[Оглавление]



ИНВЕРСИИ


ИНВЕРСИИ ИЗ ЦИКЛА "ЖИВОЙ ЖУРНАЛ"   ИЗ ЦИКЛА "ПРИСУТСТВИЕ" ИЗ ЦИКЛА "МЕМУАРЫ ОЛУХА"



ИНВЕРСИИ


1.

Ощупываю свою одежду.
Кажется, забыл пристегнуть нимб,
и уныние неловко выглядывает
из-под лакейской улыбки.
Не понимаю, как склеить
растрескавшуюся память,
мутную, как утро в погребе,
неподвижную, как денежные знаки.
Весна собирает дань
чугунными орлами
и закутанными старухами.
Каждый день нахожу в карманах
невозмутимых призраков
в чиновничьих котелках.
Хочется сломать решётки
на окнах нелепых будней,
упасть в певчее небо,
словно в лесной ручей.

_^_




2.

она чем зыбче тем красивей
даже когда раздвигает ноги
приглушённая ускользающая
чужая жизнь

тело покорно
тело каждой порой
славит слабость и униженность
женщина спит
женщина врастает в быт
корневой системой
разговора

женщина протаптывает стёжку
и выходит из леса
к насекомому свету лампы
семя всё ещё
вытекает
и тонкими струйками
спускается до сандалий

истина кривоугольна
как странный столовый прибор:
вы отражаетесь
перевёрнутые слепые
измазанные вишнёвым вареньем

_^_




3.

тёмная проза
ты пропитана запахом жести
высыхаешь в шумном колодце
копишься дёгтем
в медовой речи
глазастая и общительная
быстрее всего ты растёшь
в топком безмолвии
в стеклянной слепоте
когда тают комья снега
и твои корни
опутывают комнату
когда ночь
вливается в одно ухо
и выплёскивается из другого
фонтанчиком

на рассвете ты гаснешь
теряешь очертания
затапливаешь подземные переходы
вода несёт полумесяцы
и близкая смерть
как лошадь прядёт ушами
первый встречный
кисейный конторщик
кладёт тебя в карман
вместе с болотной жижей
и мельхиоровым голодом

_^_




4.

смерть манит тебя
в свои переулки
ложь капает с балконов
и неприцельные кошки
скользят по тебе глазами

кубическая непроницаемая
созданная из белой глины
и жжёного сахара
ты движешься по волнам
чужого времени
как заправская пловчиха

ты бесправна как день
ограниченный железнодорожным расписанием
беспощадна как дуэль
между рифмой и здравым смыслом

_^_




5.

Буквы появляются ещё затемно
тяжёлые и острые
как взгляды пьяных школьниц
но гуашевое утро
уже размахивает нотной папкой
и молочные звёзды всхлипывают
прежде чем отправиться в стойло

Мужественные
гражданские колбаски
выворачивают сон наизнанку
Лёд заходит в комнату
без приглашения
как родственник
знающий все подземелья и стройки

И приплывает небывалое
и разрушается неразрушимое
и старая вода
читает нараспев твою книгу

_^_




ИЗ  ЦИКЛА  "ЖИВОЙ  ЖУРНАЛ"


11.

Огорчу
своих бесплотных читателей
(сейчас вы вьётесь вокруг меня -
странные сизые духи,
мыслящие против течения,
так что я узнаю
о плотине в верховьях,
лишь спустившись
далеко вниз по реке).
Так вот, Господа
Жёлтые Листья
и Госпожи
Живые Закладки,
теперь в своём ЖЖ
я буду писать,
как и положено,
обо всяком вздоре,
интересном одному мне -
и начну
с красавицы кошечки,
которая встретила нас сегодня
возле выксунского леса -
не чёрная,
не серая,
не фиолетовая,
а как раз
чёрно-серо-фиолетовая
молния
пролетела рядом с нами,
чтобы поточить когти
о трухлявый столб.
Мы уже виделись,
здравствуй.
Полгода назад
во Львове
этот кэт выныривал
из кубофутуристского тумана,
заполненного также
улыбчивыми кустами
и сардоническими рыбами,
на одной из чашек,
которыми торговала
сама художница -
из числа тех милых людей,
которых не смущает
полосатый, как зебра,
украино-русский разговор.
Ту чашку
выхватил у меня из-под носа
параллельный покупатель -
помнится, это был инопланетянин
с зелёным помидором вместо головы
(признайтесь, вы задремали).
А я завладел другой;
вообще-то
я не способен разобрать,
что на ней изображено:
не то медвежья берлога,
не то портет поэта
Максима Бородина,
а может быть, просто
виды Санкт-Петербурга.
Тем не менее
эта вторая чашка
сейчас передо мной на столе,
и я прихлёбываю
желчегонное варево.

_^_




12.

Лучшие строчки
лезут в голову
далеко за полночь,
когда я выплываю из дрёмы
в лунатический пояс лампы
за стол со статьёй
по теории аппроксимации.
В эти минуты
голова моя - дымный лес,
где бродят непуганные звери,
и я уверен,
что смогу до утра
ловить их голыми руками
и пересаживать на бумагу.
Ничуть не бывало,
я предпочитаю сон.
"Отвяжитесь" -
шепчу я,
положив подушку на голову,
и при приближении
наиболее навязчивых образов
начинаю считать
от одного до ста -
так можно запугать
самое развязное стихотворение.
А наутро вместо леса
в башке опять
сухая лучистая степь
с необщительными
и юркими зайцами.

_^_




13.

Простуда гналась за мною
ещё из Днепропетровска.
Поначалу
она крепко
держала руку на моём горле,
но потом начала слабеть.
Я кружился,
петлял,
менял направление.
Мы чудом
разъехались с ней во Владимире.
Затем в Нижнем
она немного опоздала
обрушить на меня ливень,
и я успел,
недостаточно мокрый,
укрыться в Доме Колхозника.
Сегодня
она взяла в союзники
кондиционеры Пушкинского музея.
У ней почти получилось.
Я потёк,
как горная речка,
заговорил слоновьим голосом,
затрубил в ржавые трубы.
Но Лена принесла из гардероба
мою походную куртку,
я согрелся,
и простуда затаилась,
как зверь в норе.
Следующая встреча
состоится в Санкт-Петербурге.

_^_




ИЗ  ЦИКЛА  "ПРИСУТСТВИЕ"


7.

Улицы что-то прячут от меня
в дымных ладонях,
город заминирован нежностью,
и сапёром была ты.

Ничего не осталось
от хрупкой студентки.
Ты лопаешься по швам,
ты крепка и шероховата.

Ты похожа
на земное притяжение,
на торговку рыбой,
на шаловливого медведя.

Твоя улыбка расправит
сложенные в гармошку дома
и приручит
старую обезьянку-зиму.

_^_




8.

Ты была
звенящим камнем,
потрёпанной снежинкой,
подводной лодкой, уходящей
вниз, к самым корням весны.

Я был
добродушной гиеной,
зеркалом, отражавшим
твой тощий зад,
подвижные косички,
первые пломбы
и незлопамятные губы.

Ты была тополем,
проросшим в стене колокольни,
нагим амулетом,
карандашной линией
на моей щеке.
Зачем нам было бояться
звезды, или облака, или хлеба?

А я был
напряжёным осязанием,
первым встречным,
близорукой гвоздикой,
маятником, считавшим
секунды твоего смеха.

И некуда было деться
от ламп,
кирпичных людей
и мочегонных заборов.

_^_




ИЗ  ЦИКЛА  "МЕМУАРЫ  ОЛУХА"


8. ОДНОКЛАССНИЦА

Ты живёшь
на улице Аполлинера
недалеко от редакции.
Раз в два месяца
я захожу к тебе -
сутулый друг
с кожаным портфелем.
Ты, не переставая
поливать цветы
или готовить ужин,
рассказываешь мне все новости
о своём двенадцатилетнем балбесе
или о бывшем муже,
с которым у тебя
"прекрасные отношения"
(впрочем, как и со всеми мужчинами).
Вдруг твой сын,
сидевший полчаса неподвижно,
уставившись на меня,
как сторожевая собака,
хватает футбольный мяч
и пулей вылетает из дома.
Я собираюсь с силами
ещё четыре минуты
и набрасываюсь на тебя,
целую широкий рот,
сдёргиваю одежду.
Ты смеёшься и отбиваешься:
"Ну что ты, милый.
Как же тебя изняло!" -
но потом начинаешь проявлять
лёгкий интерес,
помогаешь мне раздеться,
показываешь,
как тебя надо ласкать
и даже покрываешься,
как в детстве,
мелкими жемчужинками пота -
но тут звонит телефон,
ты хватаешь за голову
малиновую гадюку
и начинаешь обсуждать с ней
кулинарные рецепты,
наводнение в Австралии
и чудовищные известия
о генетически модифицированном мясе.
Твои глаза становятся
синими и стерильными -
два сонных колодца,
две аллюминиевые звезды.
Получив-таки своё,
я одеваюсь,
стараясь не глядеть
ни на тебя, ни в зеркало.
Испытывать к тебе страсть
так же нелепо,
как любить тавтологию
или просроченный
лотерейный билет.

_^_




9. КЛАССИКА

Ты одета на все сто,
ты не терпишь небрежности.
Каждое движение похоже
на рассчитанный
порыв ветра.

Давишь ли ты комара,
снимаешь ли юбку
или идёшь по набережной,
пересекая полосы
рыдающего света, -
всякий раз это музыка,
нечто среднее
между Моцартом и Стравинским.

Я записываю
каждое твоё слово,
включая гнусности,
которые ты шепчешь в постели, -
это будет мощная поэма,
недостоверная и умышленная,
как твоя любовь.

_^_




10. БОЛОТНЫЙ НОКТЮРН

Бывает
проснусь ночью
и шепчу женское имя
Аня или Наташа
не имеющее отношения
к ценительнице скрытых талантов
груди которой вчера
аппетитно шлёпались друг о друга
если я не придерживал их руками
а теперь это милое вымя
разметалось рядом
прихотливо
как на картинах Пикассо

Я приподымаюсь в постели
Тело любовницы
колышется в болотном свете
будто готовится всплыть
и виолончельная грусть
армянского разлива
брезжит в наушниках
как небо
испачканное помадой

_^_




11. CENSORED

Долго не вспоминал
Иру Конюхову,
территорию
моих юношеских позоров,
первую девушку,
которую я держал за руку
в реторте кинотеатра.

Эта априорно опытная
тринадцатилетняя женщина
приехала из Тобольска -
помню, она рассказывала,
как мёрзли её пальцы
во время школьного концерта,
и клавиши фоно от дыхания
покрывались ледяной коркой.

Впрочем, поначалу
мне больше нравилась
её подружка,
наполовину сербка,
вместо имени которой,
как назло,
зияет чернильная клякса.
(Потом эта девочка
выучилась на журналистку
и уехала в Белград
сразу после войны.)
Почти полгода
я то и дело
поворачивался за партой
градусов на сто
и пялился на мою любовь,
чем забавлял и её,
и новенькую,
как украинская государственность,
грудастую соседку Ирину.
Кажется, однажды Заречная
(фамилию мне всё-таки
удалось изъять у забвения)
пригласила меня
прогулять с ней уроки;
я растерялся
и бормотал чепуху
насчёт предстоящей контрольной.

Друзья звали Ирину
Лошадью или Дыркой.
Она и впрямь была
практичной чёрной дырою,
засосавшей два мои года,
непролазным островом,
на котором я не выцыганил
ни одного поцелуя.

Забавно,
что я невыносимо
хотел её трахнуть,
хотя в бассейне
коротконогая мучительница
вовсе не казалась красивой.

Теперь у Иры
чемоданообразный муж -
ещё один одноклассник
по прозвищу Мясо.
При случайных встречах
богатые супруги
делают вид,
будто со мной незнакомы.
Пользуясь удобным случаем,
шлю их обоих <CENSORED>
с помощью электронной чумы
и волшебника.

_^_




12. ОТПУСК

Уже десять дней
мы не произносим ни слова -
колесим на велосипедах по Крыму
и занимаемся любовью
на больших и малых холмах.

У тебя зелёные глаза,
близорукие, как море,
и прохладная душа,
словно воздух в сырых каньонах.
Слава Богу,
нам не о чем говорить.
Наш секс -
как зябкая хижина
на склоне горы,
как звезда,
дрожащая в стакане чая.

Сегодня мы видели
на очередном пляжике
бронзового ангела,
который мочился так мощно,
будто намеревался
побить мировой рекорд,
собаку
с высунутым языком,
похожую в профиль
на половину герба России,
и парня
в жёлто-голубых трусах,
так закрывшего свою даму,
что наружу выглядывали
только толстая ляжка
и две трети улыбки.

А потом
мы неслись под уклон
за разогнавшимся автобусом,
симметричные,
как классическая рифма,
вооружённая колёсами, -
а в заднем окне
взмывали и опадали
два фиолетовых банта,
и хохотал,
указывая на нас пальцем,
рыжебородый поэт.

За время нашего знакомства
я трахнул тебя
почти сорок раз,
но не прочитал на твоём лице
ни прошлого, ни будущего,
ни иронии, ни любопытства.

Мы лежим,
сплетённые, как жгут,
в одном спальном мешке.
Я ещё не вышел из тебя,
руки гладят
давно не мытые волосы,
обнимают солёные плечи,
а мысли
катятся в ночь,
как троллейбусы,
забитые прошлогодней листвой.

_^_




14. ПЛАЦКАРТ

Знаете ли,
как приятно
писать стихи о том,
что происходит с тобою
прямо сейчас,
сию минуту?
Я сижу в поезде,
в считанных сантиметрах от меня
коленки
очень интересной девушки.
Она выходит
в шесть утра в Белгороде,
а мне потом семь часов
ехать до Днепропетровска.
(Как я ещё могу
манипулировать цифрами?)

Она изменчива, как море.
Только что откровенно
строила мне глазки,
а теперь
заложила ногу за ногу,
воздвигла, как памятник,
суровущее лицо,
смотрит в окно
на подмосковные граффити
и запивает их
железнодорожным чаем.

Пока она стелила постель,
я обратил внимание,
что фигура у ней идеальна.
Зато черты лица резковаты
и напоминают идола.
Впрочем, я любил уже когда-то
женщину
с подобным резким лицом,
будто высеченным
ветром и временем.
(Девочка берёт
четвёртый стакан чая.
Как она собирается спать?)

Я подозреваю,
что она умеет
читать мои мысли,
а может быть, может быть,
и нашёптывать их.
Когда она вошла в вагон,
то проскочила мимо собственной полки
и удивилась тому,
как нелогично
расположены места.
Потом, бросив сумку
посреди прохода,
удалилась на перрон
целоваться
и допивать пиво.
Когда вагон тронулся,
она звонила знакомым
до полного оскудения карточки.
Я внимательно слушал
и узнал о ней всё,
за исключением имени.
Перед тем, как пить чай,
она сняла туфли
и растоптала
пакетики с рафинадом,
превратив его в песок.

А потом я стал чудить.
Уронил ей подушку на голову,
когда снимал матрац,
наступил на шоколад,
влезая на верхнюю полку,
размахивал у ней перед носом
давно не мытой подмышкой,
снабжённой к тому же
очаровательной дырой
в рубашке.
Теперь я пишу в блокнот,
поглядываю на неё
и желаю,
чтобы это продолжалось вечно.

_^_



© Станислав Бельский, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]