ЗАГАДКИ БОРИСА КЛЕТИНИЧА
Его недавно опубликованные в Нью-Йорке стихи меня ошарашили. Почему он не показывал нам их раньше, если они были написаны в Израиле лет 15 назад? У меня остались его стихи, изданные до отъезда в Канаду: профессиональные, яркие, они лежали по эту сторону общеразделяемого. Новые стихи находятся по ту сторону. Я допускаю, что они в тогдашнюю израильскую пору его жизни пребывали в статусе "заготовок", которые показывать не принято. Или "проб" (с добавлением "и ошибок"), делиться которыми преждевременно. И вдруг, со временем - выкристаллизовались! Впрочем, какая нам разница, когда и почему они в глазах автора достигли должной кондиции? Важно, что появились. И предстают перед нами неустранимыми - как татуировка, которую невозможно свести, не оставив на коже шрамов.
А ведь мне как читателю, любящему внятность, хотелось бы что-то свести! Но я убеждаюсь, что Клетинич не вовсе не играет в "непонятки ", дабы произвести на нас впечатление. Сила, которая "отверзает ему уста", требует выносить слова из плантации неологизмов, где они у него растут буйно и независимо от его воли. Почему неологизмы, спрашивается? А потому что иначе требующее выражения не находит у него выражения. Так оно. И я смиряюсь.
Читаем.
Как сходит сок с берез и ливен,
камедь луны сползла сегодня
с помолищ Иерусалимых
на Айялу в дербах исподних.
Не знаю, что такое "ливны". Есть Интернет, но там - лишь сведения о географических точках с подобным названием. Видимо, источающие сок ливны - это какие-то растения; пусть; идем дальше.
Камедь - это вроде смолы. И удачно: вязкость лунного света соединяется с отзвуком слова "медь", описывающего цвет луны.
"Помолища" - дивный и не требующий комментариев неологизм. Бывают не только побоища, но и помолища (связь между ними - через людность и неистовость). А "Иерусалимые", согласитесь, нечто большее, чем "иерусалимские".
Айяла - израильская долина в которой поэт проживает (это можно дать сноской, и никаких недоразумений).
С "дербами" опять сложно. Поскольку они "исподние", т.е. не прикрытые и не приукрашенные, то это, скорее всего, какие-нибудь высохшие кустарники. Возможно, они дерябают ноги, когда сквозь них идешь.
Да! Это "темноговорение". Не относясь к его любителям, я с досадой отложил бы текст. Но только что процитированная строфа - не первая в стихотворении. Оно начинается так, что морок лунного света захватывает вас:
Луна полна. И звезды в доле
её подкожного сиянья.
Она сквозит из шахт и штолен,
томится варом на тагане.
Здесь, казалось бы, всё опровержимо. Вы не понимаете, почему ее сияние "подкожное". Но это так! Сияние интенсивное, но приглушенное, разлитое под покровом. Шахт и штолен я долине Айяла я не замечал - чай, не Енакиево, но если подумать о тучах с высвеченными луной разрывами, то всё превосходно! А то, что луна томится варом на тагане, - настолько выразительно, что вопросы отпадают. Это - пастернаковская свобода сотворения образа в пространстве: водружения его из неожиданных ("неуместных"?), зато намертво сплавляющихся деталей.
Дальше следует удивительное:
Раз в месяц запечатлеваю
я эту ночь как вар канунный,
когда Израиль тиглевая
ревмя ревет свеченьем лунным.
Сноской, опять же, поясним неместному читателю, что географические названия на иврите - женского рода. И что вар канунный - это накануне Субботы, когда едят приготовленное накануне. А вот смена модальности - света на звук - со свечением лунным, которое "ревмя ревет" - это очередное свидетельство той свободы, о которой только что говорилось. И так во всех шести стихотворениях. Войдите на страничку Б. Клетинича на ФБ: это пиршество для любящих стихи. С вами, я полагаю, начнет происходить то же, что со мной. Выбираясь из стихов весь в репьях невычесанных неологизмов, я несу, как горсть ягод:
(это о жАре Святой земли)
Всё ему - живец, жратва, нажива.
В коже моря он, у нор в силках,
в шлаках солнц, в заспелости инжира
и в ночных цехах степных цикад.
Каково?...А когда я снова войду в эту словесную чащу, - снова вынесу из нее то, на что сразу не клюнул, а теперь стану беречь. Например:
(Из стихотворения "Голод")
Для того ль Ты, Отец, затеплил
муравлённую мою личность,
чтоб охота и земледелье
не пускали её из глинищ,
чтоб картофеля чтил требник
и гречихи со свеклой святцы,
а за теплый приплод хлебный
забывал бы как сам звался...
Думаю, тексты Б. Клетинича заслуживают пристального внимания филологов: это возобновлённый поиск хлебниковского "самовитого слова", причем, поиск не подражательный, а глубоко органичный, прецедентов не имеющий. Тут на несколько диссертаций хватит, поскольку его неологизмы не результат произвола: они вытекают из потайных, но реальных связей между формами живого языка. Эти "сухменица" или "слань", "порохнявость" или "всочность", "корчевы" или "мжи" - не с потолка сняты. Это, если угодно, новооткрываемые способы раскрытия и использования недр русского языка.
Меня же занимает вот какая загадка. Борис человек верующий - не конвенционально, зато подлинно, и верует он в Бога Пятикнижия Моисеева. Проживая на Земле, чья метафизическая аура одновременно приподымает и побуждает пригибаться, неплохо освоив язык обретенной Страны, он продолжает культивировать чуждый этим краям язык. Он сеет семена клубеньковых растений (чьей ботвой мы только и пробавляемся в обыденной речи) в ту почву, где им, казалось бы, вырасти невозможно. Что бы это значило? У него теплица? И появившиеся в ней всходы должны быть отправлены для пересадки из "стороны южной" к "милому Северу", инако верующему? Или "милый Север" обязан ослабить связи с собственной этно-географией и почувствовать себя дома в любой точке планеты, где есть даровитые носители его языка?
Ответа на эти вопросы у меня нет. Не наша на то воля. Я только радуюсь тому, каким значительным поэтом выказывает себя мой добрый знакомый, вокалист с изумительным голосом, литератор и кинооператор, сценарист и водитель тяжелых грузовиков, озабоченный заработком семьянин и застенчивый собеседник - Борис Клетинич.
© Анатолий Добрович, 2019-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2019-2024.
Орфография и пунктуация авторские.