[Оглавление]

В  МАРТОВСКОМ  НЕБЕ * В МАРТОВСКОМ НЕБЕ * Бежать! От блага пораженья... * МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ * Озноб осеннего дождя... * Так бродить себе, да сутулиться... * ТЮЛЬПАНЫ * На окне у соседки цветет старый кактус...   * ЗМЕЯ * Облаками по ветру, ракетою на керосине... * Я клянусь, что эти бумаги читает ветер... * СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА * На разложенном диване... * СТРИЖИ. ИЮЛЬ В  МАРТОВСКОМ  НЕБЕ В раме тревожно мечутся тени от веток, словно картину с надписью "В мартовском небе" юный художник, не отыскавший ответов, вымарал в гневе. Раму откроешь - ветер колышет сетями. Что за тревога ловится в небе ночами? Может, всего лишь вести плывут косяками скумбрий печальных? Пусть уплывают длинными зимними снами: скоро настанет равенство белого с черным. Это бывает. Только, наверно, не с нами, а по расчету - с кем-нибудь, с ними. Утром, немного воскреснув, выйдешь из дома - небо уже не с овчинку. Перья фламинго плавают в водах небесных, перья фламинго. _^_ * * * Бежать! От блага пораженья, сочувствия и торжества, как в обморок обмороженья - погода после Рождества. Охолодеть! Лицо без линий у рта и сеточки у глаз. Две недозрелые маслины у снежной бабы есть для вас. И только изредка, на пробу, на миг - в былую благодать, как тощий прут из-под сугроба, живой ли, нет - не разгадать... _^_ МОРЕ  ВОЛНУЕТСЯ В. Лурье Ах, как волнуется море - как Мэри под пледом, - если мой нос любопытный его разрезает. Мной этот курс до последнего дюйма изведан, так что юнцам - любопытство и смелость дерзаний, вольному - воля, невольному - море по курсу. Вольно летают лучами, невольно - кругами. Третьего дня из обычного рейса вернулся. Встретила Мэри. Ну да - и земля под ногами. Дернул же черт через сутки отправиться снова - вроде и не было даже особой причины. Дернул же черт в нашей луже кита голубого вынырнуть слева по курсу из сонной пучины... Я же не Мэри - ни визг, ни потеря сознания мне не помощники. Я оценил, подытожил: может, конечно, не кит - но какое создание! Может, конечно, не синий - но очень похоже. Каждый охотник желает - и тем одинаков с прочими, бьющими в цель, у которой лица нет. Но обрывались крюки вопросительных знаков, но не вонзались гарпуны моих восклицаний... Ах, как волнуется море за синего гада, ах, как меня лихорадит соленой тоскою! Может, ни бить, ни гарпунить его и не надо, может, подплыть да обнять его, чудо морское? Жарко искрится на солнце веселая россыпь Радужных брызг. Темнота-я-не-помню. Больница. Лучше не спрашивать. Я не умею вопросы правильно ставить. Возможно, что все повторится. Помер сосед по палате. Сказал, от саркомы или чего-то похожего, вроде сарказма. Что-то из этих названий мне было знакомо, я вспоминал целый день и, конечно, напрасно - так и не вспомнил. Но мною довольны медсестры: спал хорошо и с большим аппетитом обедал. ...Чем я порезался? Фразой. Мгновенной и острой: "Ах, как волнуется море! Как Мэри под пледом"... _^_ * * * Озноб осеннего дождя рождает горечь листопада. Над мокрой площадью вождя ведет заоблачное стадо к заморским пастбищам. Они пройдут воздушным коридором. О местный боже, сохрани меня бездушным валидолом на этой, вымокшей в слезах земле под коркой каменистой, ломтем пока не отрезай, еще не снег... еще не выстрел... ....................................................... Листва с повадками мышей лениво бегала от ветра. И стало легче на душе. И удалось пройти два метра по улицам и площадям, по проводам и эстакадам сквозь дрожь осеннего дождя, промокшего под листопадом... _^_ * * * Так бродить себе, да сутулиться между западом и востоком, где котами пропахли улицы и тревогой весны, поскольку скоро март. И звенит решительно то ли капля в конце падения, то ли в школе по месту жительства завершилось дневное бдение - и, захлопнув свои задачники, зачирикали-засвистели сероглазые быстрые мальчики, бледноликие, словно тени улетающих ангелов... _^_ ТЮЛЬПАНЫ Славе Кот смотрит на метель. Я - на кота. Он зачарован снежной каруселью, а я разочарован. Нагота ветвей и почвы в коме предвесенней - и то бы лучше. Боже упаси от снежных гор, что к маю не растают. О зимы, зимы! Право, больше зим, чем даже лет, - они все нарастают... А где-то там, на станции Аксай, снега за пару дней садились в лужу, и бог земли наглядно воскресал, и степь взрывалась красками наружу, и день звенел, и был упруг и нов, как лист, что летней суши не изведал, и ранним утром стая пацанов взлетала на свои велосипеды. Летели в степь. Бросали якоря в пучины разнотравья и соцветий. О степи, вы похожи на моря: ни берегов, ни времени, ни смерти. И мы жевали с хлебом дикий лук и верещали дикими альтами, когда нам открывался дикий луг, где царствовали дикие тюльпаны. Мы рвали их охапками. Везли домой и там торжественно вручали... Тюльпаны детства и родной земли, тюльпаны мне мерещатся ночами. А здесь метели долгие. А здесь ночь длинная, минуты дорогие, тюльпаны в вазе гибнут через день, и я тебе дарил цветы другие. Дарил, дарил. И вот гляжу теперь в окно да на кота - но видят боги, что ты идешь, ты открываешь дверь, являясь мне тюльпаном на пороге... _^_ * * * На окне у соседки цветет старый кактус. У меня - старый хлеб. Недоеденный хлеб... В дверь стучатся волхвы. Где моя деликатность? Не впущу бородатых в мой каменный хлев. Я их вижу в глазок. Никакой благодати ни в едином глазу. На какую звезду их сюда понесло? Ухмыляются, тати. Вот ограбят - и сына с собой уведут! Что, открыть? Открывать интересней, чем помнить. Только память меня не подводит, увы. Впрочем, что здесь украсть? Хлеб, цветущий упорно? Книги старые? Сына-подростка? Волхвы удаляются, руганью витиеватой оглашая подъезд. И, как лезвие в бок: "Я к тебе присылал. Ты сама виновата". Я сама виновата. Спасибо, мой Бог. _^_ ЗМЕЯ Д. Л. Я леса исходил, прочитав до последнего листика, я зверье приручил от ежа до медведя голодного, но ее увидал, и отныне какая-то мистика происходит со мной, а причина - змея подколодная. Ну постой, гладкокожая, огненной лентой увитая! Как же быстро ты юркнула в травы лесные! Напрасно я все пытаюсь тебя распознать: ты и впрямь ядовитая или просто пугаешь людей этой странной окраскою? Я поймаю тебя, напою молоком из тарелочки. Суховеем степным отзовется дыханье неровное. Будешь спать у меня на груди, разноцветная девочка, и, быть может, когда-то согреешься, холоднокровная. Ну, а если ты будешь смотреть на меня, как на кролика, я не то чтобы оцепенею, но тихо и скованно разложу виноград или яблоки прямо на столике - для тебя. Для себя - только чашу, что мне уготована, и глотну из нее без разбора - вина ли, отравы ли - и, живой или мертвый, пойду я по тропам исхоженным... Ты опять ускользнула? Ну все у тебя не по правилам! Ты вернулась? Смотри-ка! Зачем ты так смотришь? О боже мой! _^_ * * * Я люблю тебя, жизнь, И надеюсь, что это взаимно. Песня прошлого века Облаками по ветру, ракетою на керосине, дураком на игле, что зовется надеждой - как баба - за какие потери, не снившиеся Хиросиме, я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это не слабо? За какую весну, по которой глаза отсырели - не от ранней грозы, так от поздно сошедшего снега - я тебя обниму, задыхаясь от первой сирени, я к тебе на войну буду тайными тропами бегать? Я тебя не пойму, как мальчишка, сбежавший с урока (он за это получит свое неизбежное "плохо")... Я люблю тебя, жизнь. Без взаимности. И без упрека. До последнего вздоха. _^_ * * * Я клянусь, что эти бумаги читает ветер. Нас таким вещам, ей-богу, не обучали. Я клянусь, что я прохожий, а не свидетель, ну, а если заметил что - так совсем случайно, и не понял того, что видел. А если понял, никому не сказал и выводов сам не делал. Почему так грозно мчатся за мной в погоню то ли всадники, то ли кто - в оперенье белом? Беззастенчиво пробегает мороз по коже: закрывай - не закрывай и замки, и шторы, поклянись им триста раз, господин прохожий... Повернуться к ним лицом и дождаться, что ли? _^_ СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА Легкий укол погружает в столетие грез. Катится веретено под сосновые лавки. Сказочным даром пришло воплощенье угроз - сном вековым вместо пули, тюрьмы и удавки. Спит. Не узнает, как яблоню любит топор, как ненавистны становятся бывшие братья. Спит, молодая. Прекрасная, спит до сих пор. Где проходимец, который готовит объятья спящей принцессе? Не видно. Сгущается мрак, и в уцелевших покоях белеют скульптуры. Будущий принц покоряет Кавказ ли, Ирак - а во дворце, обернувшемся домом культуры, в легком дыханье дрожит кружевной воротник, мерно вздымается грудь, не вскормившая сына. Что ж ей не спать? Не теряла надежд и родных, слез не роняла, тем более - не голосила. Спит, молодая. У сказки счастливый конец: юные принцы повывелись в наших широтах, мы на экскурсии ходим порой во дворец - он уцелел, но ветшает его позолота... ....................................................................... В бабкином доме, где пусто теперь и темно, как не последнюю волю - последнюю милость, мы отыскали старинное веретено. Дерево стерлось. На самом конце - притупилось. _^_ * * * На разложенном диване от любви до чувства долга через боль и состраданье добираются недолго. Было платье белоснежным, был костюм широкоплечим, будут белые одежды, если ангелы не лечат. Опусти глаза воловьи, не гляди - не будет больно. Посиди у изголовья, хмурый ангел недовольный. Недовольный: не до воли, не летается, однако, если я лежу и вою, как побитая собака, если я лежу на сене - не оставишь, я-то знаю. А на небе предвесеннем тучка пляшет расписная и зовет к таким же легким. Ты вздохнешь. А что тут скажешь! Ангел, ангел, эти вздохи - как моя земная тяжесть - с каждым днем все легче, легче, и, глядишь, уже недолго... Ангел мой - из бывших женщин, вот и плачет втихомолку. _^_ СТРИЖИ.  ИЮЛЬ Как за жемчугом, в небо отважно ныряют стрижи, угловатые черные бабочки местного лета. О неверное солнце! Придется его сторожить каждым кожаным нервом и каждым изгибом скелета. В напряженье из многих объектов останутся два, по числу полюсов. Остальные, теряя значенье, исчезают из поля и тайно уводят слова - от имен и названий до внятного их изреченья - и тогда "сторожить" означает всего лишь "стеречь". Дай-то бог осознать невеличие этих занятий, вызвать память звонком, телеграммой затребовать речь и отметить приезд бесконтрольностью слез и объятий. Солнце в небе. Хлеб-соль на столе. Все давно прощены. Проникают стрижи в безответного неба ущербность. А слова, от которых давно ничего не щемит, чуть горчат - перезревших плодов запоздалая щедрость. 1. Как за жемчугом, в небо отважно ныряют стрижи. Вы ныряли за жемчугом? Видели? Ах, на экране... Да, конечно опасно. И что за резон дорожить жемчугами, когда воссияли алмазные грани? Кто - за жемчугом в небо? Простите, не я. И не я. Мы совсем не стрижи. Это им, бестолковым, блаженство - в это летнее небо отважно нырять и нырять, будто здесь, в этом небе, в июле и водится жемчуг. 2. Угловатые черные бабочки местного лета, чей стригущий полет неуклюж, как заплыв у собак, здесь недолгие гости. Их, может, и любят за это. Что ж, за это и любят. Скажите, что это не так, что вам стоит? Молчите? В изломанном этом полете вся трагедия лета и нежных июльских детей, чуть расцветших Джульетт, чьи короткие гимны природе остаются стрижами по вечному небу лететь. 3. О неверное солнце! Придется его сторожить, красть желанные крохи в надежде, что все прояснится, чертыхаться, и мерзнуть часами, и наскоро жить, и лелеять случайную вспышку на мокрых ресницах. Добровольно уйти в затяжной парашютный прыжок, Но однажды - хотелось бы раньше, хотелось моложе - но однажды дорваться. И свой безрассудный ожог с тихим стоном скрывать под лохмотьями лопнувшей кожи. 4. Каждым кожаным нервом и каждым изгибом скелета принимаю как дар передышку в дождях и делах, этот зной, этот мед, этот горький бессмертный столетник, эту гору, что тучу летучих мышей родила. И на гладкой поверхности неба - мышами, стрижами, то неровно, то в ряд по прямой самолетной канве эти легкие тайные знаки на синей скрижали - то ли стриж пролетел, то ли слово нисходит ко мне. 5. В напряженье из многих объектов останутся два. Кто бы ни был один, он другому сулит испытанье обоюдного бегства в суровый бетонный подвал, где болит голова от накопленной мудрости тайной. Разве не было лета, где солнце купает стрижа, кормит клевером пчел, по утрам полирует листву - и сквозь замочную скважину жадно стремится душа в мир, который цветет, потому что еще существует. 6. От имен и названий до внятного их изреченья - только песня гортани и шахматный ход языка. Юный стриженый стриж в поднебесье листает учебник, и с одной из страниц выпадает на землю закат. Заливается запад густым и стыдливым румянцем - это песня гортани, но скоро щелчок языка ставит синюю точку. Так петься - и так обрываться, так легко и бесстрашно на землю слететь свысока! 7 Вызвать память звонком, телеграммой затребовать речь, вспоминать, говорить, а потом спохватиться: "Ох, ладно, вы, конечно, устали с дороги, хотите прилечь", - и допить в одиночку предутренний сумрак прохладный. Только час или два равнозначны "допить" и "дожить". Пробуждаются память и речь надоедливым пульсом и молчат, наблюдая за тем, как ныряют стрижи, настоящие птицы на завтрашнем небе июльском. 8 Чуть горчит перезревших плодов запоздалая щедрость, изобилие лета - предвестник дождей и разлук. О томительный зной! Золотая прощальная тщетность медом тает во рту и, как небо, уходят из рук. Улетают стрижи, не прощаются и не тоскуют, как слова, от которых уже ничего не щемит. От сегодняшней щедрости стынет дыханье и скулы. Солнце в небе. Хлеб-соль на столе. Все давно прощены. _^_

© Ирина Аргутина, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.