[Оглавление]




ГЛЮКОЗА  И  ГАДЕНЫШ



Неправда, что Гаденыш не любил Глюкозу. Так могло показаться со стороны, но это неправда. Она ему с первого взгляда понравилась, как только вошла в класс: длинная, бесцветная, в больших очках и с бородавкой на носу. Сразу ясно стало: будет весело. Только Глюкоза рот раскрыла, все так и заржали, потому что голос у нее был тоненький и писклявый. И Гаденыш ржал громче всех: во-первых, от прикольного голоса, а во-вторых, от предвкушения будущего веселья.

Когда все немного успокоились, Глюкоза взяла учебник и стала спрашивать, кто хочет отвечать то, что задавали на сегодня. Гаденыш тут же поднял руку. Глюкоза обрадовалась, даже улыбнулась, показав желтоватые зубы. Но Гаденыш тут же оборвал ее веселье.

- Я не отвечать, - смиренно сказал он. - Я только хотел спросить...

- Да, - склонила голову на бок и широко открыла бесцветные гляделки Глюкоза. - Тебе что-то непонятно в теме?

- Мне непонятно, - спокойно сказал Гаденыш, - зачем вы себе отрастили бородавку на носу? Такая красивая женщина, прямо фотомодель, а на носу - бородавка. Нехорошо.

Все засмеялись, а он стоял спокойно, даже не улыбнулся, и внимательно следил за Глюкозой. А та сначала захлопала глазами, потом верхняя губа у нее дернулась, потом выражение лица стало плаксивым. Но тогда она смогла взять себя в руки, это после нервы у нее стали ни к черту. И ответила Гаденышу:

- Раз поднял руку - иди к доске, отвечай.

И напустила на себя строгий вид. Гаденыш, естественно, отвечать не пошел - что ему, больше всех надо? - и немного обиделся на Глюкозу. В самом деле, чего он такого сказал? Хорошо, что он человек жизнерадостный, долго обижаться не привык. И на следующий урок он приготовил ей подарок.

Вообще-то Гаденыш колебался, сработает ли. Глюкоза биологичка, а они на мышах опыты ставят, это он знал точно. Однако сработало, хотя и не совсем так, как он ожидал. Дохлой мыши на столе Глюкоза не испугалась, только скривила физиономию, как будто ей лимон в рот выдавили, и сказала:

- Немедленно убрать!

Все молча сидели и смотрели на нее. Глюкоза опять за своё:

- Уберите мышь!

Серый на задней парте пробормотал так, чтоб она услышала:

- Тебе надо, ты и убирай!

Глюкоза услышала, побледнела, давай глазами по классу шарить, искать того, кто сказал. Почему-то уткнулась в Тюленя, который сидел себе спокойно и журнал с голыми телками смотрел. Тюлень вообще про мышь не знал, а ему как заорет:

- Телепнев!

Тюлень ноль внимания.

- Телепнев, встань, когда с тобой разговаривают!

Тюлень медленно поднялся и говорит:

- Ну, что?

Глюкоза подбежала к нему и орет:

- Не "ну, что", а убери эту гадость!

Тюлень от такой наглости рот раскрыл.

- Что? Я ее туда не ложил, кто ложил, пусть тот и убирает.

Глюкоза надрывается:

- А я говорю тебе ее убрать!

Тюлень посмотрел на нее и сел. Дальше стал журнал смотреть. Глюкоза подскочила и выхватила у него журнал, а Тюлень ей в ответ:

- Положь чужую вещь, ты... Глюкоза!

Тут все покатились с хохоту, и биологичка стала Глюкозой. Гаденыш немного расстроился, так, минутки на полторы, что не он придумал такую классную кликуху, а потом опять развеселился, потому что Глюкоза побежала за директором. Пришел директор в сером костюме, начал "бу-бу", "бу-бу", "всех выгоню", старый хрен. Маринка рассказывала Гаденышу, что он бросил в прошлом году жену и двоих детей и женился на молодой телке на двадцать лет его моложе. Наверно, на проституток денег не хватает, а старая жена надоела, сообразил Гаденыш. Стоит, бурчит, мораль читает, старый хрен. Да ну его, козла. Глюкоза куда лучше.

С ней пошли очень веселые уроки. Гаденыш старался вовсю. И Глюкоза не отставала, очень забавляла публику. Пару раз плакать начала: сидит, руки дрожат, по подбородку слезы текут, а нос вытирает большим, как у мужика, клетчатым платком. Когда ей стул клеем намазали и она встать не смогла, перепугалась по-настоящему, побледнела, запищала, очень смешно дергалась, пытаясь оторваться от стула. А когда вместо контрольной все пацаны класса, по идее Гадынеша, написали ей в тетрадках "Сделайте мне минет", а девчонки "Правда, что вы лесбиянка?", было даже специальное родительское собрание. Вышел директор, и опять, наверно, говорил "бу-бу-бу", "всех выгоню!" И никого не выгнал, конечно. Весь класс не выгонишь.

Через два месяца Глюкоза заболела, и две недели ее заменяла Антонина. Антонина - сука, с ней не повеселишься. Гаденыш отчего-то боялся, что Глюкоза больше не вернется. Он даже соскучился по ней, и когда она вошла в класс, очень обрадовался, закричал:

- Ура! Глюкоза вернулась!

Он не для прикола закричал, а просто так, от чистого сердца. А она чего-то задрожала, скуксилась, что-то заговорила срывающимся голосом, что чувствует себя не очень хорошо, и очень просила бы соблюдать дис-цип-ли-ну... Гаденыш посочувствовал и говорит:

- Вы себя плохо чувствуете? Давайте я вам массаж сделаю!

Она что-то залепетала в ответ, а он свое:

- Я серьезно, я умею массаж делать. Вот увидите, вам сразу легче станет.

Она вдруг сорвалась с места, подлетела к Гаденышу, схватила его за плечи так, что он очень близко увидел ее перекошенное лицо, и завопила, брызгая на него слюной:

- Что! Я! Тебе! Подонок! Сделала!? Когда! Ты! Оставишь! Меня! В покое!? Когда!? Когда!?

Все затихли от неожиданности, даже Гаденыш растерялся. Потом, конечно, спохватился, погнал мамашу к директору школы. В самом деле, что это такое: кричать на ребенка в сложном переходном возрасте, трясти его за плечи? Кто ей позволил так себя вести? Директор, конечно, долбил свое "бу-бу-бу", но Глюкозу вызвали на ковер. Тут она сама виновата. Ей никто зла не желал. Ну прикалываются люди немножко, что здесь такого? Вон, Микки-Маусу для прикола голову в унитаз засунули. И ничего, никто не обиделся, потому что на дружеские шутки умные люди не обижаются. Она еще не видела настоящего западла, ну, так он ей сделает.

Я знала, конечно, что современная школа и ее дебильные детки - это не фунт изюму, но я не ожидала, не могла себе представить такого кошмара. Дело даже не в том, что они совершенно не похожи на нас (а может, мне просто в свое время повезло со школой?), что они грубы, невежественны и не хотят учиться. Они совершенно другие... Назовем вещи своими именами, они ублюдки. Самое страшное - это 8-"Б". Меня предупредили, что там "сложные дети". Это не дети, это звери, особенно эта тварь, которую даже его ровесники прозвали Гаденышем.

Он тощий, низкорослый, со сближенными глазами обезьянки. Он считает своим долгом забавлять других придурков, и делает это, всячески издеваясь надо мной. Он говорит гадости, передразнивает меня, настраивает против меня других. Теперь я знаю: это он намазал клеем стул, он подговорил всех написать мне эту гадость вместо контрольной. Когда я начала проверять тетради, и всюду натыкалась на эту похабщину, у меня было такое чувство, точно меня отхлестали по щекам.

Стыдно признаться, но я боюсь. Если это было целью, то Гаденыш и компания победили. Я боюсь идти к ним на урок, боюсь вообще идти в эту поганую школу. Но у меня нет выхода. Я должна доработать до конца учебного года, хотя бы до конца учебного года, пока мне не удастся найти другое место. Еще немного, и я соглашусь мыть полы или выгуливать чужих собак, лишь бы не подвергаться этим унижениям.

Я пыталась настроить себя на оптимистичный лад. Разве работа учительницей, как и любое занятие, не требует выдержки и воли? Разве намазать учительский стул клеем - не традиционная школьная потеха? Я дошла до того, что попыталась посмотреть на себя их глазами. Да, я некрасива, не очень хорошо одета, у меня высокий тонкий голос, и я никогда не работала в школе. У меня родинка на носу, которую нельзя трогать, нельзя удалить. Но это не повод, чтобы унижать меня, чтобы издеваться надо мной! Бог свидетель, я совсем не хотела быть строгой, но я не могу оставаться спокойной, не могу не кричать, не могу не срываться! Они смотрят на меня, как энтомолог на насекомое, и от одних этих взглядов я теряю равновесие, я заболела от этого, я, простудившись, ходила без шапки, чтобы получить больничный и не видеть их хоть немного.

Дома было так хорошо, я отключила телефон и смотрела лежа телевизор. Я наслаждалась покоем, как загнанный зверь. И когда настал понедельник, и надо было снова идти в эту школу, и снова в 8-"Б", я заплакала утром, стоя в ванной перед зеркалом.

Немудрено, что я сорвалась, когда этот щенок снова открыл свой мерзкий рот. Но какой гнусный, законченный подонок: он же еще пошел на меня жаловаться! Мне же читали мораль. "Похоже, вы занимаетесь не своим делом, уж извините меня... Другие учителя как-то справляются с этим классом!" Вот пусть они и справляются. Я больше не могу.

После этого эпизода 8-"Б" как бы притих. Они не дерзили, не очень шумели, даже что-то отвечали на уроках. Я начала думать, что до них что-то дошло, что стоит их иногда потрясти. Гаденыш сидел понурый, опустив глаза. Неужто совесть заговорила? Я приободрилась, но что-то внутри мешало расслабиться до конца. Я поделилась с другими учителями, они меня не поняли, сказав, что я зря переживаю, что этот отстойник, 8-"Б", так встречает всех новых учителей, и я уже, стало быть, пережила испытательный период. И я поверила. Я начала даже строить планы, глупые, умозрительные, вычитанные из каких-то книг, что я постепенно начну позитивно влиять на этих зверьков и даже со временем перевоспитаю их.

Перед восьмым марта я решила сделать себе подарок: с утра пошла в парикмахерскую, уложила волосы, надела новое зеленое трикотажное платье, надушилась и в обновленном виде пошла в школу. Четвертый урок был у 8-"Б", но я отчего-то не боялась. И правда, они сидели смирные, почти безобидные, девочки принаряженные, ну просто обыкновенные дети, да и только. Перед звонком ко мне подошел Гаденыш, вежливо спросил, не буду ли я против, если в начале урока он и Телепнев раздадут всем девчонкам конфеты, в честь праздника. Я тогда не сообразила, почему они это отложили до четвертого урока, вместо того, чтобы раздать с утра, и согласилась. К тому же на столе у меня стоял букетик подснежников. Я очень растрогалась.

Гаденыш и Телепнев раздавали всем девчонкам по большой конфете "Гулливер". И мне на стол тоже положили большую конфету в яркой обертке. Девочки тут же принялись шуршать бумажками, разворачивая конфеты, что мне понравилось меньше - урок не столовая. Но я побоялась, сделав замечание, нарушить едва установившийся контакт между мной и классом. Я даже улыбнулась и сказала что-то вроде "Раз вы едите конфеты, то и я себе позволю полакомиться". Я развернула обертку, в ней был обычный темно-коричневый прямоугольник. Я поднесла конфету ко рту, откусила, и тут ощутила: что-то не так. У конфеты был вкус не шоколада. Я смутно уловила странный запах, который исходил нее. Я не успела сообразить до конца, как класс взорвался:

- Говноедка! Говноедка! Говноедка!

Сперва Гаденыш хотел использовать только собачье дерьмо, но оно оказалось неподходящее по цвету, совсем не похоже на шоколад. Пришлось Микки-Маусу со своим дерьмом поработать. Долго он работал, конечно, но зато вышло похоже. Не отличишь, если не присматриваться и не нюхать. Но у Глюкозы хронический насморк, эта не учует.

Гаденыш боялся только, чтоб Глюкоза не отложила конфетку на потом. Это будет совсем не то, когда она обнаружит дерьмо в одиночестве. Но как он увидел ее зеленое платье и клумбу на голове, сразу понял: фокус удастся. И точно, удался.

О Гаденыше заговорила вся школа. Он стал просто суперзвездой. Но славу свою он переживал достойно, не выпендривался, не строил из себя основного. Подумаешь, дерьмом накормил училку. Что тут такого, это может каждый.... Только не каждый догадается, как это практически сделать. Догадался только он, Гаденыш.

А директор догадался, что фокус показал Гаденыш. Но доказать ни фига не смог. Кило конфет купили в магазине, обычные конфеты, кто ж мог знать? И из пацанов никто не выдал. Так что все вышли сухими из воды. Гаденыша грозились выгнать из школы, но не выгнали.

Одно было плохо - Глюкоза ушла. Маринка говорила, что у нее крыша поехала, и ее будто положили в больницу к психам. Гаденыш искренне расстроился. Теперь биология будет скучной. Да и Глюкозу жалко. Она тоже человек, хотя и смешной. Сидит теперь в углу в смирительной рубашке, и кидается на санитаров, чтобы укусить, а санитары ей галоперидол в жопу вкалывают.

Так что Гаденыш обрадовался, когда встретил Глюкозу на улице, в светлом плаще и с матерчатой сумкой с продуктами в руках. Значит, она не в психушке, а на воле. Он подошел и поздоровался. Она сделала вид, что не слышит. Он забежал вперед и снова поздоровался. Она опять ноль внимания. Гаденыша зацепило: он схватил сумку и вырвал. Ага, теперь не будешь делать вид, что оглохла!

- Отдай мне сумку!

Гаденыш отскочил от нее, начал размахивать сумкой, она кинулась к нему, он побежал прочь, к недостроенному дому на пустыре. Тут начали строить кинотеатр, а потом в кино ходить перестали, и строить бросили. Гаденыш хорошо знал это место, там легко спрятаться.

Добежав до заколоченного входа в недостроенный дом, Гаденыш остановился, оглянулся. Глюкоза очень смешно бежала, высоко подбрасывая ноги. Недавно шел дождь, земля на пустыре, коричневая, глинистая, была скользкой, и Гаденыш подумал: сейчас упадет. И точно, упала, запачкала свой светлый плащ, а когда встала и подошла к Гаденышу, на глазах у нее были слезы.

- Послушай, - пробормотала она, - я все пыталась понять... Даже зверь не убивает, когда он сыт. А ты... Что тебе до меня? Почему ты так меня ненавидишь?

- А почему вы не поздоровались? - спросил он. И в самом деле, почему?

- Отдай мне сумку, - попросила она. - Отдай, пожалуйста...

- Почему вы не поздоровались? Вы объясните, я отдам.

- Потому что ты - не человек, - выдохнула она. - И никогда не станешь человеком.

Гаденыш оскорбился. Так его никогда еще не унижали. Хорошо хоть, пацаны не слышали. Но он человек справедливый: обещал отдать сумку, если она ответит, и отдаст. Он размахнулся и швырнул сумку в лужу.

Глюкоза вздрогнула, повернула голову в сторону упавшей сумки, посмотрела на Гаденыша и побрела к луже. Когда она наклонилась к сумке, повернувшись к Гаденышу задом, он подбежал и слегка пнул ее в зад. Просто так. Все равно у нее плащ уже грязный.

Глюкоза от пинка наклонилась совсем низко и вдруг резко развернулась, зачем-то взмахнула высоко правой рукой. Гаденыш, стоявший на месте, увидел, что у нее в руке кирпич. Он хотел сказать, что он не понял, но не успел.

Первый удар был слабый, он не упал, только пошатнулся, но он разрушил во мне барьер, я никогда никого не била, а тут что-то во мне развязалось, какие-то скрепы слетели, и я била его по голове кирпичом, била, склонившись над ним, когда он упал, била по этой поганой голове, сколько у меня хватало сил, плакала, смеялась, что-то кричала и все била, даже когда его лицо превратилось в кровавое месиво, а я все била, била, била... Потом мне стало очень холодно, и я остановилась. Начало темнеть, температура воздуха упала, озноб пробрал меня до костей. Мне стало страшно, и я убежала. Не помню, как я добралась домой, как влетела в квартиру, как упала на диван и долго лежала так, сжавшись, потому что меня всю трясло. Только утром я вспомнила, что на пустыре возле трупа осталась моя сумка. Несколько месяцев я ждала ареста, вздрагивала от каждого звонка в дверь. Но обошлось. То ли никто не видел, как я его убивала, то ли никто не сообщил. Не знаю. Это все в прошлом. Теперь у меня другая жизнь и другая работа. Я работаю в приюте для бездомных животных. И я почти довольна жизнью.



© Елена Шерман, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]