[Оглавление]



ПРОСТЫЕ  СТИХИ


    * Когда ты о чем-нибудь рассуждаешь...
    * ПЕТР
    * ЗНАМЕНИТОМУ ПОЭТУ
    * ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ


      * * *

      Когда ты о чем-нибудь рассуждаешь, ты словно танцуешь танго
      с розой в белых зубах, в разряженной атмосфере
      зала. А я нападаю на тему с нахрапистостью мустанга,
      стучу тяжелым копытом по балкам в глухом вольере.

      В баре "Веселый мельник", наполненном врагами,
      болеющими за "Зенит" (я слышу их горький плач),
      приятель изрек мне: "Мы мыслим накачанными ногами,
      пиная мысль по площадке, как круглый футбольный мяч.

      Что толку, что мы сильны? Войны ведь поблизости нет.
      Не стоит бросаться в атаку, как глупый юнец Патрокл.
      Остерегись, дружище, коварен любой предмет,
      зовущий, чтоб ты его исследовал и потрогал".

      Мужская мысль тяжела. Куда веселей мечтать!
      Красться на цыпочках чувств, как Франсуаза Саган и
      Сапфо. Скользить по предметам взглядом и улетать
      в небо, как это делают летучие рыбки сарганы.

      Мне ли спорить с тобой? Туманен мой окоем.
      Мысль погружается в хаос, глубокий, как облегченье.
      Но до поры, до срока спокоен твой водоем -
      оттого, что подводных лишен течений,

      мелей, коварных рифов, страшных подводных глыб,
      спрятанных нам на погибель аж с ледниковой эры.
      Но сколько же в нем загадочных донных рыб:
      рексии, фотостомы, батилесты, химеры...

      _^_




      ПЕТР

      "Как будто стучатся?..." (Рабы головни разложили
      и дули на них, чтоб неверный огонь не угас.)
      Служанки впустили Петра и спросили: "Не ты ли
      был с тем человеком, которого судят сейчас?"

      "Не я", - он ответил и вздрогнул, услышав, как звуки,
      покинув гортань, отразились от каменных стен...
      Он спрятал глаза и подул на озябшие руки.
      Сноп искр озарил перекрытья и балки. И тень

      Петра изогнулась и так же к ладоням склонилась,
      как будто пыталась задуть полыхающий жар
      от слова Христова, который, как высшую милость,
      апостол в сухих, растопыренных пальцах держал.

      _^_




      ЗНАМЕНИТОМУ  ПОЭТУ

      Вы стоите в середине пантеона,
      а вокруг кружатся черные икринки
      ваших строк. Вот так иголка патефона
      бродит, шаркая, по венам грампластинки.
      (Не пластинка - срез эбенового древа.
      И не линии на ней, а кольца судеб.
      Хорошо б ей ошалеть от перегрева
      и расплавиться. Но этого не будет.)

      Впрочем, нет. Ваш голос - он иголка шприца.
      Раструб губ торчит, как порванная вена.
      В скольких юношеских душах отразиться
      пестрым снимком поляроидным ваш тенор?
      Все пройдет, и жизнь с изношенного века
      одинокою слезой стечет незримо.
      (Как пожухлая трава, торчат из снега
      ваши волосы, переживая зиму.)
      Будет новое гореть средневековье,
      обреченное на подвиги и муки.
      Ваше круглое лицо снеговековье
      обовьют потомков маленькие руки...

      Сколько жутких подмахнул ваш быстрый росчерк
      договоров? Для кого вы драли глотку?
      Кто из двух - Харон иль ангел-перевозчик
      вас посадит после смерти в свою лодку?
      (Доберетесь до причала - позвоните.)
      Все же верю, опуская все изъяны:
      ваши строки - не единственные нити,
      по которым вы подниметесь из ямы.

      Нету выше и пронзительнее тона,
      чем у вас. Ваш голос стукнется о плиты.
      Семь котлов есть в бане мрачного Катона.
      Там вы будете до косточек отмыты.
      Ну, а нет, так не беда. Не огорчайтесь.
      Не берите в ум, как молодое племя.
      Вы на чаше посильнее раскачайтесь.
      Может, вынесет "авось"? Еще есть время.

      Что же я... Желаю вам доплыть до Рая.
      (На странице строчка, как копченый угорь -
      на тарелке). Даже дерево, сгорая,
      превращается не в пыль - в древесный уголь.
      Нынче впору вам, укрывшись за бравадой,
      над костром потухшим, съежившись, без спешки,
      авторучкой, словно палкой сучковатой,
      ворошить, кряхтя, сухие головешки.

      Все пустое. Для расстройства нет причины.
      Время - море? Пусть. Зато слова - не тонут.
      Лишь по телу разбегаются морщины,
      как круги от камня, брошенного в омут.

      _^_




      ВОСКРЕСШИЙ  ИЗ  МЕРТВЫХ

      1

      ...Иисус заплакал.

      "Смотри, смотри, как он любил его!"
      "А ежели любил, то почему
      изгнавший бесов и отверзший очи
      слепцу, ему позволил умереть?"
      "Не знаю. Верно, в этом есть значенье".
      Старик вздохнул, и оба замолчали.

      Скорбя душой, Иисус прошел к гробнице
      и тихо молвил: "Уберите камень".
      Испуганная Марфа прошептала:
      "Господь, он мертв уже четыре дня
      и засмердел уже..." "Доверься мне, -
      ее прервал Иисус. - Берите камень!"
      Когда убрали камень от пещеры,
      в которой труп лежал, Иисус отвел
      глаза от входа, словно вид пещеры
      ему обжег зрачки или напомнил
      о чем-то. Но, до боли сжав в кулак
      пять пальцев, снова взгляд свой устремил
      в провал пещеры и, нахмурив брови,
      воскликнул громко: "Лазарь, выйди вон!"
      Внутри пещеры что-то зашуршало.
      По суходолу пробежала дрожь.
      Из склепа смрадным воздухом пахнуло.
      И вслед за тем тяжелые шаги
      из тьмы раздались. Ближе, ближе, ближе...


      2

      В Вифании за праздничным столом
      народ еврейский праздновал вечерю.
      Там был Иисус, с ним Лазарь возлежал,
      которого он воскресил из мертвых.
      И думал Лазарь: "Если умер я,
      да, если вправду умер я, то кто я
      теперь - живой мертвец иль человек?
      И если тьма, объявшая меня,
      была и вправду смертью, то она
      была не страшной. Нет, совсем не страшной.
      Страшна была болезнь моя..."
            Вздохнув,
      он вспомнил тот, последний, приступ боли.
      И вслед за тем - мгновенье облегченья.
      А рядом встала жизнь: ее болезни,
      ее тревоги, страх и нищета.
      Тут взгляд его упал на пальцы рук,
      сжимающие хлеб. Худые пальцы.
      "Да, я был мертв. И эта вот рука
      гнила уже... Гнила?" Он с изумленьем
      взглянул на руку. И отставил хлеб.

      "Сестра... Ее я верой был спасен,
      а не своей. А мне б хватило веры,
      чтобы ее из мертвых воскресить?
      Пожалуй, нет. - (Он усмехнулся.) - Вряд ли".
      Взглянув в окно, он вспомнил ужас свой
      в тот миг, когда, глаза открыв в пещере,
      перед собой увидел только тьму,
      втянул ноздрями вонь, и хриплый кашель
      ему взорвал гортань. Потом платок
      он от лица, как липкую медузу,
      отбросил. И вот тут от отвращенья
      он вскрикнул было, но увидев свет
      в конце пещеры, понял: это - выход.
      Он двинулся на свет. И там, у входа,
      его ждал Бог, а рядом с ним - сестра.
      Но то был не последний день Вселенной.
      Вокруг все та же жизнь, все те же лица,
      все те же зной и пыль. И он подумал:
      "Зачем я здесь?... И кто я...?" И потом
      заплакал - не от счастья, но от боли.

      И вдруг среди всеобщего веселья,
      подняв лицо, он на себе поймал
      внимательный, спокойный взгляд Христа.
      И взгляд Иисуса как бы говорил,
      верней, молчал о том, что многим смерть -
      лишь тьма и ужас, но кому-то жизнь
      крестом на плечи потные ложится.
      Бывает жизнь пустою, как кувшин
      надтреснутый, никчемный. Но бывает
      наполненною смыслом, как мехи -
      вином. И вот теперь они раздулись...

      И среди гула пьяных голосов
      лишь эти двое поняли друг друга.

      _^_



© Ренат Гильфанов, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.





Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]