[Оглавление]




УЛЫБКА  И  ЕЕ  АВТОР

Комментарий к "Чужим словам"

 

Структурно "Чужие слова" - проект очень простой: одна цитата за раз, плюс кнопка "Обновить". Материал - выписки из книг, цитаты из писем, услышанные где-то фразы или приснившиеся во сне. Идейная подоплека вкратце описана в предисловии к проекту, повторяться не буду, но дополню уже сказанное.

Реакция на ЧС оказалась весьма неоднозначной. Кто-то просто написал: "Прочитал 150 цитат - понравилось!"

Слава Курицын назвал ЧС "гадалкой".

Андрей Мадисон сказал, что это проект "определенно бесполезный".

Лена Мельникова высказалась в том смысле, что ЧС - это сплошной аутизм и раздражающее отсутствие рефлексии ("непонятно, что ты сам об этом думаешь"), и что при всей ее любви ко мне она не понимает, зачем понадобилось выносить эти приватные выписки на публику.

У Саши Ивлева, напротив, цитатник вызвал желание сотворчества; он предложил добавить интерактивности и позволить другим людям вставлять свои цитаты по ассоциации (превратив таким образом ЧС в некий аналог "Сада сходящихся тропинок" и "расходящихся хокку").

Лехе Андрееву технологические возможности ЧС также показались недостаточными: "Хорошо бы сделать робота, который давал бы цитаты по заданной теме. Скажем, ты ему пишешь "плохое настроение", а о тебе в ответ - цитатку из Платона". Отсутствие механизмов поиска, по мнению Лехи, ведет к тому, что уровень энтропии в ЧС остается тем же, что в жизни, и превращает просмотр цитат в "тупой консюмеризм".

Я искренне благодарен всем, кто приял участие в обсуждении ЧС, за оценку, критику и предложения. Ведь без "обратной связи" как раз и наступает полнейший аутизм и дезориентация, когда не понимаешь, что и зачем ты делаешь, нужно ли это кому-то и имеет ли это хоть какой-то смысл. Возможно, дальнейшее развитие ЧС в какой-то мере пойдет по предложенным путям. Или появятся другие проекты, основанные на идеях, высказанный в ходе обсуждения ЧС. В этом и состоит польза дискуссий - не в установлении "истины", а в формулировке проблемы. А проблема, как известно, - двигатель прогресса. Когда "нет проблем", то нет и движения - и прекрасная маркиза, погруженная в пену дней, блаженно пребывает в своей таковости.

Возможно, проект в том виде, как он есть, действительно оказался слишком эзотеричным. Возможно так же, что причина этого - не в несовершенстве исполнения, а в эзотеризме самой идеи. В качестве суммарной ответной реплики попробую пояснить свои мотивы и обозначить проблемное поле, в котором зародились и выросли "Чужие слова".

Для меня ЧС - это прежде всего эксперимент в области, для обозначения которой я пользуюсь позаимствованным у Мамардашвили и Пятигорского термином "симвология" (без всяких гарантий его употребления в "исходном" значении). Симвология, как явствует из самого слова, - это исследование символов, а символ - это вещь, обладающая способностью индуцировать состояния сознания, связанные с определенными содержательностями (структурами) сознания, что задает предпосылки любого сознательного опыта. Эта способность противопоставляет символ знаку, который соотносится не с сознанием, а с разного рода субстанциональными (объективными) структурами, включая такие невещественные вещи, как психика и идеология.

Симвология, таким образом, является практическим приложением метатеории сознания к изучению символов и символических ситуаций. Различие символогического подхода к тексту от семиотического поясняется в третьей части моей статьи Art as a Catalyst of Spiritual Experience. Три другие статьи из того же "пражского цикла" посвящены конкретным символогическим разборам: фон Макс (живопись), Ницш (театр), Мамлеев (литература).

В какой-то момент меня стала занимать вопрос: может ли Интернет, основными функциями которого считаются информационно-познавательная и коммуникативная, использоваться "символогически"? То есть: каким образом и в какой степени Сеть может являться средством обретения не знания о вещах, а знания о самом себе, причем о себе не в смысле эмпирического "я", а в смысле субъекта сознательного опыта? Из размышлений на эту тему выросли, в частности, "Амфиблестрологические фрагменты", а затем эксперимент по (ре)конструкции самого себя как виртуальной личности. "Чужие слова" - следующий шаг в этом направлении.

Если задачей "(Ре)конструкции" было собирание себя как фантомного объекта из сетевых отражений своей экзистенции в умах других, то первичной целью ЧС является инвентаризация собственного ума, во всяком случае, ума словесного.

Из чего же, в самом деле, сделаны девчонки и мальчишки? Что отличает их друг от друга, что делает их индивидуальностью, что превращает в личность? По своему материалу "я" - явление агрегатное: услышанное, увиденное, прочитанное, пережитое - вот из чего складывается любое "смысловое тело". Со стороны же формы, или структуры, личность (по определению, кажется, Налимова) - это семантический фильтр, мембрана, избирательно пропускающая мировые смыслы - те самые "чужие слова" - реальные или потенциальные. При всей своей растяжимости и способности изменяться со временем (функция, разложимая в бесконечный ряд, да еще и определяемая величинами, который сами по себе являются переменными функциями), личность удивительным образом сохраняет свою структурную самотождественность. Тема или, по крайней мере, ладовая система, остается той же самой, в каком бы богатстве вариаций, возникающим благодаря ритмическим, гармоническим и прочим преобразованиям, она не воплощалась.

А это означает банальную вещь: содержательность формы и формальность содержания. ЧС идет от содержания, но имеет в виду форму, структуру. Таким образом, это попытка построения виртуальной личности или виртуального интеллекта или даже, если можно так выразиться, виртуальной души. Почему, кстати, говорят об искусственном интеллекте, но никто не говорит об искусственной душе? Потому ли, что понятие души "не научно"? Или предполагается, что душа естественна и не может быть смоделирована, а "искусственная душа" - это противоречие в терминах?

Как бы там ни было, личность, или душа - это, во-первых, не вещь (хотя и может восприниматься "объектно", через свои вещные объективации, включая слова, образы и поступки), а во-вторых, не текст (поскольку не имеет "начала, середины и конца"), а скорее модель текстопотребления и текстопроизводства. Кроме того, в силу своей агрегатности, она диффузна - то есть допускает и предполагает коммуникацию и обмен.

Один из мотивов создания ЧС - желание поделиться, тем, что имею, с другими. Конечно, возникает вопрос, в каком смысле я имею то, чем собираюсь делиться? Речь не только о цитатах. В конце концов, "чужое - мое сокровище", "беру свое там, где его нахожу" - список можно продолжить. Эти и другие афоризмы фиксируют одно простое, но часто пренебрегаемое обстоятельство: в сфере мысли собственность невозможна. Как известно, этот принцип лежит также в основе авторского и патентного права, закрепляющие право собственность на выражение идей, а не на сами идеи. В случае цитат ситуация сложнее - я ведь не пересказываю их "своими словами", не снабжаю комментариями, а рассчитываю на то, что психика читателя может спонтанно отреагировать на тот или иной текст неким актом осознования (в том числе самой себя). Очевидно, что содержание этого акта не "содержится" в тексте (в отличии от "информации", которая содержится, но в данном случае нас не интересует).

Что такое с этой точки зрения "чужие слова"? Это то, что я сам мог или хотел бы сказать, но что другими сказано лучше. Слова чужие, а мысль всегда своя. Точнее, ничья - динамическая структура в безличной сфере сознания (как волна в океане), но воспринятая / принятая / полученная мною (как радиосигнал или улыбка прохожего). Кто "владелец" моего восприятия? "Автор" улыбки? Его мама и папа, которая суть авторы автора улыбки? Внутренние и внешние обстоятельства, стимулировавшие эту улыбку? Я, как случайный носитель состояния, которое позволило мне воспринять эту улыбку и улыбнуться в ответ?

Кроме того, передается ли здесь вообще что-либо? Может быть правильнее говорить не о коммуникации, а о встрече - совпадении в одной и той же (квазипространственной и квазиобъективной) структуре? Точность и красота - не одно ли это и то же? Не является ли прекрасное лишь высшей степенью соответствия?

Если принять, что нет на свете двух одинаковых личностей, то это значит, что полное совпадение (тождество) невозможно. Личности - как смысловые образования, а не как телесные, социальные или психические механизмы, - всегда пересекаются лишь отчасти - подобно кругам на воде или на картинках в учебнике логики. Разумеется, чем шире круг, чем больше "пропускная способность" семантического фильтра, тем шире возможность пересечений. Крайний случай - когда центр везде, а окружность нигде - обсуждать не будем.

Люди, как и книги, имеют свою судьбу. По большому счету, судьба и личность - две стороны одной монеты, сказочного неразменного рубля. Не для того ли мы читаем книги, чтобы прочесть там собственную судьбу? Выписки и заметки на полях - не есть ли это зеркало, отражающее не того, кто в него смотрит, а того, кто стоит за ним? А читатель цитат, выписанных другим читателем, - не он ли их действительный автор?

Материалом ЧС, как уже сказано, служат выписки из различных источников, - то, что подчеркивается при чтении или помечается значками на полях как нечто субъективно интересное; то, что может быть в дальнейшем использовано или к чему следует в дальнейшем вернуться. Собирание этого рассеянного материала естественным образом стимулировало рефлексию как над материалом, так и над самим процессом собирания.

Зададимся вопросом: что такое интересное? Очевидно, что никакая вещь и никакая мысль сами по себе не интересны. Нет ничего "объективно интересного", но безобъектный интерес так же невозможен. Интерес возникает на "нейтральной полосе", разделяющей и одновременно соединяющей "мир объектов" и сферу субъективного. Интересное - это всегда "переход границы"; уже не вещь, но еще не сознание; феномен (в смысле Гуссерля), если смотреть со стороны сознания, и символ (в смысле Мамардашвили и Пятигорского), если смотреть со стороны вещи. Соответственно, исследование состояний сознания, ведущих к актуализации интереса, можно определить как феноменологию интересного, а исследование свойств символа и символических ситуаций, порождающих эти состояния, будет относиться к сфере символогии.

Интерес связан с желанием и любовью. В.А. Куринский: "Что же такое "интерес"? Прежде всего то, к чему мы приходим как к желаемому. Это уже предмет какой-то предлюбви, или хотя бы симпатии". "Интересный человек" - тот, к кому нас влечет; тот, кого мы готовы полюбить. А что такое тогда "интересная мысль"? То, что делает процесс мышления более эффективным? То, что плодотворно для нашего мышления и нашей жизни?

Можно сказать, что желание, как и интерес (сам по себе являющийся формой желания), основывается на чувстве нехватки и инстинктивного стремления к обретению полноты. Причем что такое эта полнота, это абсолютное совпадение, мы не знаем, а лишь предчувствуем, и приближаемся к ней по преимуществу отрицательно: neti-neti ("не то и не это"). Интересное, таким образом, выступает как некий камертон, позволяющий настроить наш психический механизм на "правильную тональность", или как компас, указывающий направление, но не собственно маршрут.

Интерес также связан со свободой. Невозможен принудительный интерес. Нельзя заставить себя интересоваться чем-либо. Но - можно научиться "делать интерес", заинтересовывать себя или других. (Ср. понятие "актуализированного интереса" - центральное в системе автодидактики Куринского).

Наконец, интерес связан с тайной. Известное и понятное обычно не интересно - требуется недосказанность, недовыраженность смысла. Или смысл настолько глубок, что является сущностно непонятным и невыразимым. Любые средства его выражения оказываются недостаточными, неадекватными и неизбежно символичными, поскольку речь идет не о конечной вещи, а о бесконечном количестве вещей, связанных мировыми линиями, пронизывающими время, в рамках той или иной структуры сознания.

Простейший пример такого символизма - короткая фраза из Меллвила: "Пальцы якоря поднимают на поверхность жалкую горстку серебра". О чем здесь идет речь? О том ли, что некий человек достает из кармана деньги, чтобы расплатиться, или о том, что душа человеческая, подобно кораблю, отправляется в плавание по неведомым водам, о преддверии нуминозного (возвышенного, но в тоже время и устрашающего) опыта или о неизбывной тщете всего сущего? Развертывание смыслов, свернутых в этой фразе, можно продолжить; интересно, однако, то, что в ней, как в той капле, отражен целый мир великого романа-проповеди, из которого она взята.

Эта свойство символических текстов (или символического восприятия текстов) и стало конструктивным принципом формирования ЧС.

Поразительный факт! В конце концов, после просеивания прочитанного и воспринятого сквозь сито интересного остается совсем немного. Толстенные тома превращаются в десяток выписок да пару-тройку усвоенных мыслей. Все остальное оказывается балластом, который больше уже не нужен, который можно и нужно "выбросить за борт" или "вывести из организма". Оказывается, что практически любой текст, даже текст художественный, избегающий прямоговорения и основанный на семантизации структуры, содержит в себе некие точки концентрации смысла - либо как метаописание самого себя, либо как исходные символические образы, текстуальным развертыванием которых он является. ЧС по своему замыслу - это собирание таких точек концентрации, сепарируемых из текстовых массивов по принципу интересности.

Конечно, такое ужимание ведет к эзотеризму. А эзотерическое - значит непонятное, то есть требующее разъяснения. На этой почве, как известно, и возникают толкования и комментарии, пересказы и подражания, короче говоря - традиция. Это истолкование первичных символов, бесконечная разъяснительная работа и интерпретирующая амплификация "исходного текста" и составляет по сути "жизнь культуры".

Процедура обратного свертывания текстов культуры, сведение их к атомарным "цитатам" в случае ЧС есть попытка реконструкции первичной символики. Но не путем "методологической рефлексии", а скорее средствами искусства - не разъяснительно, а посредством "прямого действия". Вполне закономерно восприятие этого процесса как антикультурной деятельности - если под культурой мы понимаем, как определено выше, развертывание первичной символики и соответствующих опытов сознания (при их неизбежной конкретизации и, следовательно, обеднении) средствами "вторичных моделирующих систем".

Для достижения указанной цели в ЧС используется метод деконтекстуализации текстовых сегментов с высокой потенцией символичности, которая определяется интуитивно. Исходная же посылка состоит в том, что редукция знаковой избыточности текста может при определенных условиях обернуться дедукцией символа.

Принцип деконтекстуализации дополняется в ЧС принципом реконтекстуализации: изолированные из текста цитаты при последовательном восприятии вступают в квазиконтекстуальные отношения, причем гипокогерентность (пониженная степень связности) этого образующегося случайным образом контекста предположительно ведет к усилению символического потенциала составляющих его элементов. Механизм этого явления базируется на том, что, с одной стороны, реципиент легко может выявить повторы одних и тех же тем и мотивов (что создает ощущение единства и самоидентичности моделируемой виртуальной личности), однако, с другой стороны, складывающийся в процессе чтения текст характеризуется значительной степенью противоречивости и парадоксальности. Это побуждает читателя искать адекватные стратегии понимания, способные повысить осмысленность текста, в частности, прибегнуть к его символическому прочтению, то есть воспринимать текст не как описание объективных структур, а как описание его собственных ментальных состояний.

Весьма занятной представляется гипотетическая ситуация одномоментного восприятия всех входящих в состав ЧС цитат (что в принципе возможно при их заучивании наизусть и одновременном удержании в памяти). В этом случае взаимодействие образов и идей должно привести к их "сгоранию", что в свою очередь способно спровоцировать качественный скачок от знания как совокупности информации к знанию как абстрактному алгоритму, или выход психики за пределы всякого положительного знания в область безобъектного длящегося сознания.

Исторически такой вид психотехнической работы со знаковыми структурами применялся в культурах, основанных на запоминании и рецитации сакральных текстов (таких, например, как Бхагаватгита, Праджняпарамитасутра или Новый завет). Однако и в наше время установка на подобное оперирование текстами иногда встречается. Так, Шри Ауробиндо, написавший множество толстых книг, в конце жизни сказал, что единственной его целью было успокоить ум учеников - с помощью слов привести их к состоянию бессловесного сверхумного знания.

Насколько возможно достижение такого эффекта с помощью ЧС или других технологических приспособлений информационного века? Полагаю, что не в большей, но и не в меньшей степени, чем при опоре на более традиционные методы и средства. В конце концов, результат любого дела определяется не инструментами, а тем, кто именно эти инструменты использует.



Опубликовано 16 февраля 2001 г. в Русском Журнале.




© Евгений Горный, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]