На краю земли, в селе таком-то
в позапрошлом годе вышел случай.
В общем, у попа была собака;
то ли пудель, то ли чао-чао.
Поп столичный - свя-ще-но-слу-жи-тель,
был командирован (проще - сослан)
за долги или за что похлеще,
и с собой привез он эту моську.
А дороги наши - сам, чай, знаешь;
что ни глянь - колдобины и ямы.
Тридцать раз ломалась ось в коляске,
и три года поп до места ехал.
По пути собаку укачало.
Знамо дело, нежная, зверюга.
Поп-то к ней - мол, выпей чаю, полно -
А она попа-то - тяп за палец!
Добрались, короче. Псина носом
Повела, чихнула и завыла -
как по гробу, ей же! так тоскливо...
Побледнел наш поп - и очи долу.
...Ну, известно, стали обживаться,
Поп завел сутану да корову...
Бабы говорили, под сутаной
Прятал он палтретик миньятюрный.
А в Святом Писании, брехали,
прямо где Песнь Песней Соломона,
у попа заложен был кленовый
квелый лист, кроваво, слышь-ка, красный.
Девять с лишком месяцев прожили
поп с собакой в домике при церкви.
Псина-то день ото дня жиреет,
Только поп все ходит грустный-грустный.
Раз под вечер вышел в поле попик
(молодой - оно понятно: звезды...)
Встретил тама старого Егора
(он у нас пастух уже лет сорок).
Ну, Егор ему, понятно, выпить,
табачку, там, все в таком же роде...
Видит - поп оглядываться начал
воровато - как чего боится.
Поглядел Егор, да так и ахнул:
у попа в глазах тоска-кручина,
да такая, что Егору тоже
тошно стало, как с поллитра гжелки.
Приобнял тут поп Егора, замер,
помолчал, да и скажи сквозь зубы:
"Что ж она все воет, сволочь! Знаешь,
я сижу ночами - звезды в полночь
ах как хороши! Так вот, сижу я,
тихо все, сверчок поет за стенкой,
А она-то - смотрит прямо в душу...
Порешу ее, к ядреной фене!" -
И заплакал.
А наутро в церковь
повалил народ - была Страстная.
Видят, поп-то словно саван белый.
Старики - те аж перекрестились.
И молчат. И поп молчит. Стоял он
добрых полчаса перед народом,
вздрагивал - как встряхивали скатерть,
да тихонько звякало кадило.
...Наш народ не шибко, брат, доглядный -
знамо дело: скот, вишь, посевные...
только ходит поп чернее тучи,
словно свечка восковая, тает.
День, второй - ну, бабы приступили,
говорят, мол, отче, выпей малость!
Думали, мож, сквозняком надуло -
поп столичный - много ль ему надо!
Поп не пьет. Кузнец к нему - мол, выпей! -
тот вздыхает, смотрит и томится.
Плюнул тут кузнец да выпил с горя -
самому-то, вишь-ка, пригодилось.
Ну, неделя. Поп все так же чахнет.
Тут народ хватился - псины нету!
Вот-де, поп-то! - божью тварь как любит:
эту пудель, или чаю-чаю!
Стал народ искать ему собаку;
а она ведь мелкая, холера! -
может, провалилася в болото,
или волку на зуб набежала...
словом, нету.
А попу все хуже -
вот уж слег он и лежит, бессильный.
Бабка Нюра, слышь, за ним ходила;
а потом до старости крестилась:
говорит, уж так кричал, болезный!
Жалился, а зенки-то - шальные!
А как лучше ненадолго станет,
он все книжки брал в баблиятеке;
вслух читал, да как-то все мудрено,
волновался - аж дрожьмя дрожал он! -
а потом ходил и громко думал:
"Дания - тюрьма..." - и убивался.
На Купалу стало вовсе худо.
Сам себя не отпоешь, вестимо! -
а в округе на сто верст и больше
поп - один; и тот лежит в горячке.
Бабка Нюра говорит, метался,
бредил что-то про топор и мясо
(это в пост-то!) - знать, попов столичных
Сам, лукавый, и в бреду смущает!
Перед самой смертью поп очнулся,
глянул в потолок, да как зашепчет:
"Не ищи от памяти спасенья,
утешенья от любви не требуй;
память в поле ты не закопаешь,
и любовь не вырубишь из сердца,
так и знай..." - и слабо усмехнулся.
Так и помер он без покаянья.
Приступила тут людям забота:
надо место для могилки выбрать,
да ведь поп-то умер неотпетый,
так ему не место на погосте...
Суд да дело, сходки, сшибки, драки -
где похоронить?
Решили - в поле.
Выискали холм, какой повыше,
да на том холме копать и стали.
В том холме, видать, была кургана -
мужики на кости натолкнулись.
Стали разбирать - и вышло: песьи.
Да еще топор нашли немалый.
Старики сказали, есть поверье:
не бери костей с чужой могилки;
не закрытой не оставь могилку,
а иначе сам в нее и ляжешь, -
делать нечего. Попа во гробе
положили с косточками вместе
(мол, при жизни он любил собаку,
так пускай по смерти с псиной ляжет).
Закопали. Бабы прослезились.
Стали думать, чем отметить место:
крест - нельзя; решили - просто камень
с надписью, чтоб видно издалече.
Думали сперва - напишем имя,
дескать, Божий раб и поп такой-то.
А потом - нет, надо что-то сверху:
все же поп-то был какой хороший!
Мужики раскинули мозгами -
ведь всю жизнь евонну не опишешь!
Что писать? - тут бабы приступили:
мол, пишите про любовь поповью!
И далась им эта любовина!
Да и вышло не по-христиански:
камень в поле, и на нем - насечка: