[Оглавление]




АМИФУРИКОЗО


Здесь всегда идет дождь. Смертельно надоели эти капризы погоды. Смертельно надоели капли воды, срывающиеся с небес на многострадальные людские макушки. Сколько же слез пролили небеса, оплакивая человечество. Казалось, что сам город скорбит по нам. Извергает слезы о будущих жертвах неведомого тирана. О тех, кому суждено утонуть в безбрежных океанах. Кто непременно сгоревших в мировых пожарах. Кто будет мертв, словно зимняя тоска.

Здесь всегда идет дождь. Толстыми ли каплями барабаня по темени, тонкими ли струями вгрызаясь в кожу, он пробирается даже через плотно запахнутые полы плащей, впитываясь в свитера и сморщивая кожу. Ни зонты, ни плащи, ни пакеты не спасали от его назойливого присутствия. И постоянно ему сопутствовал холод. Пробирал до костей. Облизывал надкостницу. Заливал уши и глаза.

Здесь всегда идет дождь. Мои нервы порой не выдерживали. Они стремительно падали вниз, и казалось, что тело мое ударяется со всей силой о серые булыжники мостовой. Тело скручивало от боли, и даже дома, перед горящим камином, мои глаза слезились, словно от ветра и дождя. Укрытое теплым пледом, тело мое все равно ощущало на себе барабанную дробь капель. Местами кожа немела, покрываясь пупырышками.

Воспоминания о дожде жестоко ранили мое сердце, моя душа рыдала от ощущения холодных капель на коже. Мои воспоминания всегда связывались с дождем: мои первые шаги сопровождались стуком капель за окном, мой первый поцелуй примешивал к слюне небесную воду, моя первая боль вспыхнула именно из-за дождя. Что бы ни приносили мне на подносе воспоминания, всегда рядом был дождь. Мне начинало казаться, что лишь один я с такой болью реагирую на разгул стихии. Но 40 лет (это всего лишь мой возраст, ведь я не могу с полной уверенностью утверждать, что дождь так же досаждал городу до моего рождения) беспрестанно, каждодневно шел дождь. Не могло же быть это лишь шалостью моего воспаленного воображения. Я видел вокруг людей под зонтами, людей, промокших, несмотря на надуманную защищенность, до самых костей. Это тоже доставляло им неприятности, также мучило их.

40 лет я практически не видел на лицах прохожих улыбок. Я не слышал радостного смеха. Я не видел пробегающих мимо детей: их отвозили в школу на автобусе, и никогда (повторяю, никогда) не выпускали на улицу. Наверно, родители боялись, что дети сойдут с ума от барабанящего вокруг дождя.

Здесь ВСЕГДА шел дождь. Вспоминался рассказ Рэя Бредбери, но ведь в рассказе дождь шел на Венере. На другой планете. Не на Земле.

Ученые спорили с экранов телевизоров, что случилось с планетой. Ведь из-за дождя вымывались почвы, рушились дамбы, переставали распускаться цветы. Если им вздумывалось пробивать почки своими телами, дождь моментально вносил свои коррективы, размалывая в ошметки нежные цветочные лепестки. На половине земли наступил голод, от которого люди не ведали спасения. Лишь выращенные в парниках и под крышами овощи и фрукты кормили человечество. Но стоили они баснословных денег. Постепенно бумажные деньги перестали иметь столь важное значение для человечества, ведь главным были теперь не интеллектуальные ценности, не машины и самолеты, и даже не одежда. Главным стала еда. Конечно, особой нехватки мяса не было, но ведь не одним мясом жив человек. Тем более, что заодно с фруктами и овощами подорожало и мясо, как это всегда бывает в "цивилизованном" обществе.

И даже несмотря на то, что дождь почти вечен, люди все равно отправлялись на прогулки. Они прятались под сводами одиноких беседок в пустующих парках, они стояли в остановках, они пробегали по улицам от дома к бару, чтобы напиться. От страха, что обратно путь их будет пролегать так же, под дождем.

И я гулял тоже. Я не брал зонта: его хилая площадь не спасала от холодных капель. А если дул ветер, то зонт превращался в бесполезную вещь, раздуваемую подобно парусу или выворачиваемую встречными потоками мокрого воздуха. Я поплотнее укутывал свое больное тело в теплые, непромокаемые ткани. Чтобы хоть последний, самый близкий к коже слой, оставался сухим. Непромокаемыми они были только в теории; на практике же холодная вода заливалась за воротник, струилась вверх по рукам через манжеты, забрызгивалась снизу под брюки. Но я придумал: я купил глухой, почти водолазный костюм, застегиваемый на одну молнию. Я влезал в него полностью, оставляя снаружи только бледное от нехватки солнца лицо. Сверху я одевал несколько свитеров, пальто, пару теплых брюк, сапоги.

И таким почти квадратным чучелом я отправлялся на прогулки. Мне было немного стыдно одеваться так. Даже несмотря на постоянный ливень, люди старались выглядеть красиво. Девушки носили коротенькие юбочки. Юноши одевали расклешенные светлые джинсы. Но это только тогда, когда путь их пролегал от остановки к остановке, от подъезда к подъезду, от крыши к крыше.

Мой же путь, представляющий скорее одинокое бдение, чем движение к цели, длился часами. И чаще всего на нем мне не попадались ни беседки, ни остановки, ни крыши. Только холодная стена дождя.

Иногда даже я находил во всем этом определенную прелесть. А что было бы, если бы вся наша планета превратилась в сплошную пустыню, на которую раз в год выпадал бы одинокий жалкий дождик. Тогда мы все, все умерли бы от голода. Или от солнечных ударов. Ожогов. Перегревания. Сгорели бы заживо. Ведь температура поднималась бы и поднималась. Безостановочно. Пока вся планета не превратилась бы в красную безжизненную пустыню. Даже те организмы, которые могут существовать (не жить, нет, именно существовать) в пустыне, погибли бы.

А так что? Дождь? Но ведь и к нему можно привыкнуть.

Но дождь иногда играет с нами странные игры. Иногда он щедрой холодной рукой разбрасывает вокруг видения и галлюцинации. То вдруг откуда-то сбоку вскрикнет неведомая птица, а потом взлетит, оставив после себя светящийся след. То с дерева свесится маленькая, словно детская, красная рука. То вдруг чей-то зонт встрепенется и взлетит, словно медуза, открывая и закрывая свой купол.

А иногда на пустынном далеком перекрестке я вижу мальчика. "Дитя ливня" называл я его, но никогда не подходил. Что-то странное было для меня, одинокого путника, в этой маленькой фигурке, стоящей с тусклым фонарем и в шляпе, сделанной из старого красного зонтика. Почему этот одинокий маленький мальчик стоит здесь под проливным дождем, словно ждет кого-то. Словно встречает кого-то. Каждый день в одном и том же месте. В одно и то де время. Может, он потерялся? Или... Что или? Конечно, потерялся. Это ненормально, если пяти (или шести?) летний малыш регулярно (я не могу утверждать, что он стоит там каждый день, я ведь не гуляю мимо каждый день) стоит на одном и том же перекрестке и... Ждет? Ищет? Живет тут? Может, он живет поблизости. Или, подобно верной собаке (дурацкое сравнение) приходит встречать потерявшуюся мать. Или сбежавшего отца. Или ищет собаку. Надо узнать. Но почему-то внутреннее мое "я", такое одинокое под этим дождем, остерегалось этого странного мальчика с неестественной бледностью лица. Хотя под этим дождем не может быть ничего неестественного.

Наконец я решился. Не помню, сколько времени спустя. Под дождем время проходит не так, как в сухую погоду. Тяжелее или медленнее. А то вдруг начинает скакать очертя голову. Или останавливается, словно навсегда. Как бы то не было, я подошел. И спросил:

- Малыш, что ты делаешь здесь?

Он посмотрел на меня. Медленно поднял глаза и посмотрел. Ничего не сказал. Молчал и смотрел. Глубокие черные глаза, словно без белков вообще. Бледное, почти белое лицо. Черные, прилипшие от дождя ко лбу волосы, обрамляющие впалые с чернотой щеки своеобразным ореолом. Оставляя лицо подобием звезды. И никакого головного убора.

- Малыш, нельзя ходить в такую погоду без шапки.

Но он все также молчал. А потом взял меня за руку. Осторожно, трепетно вложил свои холодные пальцы в мою ладонь и... Словно приклеился. Посмотрел на наше рукопожатие, потом поднял глаза на меня и... улыбнулся. Медленная словно наступающая тень улыбка набежала на лицо. Растянула уголки губ в кривоватой усмешке. Обнажила зубы... Нет, не зубы - черную пустоту провала между губами. Зубов не было видно. Или не было вообще. Если плохо питаться, зубы выпадают. И никогда больше не вырастают. Остаются красные десны. Черные сломанные обломки зубов. Кровоточащие язвы. Но никакой улыбки. Только растянутые губы.

И тем не менее улыбка сбила меня... с ног? Нет. Со здравого смысла. Абсолютно потеряла меня в себе. Погрузила в черный провал. Застлала глаза. И я сказал:

- Пойдем со мной.

Он пошел. Охотно. Словно никого не ждал. Вернее, словно ждал меня. Он шел и улыбался. Улыбался красной руке, которая словно у больного вдруг свешивалась с дерева. Улыбался взлетающим в небеса зонтикам. Улыбался бледным женщинам с черными спутанными мокрыми волосами. Шел, вцепившись мне в руку, словно тонущий - в бревнышко, и улыбался.

А потом, дома, у меня дома, он спокойно заснул. Прижав к груди фонарь. Не отдал мне его. Почти плакал, когда я пытался забрать. Не дал себя умыть. Не дал искупать.

Я решил, что он слишком устал для водных процедур. Пусть поспит. Завтра. Все будет завтра. Тем более зачем мыть ребенка, который так долго простоял под дождем.

Прошла беспокойная ночь. Присутствие в квартире чужого, такого странного, такого непонятного, человечка не способствовало успокоению. Ничто не могло настроить меня на сон.

Я лежал, закрыв глаза, и думал. Конечно же, мысли мои были полны этим странным ребенком. Странные, раздваивающиеся чувства одолевали меня. Страх и притяжение, непонятная щемящая любовь и острое, замутняющее разум отвращение. Я ворочался с боку на бок, не в силах встать, но и не в силах заставить себя заснуть.

Под утро мне показалось, что в комнате кроме меня кто-то есть. Кто-то смотрит на меня, словно ожидая, когда я обращу на него внимание - рядом с кроватью стоял мой одинокий гость и смотрел на меня. Пристально, пытливо, завораживающе. Я посмотрел на него и спросил:

- Что случилось? Ты уже проснулся?

- Убей меня, - попросил он.

Я опешил. Не поверил и переспросил:

- Что?

- Убей меня.

- Ложись спать, малыш, - только и смог сказать я. И отвернулся. Думал, он уйдет. Но он остался стоять около кровати. И молчать. Наконец я не выдержал:

- Если ты не спишь и мне не даешь, пойдем, я тебя искупаю.

Его обнаженное тело, покрытое синяками, с впадинами между ребер, практически отсутствующими бицепсами, выступающими синими узловатыми венами, глубокой запятой пупка - передо мной. В теплой, по-отечески родной воде, не капающей с небес в течении многих лет, а обволакивающей тело словно простыня. Или саван. Малыш никогда не чувствовал такого. Наверно. Я подумал так, когда его маленькое избитое временем тело погрузилось в нее. Его глаза закатились. Тело забилось в судорогах. Мышцы напряглись. И это не от боли. На лице его, обращенном на меня, появилось чувство непонятной радости. Неземного счастья. Но губы эти, обнажающие черную пустоту, все так же шептали:

- Убей меня!

Руки его, такие внешне слабенькие, вцепились в мое запястье. Мертвой, неослабевающей хваткой. Любые попытки разжать пальцы ни к чему не приводили. Руки его притянули мою ладонь к своему лбу. И стали давить, погружая его голову в теплую воду. Я не мог противиться этому. Не мог...

Тело его, словно скелетик, в последний раз изогнулось и замерло. Почти моментально посинело лицо. Щеки надулись, и красными дорожками по ним побежали вены.

Тело я закопал. В далеком лесу. Никто не следил за мной. Никто не искал странного мальчика. Ничьего мальчика. Потерянного, словно пиратский клад. Полиция не патрулировала отдаленные районы.

Пока не закончился дождь. Пока облака не разошлись, и землю не осветило забытое всеми солнце. Старики говорили, что видели его когда-то. Молодежь удивленно смотрела на небо. Щурилась. Не столько от света, сколько от непонятного ощущения теплоты на лице. Они не привыкли реагировать на погоду. Всю их жизнь погода была одной - дождливой. Теперь она изменилась.

Но однажды у меня закапало с потолка. Сначала я думал, что это соседи заливают. Но у них было сухо. Трубы были целы. Просто в моей квартире пошел дождь. Он не проливался к соседям снизу. Он словно существовал только в моем доме. Начинался с потолка, заканчивался полом. Доставал меня бесконечно.

И лишь иногда, в зеркале, в стеклах серванта, в запотевшем окне, мне виднелось лицо маленького бледного мальчика с черным провалом на месте рта.




© Алексей Бойко, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]