Тартуское культурное подполье 1980-х годов
Елена Мельникова-Григорьева
БАЙКИ ОДНОГО КРУЖКА
Такой жанр, как Mot. Особо славен этим Безродный, но в силу своего эгоцентризма я помню только свои, да и то не все. С Безродным, пожалуй, вспоминается только один довольно маловыразительный эпизод. Мы идем по Питеру где-то в районе Разъезжей и видим ободранную надпись - "Срочное зауживание голенищ". Безродный презрительно хмыкает, на что я начинаю: "Ну не скажи, иногда..." Безродный: "Иногда бывает совершенно необходимо срочно заузить голенища."
* * *
Mot часто смыкается с анекдотом. Мы редактировали трехтомник Юр.Миха в машинописи. Я вхожу к Юр.Миху в кабинет с рядом критических замечаний. Юр.Мих. (помнится речь шла ни много, ни мало о "Теме карт и карточной игры") доверительно обращается ко мне: "Лена, скажите честно, это не совсем бред?". Я: "Видите ли, Юрий Михайлович, мне об этом трудно судить - Вы для нас все- равно, что "Мойдодыр"."
* * *
По традиции семейственности в Тарту Зара зачастую оппонировала курсовые работы семинаристов Юр.Миха, Юр.Мих. - Зариных. И мы с моим тогда будущим, а ныне бывшим мужем приходили на консультации к своим научным руководителям, соответственно в соседние комнаты на Бурденко, естественно как обычно просрочив время сдачи работ оппонентам. Надо заметить, что и в качестве пары "руководитель - оппонент" они идеально дополняли друг друга: Зара читала работу от первой до последней строки, и в качестве руководителя, и в качестве оппонента, и даже в оглавлении можно было видеть ее критические замечания по существу работы. Юр.Мих. читал название, а потом все придумывал сам. В результате обмена работами руководимый - оппонируемый получал и серьезную методологическую критику, и вдохновляющий толчок к последующему творчеству. Мы сидим с Зарочкой над моей работой, и вдруг является Юр.Мих., принимает гарольдическую позу и грозно вопрошает: "Когда будет представлена оппонируемая мной работа?" Зарочка испуганно шелестит страницами: "Ну вот завтра к вечеру, где-нибудь в пол -двенадцатого..." Юр.Мих. (торжествующе): "Ну вот тогда и Вы получите оппонируемую Вами работу."
* * *
С Женюркой Берштейном нас связывали исключительно нежные дружеские отношения. Как-то раз мы сидели в Публичке, и тут в зал вошел Кирилл Рогов - молодой человек исключительной миловидности, которая в тот момент подчеркивалась совершенно мокрыми, блестящими как черное масло волосами и каплями воды на смуглом лице - на улице шел дождь. Я не могла удержаться, чтобы не ткнуть Женюрку в бок: "Посмотри, до чего хорош!" На что этот молодой негодяй сказал мне, поправляя очечки на переносице: "Не забывай - у тебя муж и ребенок". Мой ответ был продиктован белой яростью: "Что ты, Женечка, с тобой я никогда об этом не забуду".
* * *
Мы собирали фольклор после первого курса в Псковской губернии под Изборском. Руководителем практики был И. А. Чернов - кумир всех рвущихся к знаниям мальчиков, известный категоричностью и компетентностью своих суждений, представлявшийся заодно и величайшим знатоком народной психологии, обычаев и обхождения. Он резко осудил наше наименование местного населения автохтонами, и, говорят даже живал у настоящего деревенского попа.
И вот раннее деревенское утро, в росе и позвякивании молока о подойник. Игорь Аполлониевич в окружении взирающих ему в рот студентов является на крыльце, дабы приветствовать хозяйку, предоставившую нам избу для совместного проживания, зевая и чуть ли не крестя при этом рот, после кратких приветствий типа: "По здорову ли матушка?", заводит душевный разговор с поселянкой. "А что, скоро ли бычка резать будете?"- вопрошает он, указывая на мирно пощипывающую траву скотину. А хозяйка с поклоном: "Так ведь это же телочка, чего ее резать?" ИА потерял свое самообладание вплоть до того, что еще некоторое время спорил с хозяйкой злополучной потомицы Аписа.
Очевидно, подсознательно живя только мыслью исправить свою оплошность, много лет спустя ИА, который всегда все про всех знал, на защите лингвистического диплома Лины Елишевич, проявляя свою легендарную осведомленность, спросил: "Простите, Элина Львовна, а Вы проверяли действие своей теории на Вашей дочке?" "У меня - сын, Игорь Аполлониевич", - прозвучал бестактный ответ Елишевич. Впрочем, очевидно, и Элине Львовне не давал покоя двойной афронт учителя, и теперь она - мать двоих детей - мальчика и девочки.
* * *
Если уж речь зашла об ИА, не могу не припомнить следующий эпизод своей биографии. Возвращаясь из Англии, я в аэропорту Hithrow на последние фунты была вынуждена купить сигарет. Это была моя первая вылазка за границу - все было мне любопытно. "This gold one",- указала я недвусмысленно продавщице на золотую пачку. Через два часа в Шереметьево меня, изрядно подвыпившую (попались коммерческие попутчики), встречал тогда еще настоящий муж. "Ну, что ты куришь?"- был его чуть ли не первый вопрос. Увидев отощавшую пачку, он только произнес "Ohh! ", почему - то не по - нашему. Я поинтересовалась, а в чем, собственно... "Как, ты не помнишь?.." После фольклорной практики мы были во Пскове, и ИА, всегда во всем компетентный, бегал по книжным магазинам, закупая невостребованные местным населением раритеты. За ним легким аллюром неслась стайка желающих все знать. И вдруг ИА останавливается как вкопанный около уличной урны. Задние напирают на передних и вытягивают юношески гибкие шеи. "Вот - смотрите - это самые фешенебельные сигареты в Европе: "Benson and Hidges" ",- изрек он столпившимся, указывая на покоящуюся в урне золотую пачку.
* * *
ИА читал у нас в понедельник лекции на Тийги с 8 утра до 12. Для этого ему приходилось вставать в 4, чтобы в 5 выехать из Таллинна. Он входил в аудиторию и, оглядывая ее недобрым глазом, сообщал: "А Мельникова, небось, приедет на "Чайке" ". И, действительно, ко второй паре впархивала благоухающая домашним завтраком Мельникова.
ИА чуть не отомстил мне 12 лет спустя, поставив мою лекцию в Тарту на 8 утра, зная, что я буду выбираться из Таллинна. Но потом сменил гнев на милость и поставил на 8 Горного.
* * *
ЮрМих рассказывал о редакторах, с которыми ему приходилось иметь дело. В пору горбачевского "сухого закона" редакторша из "Просвещения" изъяла из статьи ЮрМиха все цитаты из Пушкина касательные алкогольной тематики. Типа "Поднимем бокалы..." и "Пунша пламень голубой...". Там же, где речь шла о профессии героини "Невского проспекта", она вычеркнула вполне литературное слово. "Вы поймите,"- взывала она к добрым чувствам ЮрМиха, - "У нас педагогическая направленность, а мне семь лет до пенсии". ЮрМих потребовал, чтобы она дала ему письменное заверение в том, что берет лично на себя ответственность по правке Пушкина и Гоголя. Страх перед классиками пересилил - все лакуны были восстановлены.
Эта же дама звонит внезапно ЮрМиху перед самой сдачей рукописи в печать: "Юрий Михайлович! Завтра рукопись уходит в набор, а у нас не хватает 54 страниц!" - "Да где же я вам их возьму?" - "Ну неужели же у вас нету?" (В подтексте читается: такой известный ученый, все-время что-то пишет...) - "Хорошо. Каких страниц - типографских или машинописных?" - "Типографских, типографских..." ЮрМих с отвращением вырезает кусок в 54 страницы из какой-то статьи, перепечатывает - получается 82. Передает в Питер с оказией. Все на оголенных нервах - рукопись вчера должна быть в наборе. Звонок: "Юрий Михайлович! но у вас 82 страницы!" - "Я же спрашивал - каких - типографских или машинописных!" - "Нужно два печатных листа." (Но почему 54 типографских страницы должны составить 2 печатных листа?! Очевидно, что понятие "печатный лист" представляет для этой дамы нечто весьма смутное и расплывчатое - "семь - восемь...") - "А у вас нет еще 2 страниц?" Я бы дорого дала, чтобы услышать интонацию, с которой ЮрМих произносит сакраментальное "Нет" - думается, что в этом слове он не ограничился отрицанием всего существовавшего политического строя - скорее это было "нет" всему мирозданию, предполагающему самую возможность наличия редакторов издательства "Просвещение". - "Ну ладно, ладно... Мы тогда наберем вас таким ме-елким шрифтом." - "Петитом?" (В голосе ЮрМиха погромыхивают раскаты удаляющегося грома, впрочем уже смягченные привычным человеколюбием.) - "Ну таким, знаете ли, каким примечания набирают..."
Редактор комментариев к "Евгению Онегину" изрезал ножницами всю рукопись в лапшу. Увидев результаты этой деятельности, ЮрМих схватился за голову, а присутствовавшая при сем Любовь Николаевна издала крик раненной чайки. Однако отчаянье было преждевременным - редактор всего за каких-нибудь полгода все аккуратнейшим образом склеил в прежнем порядке. Титанический труд. Богатыри - не вы... Как, право, жаль - или, как писал некий поляк - какая жаль! - что институт редакторов в связи со всеобщей компьютеризацией уходит в прошлое. Ведь какие были люди... В том же издательстве прославилась также некая дама тем, что аккуратно замазывала тушью в рукописи какое-нибудь слово, а над ним писала своей рукою то же самое. (Это как в анекдоте о вареных яйцах - "Я имею дело и бульон.")
Самый лучший редактор работал со "Структурой художественного текста". Он рукописи вовсе не читал. ЮрМих вложил туда по ошибке 2 экземпляра одной главы, и это заметила Зара уже в корректуре, а так бы и вышло.
* * *
Коль скоро уж пошла речь о редакторах, не могу удержаться и не поведать историю и о моем редакторе. Я составила сборник стихотворений Ахматовой для некоего одного из первых питерских коммерческих мимолетных издательств. Сдала. Через некоторое время редактор сборника попросила меня зайти. Милая интеллигентная дама с упадком в голосе. Она несколько смущенно сказала: "Вы знаете, такое не совсем обычное дело. Несколько странная просьба... Мне третьего дня приснился сон: вдруг из темноты раздался голос, и я поняла, что это Анна Андреевна. Она приблизилась и отчетливо произнесла, но голос был такой, знаете, как сквозь стекло: "Я прошу вас включить в сборник стихотворение из книги "Подорожник" о любви и зиме..." Вот... Вы уж найдите и включите, пожалуйста, а то Анна Андреевна недовольна." Размышляя об избранности редакторской касты, получающей указания прямо ottuda, я отвечала: "Просто поразительно, что Анна Андреевна довольна всем остальным - редчайшее единодушие поэта с издателями." Надо заметить, что кооператив этот лопнул вскоре, и сборник не вышел никогда. Право, не понимаю, зачем стоило Анне Андреевне так себя утруждать.
* * *
Когда у Зарочки обнаружился диабет, и на нее наложили определенные ограничения в еде, ЮрМих написал следующие стихи:
Диета от диабета
Исправляет талию лучше корсета!
Долой пирожные, торты и рагу -
Ужин отдай классовому врагу!
* * *
А вот всплыла эпиграмма Безродного на Жмудя:
О этот Юнг, о этот Ницше...
Как звук имен меня тревожит!
Спокойно, Леня, тише, тише,
И Вы прославитесь, быть может.
Не ручаюсь, правда, за точность авторской пунктуации.
* * *
В громком в свое время деле о поджоге дивана Безродным приняла некоторое участие Вера Васильевна Мюркхейм, которая вела "Культуру речи" (предмет туманный, но небесполезный для филолога, остается только пожалеть, что, по всей видимости, сама Вера Васильевна в свое время этой дисциплины не прослушала). Женщина она, впрочем, была не злая, статная и молодящаяся. Замолвив где-то словечко в защиту Безродного, она отловила его в Здании языков и заявила: "Теперь вы должны мне ноги мыть и воду пить!" На что безумец бедный, у которого язык всегда работал быстрее, чем мысль, пробормотал: "Сомнительное удовольствие..." И был, как известно, изгнан из рая.
* * *
А вот мулька Аркульки: "Эрос, Раттас и Танатос." Кто был хоть сколько-нибудь знаком с Тиной Раттас, ощутит всю полноту Mot, кто - нет, оценит самую возможность "третьего пути".
* * *
Обвиняя Безродного, мне следовало бы оборотиться и на себя самое. Как-то раз я заметила Роману Григорьеву: "Помни, что не всякий Григорьев - Аполлон и не всякий Роман - Якобсон." На что он в долгу не остался: "В твоем возрасте и с твоей физиономией ты могла бы быть и умнее." Теперь понятно, почему не сложилась наша семейная жизнь.
* * *
Ага, припомнилась мулька и Генульки: "Афродита в пене ... и в мыле." Картина, вероятно, называется "Дотрахалась".
* * *
Как-то раз, сидючи в компании с Тарасиком, Долгов был отозван по некоторым неотложным делам. Закурив перед дорогой, он задумчиво обратился ко мне:
- Стоит ли вас тут оставлять... - А что? - поинтересовалась я. - Ну тебе же нравится Тарасик... Я отвечала: - Не беспокойся, дорогой, я обещаю тебе, что не буду кончать. На что Тарасик в своей неподражаемой подслеповатой запинающейся манере поспешил заверить: - Ну ... и я тогда тоже...
* * *
Роман Лейбов после того как с похмелья пропустил свои лекции, произнеся историческую фразу: "Я с удовольствием командовал бы собственным расcтрелом",- попал на кафедру, где на него наехала Люба. Смысл ее инвектив состоял в следующем:
- Ну хорошо, ну можно пить, но нельзя же пить со студентами. Вот мы в наше время себе такого не позволяли... Ну, то-есть пили, конечно, и со студентами, как все нормальные люди, но ведь не напивались же... На что Ромулька мысленно продолжил: - Ну, трахались, конечно, как все нормальные люди, но ведь не кончали...
* * *
Как-то раз Саня Данилевский беседовал с Ирочкой Аврамец.
- Представляешь, я тут видел видеокассету с порнухой андрогинов. И на обложке они там изображены. - Ну? - с простодушным неподдельным интересом Ирочка. - Ну так у них, представляешь, есть и то и это... - Ну да...- представляет себе Ирочка. - Ну так ты представляешь, если двое таких всем этим соединяться. Ирочка начинает вертеть так и сяк руки, пытаясь это представить, вполне поглощенная этим занятием. - Так слушай дальше, а что если они сразу одновременно по всем четырем точкам кончат... - Но так же и душа может отлететь...- мечтательно-печально Ирочка. - А не жалей ты таких! - небрежно машет рукой Данилевский.
* * *
Как-то раз Роман Лейбов пил водку "Распутин". Он вспоминает, что наутро у него было полное ощущение, что у него две головы - одна на месте, а другая в районе желудка. Что и говорить, "изобр"ажен дважды".
* * *
Однажды Ромулька среди бела дня напился с Ицковичем. Жена его пытается попасть к себе домой и никак не может, потому что ключ вставлен в замок с той стороны. Она стучит, звонит - никто не открывает. Наконец ей как-то удается пропихнуть ключ и она входит в квартиру. Ромулька от трупа ничем не отличается. В другой же комнате на диване лежит Ицкович и пристально на нее смотрит своими грустными еврейскими глазами.
- Ицкович! - в недоумении восклицает Светка, - Ты почему мне не открывал? - А я голый! - заявляет Ицкович и в доказательство сбрасывает с себя одеяло.
* * *
Как-то раз Митечка Калугин тихо почивал с похмелья в женской, как водится, комнате на Пяльсони. После робкого стука в дверь в комнату заглядывает опрятная эстонская девушка с бутылкой фанты в руке и спрашивает:
- Нет ли у вас открывашки? - Есть у меня здесь одна маленькая открывашечка! - был ей ответом звериный рык Митеньки, мгновенно вскакивающего и сбрасывающего с себя одеяло.
* * *
Тина Раттас говорит своему несчастному мужу, Вадику:
- Послушай, у меня так кожа сохнет*, купил бы ты мне какого-нибудь крема. - А ты не пей, Тиночка, хотя бы дня три.**
*Примечание Долгова: действительно, алкоголь очень сушит кожу. **Комментарий Раттас: "А как?!."
* * *
Одна из многих сильных вещей, которые мне удаются, - это искусство зачина, в частности, зачина литературного. Если бы я творила в эпоху "золотого века" русской литературы, это я бы написала "Все счастливые семьи..." и "Как ни старались люди..." Первой фразой моей статьи о Дереке Джармене (дальше которой она не пошла) была: "Что мне в них нравится, это то, что они честно умирают от СПИДа..." На этот зачин очень обиделся Берштейн, заявив: "Тебе это все игрушки, а мы под этим ходим..." А вот Роб, напротив, сказал: "Ну что ты, это же понятно - литература..." Вот чем отличается модернист от постмодерниста.
Зачин, очевидно, сопоставим с эпиграфом или посвящением - не по своей функции, а, скорее, по первому подъему интонации. Мое эссе о сне и Борхесе начиналось с "Поколению мальчиков и девочек, учившихся кончать под "Битлз".
* * *
А, впрочем, что эпиграф... Просто фраза - mot. Вот, например: "Как ты понимаешь, с ним я не испытываю никакого удовольствия кроме оргазма."
* * *
Очень старая мулька. Один мой мимолетный приятель, с которым мы пили с горя после проваливания во ВГИК на ВДНХ, рассказывал, что как-то раз они шли с другом по той же ВДНХ и увидели на скамеечке лежащую бабульку. Она мотала головой из стороны в сторону и тихо постанывала. Они подошли:
- Бабушка, Вам плохо? - Ребяты, мне - хорошо! - был ответ.
* * *
Первого января 1996 года Костик Боговский, приняв изрядную дозу, сел за руль автомобиля, решив, что он будет крайне осмотрителен и осторожен и тогда, конечно же полиция ничего не заметит. Он аккуратно въехал в таллиннский карьер и не торопясь осторожно вел машину до первого же полицейского. "Ну почему он меня остановил? Я же ехал так медленно..." - недоумевал Боговский до тех пор, пока не выяснилось, что он вел машину по левой полосе. Очевидно, сказались какие-то отдаленные английские корни.
* * *
Первого января 1996 года мы с Долговым вышли из дому с неясными целями. По пути к трамвайной остановке Bussi Jaam нам попался навстречу исключительно воодушевленный молодой эст с девушкой. Он в ажиотации пожал нам руки, пожелав "Head uut aastat!", после чего указал на близвозвышающийся сугроб, где явственно наблюдалась не очень глубокая овальная впадина. "Это моя голова!"- радостно сообщил он и прибавил: "Вчера!" Мы с Долговым, скорчившись в пароксизмах хохота, еле добрались до остановки. Позже Долгов сожалел (Esprit de l"escalier), что он не потребовал подтверждений в виде идентификации выемки с предъявленной головой.
* * *
Рассказывают, что ЮрМих, прогуливаясь мимо своего дома на тогда еще Бурденко и видя в своем окне свет, любил приговаривать: "А Лотман все работает..." Гораздо позже, проходя ночью мимо долговского дома и завидев маленький свет над кухонным рабочим столом, Илон говорил Степанищевой: "А Мельникова все работает..." Но это уже ничего не означало...
* * *
Как-то раз, собравшись у Долгова, послали Сана за шампанским. Он поколебался и вышел. Я с Илоном порассуждала о методе, о возможности вербального описания музыки, после чего Илон, забеспокоившись, что Сана долго нет, сказал: "Черт! Ведь он тормоз, он небось пошел в Anne, надо было объяснить ему, что надо идти в наш ближайший." "Да, я тормоз, объясните мне куда идти," - раздался голос из прихожей.
* * *
Звонок в долговскую дверь. Я открываю - Сан: "Простите, а Илона у вас нет?" Я говорю: "Нет. Да и кажется, он уехал. А Вы заходили к нему на квартиру?" "Да нет. Сюда же ближе..."
* * *
Ребенок Арсений очень полюбил Денкса: "Денкс такой хороший, такой хороший - он меньше всех пьет!.." Любовь слепа...
* * *
Долгов, изрядно приняв, легкими стопами направляется из сортира обратно в зал. Навстречу ему попадается некий чувак, симпатичный, обаяшка, улыбается, двусмысленно (или недвусмысленно) подмигивает - кокетничает, - и решительной изящной походкой направляется прямо к Долгову. Долгов ласково и примирительно улыбаясь в смысле: "Ну ладно, парень, я все понимаю, я и сам бы сам с собою не прочь, но...",- пытается обойти его слева. Тот, улыбаясь еще примирительней (по нарастающей) тем не менее решительно заступает ему дорогу. Долгов, польщенно, но непреклонно пытается обойти его справа. Тот, очевидно решив не уступать и свое получить, делает шаг в ту же сторону. "Приятный такой - только не пропускает", - проносится мысль у Долгова и носится до тех пор, пока он не понимает, что перед ним зеркало.
* * *
Долгова полюбил в остальном исключительно свирепый пекинес Фрайманов. Долгова взасос целовала Варютка - ирландский сеттер Тарасенко, так что ее даже (разумеется не Тарасенко) в прочей дамской компании пришлось обвинить в мужелюбии, а мне на следующее утро, как вы уже догадываетесь - первого января 1996 года,- когда мы выползли на кухню поутру (14 p.m.), и Долгов вдруг сказал, задумчиво глядя в окно: "Ой, собаки...", не оставалось ничего другого, кроме как молча погрозить ему кулаком. Долгова в переизбытке нежных чувств извалял на земле неприступный сторожевой пес его фирменного начальника, за что он (Долгов) получил компенсацию в 100 баксов. Ребенок Арсений: "Посмотрите, как он нравится собаке!.."
* * *
Про Марка Фраймана рассказывают, что как-то раз возвращаясь от очередной своей жабы, он в состоянии сильнейшей алкогольной интоксикации, с трудом подобрав ключ к двери собственного дома, обнаружил в прихожей встречающей любимицу всей семьи Лединьку - иными словами того самого пекинеса. "Ой, Лединька!.."- наклонился (наивный!) ее Марк погладить... И тут естество (и нутро) его не выдержали... Животные, живущие с людьми...
* * *
Ирочка Аврамец растолстела, т.е. к своим 25-ти кг прибавила еще три. И вот моет она дома пол, как водится на карачках, и чувствует, что что-то ей мешает. Это была грудь!*
*Прим. Долгова: То-то я смотрю, что Мельникова для мытья полов все больше шваброй пользуется.
* * *
Ирочка Аврамец пошла в киноклуб, предварительно забыв дома очки и взяв с собой Юрочку, потому что ну где же его оставишь, ведь Сильви-то уж точно не проследит за ребенком. Как сейчас помню - давали ZOO Гринуэя. Сели мы исключительно удачно - по середке. Там как раз английский текст контаминировался с эстонским переводом, в результате давая язык смешанной угро-саксонской группы, которым я, к моему величайшему сожалению, не владею. Ирочка, как оказалось, тоже, но она еще и очки забыла. И вот Ирочка периодически наклоняется к Юрочке и говорит: "Юрочка, хоть бы ты мне рассказал, что там происходит. Я мало того, что ничего не понимаю из того, что слышу, я еще и почти ничего и не вижу..."
* * *
Как-то раз Женюрка Берштейн решил бросить курить на пару с Величкой. Вскоре после этого, застав Величко у меня в кабинете смолящим напропалую, хорошо еще только табак, Женюрка произнес сакраментальную фразу: "По-моему, это крайне необдуманное решение".
* * *
Берштейн после нескольких лет, проведенных в Америке, решил-таки приехать в Россию, намереваясь при этом предаться, как говаривал Безродный, одному из самых утонченных пороков - пианства. Приехал. И говорит: "Не могу". Мы его спрашиваем:
-Что, - не нравится? - Нет, очень нравится, просто голова болит. Роман Григорьевич посмотрел на него с крайним сочувствием, но обратился при этом почему-то ко мне: - Потерпеть не может...
* * *
Когда Чернов еще пил.
Заходит он на кафедру литературы. Мы с Романом сидели за компьютером. Миша Лотман с сосудом от кофеварки в руках: "Игорь Аполлониевич, хотите кофе?" Чернов (нервно): "Нет. Я никогда не пью кофе. У меня от кофе тахикардия, и очень трясутся руки".
Мы с Ромулькой на три секунды вперились глазами друг в друга, а потом дружно уставились в монитор.
Когда Чернов уже не пил, он всем рассказывал, что его иглами вылечили от курения. И рассказывает он это Ирочке. "И вот", - говорит, - "Поставили мне иглы, и курить совсем не хочется. Но теперь даже и совсем нельзя - даже рюмочку на поминках." Аврамец, естественно в непонятках, от чего лечили. А Долгов сразу сказал: "Это потому, что как выпьешь, сразу закурить хочется."
* * *
Петя Торопыгин как-то раз вовсе дошел до ручки. И в таком состоянии он добрался до монумента фундатору на задах университета и сел там прямо на землю, склонив на грудь еще недавно буйную голову. Все проходящие мимо сквера с фундатором, не веря своим глазам, долго вглядывались в альтернативную Густаву Адольфу композицию, а затем прямиком и в ажиотаже отправлялись на кафедру литературы, где и узнавали, что скорую психушечную помощь вызвали уже полчаса назад. Как сказал потом ребенок Арсений (а мы с ним тоже случайно оказались среди не верящих своим глазам): "Если бы это был не он, его бы никто никогда не узнал". И долго еще бытовала в народе формула "Пойти к фундатору".
* * *
Mot обычно существует только в живой речи. Там оно зарождается, развивается, там же, как правило, и умирает. Живет недолго, но очень часто только им и оживляется дружеский круг, скрепляется, словом, - прошивается. Все остальное в конечном итоге оказывается более или менее удачным поводом или контекстом. То, что контекст этот обычно носит откровенно раблезианский характер, - это уже из другой области знания, толкующей природу смеха, юности и жизни.
Мы с РЛ возвращались из Сан-Франсиско. Уже после пересадки во Франкфурте наш самолет надолго застрял на взлетном поле из-за каких-то неполадок. По салону, вихляясь и раздаривая бессмысленные улыбки, болтались два стюарда совершенно определенной ориентации. Целью этого вихляния очевидным образом являлась демонстрация политической корректности и ранней стадии нежных отношений друг с другом, а вовсе не обихаживание нервничающих по нарастающей пассажиров. Роман взглянул на них мельком по моей наводке и покачал головой: "Одна ебля на уме..."
Позже я пересказала этот эпизод, разумеется, без купюр Катечке Белоусовой. Она задумалась довольно надолго. А потом это всплыло. Она сказала: "Когда мне было 18 лет, у меня на уме была одна ебля. Я даже не понимала, как можно думать о чем-нибудь другом. Я все время удивлялась Игдаловой, как она так вот рассуждает о каком-то международном положении, войне в Израиле, каких-то диссидентах. Я даже спрашивала ее: "Неужели ты так об этом всем прямо и думаешь?"" На это Долгов глубокомысленно заметил: "Все верно. Пока не поебался, думаешь о том, как бы поебаться. А когда поебался, думаешь о том, как поебался." Между прочим, ни тому ни другому такое мировоззрение не воспрепятствовало защите PhD. Вот так.
© Елена Мельникова-Григорьева.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.