Цецилия Динере
(1919 - 1996) | | СТИХОТВОРЕНИЯ
|
АЛЕКСАНДРУ ЧАКУ
Это было в другой жизни.
Тебя и меня сжигали на костре.
Наши лица покрылись копотью
и я, так же как и ты,
стала похожей на чучело.
Пламя,
сквозь которое мы видели людей
как на далеком берегу,
взвивалось без перерыва;
может быть поэтому
все они были на одно лицо.
Вокруг нас в красных масках
сновали палачи.
"Прощай Рига!" -
попытался ты перекричать пламя
и я тут же подхватила твой крик,
но при первом движении
наши потрескавшиеся губы
стали превращаться в пепел,
разлетающийся на ледяном ветру.
"Прощай Рига!" -
пел этот пепел
и слова этой песни
были похожи на скрипение журавля,
поднимающего пустое ведро
из высохшего колодца.
Люди на дальнем берегу
разошлись поспешно,
но поющий пепел
пролетел мимо их окон без злости.
"Прощай Рига!" -
извозчик,
одетый во все черное,
уже увозит нас.
"Гриб.
Граб.
Гроб.
Груб" -
разве вы не слышите,
что именно так стучат копыта коней
по льду Даугавы?
_^_
* * *
В конусном свете прожектора
показались валенки, ватник,
ведра, коромысло и женщина.
Она подошла
и, сощурившись,
с таким выражением приблизила
свое лицо к моему,
что я увидела в ее глазах
не любопытство, а серую мглу.
Печальная, как эта деревня
и опустошенная, как эти домики,
женщина эта
лицом
была похожа на иероглиф,
сложенный из
нечеловеческих забот и страданий.
Перед тем, как прожектор
оттолкнулся от нее,
из ее ведер выплеснулось
несколько капель воды.
Они тут же превратились в лед.
Шла война.
Фронт проходил
неподалеку от Волги.
Я сидела на валуне
в двух шагах от колодца
и грызла
замерзшую корочку хлеба
вприкуску со сбереженным
кусочком сахара.
1943
_^_
* * *
Моя душа бесконечна.
Все виденное - в ней! -
реки, леса, люди.
А еще моя душа подобна
современным домам -
все стены в глазастых окнах.
Но внутри не мебель, не ковры,
не люстры, не позолота
и не интерьеры в стиле модерна -
внутри стонут строки стихов,
потому что порог чувствительности
у моей души
особенный -
по нему беспрерывно
проходят ряды погребенных
и отягчают ее вечной тяжестью.
Городок Славута в моей душе
был бы весело вырезан
из слоновой кости,
если бы на его окраине
не чернела вышка,
воткнутая в небеса,
истекающие кровью.
На эту вышку
палачи заставили взойти
шестьдесят пять тысяч евреев
и прыгать из поднебесья
в огромную яму,
которую беззащитные
сами для себя выкопали.
Но не в яме эти несчастные.
Они все вошли в мою душу.
Они имеют право там быть -
оставаться в ней до моей смерти.
Но и там я буду делить с ними
хлеб души
и хватит для всех -
для евреев и не евреев,
ибо неподалеку от ямы
начинаются канавы,
которые тянутся до серого обелиска -
здесь гитлеровцы расстреляли
двести тысяч военнопленных.
Из заросших травой канав
поднимаются без погон и ремней солдаты.
В разорванных гимнастерках
идут немые дивизии
и входят в мою душу
и становится она
на двести тысяч миров шире,
и бесконечным потоком
роятся в ней оборванные мысли
двухсот шестидесяти пяти тысяч
моих сестер и братьев -
текут
и превращаются
в стихи гнева...
Моя душа может расширятся
до бесконечности -
вот почему небо над Славутой
продолжает оставаться светлым.
_^_
СЫНУ
Не простившись со мной
ты исчез навеки.
Теперь осень.
Пастух холодных ветров
тебя называет сыном.
Или, может быть, братом.
Теперь отчаянию
тебя не догнать.
Оно осталось
в моем сердце -
притаилось в каждом углу
нашего дома,
в каждом слове,
в каждом звоне дверного звонка.
Когда я склоняюсь над книгой,
оно склоняется и над ней
и надо мной,
ускоряя мой уход.
Я иду к тебе,
как догорающий факел;
как Будда,
улыбающийся от невыносимой боли.
Вчера - там,
вокруг тебя
из абсолютной твоей тишины
дохнул ветер
и посмотрел на меня
твоими глазами.
Я спустилась к Даугаве.
Ветер за моей спиной
прикоснулся ко мне,
зашуршал опавшей листвой
и улетел,
оставив для меня
на качающейся
неподалеку от берега
лодке
черное весло.
_^_
ПЕСНЯ
В моих ушах
звучит раздробленный стержень песни -
моя неизжитая молодость.
Эта песня не умерла,
потому что не умирает тот,
кто не жил.
Чтобы восстановить сломленное,
надо спуститься с высот на землю
в иную жизнь;
надо в ледяной хате
зажечь спасительный огонь,
но сначала
успокоить у забора злого цербера,
который в каждом пришельце
видит прометеевское начало;
надо успокоить эту несчастную собаку,
ибо она думает,
что спасительный огонь в этой хате
зажигают только для того,
чтобы его украсть.
_^_
МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ
Я получила подарок -
перевязанный красной ленточкой
целлофановый пакет,
наполненный мыльными пузырями.
Развязала
и они
стали летать по комнате
и наполнили ее
блеском и праздничной мишурой.
Они пульсировали -
увеличивались,
принимая форму земного шара,
уменьшаясь -
форму головы человека.
Остолбеневшая,
я стояла среди них,
напоминая чем-то жену Лота -
правда, оглядываться мне
было не на что,
потому что комната моя
была свободна от содомских услад.
Бестии
были настолько привлекательны,
что я себе самой казалась
никчемной.
Они поселились
в моей клетушке навсегда
и совсем со мной не считались.
Они вытеснили меня
из моей собственной души
и теперь я живу вне самой себя.
Они заносчивы,
потому что обросли телами
и приоделись -
они витают повсюду -
в ленинских кепочках
и в сталинских кителях.
Иногда мне начинает казаться,
что они курят "Казбек"
и поскрипывают хромовыми сапогами.
Но самое удивительное
заключается в том,
что они не лопаются -
даже от иголки...
Я пробовала -
у меня ничего не получилось.
Вот какой я получила подарок! -
мыльные пузыри
в целлофановом пакете,
перевязанном красной ленточкой.
_^_
* * *
Я негодница-второгодница:
каждый день я пишу неуклюжие буквы,
которые не помещаются в клеточках;
каждый день меня ставят в угол.
Отсюда я наблюдаю весь класс -
класс моих современников,
класс людей -
каждый из них думает, что именно он
пишет правильно;
каждый из них думает,
что именно его буквы
красиво размещаются в клеточках -
не потому ли их всех скоро переведут
в сверхчеловеки?
Но и там невозможно будет найти
ни одного честного двоечника.
_^_
АСПАКЛАРИЯ*
В домике моего детства
не было зеркала,
только осколок шириной в палец
на обшарпанном подоконнике.
Я ходила
к маленькой речке -
я хотела в ней увидеть
свой образ,
но ей отражать меня было некогда -
она бурно и стремительно
спешила в Даугаву.
И тогда меня потянуло
к ближайшему колодцу.
Я заглянула в него
и там увидела то, что искала,
и так сильно погрузилась в это,
что провалилась
в собственный сон -
падала до тех пор,
пока не очутилась
в материнских пригоршнях:
открыла глаза,
плаксиво заморгала,
но плакать передумала -
ответила улыбкой на улыбку -
именно так в моей душе
произошло отделение
света от тьмы!
* Аспаклария (иврит) - зеркало.
_^_
СТОКРЫЛАЯ
Будучи стокрылой
я могла лететь
одновременно
по ста синим дорогам.
Людям внизу
я казалась черной
неподвижной точкой
в синеве.
Только дети,
которые еще не болели
близорукостью взрослых,
могли видеть мой полет неискаженно.
Но случилось так, что жизнь,
сотворившая меня стокрылой,
начала обрывать
одно крыло за другим,
нашептывая:
любит, не любит...
Она думала,
что у нее в руках не я,
а лепестки
белой ромашки.
Ее жестокие пальцы
остановились на последнем крыле
и при звуке "любит"
отпустили меня,
но произошло невероятное -
я продолжала лететь, как летела,
будто ничего не произошло.
Но чудо ли это, если я не первая?! -
и Паганини взлетел на одной струне,
когда все остальные были надрезаны
и оборваны.
Я взмахиваю одним крылом
и это меня вполне устраивает -
все оторванные крылья
сосредоточились в нем одном
и все-таки жаль,
что небесную синеву
перестали рассекать
девяносто девять многогранностей
_^_
* * *
"Ваши насмешки-пересмешки
надоели мне", - сказала
и - хоп! - отправила
в чугунный казанок.
Поставила на огонь.
Вы когда-нибудь ели
жаркое из солнечных зайчиков?
Думаю, им место в вашем желудке,
а не на потолке и подоконнике,
но что до меня,
то это блюдо
даже пробовать не хочу,
ибо не перевариваю
ни в сыром
ни в вареном виде;
не переношу возвратившихся
солнечных зайчиков -
они смеются надо мной
и моими потрепанными шлепанцами,
которым после длительного путешествия
опостылели дальние дороги,
и они, шлепанцы,
стесняясь своих прохудившихся подошв,
прячутся, чтобы не бросаться в глаза,
то под стулом, то под диваном.
Но и я,
хотя ни от кого не прячусь,
утверждаю,
что даже на краю ойкумены
все надоедливо повторяется.
_^_
* * *
Меня можно обжечь
словами, как плетью.
Прикасаюсь пальцами
ко лбу -
ощущаю кровь -
неужели с меня содрали
кожу?! -
она горит.
Остужает море.
Ныряю глубоко -
до дна.
Зарываюсь в песок.
В меня проникают корни
шевелящихся растений,
надо мной
проплывают медузы,
но моя радуга высоко -
в небесах,
где меня
уже никто
никогда
не достанет!
_^_
* * *
Я знаю, что и на солнце есть черные пятна.
Но я под солнцем.
Я не пятно -
я в черно-белой клавиатуре дня
верхнее "do",
которое в громовом хаосе
низких октав
почти не слышно.
Слушайте меня -
слушайте меня в тишине,
если у вас есть время;
а если его нет - уходите,
но знайте, что я буду звучать даже тогда,
когда меня никто не будет слушать
и даже тогда, когда слушать меня
будет некому.
Как с вами, так и без вас
я нужна этой мажорной гамме -
до, до, до!
Я знаю, что и на солнце есть черные пятна.
Но я под солнцем,
где среди всякого рода пятен
я, как это мною уже доказано, не пятно -
а если да, то не только...
Слушайте!
Слушайте симфонию черных пятен -
симфонию весенних полей:
это Штраус.
Слушайте!
Слушайте темные пятна синих лесов -
их торжественные фуги
Бах доверил органу.
Посмотрите, как смычки солнечных лучей
скользят по черным пятнам
человеческой души:
это громоподобный Бетховен.
Слушайте!
Слушайте, как взрываются черные дыры,
возвещая
возникновение новых галактик.
_^_
|
