РАНА
1.
– Как вы хорошо выглядите!
Коллега с нескрываемым восторгом отвесил очередной комплимент и даже для большей достоверности присвистнул. Коридорное эхо раскатилось и ударилось о дверь бухгалтерии. Я выдавила из себя притворную улыбку – вместо того чтобы прокричать всё, что клокотало внутри, в ответ на такие комплименты в последнее время. "Да засунь ты себе в жопу! Прекрасно выглядите! Блин! А что мне с того, что я хорошо выгляжу?"
Раньше на внешнюю красоту можно было опереться, как на помощника в делах сердечных, и начать флиртовать, не выходя из этого унылого коридора. Притвориться милашкой, провести рукой по плечу – якобы стряхивая невидимую пылинку, попытаться подойти настолько близко, что запах горячих древесных духов стал бы немного навязчивым для собеседника. И волнующим. И не отпускающим до самого вечера, когда выходишь вместе с этим коллегой из дверей офиса, смешно втиснувшись рядом с ним в узкую дверь...
Как давно не было в жизни чудес, чудеса будто решили с ней больше не случаться, а что в жизни женщины есть важнее, чем чудо, или надежда на него? Любовь – самое главное из чудес, а еще вот это щемящее ожидание, постоянная готовность к ней. Так вот. С какого-то момента мне показалось, что все кончено. И вместо сердца у меня теперь – большая зияющая дыра.
"Как вы хорошо выглядите" звучало для меня типа "как вы хорошо сохранились". Только бессмысленно что-либо сохранять, когда всё, что было важным, что приводило в движение мою гребаную жизнь, вдруг испарилось. Кому нужен компьютер, в котором нет ни одной программы? Груда железа! Да-да, я себя сейчас именно так и чувствовала – грудой ненужного железа.
Резко, будто ставя точку в разговоре, я повернулась к коллеге спиной и пошла в сторону своего кабинета. Моментальная злость отпустила, а вот тяжесть собственной бессмысленности я ощущала во всем теле – налитые свинцом плечи, плохо гнущиеся ноги. Все движения, будто в замедленном кино. И если бы дело происходило в кино, то оператор обязательно показал бы потухший взгляд. Ни лучика надежды в красиво подведённых глазах. Безнадёга.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
Это вдруг вспомнившееся четверостишие Ахматовой память будто специально подкинула, чтобы добить меня окончательно. Чтобы душа окаменела – есть! Сделано! Что там ещё? Научиться жить с каменной душой? Для чего, для кого, кому нужно тело с каменной душой? Тело, когда-то соратник и друг, генератор кайфа и радости – теперь лишь мышцы и кости, которые надо питать, чтоб совсем не обессилеть.
На ощупь в темном кабинете нашарила кусочек миндального печенья. Но так и не решилась откусить. Похоже, депрессия, по всем признакам – весточки надвигающейся болезни. Ничего не хочу, ни-ко-го. Нараспев сказала вслух и даже повторила, будто кто-то должен был услышать: ни-ко-го-не-хо-чу.
Это было так больно, что колени прогнулись, меня пошатнуло, как от удара, и я с грохотом осела в офисное кресло. Включила свет, нажав с такой силой на выключатель, будто он был виноват во всем, и сразу стала писать на первом подвернувшимся листке. Когда-то я была у психолога и запомнила первое упражнение – записать все, что радует: запах свежего белья, храп спящей рядом собаки, рассвет в сельском доме с низко стелющимся туманом, чай с чабрецом, воскресный кофе с подружками...
Я писала и писала, будто пытаясь убежать от себя сегодняшней. Хотя это давно уже было не совсем правдой. То есть я, конечно, все это любила, но в какой-то другой жизни. Сейчас писанина казалось бессмысленной, упражнение вызывало, скорее, спазм негодования, чем необходимый терапевтический эффект.
Я смяла листок и выбросила в мусорку. Но и этого было мало, я, чуть не упав, наклонилась, достала исписанный клочок бумаги и стала резать его ножницами на мелкие скрюченные полоски. Вложив в это дело всю страсть: хрясь, хрум, хрясь. И вдруг почувствовала резкую боль: в порыве отрезала кусок кожи с большого пальца левой руки. Я смотрела, как медленно набухает капля крови. Просто не могла оторваться от этой картины. Было невероятно. Это бесчувственное тело, оказывается, все ещё живо, и в нем течет настоящая, темно-красная, густая кровь.
Сколько времени я так просидела, наблюдая, как она капает на белый лист бумаги, – без понятия. Но накапало прилично. Странно, мне немного полегчало. Согласно каким-то первобытным программам в нас, почти животным, эта кровь возвращала меня к жизни. Боль, кровь, чувственность – мои базовые настройки, это я знала всегда. Боль и кровь – вот же они, чувственность, возможно, вернётся позже. Та чувственность, которая заставляла сейчас меня так отчаянно цепляться за память о ней. Та чувственность, без которой я лишь оболочка. Шелуха. Пауза.
2.
Пока я набирала в коридоре воду из кулера (не решалась поливать офисные цветы водопроводной), двери кабинетов то и дело открывались, закрывались, и до меня доносились обрывки разговоров:
– Нет, Дмитрий Николаевич, к понедельнику мы не успеем. Вы же не ждёте, что ребенок, едва родившись, через месяц станет пятилетним?
– Анфиса Юрьевна, у вас было достаточно времени!
Дверь с треском закрылась, Анфиска вылетела из кабинета, как ужаленная, даже не заметив меня, все ещё цедившую в бутылку воду. Цок, цок, цок, – повторило коридорное эхо.
– Не, ну Марина сегодня особенно хороша, чего она так с утра меня отшила? Что я не так сказал? Наряжается вечно, как на показ, а на комплименты реагирует, как коза. Стрелки ещё до ушей накрасила...
Хм, разговор точно шёл обо мне, я стала прислушиваться, снизив напор воды до минимума. Говорил наш айтишник Валера, который пристал ко мне со своим дурацким комплиментом. "Только не закрывайте двери", – мысленно приказала я кому-то в темноту то ли сознания, то ли коридора. Парни принялись болтать о моей фигуре, что заставило меня пару раз одернуть неудобную рабочую юбку-карандаш.
– Мммм, я люблю, когда у женщины слегка тяжёлый низ, как у Маринки, – притворно сладким голосом говорил мой утренний визави. – Когда она идёт по коридору я смотрю только на её булки.
Я не видела, но поняла, что за дверью показывают пантомиму, после чего мужской ржач беспрепятственно выкатился в коридор, где был усилен эхом.
– Ухххахаха, – носилось и подпрыгивало в коридоре, ударяясь о стены, – ухахххахаа.
Анфиса, возвращавшаяся с большим пакетом документов в кабинет бухгалтерии, с ноги закрыла дверь. Руки были заняты, но мне показалось, что этот мощный пинок был не по причине занятых рук. Ясно было, что до понедельника она проект сдать не успеет.
Я уже минуты три стояла в коридоре с полной бутылкой воды.
"Мужики ещё большие сплетники, чем женщины, кто бы что ни говорил. Но несмотря на мой сегодняшний срыв, все-таки приятно знать, что я все ещё волную этих бородатых малолеток".
3.
В третий раз я до блеска натерла чёрную-чёрную варочную панель. Она не была ни пыльной, ни грязной, просто, когда я страдаю, мне легче страдать в идеально вылизанной квартире. Поставила банку с кофе ещё ровнее. Отряхнула складки на висевшем кухонном полотенце. Ещё ровнее поставила банку с кофе. Мысли успокаивались. Черт возьми, а все-таки это работает.
Всё не так уж плохо. Возможно, страхи о том, что я превращаюсь в пустоту имени меня – с моей непослушной короткой стрижкой, осанкой, даже со все еще узнаваемым лицом – это всего лишь страхи? И реально ничего такого не происходит? Вспомнилось, что даже в студенчестве были моменты, когда мне совершенно ничего не хотелось. Но тогда меня это не волновало совсем. Смешно было даже париться на эту тему... Но именно сейчас мне хотелось, чтоб это побыстрее закончилось. Хотя я точно знала: чем сильнее хочешь, чтобы что-то закончилось, тем меньше на это шансов.
Я провела пальцем по ставшей слегка морщинистой кожице яблока. "Надо испечь шарлотку", – пронеслось у меня в голове. Чего я терпеть не могу, так это умирающих фруктов и букетов. Я физически ощущаю энергию смерти. На этой мысли меня даже подкинуло в кресле, и я пулей вылетела из квартиры в магазин: муки оставалось совсем на дне, на шарлотку не хватит.
Выбегая, краем глаза в зеркале я заметила свое отражение – белая толстовка с капюшоном, накинутое поверх пальто, небольшой румянец на щеках, – и осталась им совершенно довольна. "Я еще ничего!", – мелькнувшая мысль, тут же поставила мне подножку – "ничего, ничего, ноль на палочке", – зацепилась за слова, передразнивая саму себя внутренним самым писклявым голосом из имеющихся в воображении.
Осень в этом году была излишне дождливой, и листья, не успевая желтеть, скукоживались и неприятно ржавели прямо на деревьях. Мне захотелось сделать уборку и на улице. Отделять красивые желтые листья от некрасивых, некрасивые складывать в большой чёрный мешок, а красивые сбрызгивать лаком, чтобы подольше удержались на ветках. Обсессивно-компульсивное расстройство – незамедлительно я поставила себе медицинский диагноз.
У меня на каждое мое действие припасено по диагнозу. Начиталась в свое время книг по психологии и надолго застряла в состоянии "диванного" психолога.
"Слава Богу, эти диагнозы я выдавала только себе", – подумала я, инстинктивно отпрыгивая в сторону: вылетевшая из подворотни иномарка, не сбавляя скорости, промчалась мимо меня, оставив несколько длинных полосок грязи на белых кедах. Лужи этой осенью не просыхали, только становились гуще после пары дней без дождя. Я оглянулась и как-то уж без энтузиазма погрозила вслед иномарке – формально, по привычке. Ничего не поделаешь. Осень же.
И в этот момент дверь иномарки открылась у подъезда. Что-то в облике мужчины мне показалось смутно знакомым. Лица я, понятно, разглядеть не могла, но в фигуре... Он направлялся к подъезду. Моему подъезду. Я точно знала эту походку.
4.
"Космическая связь", – так я характеризовала наши отношения с Виктором.
Стремительно начавшись с горстки конфет – дело было на дискотеке, он просто вытащил конфеты из своего кармана и переложил в карман моей джинсовой куртки со словами "это тебе". Я не смогу вспомнить ни вкуса конфет, ни тем более фирму, но тот взгляд. У меня и сейчас от него мурашки.
Все быстро тогда закрутилось. Мы стали жить вместе чуть ли не с той первой встречи, ну может со второй. Даже если с третьей – это ничего не меняет, после того взгляда мы стали действительно "мы". То есть звонит телефон – я до того, как поднять трубку знаю, что это он. Приехал издалека, не предупредив? Я уже кидаю ключи с балкона, только ему стоит остановиться перед подъездом чтобы набрать код домофона. Я прихожу домой уставшая и голодная? Пачка любимого печенья и свежесваренная гречка уже на столе. И так во всем. Зря феминистки утверждают, что нет половинок и все люди изначально целые. Целой я была с Виктором и точка.
Но также космически необъяснимо, стремительно закончившиеся отношения: аэропорт, взгляд в пол, помню, как он мучительно блестел, у меня даже голова разболелась. Резкие слова, что-то типа "не жди", "я надолго", "дела", "ты зря это все", "не реви", "останься", "почему" – звучало чаще других. И мои руки в карманах той же джинсовой куртки, где лежали не конфеты, а пуговица его пальто, которую я собиралась, но так никогда и не пришила. Выпуклая, шершавая, с маленькой петелькой, кажется тогда, когда за ним закрылась тугая автоматическая дверь аэропорта я и обломила это крошечное ушко.
– Вам пакет пробивать? – привыкшая к замечтавшимся покупателям кассирша придомовой Пятерочки повторила вопрос уставшим голосом. – Пакет пробивать?
5.
Сладкий запах выпечки, разливавшийся по квартире, вдруг стал отдавать горелым.
Я открыла духовку. Так и есть, шарлотка слегка подгорела сверху. Но, если присыпать верхушку сахарной пудрой, будет не так заметно.
Не то чтобы я любила печь или умела, но этот запах выпечки! Ради него все и затевалось. Даже тени в квартире становились мягче и короче, углы округлялись, а сквозняки добрели. Вся квартира, пропитанная запахом ванилина и яблок, становилась будто велюровой... Определенно я умею справиться с собой, заземляясь и выстраивая всё, что меня окружает, в идеальную картинку.
Я ещё раз поправила банку с кофе. Ещё ровнее.
Случай с иномаркой и мужчиной, таким смутно знакомым, не давал покоя. Неужели это он? Человек, от которого у меня осталась самая глубокая рана, шрам, который кровоточил при любом просмотре дешевой мелодрамы? Сердце трепыхнулось, скатилось к пяткам уже в десятый раз за вечер и, подскочив к горлу, вернулось на место. Я лелеяла эту рану, не давая краям срастись. Вот как сегодня в Пятерочке – раз за разом вспоминала детали нашей прошлой жизни. Эта боль имела ровно противоположное воздействие на меня, но всегда целительное. Когда болит – ты жив, если больно жить – всегда есть спасительные моменты счастья, аккуратно разложенные в голове и рассортированные: первый поцелуй, первый совместный ремонт, поездка в Грецию, трёхдневная сборка Икеевского шкафа по инструкции, мы сразу заднюю стенку прикрутили, наоборот. Как же мы тогда смеялись! Три дня абсолютного счастья среди коробок, винтиков, и нестыкующихся деталей. Все время с момента нашего расставания я решала, что могло бы произойти вернись он ко мне – десять лет назад, девять лет назад, год назад, сегодня. Каждый раз разыгрывался новый сценарий – от хлопанья дверями перед его носом с криками "никогда", до немой сцены с полным принятием и слезами на мужском плече. У меня не было однозначного решения, кто на самом был виноват в нашем разрыве? Кто не смог спасти отношения и был ли шанс на спасение? Миллионы запутанных дорожек вились у меня в голове, дорожки "как было", дорожки "кто виноват", дорожки – "что будет, если", сплетались в один гордиев узел. Я не знала, что делать с этими незаконченными отношениями, но одно было бесспорным – я все еще его любила.
Только я закончила с шарлоткой, выложив ее на единственное большое блюдо из моего единственного белого сервиза, как телефон, лежавший на кухонном столе, глухо застонал на беззвучном режиме. Сердце снова метнулось к пяткам и обратно. Незнакомый номер. Так поздно. Было около десяти вечера – часы на духовке не давали забыть о времени.
– Алло, – сказала я неуверенно.
– Марина?
– Виктор? Откуда у тебя мой номер?
– Марина, – мужской голос в трубке явно с любовью произносил это имя, – Марина моя, Марина.
– Виктор, но откуда? – я хлопнулась на деревянный стул так доверчиво, будто собиралась сесть на диван. Даже немного ушибла крестец. Кровь прилила к лицу, ладошки предательски вспотели.
– Значит, это я тебя сегодня видела у своего подъезда?
Мужчина говорил долго и весело – о том, как он скучал, как приехал в её город, как не мог не зайти к ней, как разочаровался, что не застал дома, и обо всем, что случилось за прошедшие десять лет. Будто это были не годы, а дни. Десять дней – на то, чтобы жениться, родить двух славных пацанов, развестись и думать только о ней.
– Кстати, я около твоего подъезда. Ты меня не пригласишь к себе?
Тут я поняла, что совсем не умею врать, но как сказать, что сейчас на кухне уплетает второй кусок шарлотки его сын. Такие новости нельзя по телефону. Такие новости надо было десять лет назад. Тогда или никогда. Димка точная копия, он все поймет, я не могу еще раз отпустить его, Господи, за что мне это все, ааааа. Мое молчание затянулось.
– Марина?
– Но я совсем не готова.
– Я подожду, я умею ждать.
– Я сейчас спущусь к машине.
6.
– Ты знаешь, сколько у нас осталось времени?
– Два часа до рассвета?
– Нет, у нас в запасе вечность.
Я уткнулась носом в его плечо и закрыла глаза. Тишина и вечность имели значение, а все остальное – просто ненужные подробности. Возможно, я никогда не вспомню ни эту съемную квартиру, ни этот год, ни то, что дело было поздней осенью, когда особенно хочется света и тепла. Ни эти суетливые огоньки, повешенные хозяевами к Новому году на давно не мытое окно, ни то, как они обгоняли друг друга, спотыкаясь ближе к потолку и снова начинали своё беспокойное течение.
Всё было неважно – кроме ощущения мгновения близости, которого у памяти не отнять. Полного соединения с любимым. Хотелось лежать в тишине.
– Тишина и вечность имеют значение, – рассеянно вслух произнесла я.
Я то легко поглаживала его мускулистые ноги, то зачем-то трогала свой живот. В этой полутьме пальцы были моими глазами. Было приятно скользить по упругому мужскому телу, то и дело соскальзывая и трогая мягкое, местами слишком мягкое, женское.
Твёрдые соски, волосы, пупок, выпирающие у талии мужчины мышцы – я их называла "ручки любви" по ним ладонь стекла буквально к паху, бритый лобок, бедро, слегка сдувшаяся от кормлений грудь – моя рука кочевала от вселенной к вселенной с интересом разведчика.
Думала ли я о чем-нибудь? Скорее нет, чем да. Я даже толком не могла вспомнить, почему у меня саднит большой палец левой руки. Как будто утро в офисе было не вчера, а примерно сто лет назад. Я улыбнулась своим мыслям и умению все жутко преувеличивать. "Жутко", – мысленно писклявым голосом передразнила саму себя.
Мои пальцы продолжали скользить, изучая рельеф горячих тел. Путешествие как путь, а не как цель. Я закинула ногу ему на бедро и оказалась слишком близко, беззащитно близко, настолько, чтоб даже не испытывать этой беззащитности или испытывать ее на полную катушку. Виктор положил руку мне на спину. Удивительно было ощущать – будто ты защищён от всего мира этой рукой и в то же время максимально уязвим. Чёрное, белое, мягкое, твёрдое, гладкое, шершавое, сильное, слабое. В этой точке все становилось общим, перетекающим друг в друга, неразделимым. Мужчина или женщина? Женщина или мужчина? Единение. И ещё тишина и вечность, которая была у нас в запасе. Хотя бы чтобы помнить.
– Я знаю, против чего я бессилен, – каким-то слишком бодрым голосом произнёс Виктор, – если ты просто сейчас скажешь "я тебя не отпущу", то я совершенно точно не смогу сдвинуться с места.
– Я тебя не отпущу.
Мне надо было возвращаться домой, утром надо помочь Димке собраться в школу, мне на работу, а еще надо подумать, как все-таки разрубить этот гордиев узел – из иллюзий, ложных надежд и вот этого совершенного реального моего женского счастья. Я действительно больше не собиралась его никуда отпускать, если только до завтрашнего вечера. Я обязательно все склею, я все смогу. Я вытащила из сумочки детский пластырь со смешными картинками и попросила Виктора заклеить еще немного кровящий шрам на большом пальце.
© Анна Арканина, 2023-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2023-2024.
Орфография и пунктуация авторские.