[Оглавление]



КУПОЛИНЫЕ  ВЫСИ


* Я тебе удивляюсь, как первому снегу - всегда...
* Мне опять не хватило беспамятства ночи...
* Сколь боязно - столь зло и неизбежно...
* Я бы могла целый день ждать...
* Худые звёзды. Крыши. Перелёты...
 
* Где-то между шестым и седьмым позвонком...
* Дождь терял обаянье, как спившийся трагик...
* Дождь шёл всю ночь. Асфальт лежал зеркален...
* Неторопливость мартовских рассветов...


    * * *

    Я тебе удивляюсь, как первому снегу - всегда,
    на всю глубину замеревшего вдоха, на полный
    глоток ноября с мятным холодом льда
    не то чтобы в жилах, но где-то внутри или подле

    моих берегов, что держали в себе океан,
    как карту хранили привычность и меру как компас,
    на тёмную воду зрачков, растопившую там
    изгиб и твоих берегов под моею ладонью, на тонкость

    прибрежного льда после стольких семейных ночей,
    на белую простынь и лён отбелённого неба,
    на то, что вчера было только листвою ничьей,
    а нынче легло, как ладонь, всей прохладою тёплого снега.

    _^_




    * * *

    Мне опять не хватило беспамятства ночи
    на обычный короткий ноябрьский день.
    Солнце было неярким и тени неточно
    повторяли предметы, как тушь - акварель.
    Даже рифма едва начиналась и гасла,
    ритм стихал и ложился, как ветер к земле.
    И одно только слово - "напрасно, напрасно"
    да глухая усталость кружились во мне.

    _^_




    * * *

    Сколь боязно - столь зло и неизбежно
    зашелся снег - не хлопьями - крупою
    в мое окно, и мелкой перебежкой
    крутился бес - все время под рукою -

    сказать тебе, что осень - не навечно,
    и тьма желаний кончится, и снегом
    укроют наши судьбы, и колечко
    уже покрылось инеем, и следом

    придут покой, и, может быть, беспечность,
    и школьным мелом очертя окружность
    вокруг себя, мы сохраним, как млечность,
    рассыпчатость снежинок, и ненужность

    такой работы - увядать и падать,
    осеннюю палитру расставанья...
    А то, что начиналось снегопадом,
    как Млечный Путь - найдет свое названье.

    _^_




    * * *

    Я бы могла целый день ждать, когда появится солнце,
    если бы у меня в руках была астролябия, а в жизни - цель.
    Но в этот серый, измученный утром полдень
    у меня в руках только кружка с чаем, и даже пить его лень.

    Если бы мои корабли швартовались не так умело в любой гавани,
    крепко любили бы море и небо царапать мачтой,
    что-то ещё щекотать, возможно - нервы странностью расстояний,
    стоя, казалось, неделями в центре круга,
    я бы тогда считала, что нас должно быть двое: я и вперёдсмотрящий с глазами друга.

    Если бы тесные воды бухты были действительно тесны,
    а пресная вода в шлюпках дороже шлюпок,
    и компас не так ценен, как чистое небо две ночи кряду,
    мне бы казалось важным, чтобы нас было двое: я и штурман.

    Если бы дальние страны были похожи на то, о чём пела мама,
    на индийский ситец старого платья, из которого нашили пелёнок,
    на запах тугих апельсинов с наклейкой "Марокко",
    мне бы казалось нужным, чтобы нас было двое: я и ребёнок.

    Но с течением времени, стоя на долгом ремонте в спасительной гавани
    можно понять, словно вспомнить забытую истину:
    что-то внутри есть всегда одинокое. Что-то. И я не меняюсь.
    И это, пожалуй что - главное.

    _^_




    * * *

    Худые звёзды. Крыши. Перелёты
    бесшумные неспящих чьих-то снов.
    Встревоженные голуби. Тенёта,
    встревоженные духом сквозняков,

    где окна не заклеены, и двери
    уже открылись в зиму, в ночь и в час
    седых быков, и петли не скрипели,
    впуская сны в дома, и дом не спас.

    Остались только звёзды, перелёты,
    ветра, деревья, вороны на ветках,
    уснувшие полёвки и помёты
    бездомных сук под лестничною клеткой,

    снега, сухие как песок, пустыня
    дворов вокруг чужих пятиэтажек,
    и тишина, и только голубиный
    гортанный крик, когда ему покажет

    летящий сон размах крыла и страха,
    и оборвётся где-то в подъянварье...

    _^_




    * * *

    Где-то между шестым и седьмым позвонком залегло ощущенье ярма.
    Может это зима ледяным кипятком заливает как водкой февраль,
    может это как встарь: полуштоф с табачком и для полного счастья - пятак,
    только так - шепотком, разговор в разговор, и уснёт обрусевший Борей.

    И болей не болей - поутру холодком вдруг потянет как духом тепла,
    и худой воробей босиком почти вплавь перейдёт колею от колёс
    и на скользкий откос заберётся бочком, как уставший в морях альбатрос,
    вот тогда мы до слёз, с замеревшим комком немотой перехваченных связок,
    вдруг поймём как глубок этот день, как высок, можно даже сказать - долговязок.

    А прозрачное солнце легло в колею и сверкает лыжнёй по дорогам,
    и грязны неприлично машины в строю и кричат пешеходы: "Ну, трогай!".

    И вернулась простая забота - смотреть, как под коркой прогорклого снега,
    из пахучей земли, не боясь умереть, вылезают два первых побега.

    И становится проще и рифма и строй весь январь неслучавшихся строчек,
    но какие себе оправданья не строй - этот месяц один среди прочих

    апельсиновым спасом горит на снегу, незадавшимся солнцем оранжа,
    и в его новогоднюю ночь, ворожбу можно вымолить то, что так важно:

    чтоб дожить до весны, дотерпеть тополей, посадить на балконе табак,
    чтобы быстрым движеньем одеться - и в дверь. От себя не отстать ни на шаг.

    _^_




    * * *

    Дождь терял обаянье, как спившийся трагик,
    шёл и шёл день за днём, прошивая иглой календарь,
    и хотелось кричать от его рукописных тетрадей,
    и бежать в тишину, на которую щедр январь,

    и смотреть в январе, как на белые простыни снега,
    чёрным кружевом страсти ложится рисунок теней,
    и терпеть до весны, дожидаясь её, как побега,
    чтобы солнце сожгло все твои иероглифы в ней.

    И когда, как ватин, будут жаркою сутолкой схвачены
    все дела, и пустой шелкопряд станет думать о завтрашнем дне,
    ты внезапно поймёшь, для чего все чернила потрачены,
    и откуда в тебе снисходительность к этой судьбе.

    _^_




    * * *

    Дождь шёл всю ночь. Асфальт лежал зеркален.
    Вся ртуть неона отражалась в нём.
    Как кровь, как мёд, как пот ночных испарин
    Струился город - сладок и солён.

    В такой ночи - всё призрачно... И таешь,
    Как акварели влажные следы...
    А утром снег углём и мелом клавиш
    Исполнит город графикой зимы.

    _^_




    * * *

    Неторопливость мартовских рассветов лимонным соком разбавляет небо.
    Так в чёрный чай кладут кружочек солнца, чтоб разогнать смурную очернелость.
    К шести утра горчат не сигареты - к шести утра горчат язык и нёбо,
    Вчерашний день, тяжёлая зимовка, прошедших лет тугая индевелость.

    Не иней утром радует, не солнце, не осторожный запах тополиный,
    А просто день, исполненный заботой, овсяной каши пригорелым дымом.
    Весна, весна, как много в этом слове... Не больше горсти, полной предвкушенья,
    Петрушки с луком, собранной клубники чуть раньше вкуса, Черноморья с Крымом.

    Ещё чуть-чуть, и вспомнится такое, что невпопад ударит кровь в аорту,
    И жалость к жизни, щедрой на повторы, перевернёт, как лодку, привыканье
    К её изгибам в камышах столетий, и зачерпнёт тугие слёзы моря,
    А, может, речки, может быть - канала, иных путей бессонного старанья

    Заметить радость на зрачок от взгляда в свою судьбу, в свою непредрешённость,
    В другие дни, в другое измеренье ещё на йоту не ступавших будней,
    На ласку ветра в парусах ответа и на его слепую отрешённость.

    _^_



© Юлия Бондалетова, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]