, что гибкая талия обернулась грузной плотью, а стройные суховатые щиколотки опухли и распирали поношенные короткие сапожки, это была она, фея из сказки, даже если девочки не видели фильма.
И уж что казалось совсем удивительным, бывшие ученики не отставали от нынешних. В один вечер у меня побывали Ваня, Сережа, Женя и Даня, не появлявшийся лет восемь. Женя пил чай на кухне и, по всему, не взирая на собственную важность, собирался сидеть долго, лишь неуместные расспросы Сережи выгнали его на улицу к дежурящим кумушкам. Ваня, напротив, ушел скоро, служба требовала его бдительного ока и пытливого разума. Даня же с Сережей, не иначе, решили пересидеть один другого, как будто это могло приблизить их к актрисе. Сережа достал коробку с бабочками и как обычно приступил к расспросам. Я терпеливо в который раз объяснял, сколько листьев крапивы должна съесть черная с желтыми пятнами пушистая и опрятная гусеничка, чтобы окуклиться. Как куколка прячется под листом от солнца и тихо покачивается, ожидая своего часа, практически неподвижная, беззащитная и уязвимая. И, наконец, о празднике появления яркого крылатого чуда, расправляющего влажные красные крылья с желтыми и коричневыми крапинами. Даня равнодушно улыбался, снисходя к нам обоим, странноватому болезненному Сереже и старому, впадающему в бессмысленную болтовню, учителю, но невольно заслушался, забыл о своих, кажущихся ему зрелыми, годах.
На улице стемнело. Сверкнул на рябине светлым брюхом подгулявший дрозд. Процокали копыта соловой лошадки Кольки-цыгана, добровольного сторожа. С реки протянулись нити йода, прели и других влажных запахов. Стройная коричневая муха билась в стеклянный абажур и тихо жужжала. Я проводил гостей до дверей, решительно заявив, что не усну всю ночь, если лягу после одиннадцати, у пожилых людей сон прихотлив и капризен. Услышал, как хлопнула дверь парадной, спустя некоторое время еще раз, наверное, вернулся сынишка Степановых со второго этажа. Осенью собирается жениться дитятко, хотя и сидит без работы. Устроится, не пропадет. Жизнь должна идти. Выпил на всякий случай корвалол и устроился на скрипучем диване под репродукцией с картины Айвазовского, неведомым путем попавшей на стену. Уснул в эту ночь с большим трудом, пришлось дважды пить корвалол, время смешалось и остановилось, на часы не смотрел специально.
Утром актриса не спустилась за молоком к бочке. Не ходила в булочную, ни в бакалейный, не показывалась вовсе. Бабенки мои оживились, в пыльных городских буднях запахло сериалом. Одна настаивала на том, что актриса вернулась в большой город, но на рейсовом автобусе ее не видели. Другая намекала на богемные замашки и возможный запой. Такая версия получила большую поддержку, но Васильевна, торгующая в винно-водочном, заупрямилась: не покупала актриса вина, ни разу. Васильевну осадили, чтоб не зазнавалась, не одна она вино продает, да если рассчитывать только на государственную водку, никаких денег не хватит. Я поздоровался и прошел бы мимо, но меня обступили и потребовали новостей. Что я мог им сказать? Что все люди, даже актрисы, прихварывают порой и лежат спокойно дома, на диване, а я не так уж хорошо слышу, что происходит в квартире наверху, и нет ровно никакой причины волноваться. После увещеваний Васильевна и заблажила, дескать, артистку убили. Через минуту голосила вся стайка. Я самолично поднялся и позвонил в квартиру старой актрисы, чтобы успокоить бабенок. На звонок никто не открыл, за дверью было тихо. Тут уж кумушки всполошились не на шутку и решили вызвать участкового Ивана, моего ученика и постоянного гостя. Я махнул рукой и отправился в школу по делам.
Через день Ваня сидел на моей маленькой кухне с крашеными желтой краской стенами и не слишком чистыми полотенцами и немногословно ругал кумушек, отделяя невежливое "курицы" от негативного "бездельницы" большими паузами. Мои бабешки не сумели поколебать твердое сердце под голубой милицейской рубашкой, невзирая на свидетельство бабки Нечаихи, не покидающей наблюдательного поста у окна, что актриса не могла покинуть квартиру незамеченной.
Жара стояла, какая случается в начале августа, одуряющая. Двигаться, говорить, есть - все сделалось лень. У меня побаливало сердце, звенело в ушах, мерещились запахи, только не роз, как при мигрени, а гнили и выгребной ямы. Ваня сидел, молчал, смущаясь чем-то. У него с мальчиков особенность, как смущается, начинает левую манжету теребить, сколько раз наблюдал, как он у доски пуговицы откручивал. Но не спросил в чем дело, захочет, сам скажет, не захочет, ничего вопросами не добьешься. Не так мне было интересно выяснять, что беспокоит Ивана.
- Извини, Андрей Гаврилыч, - Ваня закашлялся, отвел в сторону круглые болотные глаза. Из-за этих глаз мне иногда хотелось почесать его за ухом, вот-вот замурлычет. Давно бы следовало кота завести, не знаю, почему я этого не сделал. - Чем-то у тебя воняет? Ведро, что ли протухло? По такой жаре ничего на полдня не оставишь. Колбасу на обед почистил, к вечеру шкурки, того, одорируют.
- Гляди-ка, а я думал, мне запах чудится, мигрень от жары разыгралась. Нет, Иван, пустое у меня ведро, ничего не ем по жаре, нечего и выбрасывать. И картошку я храню в сарайке во дворе, сам знаешь. Нехороший дух, тяжелый и страшный, как от падали.
Ваня мой побледнел, веснушки выступили на курносом, детском таком, носу и щеках, вскочил, забормотал про себя, шевеля пухлыми яркими губами. Хорош собой, не придерешься, а жену не найдет.
- Что переполошился, вспомнил что?
- Бабки позавчера меня вызывали, дверь актрисе ломать. Приснилось им, что актрису убили. Сериалов насмотрелись. Может, она точно, того...
- Иван, ты сам-то как насчет сериалов? Если б убили, она бы кричала, даже моего старческого слуха достало бы услыхать.
- А может ей с сердцем плохо, по такой жаре. Уснула и не проснулась. Или астма, или еще чего. Правы бабки, надо было ломать дверь. Побегу за слесарем, не уходи, Андрей Гаврилыч, в понятые пойдешь, а то с этими бабками хлопот не оберешься.
Ваня потопал по лестнице, хотя лифт вполне работал. Но Иван слишком торопился, он, в отличие от Жени, жалостливый с детства. Как только в милицию пошел? Раз пошел, не худо бы ему самому научиться двери открывать, неужто у них в отделении отмычек не собралось, хоть скромной коллекции, типа моих с насекомыми, школьных.
Мои бабоньки не подвели. Город гудел, вскрикивал и не спал душными ночами.
Лучше бы мне не видеть того, что я успел разглядеть из тесной прихожей, такой же, как у меня. Время отстучало несколько секунд по виску и хлынуло наружу, я выскочил на площадку, скорчился, но не сумел выблевать страшный образ. Она лежала с раскинутыми толстыми ляжками, фланелевый, точно такой, как у наших кумушек, невзрачный халат завернулся, безжалостно демонстрируя складки синеватой кожи с коричневыми пятнами засохшей крови. Ее плоть была распахнута, располосована от горла до сморщенного лобка, разноцветная синяя, желтая и коричневая масса лезла наружу, мириады мух чернили ее.
Я не оформлял больничный, меня отпустили так. Пролежал на диване неделю, выпил, наверное, литр корвалола. Иван приходил, как и прежде, но уже по долгу службы. Вера-медсестра забегала в обед, хотя я отказался от успокоительных уколов. Вера, напоив меня корвалолом, рассказывала о том, что говорят в городе. Сарафанное радио работало вовсю. Ему тотчас становились известны официальные версии, результаты допросов и опросов, даже то, что я сообщил следствию в лице Ивана. Хотя Иван неразговорчив, особенно в том, что касается его работы, да и я не из болтливых. Но на мои слова ссылались, дескать, я ничего не слыхал, ни звонка в квартиру наверху, ни шума драки, ни падения тела.
Актриса поселилась на верхнем этаже, разве голуби, ночевавшие на чердаке, могли бы помочь следствию. Квартира справа пустовала, хозяева уехали к родным. Петрович из левой квартиры, вроде бы, слышал, как ночью отворяли дверь на лестничной клетке, но не слыхал звонка. Петрович каждый вечер выпивает бутылочку на сон грядущий, с тех пор, как жена легла в районную больницу на обследование, как можно полагаться на его память. Нечаиха твердо стояла на своем, мол, посторонних в доме, кроме моих гостей, в тот вечер не было. Я подробно рассказал Ивану, как уходили, вслед за ним, гости, как закрыл за ними дверь, выпил капли, лег на диван. Все сообщил до мельчайшей детали, упустив лишь то, что успел познакомиться с Актрисой. То, что мы здоровались, встречаясь на лестнице, не помогло бы следствию, в нашем доме все здороваются, так принято. Она не успела посетить меня за эту неделю, зачем ей? Сидела по вечерам в одиночестве, даже не включала телевизор, может быть, действительно, выпивала, или предавалась воспоминаниям. В первый раз, столкнувшись с ней в парадной, я не выдержал и ляпнул, что прекрасно помню фильм, где она играла фею, хотя фильм много лет не был в прокате. Актриса жалко улыбнулась, поблагодарила и не прочь была поболтать, но я не смог. Это была не она, не та, чью фотографию я таскал с собой и плакал стыдными слезами, обнаружив пропажу. Ничто не напоминало прежнюю бабочку, выжженные перекисью жидкие пряди казались злой пародией на душистые локоны, тяжелый подбородок подрагивал, скатавшаяся помада забилась в трещины губ. Но как будто мало было того, что с ней сотворило время, еще и то, та, что я видел на полу из прихожей, раздувшаяся, обезображенная, облепленная мухами, в линялом фланелевом халате! Нет, мне не забыть и не связать эту страшную лопнувшую куколку с нежной бабочкой.
Я сообщил Ивану, как дважды хлопнула дверь, сперва за бывшими учениками, после, пропуская младшего Степанова. Оказалось, сосед ни при чем. Даня задержался на лестнице, сказав Сереже, что должен вернуться ко мне, забрать забытую сумку. Но Даня не возвращался и никакой сумки не забывал, неприятно было уличать его во лжи, пусть не самый любимый из моих учеников, но все же.
- Зачем Даня приходил к вам, Андрей Гаврилыч, - перешел Ваня на "вы", как в школе, - ведь он прежде не баловал посещениями. Он не объяснил?
- Может, вспомнил старика, решил проведать... Ты же приходишь. Нет, не говорил ничего такого, сидел, болтал с Сережей.
- О чем?
- Да, ты же слышал. О том же, что и при тебе, ни о чем конкретном. Почему ты думаешь, что Даня причастен... Мало ли в доме народа? А забытая сумка... Вспомнил, что забыл в другом месте и не стал меня беспокоить. Ты что, Иван, зачем ему актриса?
- Звонок вы, Иван Гаврилыч, точно не слышали?
- Вроде бы нет. Но я в ванную выходил, воду включал, мог и пропустить.
Сарафанное радио донесло, что подозревают Даню, а кого еще? К старому учителю носа не казал, а тут явился и про сумку наврал. Вернулся, поднялся выше этажом, позвонил, пьяный сосед Петрович мог не услыхать звонка, учитель намекает, что звонок был, но прямо не говорит, ученика жалеет. Даня-то у Жени-барыги в шестерках ходит, вот и спроворили ограбление. У актрисы бриллианты были, дорогущие, и золота всякого не меряно. У актеров у всех так. Даню посадят, но ненадолго, Женя его отмажет. А бриллианты поделят. Актрису зарезали, говорят, всю располосовали, ножом хирургическим, специально, для отвода глаз, чтобы на маньяка подумали. Откуда в нашем городе маньяки, все друг друга с пеленок знают, кто как рос, у кого какая придурь. Маньяков не бывало. Последняя фраза выговаривалась с некоторым сожалением, сериалы давали себя знать. И актрисе так пошел бы маньяк.
Значит, ее зарезали скальпелем, таким же, как тот, которым я препарирую лягушек на уроках зоологии. Утверждают, что Даня пришел ко мне именно, чтобы украсть скальпель. О, мои нескорые на логику горожанки, как будто скальпель - это оружие наподобие пистолета и его не купить простому человеку, даже и в районе. Даню не арестовывают, чтобы тот вывел на бриллианты и на Женю. Что на Женю выводить, он по городу с утра до вечера крутится. Улик против моего ученика нет, смешно говорить об аресте. Но Женя страдает, не столько он, сколь его торговля, город объявил бойкот Жениным ларькам.
Иван приходил опять, спрашивал, не был ли Даня взволнован, не показалось ли странным его поведение. Что за методы, будто можно таким образом доказать преступление.
- Я старый человек, Ваня, не очень наблюдательный. Ничего мне в глаза не бросилось. Вроде, действительно, Даня вел себя немного нервно, но, скорее, от смущения. Сколько лет не заходил, то есть, ни разу, а тут пришел. Наверное, на актрису взглянуть. Или на бриллианты. Она носила бриллианты-то? Что в городе говорят? - В городе утверждали, что актриса не могла шею прямо держать под тяжестью камней.
- Иван Гаврилыч, какие бриллианты! Ей жить не на что. Потому и квартиру поменяла, в наше захолустье переехала, чтобы жить на разницу, доплатили же ей. Как у нас в стране случается, известный человек, а богатства не нажила. Пенсия у нее крошечная. А в родном городе еще и неприятности замучили - поругалась с подругами, нагрубила высокому чину из администрации, и поехало. Видать, характер-то у покойной - не сахар с варениками.
- Но зачем Дане грех на душу брать? Или Жене? Тот, конечно, отличался в школе ненормальной жестокостью, ты не помнишь? Нет, наверное, ты же раньше школу закончил, на мелкоту всякую не обращал внимания. Но, все-таки, почему ты к Дане прицепился? Если жильцы из парадной не устраивают, почему не проверить всякую приблудную шушеру, не мне же тебя учить сыску, я только ботанику и зоологию лучше тебя знаю.
Иван взял в руки пустой пузырек из-под корвалола, вздохнув, поднялся, прошел на кухню, хлопнул крышкой мусорного ведра.
- Иван Гаврилыч, заварю я тебе чайку, вместо лекарства. Что ты так переживаешь, право слово? Может, скрываешь что? Да не бледней, это я дурацким шуткам на работе научился. Потому я к Даниле прицепился, как ты говоришь, что время убийства совпадает с их уходом из твоей квартиры, но это не для разглашения, тебе одному объясняю.
- Как же Ванюша? Разве можно так точно установить? В детективах всегда плюс-минус несколько часов.
- Она как раз перед этим таблетку съела, а принимала их по часам. Но и так заболтался, тайну следствия выдаю. Точно, нечего тебе больше сказать?
Иван ушел, и мое ужасное видение-воспоминание заиграло новой подробностью. Меж черных мух в развороченной плоти сияла белым яблоневым цветом не переваренная таблетка. О, Господи Боже мой!
Спустя несколько часов после Вани, на ночь глядя, заявился Женя с полными сетками гостинцев. Как заботятся обо мне мои мальчики! Но заговорил странно, чуть ли не угроза послышалась мне в его словах.
- Вот что, дорогой Иван Гаврилыч, вроде как видели вас на лестничной площадке. Как раз тогда, когда все случилось. Как же это понимать? Почему вы Ивану-участковому не сообщили? Если вы выходили из квартиры, должны были видеть, что Даня не поднимался на этаж к актрисе. Он, болван, наврал про сумку. Под дверью у Степановых шарился, увел девку у Гришки, младшего Степанова, а к прошлому ревнует. Хотел проверить, встречаются ли они за его спиной. Девке сказал, что уезжает на сутки. Потому и к вам заявился в тот день. Так видели вы Даню, или нет?
- Кто меня видел, Женя? Ты что? Если все так просто, почему Данила не объяснит. Его же подозревают.
- Мало ли, что подозревают. Улик никаких. Бабы языком мелют. Данька не объяснит ни за что, самолюбие у них, вон чего. А моя торговля страдает. Я уж его и просил, и угрожал, ни в какую. Дело-то выеденного яйца не стоит.
- Женя, по-моему, это ты не договариваешь. Если твоя торговля страдает, что же сам не пойдешь в милицию? Из-за глупой выходки рисковать репутацией, может быть, свободой? Нет, друг мой, что-то в этом есть неправильное, не стыкуется что-то. И кто меня мог видеть-то? Что ж, сей доброжелатель сам в милицию не сообщил?
Женя смерил меня взглядом, я не понял выражения его прозрачных глаз, вода плещется, дна не видно.
- Сообщит еще. - И дверью хлопнул.
Кошмар получил продолжение. Тогда, в тот страшный день, вернее вечер, было полнолуние. Луна стояла прямо над домом, толстая, напоенная красным свечением, давно не видал я такого цвета у луны. Страшно звонить Ивану, что подумает, поймет ли правильно, ох, страшно. Как объясню ему. Хороший мальчик и учеником был хорошим, доверчивый мальчик, но поверит ли сейчас? Стыдно в глаза смотреть собственному ученику. Не поверит, боюсь, не поверит моему ручательству. Я-то знал, что все произошедшее случайность, рецидива не будет, но Иван не знает. Ох, страшно.
- Вызывали, Андрей Гаврилыч? - а смотрит настороженно, словно уже не доверяет, нехорошо глядит. И обратился на "вы".
- Это ты, Ванюша, вызываешь, да и вызовешь еще, поди. А пока имей снисхождение к моим летам и нездоровью. Да дельце-то у меня небольшое, не то, чтоб серьезное, впрочем, не мне судить.
- Что такое, Андрей Гаврилыч! Отчего вы прямо никогда не выражаетесь? В деталях и то обиняками - небольшое дельце, небольшое, а не маленькое. Что вы хотели мне сообщить?
- Экий ты резкий сегодня... Помнишь, что в тот день полнолуние было? Когда актрису убивали?
- При чем это... Ну, говорите, я жду. - Тут мой Ванюша вскочил и посмотрел на меня совсем недобро. Началось. - Вы что, видели его? - Что мне оставалось, сам вызвался, сам начал.
- Видел, Иван.
- Видели и промолчали! Ну, знаете, Андрей Гаврилыч! Это ведь не школа, это вам - не кто окошко в учительской разбил, не игрушки!
- А разве, Ванюша, мы на уроках в игрушки играли? Если скальпель считать игрушкой, то конечно. - Он не должен догадаться, как мне страшно. - И не кричи на меня, пожалуйста, имей уважение к старости.
- Андрей Гаврилыч, что вы все о старости, между прочим, я прекрасно знаю, что вам пятьдесят три года, так что напрасно ссылаетесь на преклонные лета. Хотите показать, что память вас подводит, что вы забыли, как Даню в ту ночь видели под дверью убитой. Я же понимаю, почему все это, вам ученика своего жалко, но жалость эта страшненькая. Вы-то зачем на лестничную площадку вышли? - Строг Ванятка, строг. Как ни странно, его суровость помогла мне собраться, скрепиться духом.
- Я начал с того, что в ту ночь было полнолуние, но ты пропустил мимо ушей. Полнолуние плохо действует на гипертоников, мне нездоровилось еще при мальчиках, еле досидел, еле проводил. Слышал, как дверь хлопнула, один раз, другой. Вдруг как толкнуло меня что-то, предчувствие какое-то, хочешь, верь, хочешь, нет. В груди стеснилось, дыхание сбивается, а в голове напротив ясно так, и словно говорит кто: сейчас случится несчастье. Я, смешно сказать, напугался. До того напугался, что дома не мог усидеть, хоть и был уж в халате. Может, думаю, с мальчиками на лестнице что приключилось. Но слышал же, как двери хлопали, должно, ушли мальчики. Все одно, проверю, раз такая тревога разбирает. Дверь отворил тихонечко, от страха, а не затем, что прятался, страх меня уж совсем прибрал, и луна багровая за окном раскачивается. Дверь отворяю, вниз гляжу - никого, а сверху шорох легкий. Взглянул, а он от дверей, как ты выражаешься, убитой, идет, не идет, а задом пятится, странно так, пошатываясь. Потому и меня не заметил, что спиной вперед шел. Я дверь тихонечко закрыл, он не должен был услышать, но может, другой кто меня видел или слышал. Тебе сигналов не поступало, что меня видели? - Иван мотнул головой, нетерпеливо, этакий жеребчик перед яслями. - Странно, должен был кто-то меня видеть. Но он, Сережа, точно не заметил.
- Как Сережа! - Иван вскочил и наклонился надо мной, вращая круглыми крапчатыми болотнми глазами, как сыщик из безвкусного детективного фильма. - Вы же о Дане говорили, разве нет? Он же за сумкой возвращался, якобы. Он соврал. И Сергею соврал и следствию.
- Не знаю, Ванюша, зачем солгал Даня, не знаю. Это уж ты сам, не маленький, соседей расспроси, с первого этажа начиная. Но говорил я о Сереже, его и видел, выходящим от убитой актрисы.
- Это точно, Андрей Гаврилыч?
- Ну вот, ты и сам намекаешь на мою старость, слабое зрение или склероз. Точно, Ванюша, точно мальчик.
- Но как? Зачем ему... Что, собственно... - Иван продолжал копировать дрянной фильм: бегал по моей небольшой комнатке, ерошил волосы, только что рук не заламывал.
- Я знаю, Ванюша, что собственно. Я знаю и попытаюсь объяснить тебе. Поверишь ли, нет - дело твое. Но поймешь, надеюсь, почему я скрывал от следствия важные сведения, почему заболел так сильно. Потрясение, знаешь ли... Вы же мои ученики, все близкие, хоть и любимые, что скрывать, по-разному. Полнолуние в ту ночь, повторяю в третий раз, было. Обострения не только у гипертоников, у душевнобольных тоже.
Иван с недоверием сощурил красивые ресницы, ну красна девица на первом свидании, и только: - А разве Сергей душевнобольной? Странный слегка, но вполне безобидный.
- Я Сережу с шести лет знаю. Его болезнь не бросается в глаза, допускаю, даже родители, которым до него дела нет, ты знаешь, не подозревают, как далеко зашло. Сережа плохо учился, трудно запоминал материал, ничем не интересовался. Только вот бабочками. Но при этом и бабочек не различал, никак не мог - я думал - запомнить, как это из гусеницы куколка, а потом радужное чудо. Но не запомнить он не мог, а поверить. Поверил. Недавно. Он ведь всякий раз, как приходил ко мне, об одном расспрашивал. Сколько дней от гусеницы до куколки и так далее. Я не ленился, я знал о его душевном нездоровье, рассказывал. Пусть. И - здесь, Ванюша, самое удивительное начинается, как только он поверил в метаморфозы, стали бабочки для него вроде людей, то есть, лучше людей, потому что понятней. А людей, близких людей, каких у него было раз-два и обчелся, он к бабочкам приравнивал. Я был толстым лысым ночным бражником, так вот. Ты, не смейся - хотя Иван и не думал смеяться - сильным махаоном, аптекарша Тося - маленькой белянкой. Он проговаривался, и вовсе не шуткой это звучало. А еще Сережа помнил старый детский фильм о прекрасной фее, хоть и видел его один раз. Когда к нам приехала актриса, игравшая фею, он волновался ужасно, он, скорее всего, ждал, что фея вспомнит мальчика Сережу так жадно глядевшего на экран. Как же ей не вспомнить, если она с экрана глядела ему в глаза целых полторы минуты! Но фею Сережа не узнал в пожилой расплывшейся женщине. Это была не чудесная фея-павлиний глаз, а опухшая безобразная куколка. И понял Сережа, что я его обманул. Не из куколки бабочка, а напротив. От долгого ожидания встречи с мальчиком, павлиний глаз закуклился, оброс коричневым панцирем - неприглядной плотью. Отечные ноги, фланелевый халат принадлежали куколке. Там, под ними скрывалось юное и прекрасное, там ждала своего часа фея-павлиний глаз. Надо было срочно освободить бабочку, взрезать гнусную плоть скальпелем - или ножом - дать вылететь изящному чудесному образу на волю из плена мерзкой старухи. И Сережа выпустил бабочку. Вот, собственно, что.
Он поверил. Сразу. Мой рассказ, достаточно абсурдный, выпустил, как бабочку из куколки, наивного романтика из голубой сатиновой рубашки, застегнутой казенными пуговицами. Бедный Сережа. Но я не мог поступить иначе. Я знал, что других убийств не будет, тем не менее, не мог.
- Почему вы рассказали, Андрей Гавилыч? - Теперь его "вы" звучало не обращением официального лица, а отдавало удивлением ученика перед мудростью учителя. - Боялись, что Даня пострадает? Но против Дани ничего не было, по сути. Лишь то, что соврал про сумку. Как же актриса открыла дверь незнакомому мужчине, да еще поздно вечером?
- Я боялся за Сережу. Поверь, у меня было время для раздумий, ты знаешь, я неделю не вставал с постели. Я боялся, что он не перенесет разочарования. Ведь фея-бабочка так и не появилась, хоть прошли все сроки - по его представлениям. Он нуждается в лечении. Иначе он убьет себя.
Иван поднялся и вышел, шаркая ногами по-стариковски. Попрощаться он забыл. Ничего, самое большее через час, он вернется с официальной повесткой. Он не застанет меня. Лысоватый бражник будет порхать с павлиньим глазом над полями асфоделей, он вылетит в срок, также как в случае с актрисой, с последним вздохом дряблой куколки. Ванюша не заметил скальпеля с бурыми пятнышками, потому что мы не пили чай сегодня, и мальчик не полез в комод за чайными ложками, среди которых лежала тонкая и острая свобода.
© Татьяна Алферова, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.