Впервые опубликовано
в ежегоднике "Побережье" (Филадельфия),
N 9, 2000 г.
IMy mother kept the crippled owlOn a permit from the Fish and Wildlife Service; Perched on our screen porch, it would hiss And clack its beak when I left on an errand. My mother in the kitchen killing sparrows; For the owl: too many of them Preempt nuthatch and bluebird, so she cups Each trapped friend in her palm, and takes its life Between the thumb and fingers gently. |
IУ матери, с согласия лесничества,Жила сова увечная; Она на перекладине сидела, на веранде, И клювом щёлкала, когда я выбегал Или вбегал, а в это время мать На кухне убивала воробьёв Сове на корм, тем самым избавляя Дроздов и поползней от смерти, Каждый умирал в её ладони нежной. |
IIExploring the cut of the stream:Weeds curve green ribs over mud, Shale parts in baking sun Like the feathery sinuses In the nose of a skull, Watery ligaments grip the yellow rocks. And, knowing the realness of the quartz The sun sure as a pebble, I am happy here. |
IIЯ исследую чрево ручья:Ребристые травы струятся по дну, По берегам слоится сланец, он похож На ячеистые кости в проёме черепа, Скорей сюда, вот-вот начнется Союз корней и золотых камней, Здесь кварц белее снега, Здесь солнечная нега, Здесь счастье. |
IIII opened the freezer door to get some ice:Three rats dropped out, Pink, frozen twists of meat Bought from government labs to feed the owl. I saw them later, thawing on the porch; Then bloated and headless on his feeding-stump, Pink-and-white plumpness of mortality. He savors the head, skull fur and brains, Disdains the bodies fat as the hands of an aunt. |
IIIЯ открыл морозилку, чтобы достать лёд,Оттуда вывалились три крысы, Розовые, замороженные куски мяса Купленные для совы в городской лаборатории. Я видел, как они оттаивали на веранде, Обезглавленные, перекрученные тушки, Розово-белая пухлая смерть. Сова высасывает сладкие мозги И презирает тушки, жирные как тетушкины пальцы. |
IVThe first day at the beach I wakened earlyAnd, walking, saw among alluvial scum, On flat sand freckled with weed-bits, The empty helmet of a horseshoe crab. How could one so armored come to this? The air came pure from over sea, And the wakening morning, Lapping its tides of dry light Over the still, brown bowl. |
IVУтром в первый день отпускаЯ увидел среди прибойной дряни, Рассеянной по влажному песку, Порожний шлем поверженного краба. О, бедный рыцарь! Кто тебя сразил? В таких доспехах прочных? Дыхание прилива ласкает дюны, И оставляет на губах Морской целебный воздух. |
VAfter we viewed the body in its casketMy great-grandfather explained, outside, How bricks, ground back into red dust, Were part of the dirt we stepped on, And houses, buried under deep layers, Were forgotten and built upon; until I saw Bones sprouting hard buds In the graveyards, like potatoes left too long In a dark kitchen cabinet. |
VПoсле того, как мы простились с теломИ вышли на крыльцо, мне прадед объяснил Что кирпичи крошатся, что их коричневая пыль Питает глину, грунт, подошвенную грязь, И что земля, которую мы топчем, Скрывает под собой забытые дома; вдруг Я увидел: прорастали из костей могильных Тугие почки, в тёмном кухонном шкафу Картофелин белесые отростки. |
VII was six. They lifted me up to see the uncle.I could not tell what it was, But knew the half-shown thing Was not a man; Digging, at eight, the cut of a root surprised me: I drew back, tearless, staring at the deep Loam-crammed wound beginning to bleed. Inside, rinsing the cut under the tap, I saw with wonder into my own flesh. |
VIМне было шесть. Меня подняли посмотреть на дядю.Я не понимал, что это было, Но знал, что эта полуспрятанная вещь Не человек уже; Когда мне было восемь я рассек Ладонь, в земле копаясь, острым корнем: Сквозь суглинок сочилась кровь. Потом, под краном промывая рану Я долго всматривался в собственную плоть. |
Copyright © Thomas Bolt, All rights reserved.
Translation copyright © 2002 Maxim D. Shrayer, All rights reserved.
Перепечатка без разрешения строго запрещается.