МНЕ ВСЁ МЕРЕЩИТСЯ - ЖИВУ...
ПТЕНЕЦ
Длись, длись, не дай в себя прийти,
Не дай опомниться, очнуться...
Речь непочатая мне чудится,
Что задыхалась взаперти,
В запрете, в коме немоты,
Вином в пыли подвалов брошенных.
Но, перечеркивая прошлое,
Весь монолог с рефреном: "Ты -
Почти что глух для жизни!", вдруг,
Как из откупоренной амфоры,
Прольется темною метафорой
Сквозящий, зыбкий первый звук.
И вместе с ним язык иной,
Не разлагаемый на дроби
Ответов или их подобий,
Лукавой скрытых пеленой,
Прольется словом и дождем,
И звонаря усмешкой гулкой,
И рыб пузырящейся музыкой,
И трав предложным падежом
С их шелестением - "о чем?",
И целованьем пчел с пыльцою,
Усталым, дышащим с ленцою
Больничным садом, и грачом,
Уже свивающим гнездо -
Всем бормотанием живого.
Всё в эту речь вместилось - слово,
Дождь, рыбы, травы, сада вздох,
Гнездо грача, пчела, пыльца,
Звонарь и звонница, и город,
Его укромности, просторы -
Всё от начала до конца.
...И, тишины своей кузнец,
Замру, чтоб слушать с жадным жаром,
Как из гнезда земного шара
Он всё щебечет, мой птенец...
_^_
ПАРАФРАЗ
НА ПАСТЕРНАКОВСКУЮ ТЕМУ
Февраль просторен и пространен.
Снег сер, как рыбья чешуя.
И дворник с благостным стараньем,
Неподражаем, вечно пьян -
На слух словарь метели учит
И что-то силится понять.
Февраль. Достать чернил... а лучше
Метлу, лопату и опять
Гонять мальчишек из парадных,
И пить портвейн, и пить февраль -
Чернильный, сладкий, непроглядный,
Метели бормоча словарь.
И чутких сумерек ни капли
Не расплескав, он просидит
Всю ночь...
Достать портвейн и плакать,
Переписать всю жизнь навзрыд...
_^_
ШЕРСТИСТЫЙ КУРОСАВА
Погружены в себя - стол колченогий, чай,
Что стынет на столе в полупустом стакане.
На шахматной доске который день ничья
Оставлена стоять в забывчивой нирване.
Оставлен и ничей - на тапках дремлет кот.
Верней, он сам себе, как прежде, предоставлен.
Он тоже погружен в густое молоко
Своих видений, он - шерстистый куросава.
И стрелки на часах застыли без пяти...
А без пяти чего теперь не так уж важно.
И время не летит - оно в себя уйти,
Укрывшись в плащ из дат, стремится - волокна же
Достанет для него: и белого - метель,
И красного в отлив - когда сгорают листья,
И прочего... Всё спит пушистый бунюэль,
И дождь бубнит своё с упрямством аутиста...
_^_
* * *
Мне всё мерещилось - живу.
Кристалл магический - сознанье.
Москва мешалась в нём с Казанью,
Тянула звука тетиву
Из недовычерпанной тьмы
В неисчерпаемую тему,
Светились башни, как тотемы,
Камланьем занятой зимы...
Рукав Невы стекал вином,
Пролитым классиком беспечным.
Букет с горчинкой бесконечной...
Я мог вдохнуть, забыться сном -
Вина броженье, ветер, зыбь.
Как густо сусло русской речи!
Столь темное, столь человечье...
Мне не постичь ее азы.
Мой старый дом звучал тобой -
Твоих причуд оркестром редким,
Твоей скорлупкой, норкой, веткой...
И все стихи мои с любой
Строки своей превратным сном -
Москвой, вином, горчащей речью
Вмиг обращались, но сберечь их
Мешало утро за окном...
И мне мерещилось - живу,
Но в искажающейся яви
Любой предмет и звук лукавит,
И даже Бог не наяву.
А мне мерещится - живу...
_^_
МЕДВЕЖИЙ УГОЛ
Глаза закрою - белый день.
Глаза открою - ночь окрест...
Быть где-то - часто быть нигде:
Позёмка, шпалы, переезд.
И вспять нет сил, и вдаль невмочь,
И беспробудная земля
За пядью пядь вмерзает в ночь:
Поземка, насыпь, колея.
Зловеще, веще снег скрипит,
И настежь боль, и реже след.
Обходчик в будке глушит спирт
И не пьянеет вовсе, нет.
Дремуч, повадками медведь,
Он до сих пор лесам чужой
Медвежьим этим. Круговерть
Зимы сильнее спирта жжет.
Плеснет он полстакана мне,
Угрюмо скажет: Пей до дна...
Глаза откроешь - ночь темней.
Глаза закроешь - тишина...
_^_
* * *
На пешеходной мостовой,
Как заблудившийся апостол,
Грустит нездешний, в доску свой,
Не похмеленный, пьяный вдосталь,
Ловец невнятных слов, толмач,
Искатель истины помятый.
В его груди, что сдутый мяч
С почти истертою заплатой,
Всё глуше бьется сердце, он
И жив-то, кажется, дыханьем
Рот в рот в простуженный тромбон...
Окрест, в укутанной мехами,
Плывущей день-деньской вотще,
Толпе, взыскующей вещичек,
Запечатлен весь ход вещей,
Весь беспорядок их, весь хичкок
Безумной фильмы с титром "жить".
Толпа плывет к своим полтавам -
Бежать, сражаться и сложить
Опять под серп бессонниц главы...
Поток сметает вся и всех,
Но в нем самом заметна немочь.
Он исторгает брань и смех,
И даже кой-какую мелочь
В уже заснеженный футляр.
Но отрешен, почти безгрешен,
С небес берущий ноту ля,
Зимы апостол безутешный.
Он всё трубит протяжно, всласть,
И если вдруг мундштук отнимет
От губ, то, кажется, упасть
Он может замертво в пустыне -
Средь улья улочки кривой.
Но он трубит, он пьяный вдосталь
Своей печалью - в доску свой,
Не похмелившийся апостол...
_^_
О СВОЁМ
Как мрущий ящер поздней юры,
пыхтит одышливо в ночи
душа Большой мануфактуры,
вмурованная в кирпичи,
и отлетает дымом едким
сквозь поры труб за окоем
земли, но парочка в беседке
над Петропавловским прудом
воркует о своем на птичьем,
беспамятном наречье, и
стократ сложнее не найти, чем
найти всю тысячу причин,
чтоб так же сладко и беспечно
остаток ночи напролет
петь на подслушанном наречье,
как голубь горлице поёт,
как воспевает тихий омут
с небес бедовый брат Вийон -
все на один мотивчик темный,
но каждый всё же о своём...
И стоит лишь иссякнуть в хмурой
рассветной дымке над прудом
дыханию мануфактуры,
с ней в такт умолкнет всё кругом -
все, как один... все об одном...
_^_
БОГ - РЕБЁНОК
1.
"Бог смерти не сотворил"
(Прем. 1:13)
В настоящем боге есть ребенок,
А иначе, что это за бог? -
Раб, в своё бессмертье погребенный,
Застающий сам себя врасплох
Знанием того, что совершенство -
Смерть, предел, молчанье, пустота...
Бог, быть может, впасть мечтает в детство,
Не было которого, устать,
Устрашиться ветреного всхлипа
И себя почувствовать таким
Беззащитным, что, забыв рассыпать
Горстку новых звезд в подлунный дым,
Матерь божью звать в безумной жажде
Тающим утешиться теплом,
Как бы маму звал ребенок каждый,
И заплакать так же, а потом
Улыбнуться песне колыбельной,
Удивиться первому лучу,
И, забросив райские свирели,
Подражать истошному грачу,
И хотя бы миг один не помнить,
Что сулит за ним летящий вслед,
Чтоб вообразить его огромным,
И гадать: затмит он или нет
Вечность? Так гадает на ромашке -
Быть-не-быть - мальчишка, полюбив.
Так воображает мир и машет
Крыльями, приветствуя прилив,
Самый первый свой, детеныш чайки,
Гордо ковыляя по камням...
Бог - ребенок, он души не чает,
В том, что сотворил с любовью сам -
Если настоящий, сокровенный,
Только твой он... Видишь - там, в ночи
Бог сидит в песочнице вселенной
И беспечно лепит куличи...
2.
И кто-то почувствовал - это в дверях бог.
Он выдохнул небо - ах, как запахло зимой
И крымским крепленым! Он хочет застать врасплох
Женщину и младенца - себя, себя самого.
Бог долго звенит ключами от всех замков
И тайн мирозданья - от всяческих мелочей,
Еще от почтового ящика - он таков,
Никогда не находит гвоздика для ключей.
У него в кармане заначка - пригоршня звезд,
Папиросы с туманом, какая-то сумма в рэ,
Нездешняя музыка... Бог, видно, слишком прост -
Безделушки в кармане сползают к дыре, к дыре.
Но когда, отдышавшись и сбросив пальто на пол,
Он всё же решит обнаружить себя здесь, то,
Смутившись, вдруг скажет: вот черт, не туда пришел...
И навсегда растает, забыв пальто...
_^_
|
