... И ПОЭТОМУ - ПРОСТО ЛЮБЛЮ
ПОЭМА ОДНОГО
Иногда о тебе, иногда о земле и небе -
То есть о тех, кто рядом и кто - в бесконечности.
Никогда о себе, ибо "я" - это просто Liebe*,
Полушутя рассказываю о вечности.
Мой язык не богат на рифмы, все рифмы - мимо:
"Кровь-любовь", "неба-хлеба" - приметы плоти.
По-английски "рифма" - с горчинкой тмина,
А у нас - колючие рифы, вроде
Тех, что теснятся на скалах далеких Греций:
Обомлевший коралл, ни кровинки в шершавом теле -
Наша рифма, красителей или специй
Всего мира не хватит... На самом деле,
Я пишу о тебе, даже если вломилась осень,
Даже если вот так - отвлеченно, о том, об этом.
Если сбивчиво, то не взыщи - так просинь
Разбавляет ночь, не предвидящую рассвета.
Изовьюсь по-змеиному, сброшу кожу
Вместе с тем, что прилипло к ней, прикипело
(В междустрочье прочти, если можешь: ношу;
В междустрочье увидь, если можешь: тело).
Мы с тобою - нигде. Это дух кочевья,
Это легкий, черненый наш крест изгоев.
И в узоры сплетает стволы деревьев
Бог-художник, назвавший картину "Двое".
Мы с тобою - одно. О дно, как оземь,
Как с высот - в глухоту, в немоты провалы -
Разобьемся. Так листья роняет осень,
Так вот слезы... А, впрочем, уже немало
Понасказано на языке, на щедром...
Помолчим? Так "одно" молчит, а не двое.
Мы с тобой - за стотысячным километром,
Где поэмы обходятся без героев.
Помнишь, ветер Испании? О, ее несмолкающий ветер!
Обезглавленность пальм на одичавшем пляже.
С Богом все говорят по-испански - дети,
Ветер, море, песок, рыбаки и даже
Пальмы, точнее, то, что от них осталось:
Онемевший ствол - белый столп из забытой сказки.
Нам, как ветру, нужна высота - самая малость.
Мы, как дети, у ветра подслушиваем подсказки.
Иногда я пишу для тебя - чужими,
Незнакомыми буквами: будь-то "свят" иль "светел" -
Всё едино. Давай воспарим над ними -
До безбуквенности! Как южный испанский ветер...
Направленье не важно, если сильны истоки:
Наводнит, унесет... Предсказание неуместно.
Если дышат отрывисто эти строки,
Значит, слово есть шаг, а бумага - бездна.
* любовь (нем.)
_^_
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР
Дымок струится из черненой трубки,
Над головами - блоковский угар...
А что любовь? Подкрашивает губки
И ноготком стучит о портсигар.
Здесь говорят о колдовстве Феллини,
Французской школе... "Мэтр де эколя"
Уклончиво вещает: или - или,
Живую речь на паузы деля.
Мэтр говорит о смерти и Голгофе, -
Как говорит! И в воздухе накал!
А что любовь? Помешивает кофе,
Полистывая красочный журнал.
Как голуби за окнами - на крошки
Так публика - на меткое словцо...
А что любовь? Покачивает ножкой,
К дубовой двери обратив лицо.
А в кулуарных разговорах после
Мне разъясняют: "Долог к правде путь..."
Мне, прошенной, но не просившей гостье,
Втолковывают не простую суть.
Мэтр распыляется - и колышком бородка
Сам воздух рассекает - о любви...
А что любовь? Кулак у подбородка,
Рассматривает ноготки свои.
С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где четко - от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони - всё и ничего.
_^_
* * *
...А над городом - черное с белым:
невысокого неба камея‚
профиль облака в гладком овале
нависает на самом краю.
Повторяя за Аполлинером:
"Я уже ничего не умею"‚
от себя (про себя) добавляю:
"И уже никого не люблю".
А за городом - скрипы калитки:
это ветер‚ зайти не решаясь‚
всё кружит между полем и домом
и в закрытые окна стучит‚
на мою увертюру без скрипки
бессловесно и зло откликаясь‚ -
то накатит спрессованным комом‚
то уйдет в подземельный гранит.
Только в городе - тихо и гладко:
не до музыки грузным доминам‚
не до глупого рифмоплетства
неприкаянных поэтесс.
Регистрирую: дети‚ площадка‚
полу-женщины‚ полу-мужчины‚
беззащитность‚ насилье‚ уродство‚
град со снегом и с дыркой навес.
На прозрение не уповаю‚
не ищу потаенного смысла.
Этот город - с приметами гетто!
Этот город - без всяких примет!
Не умея "как все"‚ убываю‚
как вода из ведра‚ - коромысло
надломилось по центру и где-то
расплескало накопленный свет.
Ты свободен в эдемовой гуще‚
я запуталась между живыми.
Я - тюрьма‚ одинокая келья‚
ты - ведущее к солнцу окно.
Так случилось‚ что в списки живущих
по ошибке внесли мое имя.
Хорошо тебе там‚ в подземелье‚
где‚ должно быть‚ без света светло.
А под городом - времени Припять:
то ли Сена отравлена жизнью‚
то ли Лета застыла‚ мелея‚
так как шлюзы сломались в раю.
Разучившись других ненавидеть‚
ты по мне тихо празднуешь тризну‚
написав: "...ничего не умею‚
и поэтому - просто люблю".
_^_
* * *
Но люблю я одно - невозможно...
Любимый, пиррова победа -
Свеча - по потолку кольцо
колеблется... Вот так и мне -
жить на весу, как это пламя.
Смотри, как искренне над нами
блик ластится к глухой стене.
А капли воска - это кровь,
что застывает, не стекая.
Так чувство форму обретает
и в рифму просится "любовь",
так после скученной строки
напрашивается многоточье:
Любовь-бродяжка этой ночью
вконец сносила башмаки...
Лицо склоняю и шепчу
слова на языке несложном,
шепчу о том, что не-воз-мож-но.
Глаза в ладонь, и лоб к плечу -
как я смешна, должно быть... Как
смеется ночь, вторгаясь в окна!
Ее прозрачные волокна
И скоро, скоро, говорю,
загасит крошечную свечку,
и к светлоокому колечку
не дотянусь - не долюблю...
Любимый, ведь и я - огонь,
В прокрустово - скупое - ложе,
_^_
* * *
Я мокрое - не от дождя - лицо
ему открою, повернусь к востоку,
и ветер стеганет... Вот так осоку,
что рвется в небо жадно и высоко,
он норовит перемолоть в гнильцо,
в ленивое болотце, в золотой,
точнее, с золотинкою зеленый,
военный цвет... А я к востоку, к дому,
еще разлукою не опаленной,
тянусь осокой или резедой.
Ах, резеда, осока, бузина,
не к вам ли пух слетался камышиный,
не вам ли корни заливало глиной
под птичий крик, под шушерок мышиный:
"Твоя страна - чужая сторона"?
Но я смотрю упрямо на восток,
свое лицо в его лице теряя,
сирень срываю, города листаю...
А там, гляди, и ветер остывает,
и холодит в прожилочках висок.
_^_
|
