[Оглавление]



МОЕ  ЧАСТНОЕ  БЕССМЕРТИЕ


*Тяжко женщине, носящей во чреве меня...  *Мне кажется, я комаром однострунным... 
*РАССКАЗ  *Ограниченный мир. Закупоренный сруб... 
*Я ушел по любовь и еще не вернулся обратно...  *МОНО 
*АВГУСТ В КАЛИНИНСКОЙ ОБЛАСТИ  *Твои Крылья, Твоя Сила... 
*Рискнув с мировою судьбою улечься валетом...  *Мне снится бабушка моя... 
*Наша близость – как литое море... 


* * *

Тяжко женщине, носящей во чреве меня: ведь давно разлюбила, давно мои локоны срезала, пузыри облаков, напевая под стирку, кляня, в утро после зачатья сушиться на солнце развесила. Сквозняки-свистуны коченеют в простынках воинственно. Я зачат как кирпич! Вы, поветрия светлого издавна! Помогите убраться в незнамые восвояси, потому что я знаю: мне здесь до черна изваляться! Я в тылу у вандалов, я в их паволоке осадной. Я, как кремль, обречен. Меня воздух сей не проворонит! Где бы ни был я, чистый,- - ненависть гонит обратно. По листам скороспелым осенним во чрево любимое гонит!
_^_



РАССКАЗ

На трех ножищах, с костылем, деревнею соседней, гуляло счастье бобылем и вспугивало сплетни: "неверущ... живодер... ...бобыль...". Как сестры мне сказали, последним пьяницей он был, с безумными глазами. И сто семей в одной избе выглядывали утро. Светилось дерево в резьбе, и день шуршал подспудно. Но вот – спокойно ночь прошла. И день. И ночь. И годы. Зима и осень. Тень и мгла. Несильный звук природы. И бабка вышила рассвет на новом полотенце – в нужде, божбе и воровстве запеленать младенца. На чьем дворе, в каком хлеву сосал он неизвестность? Но было суждено ему убиться и воскреснуть. Льет век то глуше, то светлей... Жена моя горюет. И все детей, детей, детей На скатерти малюет.
_^_



* * *

Я ушел по любовь и еще не вернулся обратно. Все в тревоге: и мать, и жена, и телец. Высыхают на небе дневные каурые пятна. Слышу чуткой тропой атакующий топот сердец. Сброшу имя с души. Сброшу всякий товар, и колоду вязкой родины сброшу. Пусть с треском, как шкура, сгорит. Догоняю тебя, как дожди постигают природу в нашей северной местности, древней, как первый старик. Ты, любимая, знаешь меня по легендам и слухам, только я безымянен, и нет на меня небылиц. Отмеряема ввысь поперечных веков перестуком, словно бег, ты черна меж стеблей и светла среди птиц.
_^_



АВГУСТ В КАЛИНИНСКОЙ ОБЛАСТИ

Мокрогубые тучки, рассвет повивальный.... На глазах отсырело плетеное лето. Не цвели в этот год заоконные мальвы. А в подполье вода поднялась до колена. Где картошку хранить, со свеклой и укропом? Все метут свой рентген безразличные ливни, перекраивая границы Европы дождевыми червями в разжиженной глине, размывая сферы прямых предчувствий. огорода основу, структуру сада, баламутя источники и речушки и обкладывая фитилечки в лампадах. Кто там бродит в изрядно подмокшем костюме по сырому лужку, среди капель секущих? Это я, депутат предутренней думы, наступаю на клавиши прытких лягушек. Все же лучше бродить в этой хляби сморкашной и прислушиваться к тревоге небесной, чем скакать в арьергарде Останкинской башни, поддувая в сопло последних известий! ...Входит Ноев ковчег в наши воды украдкой. А в нутре моем, прежних имений чудесней, засветилась сухая престольная грядка. Из нее и взойдут возрожденные веси.
_^_



* * *

Рискнув с мировою судьбою улечься валетом, полночи ворочаюсь: как я повязан жестоко! И впору псалмы прочитать над двухтысячелетьем и сверить его с показаньями древних пророков. А в мире все те же дремучие детские нравы, как во времена нибелунгов и гипербореев, хотя не сегодня – так завтра, не слева – так справа поднимется магмой из недр юбилей юбилеев! Что делать? Как быть? Кто-то ходит ночами под небом, и своры морей заливаются лаем тревожным. И впору покаяться – русским, евреям и неграм, и богоизбранным народам, и – вовсе безбожным, голодным и сытым, всем правым и всем виноватым... Грехов не избыть травоядною жертвой священной! Ах только бы Тигр в темноте не сцепился с Евфратом и не помышлял Енисей надругаться над Леной.... Не надо костров, обличений, тем паче судилищ! Не надобно в березняке находить полукровку – мы все полукругом на Вечере Тайной садились, слезами размазав предательство по подбородку. До той же поры, пока, душу каля и тираня, ни свергнешь себя с высоты деревянных богов,- повсюду гниют на деревьях плоды покаянья и дьявол, как поезд, выходит из берегов!
_^_



* * *

Наша близость – как литое море, самочинная стихия, скупо вымещающая в разговоре страшную раскатистость раструбов. Мы близки на отмели, в ущелье всей пучиной, всем смурным пространством! Я давлю в своем соленом теле пенные зашкаленные страсти! Разделившая со мною кожу, и ожоги летних испарений, и приплюснутые по-бульдожьи полюса планетного свеченья, помоги нашарить в темноводье столб лучей в колонии материй, что велел нам быть единой плотью и одушевил единой верой.
_^_



* * *

Мне кажется, я комаром однострунным мечусь над простором ночного пространства. Сквозь душные штормы я должен продраться к архангельским трубам, пока не сомкнул саблезубый декабрь прихлопом литавр ревущие небо и землю в запаянный выдох сутемья... И я ощущаю масштабы Твои стервозным чутьем некрасивой родни, но Ты так широк, что преображаешь в сгущенном чаду писклявых инстинктов безумный пучок в горенье, в полет и в судьбу.
_^_



* * *

Ограниченный мир. Закупоренный сруб. Исчисление жизни в тягучую глубь. Чем всемирных чудес каннибальский искус, лучше манной с небес как-нибудь прокормлюсь. Лучше – пломбою по лбу – как грубый дуплет, поглощать нерассеянный солнечный Свет. Он оптическим гимном над тундрой летит, кормит схимную душу, нутро золотит и помешивает, как Всевидящий Глаз, Молодые болота неведомых плазм.... Как слесарным ключом несговорчивый кран, самобраную скатерть приветливых стран, обоняние, страсть, высоту, глубину – безобразным узлом на горбу затяну. И подставлю бедро под клеймо, под тавро, чтобы душу прожгло золотое нутро.
_^_



МОНО

Я был один. Стремительное солнце взбивало воздух кормовым винтом. Немые минералы как червонцы выныривали в крошеве цветном. Среди пудовых тех напластований, среди кровосмесительной жары, где глина шевелила островами и скотский дух шел из тартарары, в крошащемся и потном многолюдье, на солдафонском муштровом плацу, я был один, в великом абсолюте, как собеседник, предстоя Творцу. В семье, в любви, в песчинок пересчете, в лиманах, в миллионах, в племенах, я был один. И прав был Аристотель: не я, а солнце шло вокруг меня.
_^_



* * *

Твои Крылья, Твоя Сила, Разворот хребтов. Мои корни, моя жила, выдох, вдох. Чем я старше и ученей, тем трудней дышать. Отдает сполна в плечо мне каждый шаг. Ты – Гористый и Холмистый. Зень черна, жирна. Мне все тяже прокормиться от зерна. Ты – фугас весны заразной, паводков рябых. Всё труднее не украсть мне, не убить! Как же так?.. Как мох и щавель, клевер, злак, ковыль, я пришел Тебя прославить, Ты забыл? Но как ворон вырван с корнем из степных небес, гужевал в болоте черном средь невежд. По-пластунски пробирался сквозь валежный лес. Подвывал по-панибратски В Благовест. И в цветении постыдном клуби родовой выгребал тупым инстинктом за Тобой. Подсоби ж. Мой дух суконный весь стемнел в лице. Я изрублен как икона. Ты – Всецел.
_^_



* * *

Мне снится бабушка моя в своем домашнем виде – стряпает и шьет... Она скончалась в семьдесят седьмом. Мир ее праху. Мир душе ее. Простые немистические сны – из тех, что не смущают, не свербят, но существуют как петля и ряд моей биографической тесьмы. Когда мы затевали наш Исход, то бишь когда искореняло нас из почвы, в коей силуэтный род наш – средь других – не самый тонкий пласт, и мысль такая в голову не шла: перезахоронить в Святой Земле прах бабушки. Был сонм иных проблем, чернуха, б..., египетская мгла. И правильно, оно и ни к чему. Все исказилось в родовом гнезде. Но в чем себя теперь ни ущемлю, она мне преспокойно снится здесь, в пейзажах, не усвоенных на слух, в трубе капитализма, - здесь и днесь мне снится бабушка моя, как весть о временности новшеств и разлук. Она мне дом, и море, и жнивье. Она мне серафим и херувим. И я всей мерой горних сил ее храним, неопалим и невредим.
_^_



© Борис Клетинич, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 1999-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]