[Оглавление]




ВРЕМЯ  ВОКРУГ  ШЕИ


1.

Над головой у меня окно. Оттуда светит мне в глаза бессмысленная вещь - серый круг с медленно вращающейся внутри радужной линзой.

Память - животное, в пасть которого страшно положить голову.


2.

Женщина в одежде, напоминающей белый дождевик, и маске на пол-лица, держала чёрный ящичек, набитый пластинками льда. На тумбочке возле матраса - прямоугольная пластиковая коробка с открытым верхом, я взялся за неё, хотел повертеть в руках, но она не отрывалась от поверхности.

- Не трогайте стакан, от него током бьёт, - сказала медсестра - я не сразу вспомнил, как её называют на этом языке. После каждого слова теперь хочется ставить знак вопроса, как в детстве. Когда ты мал - ничего не знаешь и тебя всё интересует, когда вырос - по-прежнему ничего не знаешь и ничто не интересует тебя. Старик с соседнего матраса мрачно спросил:

- А где инструкция?

Медсестра вытряхнула пластинку в стакан, лёд мгновенно растаял.

- Можете брать, - сказала она. - Инструкция погашена в связи с техническими работами. Не трогайте стену - ничего не включат.

В палате было десять человек. Я спросил, догадываясь, что меня засмеют:

- Это психиатрия?

- Пейте воду, - ответила женщина. Никто не смеялся.

- Недостаточно мягкая, - сказал дед. - Вы у меня коммуникатор забрали, чтобы я не померил проницаемость стены?

- Психиатрии не бывает, - сказала женщина, и я опять ничего не понял. - Это центр посттравматической адаптации.

- Могу я поговорить с врачом? - спросил я.

- Пациент, не выпивший адаптол, к врачу не допускается.

- Врут, - сказал дед. - Врачица пошла наружу, а заменить её некому. Мы вымираем. Вечно не хватает кадров. Как говорил классик, мы остались у разбитого системного блока.

Не тот адаптол, что у нас, подумал я. Может, я от него сдохну. Кто знает, до какой степени люди мутировали. Впрочем, что терять? От стакана больше не било током, и можно было поднести его ко рту. Обычная дистиллированная вода.

- А почему окно сверху?

- А где вы хотите, чтобы оно было? - хмуро спросил человек возле стены. - Это двухсотый этаж.

Окна, ведущие вниз, провоцируют самоубийства, вспомнил я. "Окна, ведущие вниз": на этом языке говорить не хотелось.

Мужик вытащил из-под резиновой подушки что-то вроде айфона. Даже с противоположного угла палаты была видна надпись на экране: "Человек и суицид. Научно-популярный журнал". Я понял, что теперь в коммуникаторы встраивают микроскоп.

- Ничего не прочтёте, кроме надписи, это вредно, - предупредила медсестра. - Пойдёмте к заведующей.

- Почему не прочту?

- Содержание документа блокируется для тех, кто не принял адаптол.

Автодвери разъехались. Коридор впереди был невыносимо длинный. Я понял, что увеличилось количество палат, но уменьшилось разрешённое количество пациентов в палате. Медсестра дотронулась рукой в тонкой перчатке до последней пластиковой двери.

Переход в соседний корпус выглядел как лоджия с прозрачными стенами. То ли устроители сэкономили на бетоне и его производных, то ли считалось, что после адаптола больным на всё плевать. Я невольно скосил глаза. Внизу была ровная серая стена. Все окна закрыты. Снаружи, наверно, адский воздух. Между стеной и стеной - ничего.

Ничего не разглядеть. Двухсотый этаж.

Я никогда не боялся летать. Мне нравилось смотреть на перистые и кучевые облака. Х., с которым мы работали, выжирал по фляжке коньяка за полёт. Он был выше меня на голову. Дико смешно. Фрагмент облака выполз из-за серой стены, и я подумал: вдруг всё это рухнет?

Они что, все дома превратили в варшавские радиомачты?

- Обычная высота для госучреждения, - равнодушно произнесла медсестра. - Я вам очень сочувствую, но дойдите, пожалуйста, до края. С акрофобией вас ни в одну школу не возьмут.

Не выпей я отравы, испытывал бы панический ужас, но сейчас ощущал лишь недоумение: зачем они так делают? Дрянь снижала не только страх, но и способность мыслить. Skyscraper. Небо похоже на серо-голубой кисель, разведённая ежевика. Можно ли скрести кисель? Там, выше, нету дна тарелки.

- А этот, где окна были как дырки в сыре, уже рухнул? - спросил я наугад.

- У вас не потому фобия, что архитектурное решение сыра плохое.

- Пиксельные здания тоже кошмарны. Будто кто-то погрыз.

- Неправда! Я в таком жила. Всего тридцать три этажа от дома до работы. Правда, однажды лифт сломался, и мы ходили пешком.

Я огляделся по сторонам, словно было куда бежать.


3.

Г-жа Шарифова, врач, смотрела на плазменную панель, вмонтированную в стол. У неё были неестественно серые брови и ресницы. Я бы сказал: ярко-серые, но это оксюморон. Кабинет был обшит пластиком, поцарапанным и грязным.

Врачица поглощала бутерброд, роняя крошки на плазменную панель. Рядом - магазинная упаковка нарезанного треугольниками хлеба.

- Парализатор сейчас включу, нечего так смотреть, - сказала она.

- Спасибо. Мне бы просто хотелось ознакомиться с медкартой. Что со мной, когда выпишут и как с этим бороться.

Из стола с моей стороны выдвинулась вторая панель. Я протянул к ней руку - она казалась невесомой.

- О господи, - пробормотала Шарифова.

- Вы верите в бога?

- Верю, конечно. У нас же католическая страна. Не трогайте, пожалуйста, поверхность.

Вспыхнули буквы: "Осторожно! Высокое напряжение!" По экрану пополз откровенный бред:

В кабинете квадратное окно. На стене. Чисто теоретически можно выброситься, но стекло наверняка пуленепробиваемое. Отличный вид на город: десяток таких же башен напротив, не пиксельных, а серых и замызганных. По воздуху летала всякая дрянь. Про неё было написано на куске пластика:

Мимо окна промчался миниатюрный самолёт с чёрной надписью "Полиция", обдав стекло грязными брызгами. Под надписью - три полосы, жёлтая, серая и красная. Дело в том, что я не лингвист.



По русскому у меня была слабая четвёрка, пока я не перевёлся в физматшколу, где на грамотность не обращали внимания и лепили пятёрки всем, чтобы не портить аттестат.

Из стены снаружи вылезли "дворники", как в автомобилях, и стали смывать полицейскую грязь.

- Можно позвонить жене? - спросил я.

- Зачем?

- Чтобы забрала домой. Я хорошо себя чувствую, а от фобии помогут лекарства. Постепенно приду в порядок. У меня же нормальные лобные доли.

- А, вы хотите домой, - удивилась она. - Тогда снимаем вас с пособия.

- И что будет?

- На государство работать разрешат только после повторного осмотра через месяц. А препараты для амнезиофилов стоят дорого.

- Катя за меня ручается. Она вам разве не говорила?

- Не имеет значения, что она говорила, - сказала Шарифова. - Вообще не имеет. У нас мест не хватает, конечно. Поэтому мы вас, безусловно, выпишем. Но...


4.

Мне вернули коммуникатор и отвели к посадочной площадке. Катя уже ждала там - в коричневом плаще из искусственной кожи, похожем на её прежний искусственный плащ. На фоне медсестёр она казалась слишком яркой - у тех как на подбор серые брови и пепельные волосы под прозрачными шапочками. Старшая медсестра следила за мной, держа оружие в руках. Баллончик с парализующим газом. На её молодом лице - неожиданно резкие носогубные складки, будто проведённые по линейке. Она взглянула на Катю с презрением.

- Ошалел совсем, ещё внеплановую машину ему оплачивай, - прошептала Катя, когда я приблизился. Глаза опухшие, лицо злое.

- Из моих денег, - предположил я. Она махнула рукой.

Прозрачный щит медленно поднялся, чтобы впустить аэромобиль, функционирующий без водителя. Я чуть не задохнулся. Жутко представить, что придётся дышать сплошным азотом у себя дома.

- Много не говори, у них жучки, - предупредила жена.

Действие врачебного яда меж тем снижалось. И высота снижалась. Становилось всё страшнее, а у нормальных людей всё наоборот.

Теперь можно было рассмотреть небоскрёбы пониже, окружённые асфальтовыми площадками. Ни одного человека и дерева. Машина повернула на юг. Здесь земля бурая, лишённая травы. Пустырь минут пять тянулся вдоль трёхэтажного кирпичного здания с узкими окнами.

- У тебя есть нашатырь? - спросил я.

- Дебил, - ответила Катя.

Наконец аэромобиль спустился. От бетонной площадки до высоченного бетонного забора, где, видимо, располагалась наша зона, нужно было пройти полкилометра.

Обычный воздух, обычная окраина. Травы нет, только серые асфальтовые полосы в красной земле. Катя достала из кармана пластиковую карту и приложила к двери. Красная кнопка над панелью с непонятными обозначениями пару раз мигнула и погасла.

- Тварь поганая, всё из-за тебя, - прошипела Катя. Я не спорил. Правда же из-за меня. Катя набрала на двери какой-то код и заорала:

- Дура старая, что у вас там всё заклинило-то, а, сука?!

Дверь с лязгом распахнулась. Из будки выглянула старуха в оранжевом комбинезоне и стала хабалить:

- Да хуй его знает, тут полчаса не проходил никто. Я и решила отключить вход, поспать. Народу-то нет совсем, мы же вымираем.

- Вымираем, блин, - пробормотала Катя и потащила меня мимо привратницы к полупрозрачному щиту, за которым угадывался эскалатор.

- Какая я старая тебе, - закричала вслед бабка, - допвозраст у меня всего пятьдесят лет с разрешением на оружие, а тебе никто ничего не разрешил!



Когда мы, спустившись, миновали ещё один пропускной пункт, я увидел свою улицу. Трёхэтажные элитные новостройки, сданные в 2012-м, теперь были точь-в-точь старые немецкие дома - ободранные, с потемневшей черепицей. Детские площадки со дворов исчезли. Грабы и яблони вдоль дороги, полуразвалившееся здание супермаркета. Я вспомнил, что всегда хотел жить в старом доме на окраине, но это же не престижно. Фасад нашего дома украшала неоновая вывеска: "Охраняется полицией".

Квартира изменилась. Бронестекло, серая штукатурка на стенах, разборная мебель, остальное по-прежнему: сохранились даже бойлер и электроплита. Когда я вышел из ванной, Катя разогревала мясо на тефалевой сковородке. Я открыл кухонный шкаф: отцовы тарелки из тёмного стекла - и те на месте. Не на месте только мои мозги.

- Кладбищенская хавка, можешь не жрать, - предупредила жена. Рассказала что это поставки с китайских кладбищ, с разрешения родственников покойного. Им за это платят. Русских - если наших соплеменников ещё можно так назвать - есть некорректно. Китайцам просто лишние тела девать некуда.

- Здесь же нет компа? - спросил я.

- Коммуникатора тебе мало? Панель денег стоит. Всё равно информация почти не блокируется: квартал чайлдфри считается безопасным. Власти мирно ждут, когда мы вымрем.

Я взял со стола коммуникатор и попробовал разобраться в новых поисковых системах. Меня туда не пустили - потребовали залогиниться. Я сидел, как дурак, придумывая логин и пароль.

- Сколько сейчас примерно человек осталось? - спросил я в ожидании ответа системы.

- Хм, - Катя выключила плиту. - На Земле? Я уже не помню. В городе - около ста миллионов. Тебя везли из центра, так это в бывшем Знаменске.

- А город считается маленьким или большим?

- Очень маленьким.

Когда-то раздельные зоны для малодетных и многодетных семей были только в США. Позже движение чайлдфри добилось права на выкуп кварталов, чтобы жить без детского визга за окном. Ещё позже парламентарии превратили эти районы в гетто. Я должен был завидовать вольному бетонщику, обитателю двухсотого этажа, но мне здесь нравилось. Незнакомые люди ходили мимо цветущих яблонь, у одного мужика в зубах - запрещённая сигарета. Я бы здесь жил, если бы мне хотелось жить. Но надо было найти Межерицкого.

- Вспоминаешь? - спросила Катя.

- Ага.

- Мяса положить?

- Я, как тебе известно, никогда не любил людей. Могу попробовать.

Катя вытерла глаза кулаком.

- А что все бабы серые такие? - спросил я. - И тут, и в больнице?

- Мода. Вживляют пепельные ресницы из специальных волокон. У кого денег нет - красят или психуют. Я считаюсь неудачницей. Ещё полнеть модно - едят сою, чтобы нарушился обмен веществ. Можно лазером делать глубокие морщины, чтобы казаться солиднее. Но или одну на лбу, или только у рта, иначе неэстетично. Совсем молодые девки такое любят, а к тридцати наоборот стирают всё. А ты думаешь, сейчас век победившего феминизма, или что?

- Ну как... главврач отделения - тётка.

- Ты, кстати, не узнал её? Угадай, кто это.

Я молчал. Если люди внезапно переместились из двадцать первого века в двадцать третий и память их не сохранилась, нетрудно догадаться, что их жизненные рисунки изменятся. В конце концов, я не обязан запоминать каждую бабу. У меня, как у всех талантливых физиков, аутичные черты. Негодная память на лица, синкразия, эмоциональная отстранённость.

- Это продавщица из колбасного отдела! - взвизгнула Катя.

- Я с ней не общался.

- Конечно. Ты в лаборатории сидел. Но как-то сходил, когда я на сделке была, и тётка тебя обвесила. Нателла Саидовна Шарифова, у неё на бейджике было написано.

Я выдвинул ящик стола, там лежала пластиковая пачка с тёмно-красными сигаретами.

- Ну, она волосы нарастила новые, ресницы вшила, добилась постановки допвозраста.

- А это что?

- Официально признаны два возраста - по документам и по состоянию здоровья, второе учитывается работодателем. Антиэйджисты настояли на этом в 2050 году. Ты хорошо сохранился. Потому что не делал нихуя!

- Успокойся, - сказал я. - Одна ты много делала.

- Я там была замдиректора риэлторской конторы. Ты, сука, жил на мою зарплату, когда я продала особняк. Потом тебя взяли в эту лабу, новое Сколково. И я из-за тебя знаешь кто? Окончила "училище по менеджерингу жилых и нежилых помещений" - круто звучит, правда? Уборочных автоматов теперь много, и меня типа учили с ними управляться. За три злотых в месяц.

Я прошла комиссию после перемещения, пока ты в больнице лежал, мне не дали права на дополнительный возраст. Это ты меня состарил и угробил.

- Социальные таланты всегда ценились, - сказал я.

- Здесь тебе не "всегда" Людей столько, что их друг от друга тошнит. Я слабо помню новый вариант детства, а он ведь должен наслоиться на старый, если у нас у всех есть своего рода калька в будущем, как твой шеф говорил. Но вроде там все ходили сами по себе как-то. И мрачные: "мы вымираем".

- Да мы всегда вымирали, Кать. Почему я вдруг оказался учителем русского?

- Потому что ты идиот. Твой папа в нулевые был программистом - самая кормовая профессия. Он тебя на физфак поступил. А тут кодеров - жопой ешь. Ценятся строители и акушеры. И в итоге получилось, что вместо папы у тебя вторая мама. Он решил, что тёлкой быть выгоднее, после твоего рождения и свалил к любителю трансов.

И вот первая мама пробухала пособие...

- Моя мать не пьёт, - разозлился я.

- Здесь она пьёт. Алкоголь в упаковках покупает и разводит. Пачка пивных таблеток экономит место на витрине, дослушай, сука. На физфаке места расписаны на год вперёд, а вне конкурса тебя не взяли бы. Да и не было папы - мотивировать с детства. И ты, как всегда, пошёл по пути наименьшего сопротивления.

- Кать, это враньё. У меня способности. Я был вундеркиндом. Они просто врубились, в чём дело - по наводке шефа - и выдали мне липовый документ.

- О’кей, - вздохнула она. - Ты хоть что-то из вузовского курса физики сейчас помнишь?


5.

Поисковик не предъявлял информацию сразу - приходилось то и дело вводить новые пароли. Я с трудом нашёл лабораторию. С 2160 года здание числилось под вывеской "Музей Балтийского флота", а в 2185 году его снесли. Экспонаты перенесены в дом N 218457, 57 этаж, 12 крыло, "остальную информацию в силу конфиденциальности можно узнать только лицам со стажем работы в морской сфере не менее трёх лет".

Я понял, что попытки стать собой будущим - тем, кто легко ориентируется в психушке, полной невидимых людей, - невозможно, если ты сохраняешь память о своей прежней личности и прежнем мире. Память оставалась частичной. Но, конечно, оставаясь физиком, я бы говорил на архаичном языке и не понимал окружающих. Я курил запрещённые сигареты, ел человека и думал, что недооценивал гуманитариев всю предыдущую жизнь.

Война - вот что меня интересовало. Привела ли гонка животов к новым военным действиям. Сеть сообщала: людей так много, что президенту Объединённой Западнославянской Республики не до войны. Лифты не справляются с потоком людей, ездящих на работу внутри небоскрёбов. Участились случаи убийств и самоубийств на рабочих местах. Миграция из Московии в матрилокальные зоны завершается конфликтами приезжих и местного населения.

Доктор Межерицкий, мой начальник, нервный тип. Вся семья такая. Его жену Марию Львовну заблокировали на репетиторском портале после комментария: "Не встречала умных русских".

"Вы ведь ждёте от меня всяких подлостей? - спросил меня пьяный шеф, когда мы сидели у него на кухне. - Все вы презираете нас. Это вызывает желание спрятаться. Оттого я выбрал хитрую, закрытую работу, о которой не знаю, что говорить соседям. С ними Маша общается. Маша мастер общения". Он произнёс это без иронии. Я кивнул. Сказал, что ничего ни от кого не жду, и национальность тут ни при чём. Что люди нарушают все договора, и требовать от меня, как это делают другие начальники, овечьих глаз бессмысленно.

"Именно, - обрадовался шеф. - Эти ослы думают - с ними достаточно одну девку в сауне трахнуть, чтобы к ним появилось доверие.

Коллайдер, - продолжал он, - это уже примитив, как подростковая бомба из мыла. Мы делаем другое. В детстве я жёг костры в заброшенном ангаре и нынче, в сущности, занимаюсь тем же самым. Но под огнём должно быть нечто, способное переплавиться в другую форму".

Межерицкий сказал, что скоро на землю рухнет астероид, метеорит или солнце. На экране ноутбука замелькали снимки планет и файлы на английском. Межерицкий сказал: планета не погибнет, если её вовремя развернуть к будущему, где уже изобретено средство предотвращения катастроф. Мы выживем, но изменимся. В течение секунды. Кто шёл за водкой, так и будет идти, но в тот ли магазин? Кусок разговора вытащили щипцами из моей головы, и она болела.

Зоной, где не стирается память, была сама лаборатория. Помнит тот, кто знает, что делает, сказал шеф. Остальные не делали главного, не знали, не могли повлиять.

Я приехал ночью. Теперь новые врачи, действующие якобы по антипсихиатрическому сценарию Фуко, обвиняют меня в нюктофилии. Писатели представляли себе машину времени кабиной, как в лифте. Кабин не помню. Шеф должен был помнить больше. Может, поэтому и пропал, оставив меня разбираться. За минуту до ухода я прислал Кате имейл. Хотелось, чтобы она знала, где очнётся, но она и так. Наверно, эмпатия. А ведь Катя постоянно пилила меня. Казалось, что она меня не понимает. Когда у меня было время на разборки, я называл её бабомразью, но чаще сбегал из дома.

Сегодня всё время - моё. Оно обернулось вокруг моей шеи. Мыло сгодилось не для бомб, а для верёвки времени. Я стараюсь открыть в голове простые двери: что такое квазары, как решать дифференциалы. Верёвка говорит: нет, - и я не могу ответить.

- Он обещал связаться с тобой, если случится что-то плохое? - спросила Катя.

- Он поклялся. Но мало ли что.

Сеть, уже называвшаяся не интернетом - много стало сетей - не обнаруживала доктора физических наук Межерицкого. На интернет у меня не было права. Архивная программа ограниченного доступа.

Я задумался: если перерыть весь набор сетей, может, шеф где-то и всплывёт. Ultranet доступен только в центре, но я готов прилететь и доплатить.

- Уверен, что Андрей Исаакович жив?

Я пожал плечами.

- Сейчас некоторых людей может не существовать, да, - сказала Катя.

- Остались в прошлом? Но прошлого нет как явления. Только в книгах.

- Не родились. Отец не встретил мать, например.

- Катя, а откуда здесь тарелки моего отца, если он на самом деле мать, свалившая после моего рождения?

- Это другие тарелки. Такие же тёмные.

Я хлопнул дверью. Хлопка не получилось: косяки обтянуты звукоизолирующей тканью. Пивные таблетки, значит. Предпочёл бы коньячные ампулы. Возле древней ограды стояла Мария Львовна Межерицкая, роясь в сумке, похожей на прямоугольный кусок стекла.

- Мария Львовна... - начал я.

- Эсфирь, - поправила она. - И почему "Львовна", у нас только матчества.

Она скрылась за углом.


6.

Я побежал за ней. За углом громоздились металлоконструкции вроде уменьшенных телебашен. Между ними можно было проскочить, но из перекрытий потянулись стальные прутья, преграждая мне дорогу. Я обернулся и увидел полицейского в зелёной форме.

- Быстро стой, - велел он. - Что бешеный такой, адаптол принять забыл?

- Забыл, - сказал я.

- Надо каждый час.

- А если денег нет?

- Нет денег на вещества - извините, отправитесь детей плодить.

- Мы вымираем, да? - спросил я.

- Конечно, вымираем - из-за таких, как вы.

- А если я скажу, что спас мир?

- Будет свободное место в больнице, отправят туда. Не будет - подрядят супермаркет разбирать. Зафиксируют ваше фото в момент договора, типа, не возражаю, что меня, человека с акрофобией, использовали для труда под потолком. Ну, высота небольшая. Я балкон пятидесятого этажа в юности ремонтировал.

Я всмотрелся в лицо мента. Это был вечно пьяный художник с соседней улицы.

- Ваня, не арестовывай меня, - попросил я.

- Ваня - это моя сестра. Иванна.

- У тебя же не было сестры.

- Всё, - не выдержал мент. - Пошли. Будешь сопротивляться - нажму вот эту кнопку на рукаве, пизда будет.



Мне примстилось, что супермаркет огорожен забором из оргстекла, но это были излучения, создающие эффект стены. Ваня прошёл спокойно в своей полицейской броне, а меня шибануло током.

Внутри открученные от стен полки, металлические детали, пластиковые контейнеры размером с садовый участок. Лестница высотой от пола до прозрачного потолка, в котором уже вырезали квадратную дыру.

- Приступай, - разрешил мент.

- А подсобку слева уже разбирали? - осторожно поинтересовался я.

- Там инструменты. Её - в последнюю очередь.

Я прошёл в душное тёмное помещение. Вспомнил, где выключатель. Белые стены, полки и холодильник засияли вокруг меня, как город солнца. Лаборатория. В углу - аппарат, который лучше не разбирать; внутри серый диск с небольшой радужной линзой внутри; сейчас она неподвижна. Я не буду его включать. Пусть на вас обрушится солнце, луна, 61238 адронных коллайдеров. Вода в темноте поднимется до самого высокого этажа, словно чёрные дрожжи. Чем больше вас родилось, тем больше умрёт.

Мир ловил меня, поймал и пожалел об этом.


1999, 2012




© Елена Георгиевская, 2012-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]