ПО УЛИЦАМ ТЁМНЫМ
* * *
По улицам тёмным, по улицам длинным
гуляет в бессонницу пух тополиный.
Гуляют, прозрачные тучи проклюнув,
полночные звёзды над сочным июнем.
И два завсегдатая бара "Тортуга"
не спят и гуляют, обнявши друг друга,
и песни орут, одурев, до рассвета.
И с ними совсем уже пьяное лето,
ничуть не смущаясь подобным пиаром,
гуляет по гулким ночным тротуарам.
И ты всё такая же, с той же душой
всё ходишь по улицам этим мощёным -
всё с той же своею бедою большой,
всё с той же своею виной не прощённой.
И, как корабли, натыкаясь на рифы,
бегут твои мысли на рифмы, на рифмы...
_^_
* * *
Твой город взорван воздухом весны,
чудным и чудным светом полнолунья.
Как улицы становятся тесны...
и ты раздавлен близостью июня.
Гудит в ночи последний паровоз,
вздыхают баржи, выстроясь у плёса,
а сердце выскочит, как на дорогу пёс,
с цепи сорвавшийся, - и сразу под колёса...
_^_
* * *
И утро начнётся совсем, как обычно:
ты выйдешь на улицу в старом пальто,
и смог городской, точно рюмка "столичной",
по венам твоим разольётся легко.
А там, на бульваре - гуляют трамваи,
и птицам не спится над чёрной водой.
И грустно немного, но это бывает,
со всяким бывает, а нынче - с тобой.
Ты бродишь бесцельно, и слушаешь воды,
и говор деревьев, объятых тоской,
и жадно строчишь в записной переводы:
язык человечий - язык городской.
И даже не знаешь, кому это нужно.
Случайные рифмы бьют прямо под дых...
И голову кружит, и солнце по лужам
блестит, одурев от твоих запятых.
_^_
* * *
Мне помнится, не то, что б хорошо,
сырой ноябрь и первая позёмка:
как с неба, затянувшегося плёнкой,
беззвучно падал белый порошок
на огороды, трубы, на дома...
И город подставлял ему ладони.
Как коркою нетающей в бидоне
бралась оледенелая вода.
Как угасал, непомнящий числа,
бесцветный день оснеженных окраин.
Как город стал печальным белым Каем -
а я его, как Герда, не спасла...
_^_
* * *
... в том времени, где жив Курт Кобейн,
где сапоги Сталлоне-"кобры"
топчут асфальт,
в том времени, где слово "шмотки"
легко рифмуется со "жмот ты!",
где ставит мат
компьютеру Каспаров - то-то! -
где рэкетиры - Дон Кихоты,
в сравненьи с тем,
что сделает десятилетье
из них же... где в квартирах-клетях
теряет темп
диаспора людей "советских",
зачем-то всё смотрящих детски-
наивно - ввысь...
мы вымрем - мамонты и зубры,
мы будем вырваны, как зубы,
в иную жизнь...
_^_
* * *
"В Европе холодно, в Италии темно..."
В Берлине пьют российские поэты -
Михайлов и Белов. Через окно
отеля виден парк. И это Трептов
печальный парк. Здесь водку разольют
в пластмассовые хрупкие стаканы.
Здесь раз в году случается салют -
под новый год... что, в общем-то, не странно,
и, в общем, объяснимо... В никуда
их поведёт широкая аллея,
где некогда Берлинская стена,
а ныне - ресторанчики белеют.
Как странно жить, когда кругом Берлин...
Контрастным душем - вспомнится Россия,
где выветрен извечный русский сплин,
но так и не пришёл ещё мессия.
Калининград, пусть даже - Кёнигсберг
(что произносишь всё-таки по-русски).
В Берлине холодно. Ложится первый снег
на черепиц чернеющие сгустки.
В Берлине холодно... В Италии - Бог весть.
А в Кёнигсберге - море на подошвах...
Поэты пьют, за тех, кто были здесь,
за всех других... за будущих и прошлых.
_^_
ППЛОЩАДЬ ПОБЕДЫ
Девушки в Минске красивые, как мираж.
Площадь Победы о многом уже забыла...
С юным, пока что еще не остывшим, пылом
смотрит на девушек давний знакомый наш -
Саша из Лейпцига, Алекс... ариец... Он
в Минске - студент, отрывается здесь по полной:
пить он умеет, ведь с нами давно знаком,
учит славистику, учится видеть, помнить...
Впрочем, ему-то к чему вспоминать войну -
скромный, и добрый, и в чем-то наивный Вертер -
как не похож он... а впрочем, за все на свете
он ощущает привычно свою вину.
Площадь Победы. Июнь. Синева слепит.
Память о прошлом - ладаном и елеем
стала давно...
добродушен, помят, небрит,
Саша, как танком, раздавлен с утра похмельем.
_^_
* * *
Я в одиночестве, как в стареньком пальто.
Продрогший день на серенькой подкладке.
И всё - как есть. И всё-таки - не то:
не как всегда, не в заданном порядке...
Случайный луч... Кирпичная труба...
Бесцветный взгляд скользнёт по отвороту
пальто намокшего. И каплями со лба
покатится дождливая суббота.
В каком-нибудь одном из этих дней,
затерянных в шершавости газетной,
на заголовки юности моей
забвение наложится, как вето.
Зерном усталости накормится печаль,
и голуби проворно проворкуют,
что ничего сначала не начать,
ни эту жизнь... ни эту - ни другую.
_^_
* * *
Такие дни, что наплевать на всё.
Пусть целый мир к чертям собачьим канет, -
ты всё одно в свой Тмутаракани
безвольно вертишь будней колесо.
И, как всегда, накрапывает дождик,
и кепка мокнет чёрная твоя.
Ты продаёшь прохожим якоря
(подобный бизнес, знаешь ли, несложен) -
и получаешь карточки взамен:
на них - лицо, но всё в чернильных кляксах...
Приходит вечер - вычурен, неласков,
и тьма, как якорь, вспарывает мель.
Что ж, твой удел не плох и не хорош:
впускаешь ночь по каплям внутривенно,
и от судьбы, по-нищенски смиренно,
ждёшь милостыни. Милости - не ждёшь.
_^_
* * *
где твоя первая скамейка
где клёны с пыльною листвой
всё шелестят свои ремейки
в ночи от шелестов густой
где первая твоя обида
пройдёт по венам трудный путь
глотком портвейна - неевклидов
мир переменится чуть-чуть
пройти по улочке по узкой
и в подворотню завернуть
где молодой сирени сгустки
переливаются как ртуть
и растворяются в пейзаже
и отравляют исподволь
и самый воздух твой раскрашен
в сиреневеющую боль -
она взяла и укачала
в бесцветном свете фонарей...
да если б знать что - лишь начало
что дальше - больше и - больней
_^_
* * *
Смотришь в небо, видишь звёзды.
Что-то в жизни происходит...
Поздней осенью промозглой
в пешеходном переходе -
музыкант, больной на память,
позабывший, в чём причина,
что сюда он, как на паперть,
встал в тулупчике овчинном,
затрапезном... Боже, сколько
лет промчалось под ногами
у прохожих юрких, бойких,
у торговок пирогами...
И по клавишам баяна -
стук да стук - венгерка полька -
вариаций безымянных,
точно лет, промчалось - сколько...
А очнёшься - день за полдень,
звёзды первые, смеркает...
Что забыл и что запомнил -
в драной шапке - медяками.
_^_
* * *
В тот самый год, в тот самый край,
в который - хочешь ли не хочешь -
не довезёт тебя трамвай,
и не дойдёт письмо по почте...
В тот самый год, в тот самый день,
где снег, как мятая бумага,
и солнце пляшет по воде,
залившей трещины оврага...
В тот самый день, в тот самый час,
в который - к счастью ли к несчастью -
вдруг взвоет ветра контрабас,
и взвизгнет пёс дворовой масти,
в тот самый миг поймёшь, что вот -
весна во двор вломилась грубо,
и что на прибыль день идёт,
а жизнь всегда идёт на убыль.
И что набросок черновой
твоей судьбы уже наброшен,
что ни случится ничего
уже ни в будущем, ни в прошлом.
Тот самый день, в котором след
оставлен - что ты с ним не делай,
как утвержденье: "смерти нет"
на фотоснимке чёрно-белом.
_^_
* * *
Когда растает в марте черный снег,
когда деревья вычертят узоры
на фоне неба, слушай "Back to Black"
и уходи от трудных разговоров.
А лучше их вообще не заводи,
скрывая боль под траурные складки.
И если что-то екает в груди -
наплюй на все, спасайся без оглядки.
Здесь, в этой местности любить запрещено -
"é vietate, - видишь ли, - amare".
Бушует март. За окнами темно.
Что ж, пей вино, закусывай Омаром
Хайямом, чьи премудрости уже
прижились в речи, стали поговоркой,
мол, лучше будь один, когда в душе
любовь взялась, как снег подталый, коркой.
Мол, лучше будь разумен и держи
себя в руках, когда, ввиду разлуки,
бушует март, бушует ночь, и жизнь
тебе, как мент, заламывает руки.
_^_
|
