[Оглавление]

ОБЫКНОВЕННЫЙ  ЧЕЛОВЕК

РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ ИЗ ДУХА ТЕРРОРА ШАХМАТЫ ТРЕВОГА

РОЖДЕНИЕ  ТРАГЕДИИ  ИЗ  ДУХА  ТЕРРОРА

Но скорее всего эта земля бесплодна. Трещины покрывают грудь возлюбленной Мохаммеда,
И под ногти набивается липкое мясо. Мохаммед давно слеп. Глаза запали в черную тень,
Но в мозгу горит свет, который раздражает лгунов. Мохаммед чувствует, что они не уймутся,
И будут продолжать умствовать, пока на них не снизойдет посланный Богом ангел и не разрежет их души
На две неравные части, но от одной из них Мохаммед откажется, потому что он привык улыбаться
Одними губами, и праздник его любви должен свершиться, когда воздух пропахнет гарью
И закроет его глаза зеленым платком насколько хватит дождя в пустыне. И потом Мохаммед отвергнет ее,
Потому что Мохаммед - это гнев и никому не позволено собрать все его песчинки. Ему ведомо,
Что Бог следует один раз одним путем, а все остальное остается так как положено и покрывается мраком,
Непреодолимым для тревоги, в которой бредут паломники к вылизанному ветром камню Каабы.
Разве и сам не желал он быть этим мраком и лежать застигнутым врасплох в пустыне,
Падшим и мертвым? Но он был нелеп, Мохаммед, и думал о величии избранных, путь которых кончается.

Ничего этого не произошло. Мохаммед знает теперь цену лжи, которая в благочестии равняет душу
С молитвой и изгаляется над его верой. Он едва вынес похоть толпы к Богу, но жестоко надсмеялся над ней -
Обнажил и не взял. Он поступил как школьник, солгавший, что выучил сутру. И вдруг заметил, что говорит правду.
Его окликали и он был откровенен и жарок, как полдень в заунывной песне погонщика.
В отличие от остальных, которые воображают себя воинами, но наивны, как дети, убивающие бездумно,
Мохаммед закрывал глаза в ледяном поту. Кровь стекала, казалось, путаясь в противоречиях
В поисках выхода. И тогда он бесстрастно пускал ее в самом деле и наблюдал за текучей жалостью
И самодовольным бесстыдством казни. Он был прямодушен и сохранял свою ненависть чистой как умел страдать
Только Бог, и путь у этого стона был только один, потому что Бог не хотел страдать явно. А Мохаммед мог.
Но земля Мохаммеда была бесплодна как вера самого Аллаха. А небо было всего лишь лужей крови.


К тому же все они притворялись агнцами. Ждали другого: больших потрясений, анархии, смуты. Все они кололи

глаза.

Он же стравил равных с равными в здравом уме и полном бессилии оправдаться в чем-то постыдном.
Винить их ему было не в чем. Мохаммед - кричали они - пророк наш, или грозили расправой,
И он по запаху шел к ним и досаждал вниманием к их же проступкам. И находил их серьезными,
Но не готовыми к каре. Ты высмеял наше время - говорили они - до того, что оно снова стало основой,
А он восхищался их гордостью и отдавал себе в этом корыстный отчет.

_^_




ШАХМАТЫ

Так выкипает молоко, а снег темнеет пенкой. Мне снился сон, в котором безысходность лишь намечалась,


Тогда как разум с чувством счеты свел. Остались только долг и смертная тоска. Как кубики железные на

гвозди

Парадом титанических открытий - все натыкалось, громоздилось роем в охваченном восторгами

лубке.

В широких юбках заблудились дети - пристыженные, как отцы, но без утробной

наивности бойцовых петухов.

Напротив - сон с открытыми глазами (в аттракционах голубых тарелок) их развлекал - и не хотелось спать.
От темноты голодных красных мух и узких бородатых комаров укрывшись броской бронью одеяла.


Выпрастывая ногу, вслед другую - носками в тапки чтобы вдруг попасть и взять на кухне дорогую воду,

чтоб сделать утешительный глоток с граненой сетки - все бы колебаться и измерять морщинистую рябь.


Не лучше ли заняться, впрочем, делом и шахматы расставить на столе:


Вот ферзь - он деспот, но и либерал. Гирей кривой и страстный прозорливец в идеях равенства,

еще Вольтер писал про взятие Азова им, не скрою,

Страданья люда трудно перенесть, зловонье трупов с духом солонины разглаживают душу до кости,

Но то, что остается - это крепко, и век галантен, если поспешить

на выручку, с бурлеском просвещенья.

Их ум остер, но ферзь его не стоит, но все же восхищаюсь только им - не нахожу подобного в семье.


И как бы я ни продвигал фигуры - для зависти есть место, для Бурбона, но нет желанья строить короля,

а этот парень падок до интриги и замышляет он переворот.




Вся в скрепках фотография владыки по черной клетке медленно бежит и как букашка в тронный зал вступает

среди придворных длинноклювых птиц, нашептывающих ход полезный, юркий.

Что делать с его царственной отрыжкой и рвотой от общенья с двойником? В своем пиру не наблюдать

достойных

Соперников, дичиться королевы - вот это Гамлет, это персонаж с заученною репликой и позой -

наш человек, которого мы губим.

Когда турою двинешь на туру, и хлынет дым из башенных орудий - попей воды, ведь ты не баталист,

и ущипни себя - ты не проснулся.

Тебе уж не измерить дел своих: сам со штыком ощеренной пехотой пойдешь в атаку на врагов своих,
Знамена перепутав и хоругви - я никогда не лазил на Голгофу - прижмешь к щетине полковую ткань.


В Завьялово поедешь на попутке среди оврагов рыжих и дремот

тумана перебесишься, остынешь -

Придумаешь беспроигрышный ход с потерей фланга пешек, атрофией

зубного нерва, но спасеньем головы -

Да и его похеришь ради танков отчаянного мятежа. Вперед, канальи, прибылью и силой!



И все же в глянце: это мячик был - и он скакал, пока друзья терялись, и бились эти ясные тарелки

в железных прутьях скачущих ресниц фарфоровыми лошадями

По выпуклой неправильной земле. Отрадной, теплой, незнакомой. Когда она прищурившись из снега

выходит на подошвы теплотрасс,

И обручем сжимается кольцо, и волосы им ветер обвевает - все так бывает вдруг неполноправно

и дерзостно - совсем не чуя, ждешь

Отсрочки завершения сеанса одновременной патовой игры. А, впрочем, нет - заметил я - зрачок

как раз венчает шахматную доску, по оболочке радужной кружа.

Но я не раб, не мена обобщений на ноздреватый от угара снег - мол, молока я не прошу ни капли.
Мой разум выкипает, ставя мат. Разламывает сумерки и скрепки карающей диагональю.

_^_




ТРЕВОГА



На сколько-нибудь ежедневной сказке настаивай, но в слюдяном оконце ищи то простодушие мороза,

то блеклые сугробы на опушках, залегшие в колоды елей.

Свет вечерний все покрывает чинным серебром. Сумятица бегущих трав занесена кругами

пурги.

Бойкий ветер шныряет меж кустов, снося их ветошь с бескровленных ветвей - не подступиться

ни путнику, ни дрожи . Сколько раз

Подозревали в этом Ничего. Оно не сознавалось. Грелись водкой. Приплясывали в вытертых тулупах


Да в валенках Камаринскую, бились кулашною заминкой, рукавицы скинув

саднящим снегом растирали лица. И - ничего.

И даже, как соколик, в румянец оборачивалось солнце, усмешкою столкнув нетопыря,

неопытную птаху, с захолустья.

Но чаще настигала их тревога. И вся эта родная сторона обогащалась стоном или криком, не первой крепости,

а уже глухим,

Как камыша чернеющая пакля, и ивы, подносящие беду. Какая это тертая погода -

хотелось крикнуть, воздуха набрав, все легкие прочистив - непогода,

Ты приучила чувствовать любовь. И хитро усмирять ее тоскою.

Я нахожу, что в этом есть резон. Хотя продрогли клетчатые елки, и, снег - орешек твой не по зубам
Любому маскараду-очевидцу, где смехом красят огненную воду и пьют огонь из пресных женских губ.


Все поперек: и лед руки багровый, оседланный нелепою рукой, и говорящие вокруг, и замиранья

одолженная честь по недосмотру, но как всегда неправильная часть.

Поскольку в сказке есть момент трагичный, когда ее совсем нетрудно спутать с простою былью

и обратно не зайти,

А с вами нам не нужно расставаться - мы совершенство снегу придадим, и чтоб удобней целый мир морочить,

мы разовьем начальную идею.

Похоже это сразу вот на что: зима изображенная - есть лето, в разгар июля. Колос поднялся. Отава зреет.

В темной чаще дева, но в образе лягушки - и стрела

Вдруг вдребезги все колдовство пронзает. Является герой. Он прост и смел. И так как он наивен - все случится
По писанному - Бабушка-Яга всем повелела, но потом забыла. Мы вспомнили - да я о том забыл.


Загадка в том, что буйное цветенье как раз не означает перехлеста. И подвиг в сказке обернулся былью,

как будто рассмеялся молодец,

А повесть уж грустна как одноцветье.

Но кто укроет снежную равнину гагачьим пухом арочных небес, тому ни в чем не нужно сомневаться.


Приходит ночь, которой края нет. В обнимку, безмятежна и опасна - с безухою равняет целиной

любую жизнь в язвительном распеве.

И мы беседу шепотом ведем - коробится нагретая подушка. Что ж - этим сном нам заболеть не в мочь,

его доступность только лишь встревожит.

Ловя пургу - вот выбор одинокий - не вижу я ни спутников своих, ни их высокопарной ахинеи

и грамотных порывов превосходства

Над очевидным в общем то шажком: все принимать, во всем искать ответ, но ничего не доверять вопросу.
Когда заполнит кратеры деревьев заиндевевший от мороза свет, уж гасят свет и в городах и селах.


Веселая иссякла болтовня, юродивая мечется поземка по осторожной наледи - сверкает замерзшая испарина,

и дико, и в тоже время радостно смотреть

На все эти немые превращенья. Что ж - пусть они разоблачают нас.

_^_

© Денис Бесогонов, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.