[Оглавление]



ПЕРЕДЫШКА  ОТ  НЕБЫТИЯ


 


* * *

Этот город вжат в самый-самый угол
страны, как забитый в ворота мяч.
Потому, если день здесь идёт на убыль -
не удержишь его, хоть плачь.

Тому дню надоело здесь тоже храниться,
где на набережной мы ютились вдвоём.
За мосты солнце кануло, за границу,
за заводы, за луг и за микрорайон.

Громыхая попсою под полчищем чаек,
по реке развлекательный шёл теплоход,
шёл по следу солнца, среди обечаек
консервных банок, куда-то вперёд.

Он ушёл - мы остались. Но ностальгии
праздный приступ накатывает опять.
Мы хотим, чтоб запомнили нас такими,
какими нам никогда не стать.

И когда этот город находишь на карте,
вспоминая то лето, тех чаек, тот бред,
на него глядишь, как глядел бы туда, где
тебя больше нет.

_^_




ВИД  СВЕРХУ

Мой дом изогнулся вдоль
гребного канала, как
растянутая гармонь
в окаменевших руках.
Каждый его подъезд
как веха общей судьбы.
Здесь выкупают невест.
Отсюда выносят гробы.
И долго лежат в траве
цветов лепескти потом:
живых - после торжеств,
искусственных - с похорон.
Первых столь краток век,
сколь у вторых долог он.

Тысячи лет спустя
у речки цвета свинца
вглядываюсь в окамене-
лости: дом здесь некогда был,
где жить выпало мне,
где я не спал по ночам,
переводя в печаль
всё, что когда-то любил.

_^_




КРОМЕ  НОТ

Когда окно моё падает в прорубь заката,
я вспоминаю уличного музыканта.
Как заклинатель змей, ненасытной трубой
впиваясь в закат, он властвует над толпой.

Лоснится трубы лебединый изгиб
среди песенок спетых.
В конвейере пешеходов и велосипедов
я - руки в карманах - мимо него иду
с последней купюрой, заныканной на еду

до самой получки. И разменять единствен-
ный способ - купить в ларьке синий "Winston".
Потом в чёрный зев футляра кладу деньгу:
вот, как могу, дескать. Вот, как могу.

Так фарам на миг можно сумерки облапошить.
Обилием пар на скамьях утешается площадь.
Я возвращаюсь, меня застаёт тут и там
его чик-чириков неугомонный фонтан.

Походка моя обретает признаки танца
от легкой такой возможности рассчитаться
за то, что дороги мои на ночь глядя просты,
за чувство постыдное собственной правоты.

В кармане топорщится и извивается мелочь.
В мелочь богатство любое, - всё, что имеешь -
в разбухшую стопку имеет всё пересчёт.
Всё, кроме нот, разумеется. Всё, кроме нот.

_^_




* * *

От неё пахло снегом и апельсинами.
Ты пулей кидалась встречать - что ты мне принесла?
Двор за окном огнями пульсировал синими.
Гербарий обоев твердил, что бывает весна.

(Потому что тогда ещё не было памяти).
Она с несущественной жменей конфет -
на те годы роскошь. Разбросаны всюду фантики.
И кинескоп дублирует синий свет.

Снег превращался в грязь под её сапогами и
таял на ёлочках твидового пальто.
Утренник. Первый раз в первый класс - и так далее.
Учись, иначе будешь в жизни никто.

Ты росла умницей; как подобает умнице
запала на недоумка в пятнадцать лет -
так природа блюдёт экилибр. На улице
романтикой щеголял тот же синий свет.

Короче, родина-мать, как с тобой - да без допинга
на чердачных тусовках, без клятв, пустых, как бамбук?
В подъезде записано имя избранницы гопника
меж свастикою и термином из трёх букв.

Мы прячемся за плечистыми многоэтажками
не от надежды праздной, что защитят,
с их пылесосами и непомытыми чашками,
скрипом диванов, и визгом свёрл и котят,

но оттого, что квадратными смотрят, привыкшими,
глазами застеклёнными - издалека -
на всё это дело - и мы становимся вышками,
и голова превращается в облака.

Просодия снегопада шуршит беззвучная.
Множество улиц вокруг, фонарей и аптек -
иди, куда хочешь иль, сообразно случаю,
падай ничком в этот синий снег.

_^_




* * *

ничего не останется кроме
этой песни: ла-ла, ла-ла-ла
и вибрируют чёрные кроны
как немые колокола
издавая скрип корабельный
воздух листьями теребя
не уснуть от такой колыбельной
это было и до тебя
что такое тебе глаголет
эта музыка - не опознать
это слишком огромный город
чтоб куда-нибудь в нём опоздать

опоздать всего на минуту
на последний поезд метро
так и не дозвониться кому-то
всё враждебно вокруг и мертво
фонари твою тень утроив
обличают всё, что скрывал
чёрный абрис пустых долгостроев
и над ним звезда - как штурвал
крутанёшь и взлетишь над бездной
чтобы снова рухнуть на дно
за одною и тою же песней
за одною, за песней одной

это было уже когда-то
грёза юности - не ахти
встать из-за стола виновато
предков к чёрту послать и идти.
вот сбылась мечта идиота
но на путь не хватит подошв
рано-рано вставать на работу
а едва дойдешь - упадёшь
но поднимешься вместе с рассветом
ту же песню заладив с крыльца

эту песню не спеть дуэтом
но её надо петь до конца

_^_




* * *

взяв передышку от небытия
мы появились на свет ты и я
пели и щурились на яркий свет
но каждый куплет и до нас был спет

милая милая милая ми
всё что имею хоть мало возьми
ожерелие сушек висит на гвозде
персики в миске как птички в гнезде

крики детей слышны из окна
и сковородка устремлена
ручкой на север или на юг
мы в землю вонзаемся словно плуг

снова по кругу по кругу по кру
мы начинаем эту игру
из тебя и меня или этих двоих
вжатых в банальный скомканный стих

вжатых в этот формат и срок
бог-оптимист выжимает сок
наполовину наполнив стакан
чтоб мы улыбались по пустякам

_^_




* * *

С печальным лицом догоняет теплушки
Луна, слишком низко склонясь над Землёй,
как будто сестричка - над старшей заблудшей.
Туч невпродёр, но за матовой мглой
ей видится: в некий город прибрежный
стервятников-кораблей нанесло.
Кончается жизнь, как чернила в стержне:
всегда неожиданно, на полусло...

Деревья листвою немолчное что-то
наигрывают на незримом фоно.
И сорванный лист, словно лишняя нота,
кричит композитору: "Не оно!"
Звучания нет, а значит, значения
нет. Одиночество - это когда
качает ветер пустые качели:
баюкает пустоту пустота.

_^_




БАЛЛАДА  О  ЛАМПОЧКЕ

Памяти Бориса Рыжего

Под потолком висела лампочка Ильича.
Ей мошкара зудела: "Дура, не трать луча,
ты ничего не исправишь, не заштопаешь тьмы
посередине ночи, в самый разгар чумы".

Лампочка жила верой. Вера калила вольфрам.
Хозяин ходил кругами под лампочкой по вечерам.
Лампочка источала семьдесят утлых ватт.
Хозяин не спал ночами, так как был виноват.

Лампочке было отмерено тысяча утлых часов.
Днём уходил хозяин и дверь запирал на засов.
Ночью он отталкивал, как ведьму, свою кровать
и дёргался к выключателю, чтобы кошмар прервать.

Как парусник в пучине, барахтался он в белье.
Лёгкие, мозг и печень варились в его гнилье.
Утром он кушал йогурт, облизывая фольгу.
Потом доставал бутылку, с криком: "Кому я лгу?"

К лампочке прилетали свататься два мотылька.
Её же пугала дальность пола и потолка.
Лампочка больше смерти боялась лишь высоты.
По вечерам хозяин был со смертью на ты.

Лампочка знала, что всё же она источает свет.
Свет - это жизнь, это вера, это на всё ответ.
Лампочка верила в чудо, хотела его просветить.
Он говорил, что поздно, нельзя ничего изменить.

Мир в нём разочарован. Он оказался - поэт.
Он отстранялся от мира, задвигал шпингелет.
Он воспалённым мозгом письменный стол распирал,
но, чтобы он это увидел, тусклой была спираль.

И так он не брился месяц, за что-то себя корил.
Он дышал кислородом менее, чем курил.
Лампочка представляла в дыму, что она - софит,
пока он мылил верёвку, так как никто не звонит.

Лампочке говорили: с лёгкостью примет патрон
новую лампочку, словно королеву на трон.
Лампочка же старалсь, пока жизнь не истекла,
значить для него больше, чем пузырёк из стекла.

Но вот, она перегорела. Покинула высоту,
издав хлопок на прощанье такой, что слыхать за весту.
Хозяин понял, что больше некому позвонить.
Нечего больше бояться. Ничто нельзя изменить.

Лампочка перегорела. Просто настал её срок.
Это случилось на стыке двух очень важных строк.
И, матюкнувшись, хозяин на кухню пошёл за свечой,
там заодно угостившись компотною алычой.

Так угольки в кострище остывшем друг друга злят:
она на него смотрела, и дорого стоил взгяд
из мусорной урны, белесый, как мертвеца зрачок.
И так же смотрел хозяин. В углу стрекотал сверчок.
................................................................................................
Пока мы в кого-то верим, они для нас и живут.
Пока для кого-то светим, дышат они и жуют.
Но как же всё-таки страшно на высоте, средь тьмы,
посередине ночи, в самый разгар чумы!

_^_




* * *

он заработал на хлеб и соль
и воду тоже купил
и за дополнительную мозоль
излишества накопил

он полюбил и привел её
сказал смотри и бери
вот это моё то есть наше твоё
а что у меня внутри

не выразить
тут есть свет и газ
дровишек в камине треск

она ушла к тому с чьих глаз
работа не стёрла блеск

тогда он всё пропил и хлеб и соль
и другую привёл
в блеск воплотил свою старую боль
и голый забрался на стол

другая сказала когда с ним пила
а где же вода соль и хлеб
их видно предшественница забрала
а чувства твои просто блеф

_^_




* * *

Так, запив водопроводною водой
аспирин, ты снова молодой.
И не надо больше вспоминать,
как пельмени в кухне лепит мать.
В темноте она придёт и спросит вдруг,
не забыл ли выключить утюг.
Отмахнусь, мол, разберусь и так,
наспех книжки запихнув в рюкзак.

Однокласснице отважусь невзначай
бросить: "Заходи ко мне на чай.
Это будет наша первая любовь,
к ней, известно, рифмой будет "кровь".
А потом нахлынет кровь к лицу,
и за всё воздастся подлецу.
Мы сбежим с уроков, от людей,
покормить батоном лебедей.

Каждый лебедь - как вопроса знак -
до сих пор в моих всплывая снах,
пялится через плечо (курлык-курлык),
как контрольную, скатать мой черновик.
Только это всё давно ушло,
этих человеков унесло
время из пространства навсегда,
как водопроводная вода.

Сколько я себя ни подстрекал
её вычерпать и подставлял стакан
среди ночи под холодный кран,
но любой глоток - словно украл.
С нею я остался тет-а-тет
и всё всматриваюсь в фонарный свет:
может, там они, на берегу
грудь сосут и говорят "агу".

_^_




СВЕРЧОК

1

открываю глаза спросонок
на мобильнике время - пять сорок
почему бы не спать?
но разбуженный то ль поездами
то ли теми кого нет с нами
покидаю кровать

как из милой сердцу отчизны
из кровати себя отчислю
приплюсую в дубак
и на ощупь включу компьютер
восторгаясь как кров мой уютен
ах какой я дурак

как же днём будет спать хотеться
трепетать станет квёлое тельце
как отказом разбитое сердце
и взалкает о сне
утро вечера мудренее
сон и явь равно вижу во сне я
так не фиолетово ль мне?

я брожу и брожу по квартире
и куда ни пойду - тили-тили -
повсеместный сверчок
всё пиликает мне на скрипке
как аккомпанемент улыбке
бессловесный смычок
проповедует некое чувство
в словарях о котором - пусто
мы дополним друг друга искусство
а что дальше -
молчок!

2

убил ненароком сверчка. думал, что таракан.
айм сорри, приятель! вооружённый тапком,
даю время привыкнуть к новой крови рукам.
минута молчанья как почесть твоим останкам.

вот некролог, что ли, прямая речь:
"гений умолк. подмастерье себя бездарным
уже не сочтёт".
я бросаю меч.
в недрах меня шампанским упился Дарвин.

что ж, торжествуй, победитель! к лицу тебе!
сгоряча
вкусив плод войны, не отмыться и не укрыться.
а примет король ко двору - не мечом плеча
касаясь, а тапком - морды: такой ты рыцарь!

сколько ты предавал? и предашь опять:
космический кайф извлекать никогда не поздно
из того, что давит
рождённого петь (а читай: летать!)
рождённый ползать.

_^_




* * *

Пятиклассник Витя выпытывает у опекуна,
почему воют волки, чем им страшна луна.
Не единственный это, но главный Витин вопрос.
До других не дорос, - опекун уверен.
Но он перерос.

Есть у Вити шорты, велик, бинокль, часы,
бескозырка опекуна и так, для красы,
переводилки с татушками в виде больших пауков.

По утрам опекун ест яичницу - и был таков.
Он мужик неплохой, весьма благодушный тип,
худощав и жилист, при этом задумчив и тих.
Но частенько бывает: что бы он ни сказал,
как котёл с борщом, клокочет дома скандал.
А по выходным он смурён, пассивен, сердит:
всё достало: машина-корыто, работа - не волк, кредит.
Он в такие дни подолгу сидит в толчке:
у него там заначка - мерзавчик в сливном бачке.
Витя этим фактом, как козырем, вооружён.
За молчание ему опекун перочинным ножом
вырезает солдатиков точь-в-точь времён
Бонапарта. Опекун у Вити умён,
в своё время окончил школу с медалью, потом - истфак.
А теперь автослесарь: деньги нужны. Да так,
только печень меняет в рассрочку на бодрый настрой.

Опекунша Вити работает медсестрой.
Это - дама с чесночной одышкой, помадою на зубах.
Она очень придирчива к людям, недолюбливает собак,
корпулентна, хозяйственна, временами зла,
потому что вышла на свою голову за козла.
Её блинчики с творогом нахваливает весь подъезд.
Витя творог терпеть не может. Но молча ест.

Их неброская двушка оформлена без затей.
Двух родных своих недолго проживших детей
вспоминают редко и нехотя опекуны.
Разве что портреты в их спальне глядят со стены.

Витя посещает секцию по каратэ,
драмкружок, сольфеджио. Но мало с кем накоротке:
одноклассники - недотёпы всё да босяки.
И, помимо оценок, Витя носит домой синяки.

Когда выпадет снег, Витя любит без рукавиц
налепить снежков и швыряться в отроковиц,
а потом, хохоча, улепётывать через район.
Витя счастлив как слон, что нанёс их гордыне урон.
Он и рад бы цветок - этим дурам...
Да какие цветы зимой?
И галопом несётся Витя с прогулки домой,
то через каток, то транспорту наперерез,
представляя, как от его пули пал бы Дантес
или что он бравый, лихой пират, или атаман.
А в прихожую входит - смиренен, лукав, румян.

В целом, Витя начитан и развит не по годам.
Бог, целуя в голову Витю, не прогадал.
Вите много известно, да-да, и про секс в том числе,
ну, а что он не знает - досматривает во сне.
Но по большей части не о том его сны.
Витю беспокоит вопрос волков и луны.
И когда умолкают Жюль Верн и Джонатан Свифт,
Витя долго ворочается и при свете луны не спит.
Навостривши слух, он садится на самый край.
"Что ты вылупился, подкидыш? Спи! Баю-бай!" -
шепелявит луна гнилым фосфорическим ртом.
Витя коченеет, во рту его словно картон.
Он бы задал луне напрямую свой главный вопрос,
но луна его не воспринимает всерьёз.
Засыпая, Витя не может взять себе в толк,
что ответил бы волк и почему он не волк.

Он проснётся взрослым, приедет и сядет за стол
чтобы выпить и глянуть со стариком футбол
или новости, только будет уже иной.
Он всё будет знать о связи волков с луной.
Они будут смотреть украдкой друг другу в глаза,
и обоим покажется: что-то не досказал.
Но когда они выйдут на лестницу покурить,
осознают оба, что им не о чем говорить.

_^_




СКРИПКА

Скрипка. Обычная скрипочка цвета чая,
в натруженных, этаких падчерицыных руках.
Но как она зазвучала, как зазвучала!
Мелодия гасла, как спичка - в плевке, в матюках,

опять распалялась, выныривала и ныряла,
пока громыхал поднос и ругался бунтарь.
Но, если бы мог, то в восторге под фонарями
кружил бы пронумерованный инвентарь.

Как бойкий смычок кокетливых струнок касался,
всему супротив - как поезд поперёк рельс!
И вышибала привратником рая казался,
а гриф со смычком на скрипачке ставили крест.

Но та арбалет музыкальный, сдувая чёлку,
целила наугад, столь густа была мгла.
Кто-то кому-то шептал, хохоча, о чём-то.
Как скрипка всем снисходительно помогла!

*

О, что Вы хотите сказать, государыня скрипка?
Что вам, как Вы ни стараетесь, всё же пока
не удаётся, о деревянная рыбка,
сорваться, как будто с крючка, со смычка?

Что как бы ноты крылатые ни петляли,
Вас приковала к Земле неземная страсть,
и Вам ночевать опять, как в гробу, в футляре,
чья жуткая пасть Вам всё ж не даёт пропасть?

Но отчего, скажите, чем более гладки
и бархатны кажутся волосы той, что теперь
Вами владеет, тем более без огдядки
хочется драпать отсюда, как раненый зверь?

Лучше молчите. Уж больно старо преданье.
Кто бы Вас нынче на ночь ни взял под крыло,
музыка, видно, - единственное оправданье
всему, что бы в этом мире ни произошло.

_^_




НА  ПОЛПУТИ

Провизия вся на акул разбазарена,
лишь бы спастись. Ждёт вода, омрачённая
тем, что за небом из мрамора чёрного
не отразить долгожданного зарева.

И чем веселей и светлей твоя комната,
тем маяки вдалеке неприметнее,
не отличить золотого от медного,
серебряных волн - от пустячного кобальта.

Точек, тире чехарда - в общем те же всё
бодрящие враки шифровок. В теории,
якорь срывая с цепей, безмятежности
легче достичь, чем на деле, тем более

что и близко в глаза искомого берега
твой GPS-навигатор не видел. И
ты, как Колумб, помышлявший об Индии,
опять спотыкаешься об Америку.

_^_




* * *

тётя маша слегла. она в двух шагах от маразма.
но шаги невозможны: её разобрал паралич.
постель пахнет щами, в комнате сыро и грязно.
кошка пылью припудрена, словно пасхальный кулич.

тётя маша, проквасив последнюю четверть века,
располнела изрядно. но с дородного тела вес
отступил, как француз от мороза. опека
над тётею машей теперь, помимо небес,

возлегла на мать: та приходит три раза в неделю.
ей восьмой десяток - она, как молодка, цветёт.
разгребаясь на кухне, стряпает некое зелье
на закуску. и с сожителем дочери пьёт.

этот дядя сломал тёте маше хребет по пьяни.
а когда-то, на тот момент трижды вдова,
она пала жертвой его игры на баяне
и харизмы, от которой плыла голова.

он теперь на квартиру имеет виды.
в караоке заводят дуэтом с мамой они про траву
у дома. тётя маша кричит из-за стенки: "гниды!
суки, н...й, порву!"

участковый, являясь на гневный сигнал соседей,
наливает сто грамм и фуражку кладёт на стол,
переходит от песнопенья к живой беседе,
обязательным салом пачкая протокол.

тёти машин сын женат на весёлой буддистке.
на безалкагольной свадьбе с фляжкою в туалет
тётя маша пряталась ляснуть немного виски
с подаренных средств, молодым пожелав долгих лет.

тёти машина дочь посещает уроки танца,
отправляет по сайтам завидные резюме
и, намереваясь выйти за иностранца,
каждый год летает в египет на зло зиме.

а зима наступила. зима заморозила реку.
зима, как всегда, у себя оставляет в долгу
за возможность последнюю, данную человеку,
прошагать по воде, как по белому потолку.

воздух спёртый. откроют окно - и давай занавеска
истерически развеваться, бросаясь в окно.
тётя маша глядит в потолок: на нём много места,
и любой рисунок глотает белое полотно.

и зима повсюду, в каждой клетке и жилке:
даже мясо не тает на кухне. но ужас сотри -
и останется уникальный узор снежинки.
чтоб его обрести, промерзают насквозь. изнутри.

_^_




ВСТРЕЧА  ВЫПУСКНИКОВ

- знаешь что? а давай подождём ещё двадцать лет!
ты ведь это умеешь! не бойся, я сохраню твой секрет.
а теперь...
(затяжной поцелуй)
...отвали. я пьяна.
я одна. у меня есть дочь. регулярно болит спина.
мы не дети больше.

он выходит, весь красный,
сопровождаемый взглядом классной,
не изменившейся вовсе за все эти го-
ды, словно и не было ни-че-го...

уже кто-то бренчит на гитаре про белого лебедя на пруду.
и физрук трудовика начинает учить труду.
и староста класса встречает рассвет зевком,
мешая шампанское отломанным каблуком.

мир не двигался лет где-то до тридцати.
а теперь голопом летит. и что впереди - поди
знай. у ширинки вибрирует - это звонит жена.
остановка сугробами окружена.

он выбегает в оазис утреннего февраля.
пытается закурить - зажигалка летит из рук.
он борется с ней, застывая в лучах фонаря,
как в куске янтаря доисторический жук.

_^_




* * *
      Г.Р., с приветом

ты помнишь чудное мгновение
на станции колхоз "заря"?
с неведомою хренотенью
прут дачники лузгой соря
вдруг - мимолётное видение -
подруги старой силуэт
сентябрь. вечер воскресения
ах сколько лет привет-привет
она с младенцем но вы оба
такие прямо как тогда
и чтоб не растоптали обувь
шарахайся туда-сюда
её текущий сопостельник
тебе не ровня его мать
алкаш мудило и бездельник
вот всё что ты успел узнать

всё так и будет я-то знаю
мысли короче телеграмм
подруженька невыездная
подверженная всем ветрам
пропой дитяти люли-люли
и сделай ручкой. в капюшон
вонзись и убедись в свою ли
ты электричку помещён
потом ту-ту. завеса дыма
горят костры на полстраны
типичный вид глубинки - мимо
и попрошайки-певуны
купи у дилера беляшик
дым обоняй и страстно жуй
у обладательницы ляжек
снищи мятежный поцелуй
так много дыма здесь в вагоне!
берёзоньки сады мосты
и чувство: дым доедет но не
доедешь ты

_^_




* * *

Шел студент слегка поддатый в универ,
начертал на свежем снеге слово "хер",
так, чтоб издалече всем видать,
и побрел хвосты свои сдавать.
Возвращаясь на закате дня,
он узрел, что дописали "ня"
к месседжу, которым одарил
он людей - и духом воспарил!
Этот след не замести хвостом.
Просто восхитительно, в каком
взаимопонимании живет
безучастный мой, опасный мой народ!

_^_




* * *

как последний солдат, что очнулся в окопе,
я с балкона гляжу в воцарившийся мир.
что с ним делать, привыкнув к войне? я пью кофе,
как рассвет, распадаясь на окна квартир.

в небе пашет, раскаркавшись, ворон, как лемех,
почва неба пассивная внемлет зерну
его карканья. вот и шеренгами пленных
выпускают подъезды. ужели верну

я обратно тебя? твой восторженный возглас
тонет в гимне победном троллейбусных войск.
И застыл на ветру твой каштановый волос,
как в воде застывает расплавленный воск.

как вчера ещё смерть после прибыльной жатвы
фехтовала косой, чёрной рясой шурша!
ах, не выкаркать бы! только удержать бы:
моё тело слабей, чем твоя душа.

ничего, ничего. от вороньей метели
только видимость чётче. давай оглядим
этот необитаемый мир. полетели.
след крыла в небе вечен и неизгладим.

_^_




* * *

Да куда ж мне деться от декабря?
Вот заря прокисшая цвета хаки
разбушлатилась в горнице втихаря
и, что сбир, свой шнобель суёт в бумаги.

И заладил жалостливый скулёж
ветер, защемлённый в оконной раме:
просыпайся, мол, старый, нас обокрали.
Просыпаюсь, где тут уже уснёшь.

Залетай, бедолага, сюда, за скоб-
ки отчаянья, внутрь. Вот так-то лучше.
В щёлку сигарета, как телескоп,
пялится на выдубленные лужи.

Ветер облегчённо вздохнул вблизи,
предлагая взамен мне ту же монету.
И задорно раскачивает жалюзи,
уходящие шведской лесенкой в небо.

_^_



© Евгений Бесчастный, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]