ЧИСТАЯ ДУША
Вячеславу Павловичу так хотелось найти и крепко, навсегда, полюбить чистую душу - просто сил не было, как хотелось. И тут ему подвернулась Зиночка - случайно, совсем случайно! - в компании у Гринбергов. Когда он пришёл с "бутылью шампусика" (а вот и Вячик! да, это я, держите - итальянское!), Зиночка усердно помогала хозяйке расставлять большие сервизные тарелки на столе, и Вячик тут же обратил внимание на какой-то такой совсем беззащитный пробор в её тёмных волосах и рассеянный, лёгонький, бледно-серый взгляд, почти всегда куда-то вниз.
"Она!" - ёкнуло у него... ну, где-то там, где всегда ёкает, когда... Короче, в конце вечеринки он стал активно пристраиваться к Зиночке, чтобы её проводить, хотя такие решительные, наступательные действия обычно давались ему с ба-а-льшим трудом. И пристроился, соврав, что живёт "в той же стороне".
Пока ловили попутку на непривычно свободном ночном пространстве улицы Таких-то Героев, общаться было полегче - с помощью междометий и отрывков фраз (да-а, этот сейчас, наверно, проедет, не остановится, оу! эй! ну-ка! дядя, давай тормози, вот и отлично, пять, а за три? садитесь, Зина, вот сюда). В машине, на заднем сидении, стало гораздо труднее: общих тем оказалось крайне мало, то есть их не было вообще, и Зиночка отвечала так односложно, что и уцепиться было абсолютно не за что. Ну, сначала, конечно, про Гринбергов немного поговорили (а откуда вы их знаете, они просто замечательные, я - старый друг, а я - с Танюшей работаю, вместе в одном отделе, да что вы говорите, вот интересно). Потом стало совсем тяжко, Вячик даже ни с того ни с сего в автобиографию ударился, а эта тема у него была совсем уж бесперспективная: институт почему-то горнорудный (почему, почему? - чтоб от армии откосить), потом - практика, работа, скоропостижная женитьба и такой же развод - сокурсница была симпатичная, ласковая, приезжая из Пригородного Района, она уже опять вышла замуж за их общего знакомого (стоп! обо всём этом вообще незачем сейчас распространяться). Зина смотрела как бы в окно... или мимо, не поймёшь, дела были совсем плохи. Коленки, впрочем, очень симпатично выглядывали у неё из-под чёрно-красного клетчатого пальто. А ещё я люблю слушать музыку, умный западный рок, например, Pink Floyd или Led Zeppelin... нет, это всё тоже мимо. А вот летом, прошлым, ездил со знакомыми в Приморское... там серьёзно отравился, говорили, что сальмонелла, три недели в зачуханной больнице... друзья, гады, конечно, уехали все домой, а его не выпускали из-за карантина, весь отпуск перес... простите, перегаженный, в полном смысле слова, эти лекарства, промывания, уколы, клизмы... боже, что это я?
Но вот тут Вячик неожиданно понял, что Зиночка внимательно его слушает, почти всем телом повернувшись к нему, и вполне определённый интерес появился в её теперь уже сосредоточенных глазках... Да, решил продолжать он вдруг так заинтересовавшую её тему, температура зашкаливает, духота, промывания желудка, знаете, теперь осложнение, сказали, может развиться, и уже развилось, надо лечить...
- Ай-ай-ай, - это Зиночка проговорила совершенно не насмешливо, а серьёзно, выразительно - и на продавленном заднем сидении старого "жигуля" стало гораздо уютнее. - А мы уже приехали. В этот двор, пожалуйста.
Зашли в парадное, Зина поднялась на первую ступеньку:
- Я в детстве, лет в пять, долго-долго болела дизентерией... ужас, - это звучало так, как будто это она всё время рассказывала и продолжает рассказывать о себе, а не Вячик, выпадая из штанов, уже сорок минут пытается завести нормальный разговор. - Меня в изоляторе держали, без родителей, так обидно и горько, но совсем не плакалось. Мне туда книжки, игрушки, цветные карандаши носили, и я там целыми днями сидела на кровати, сейчас бы я, наверно, от такого свихнулась. Иногда эту самую кровать разбирать пыталась - шарики откручивала от спинки. Помню ещё окно на пустую грустную улицу и молодого высокого врача в голубой шапочке и халате: он заходил по несколько раз в день, спрашивал о чём-то, шутил. Кто-то из медсестричек всё повторял, что он, мол, в меня влюбился... я совсем не понимала, что это значит.
- А меня маленького часто оставляли у бабушки, там был старый большой двор, много детей. Они меня беспрерывно дразнили, потому что я тогда ходил в своих первых очках - коричневых, круглых, уродливых. Это потом, спустя много лет, круглые очки стали писком моды, потому что Джон Леннон в подобных ходил, а тогда... только выйдешь, уже вопят: "Четыре глаза! Четыре глаза!" Больше всего одна белобрысая девчонка старалась. Я отчаялся, не хотел ходить гулять, сидел безвылазно у бабушки на балконе, поглядывая во двор со второго этажа. Ну, а через год увидел эту дуру... в очках с толстенными стёклами, и - честно! - так обрадовался, так обрадовался... Я знаю, что нехорошо этому радоваться, но вспоминаю об этом - и радуюсь. Даже вот сейчас радуюсь...
Вячик замолчал. Зиночка, как бы с пониманием, взяла его под руку, придвинула щёчку поближе к его плечу, и они зашагали вверх по лестнице:
- У меня родители - военные... папа, то есть. Мы в этом городе только шесть лет, когда папа демобилизовался, а то по разным городам жили, и я всегда в разные школы ходила. Дети новичков не любят, сильно издеваются...
- И я... Я теперь в школе работаю, учителем, физику преподаю. Не мог найти работу по специальности, пристроили. Сначала так странно было, когда меня Вячеславом Павловичем называли, а потом привык... Только завуч достаёт, на уроки ко мне всё ходит и ходит. Детки идиотничают, конечно, но что поделать, и к этому тоже привыкнуть можно. Но иногда думаешь: зачем им эта физика, зачем это всё?.. А родители твои... ваши сейчас дома? - опомнился Вячик, вдруг заметив, что они какое-то время уже стоят перед дверью.
- Что вы сказали? А... Не... Родители не здесь живут. Мы здесь с мужем живём, - Зиночка порылась в сумочке, добывая ключ, - он к Гринбергам не любит ходить, говорит, что они слишком сладенькие, сидит дома, какие-то поделки клепает. Спасибо вам большое, что проводили... Вячеслав. Вы обязательно должны лечиться, обещайте мне! Запускать всякие осложнения нельзя, нельзя...
Дверь открылась, мелькнули красные, под кирпич, обои прихожей, а потом, когда Зиночка повернулась к нему, - такой совсем беззащитный пробор в её тёмных волосах и лёгонький, бледно-серый взгляд: сначала - быстро, прямо на него, и сразу - куда-то вниз... Вячик только что-то успел промычать в ответ - и дверь захлопнулась.
Больше Вячеслав Павлович к Гринбергам никогда не ходил: они приглашали, а он всё отнекивался. Хотя Гринберги-то причём?
Чикаго, 2008