НЕСМЫКАНИЕ СВЯЗОК
RIGAS BALSS
Так странно тут среди стволов
янтарных вдоль Евросоюза
нести cладчайший из крестов --
служить и критиком, и музой.
Смотреть в витражное окно,
в глазницу Домского собора,
и вдруг уверовать в одно:
что жизнь закончится не скоро.
Проходят низко над водой
химеры лиц (святые -- реже),
и я угадываю вой,
хоть ветер гонит их и режет.
И не узнать докучный звук
в продувке базовых регистров,
в вечернем волхованье рук
и ног.
Но что-то здесь нечисто.
Как будто под бикфордов шнур
на фоне несмыканья связок
сводились линии нервюр
фатально и крестообразно.
И ты угадываешь год,
играя абсолютным слухом,
когда наступит мой черед
тебе служить землей и духом.
_^_
И ТВОЙ ТРЕХПРУДНЫЙ...
И твой Трехпрудный вырос в трех шагах.
Придумай тополь, Саша,
или вечер.
И путь домой, окольный или млечный.
Когда захочешь --
засветло, впотьмах --
своди меня,
и тополь защебечет
и стены прояснятся, и стреха.
И оживет сухая тетива
под переменной тяжестью ступеней,
так мы весомы.
Или сопряженье
деталей полновесней чем слова,
чем слезы,
чем годичный оборот
чужих уже вещей вокруг камина.
А что болит, так это пуповина,
которая до свадьбы заживет.
_^_
МЕТРОЛОГИЯ
Неторопливо как дистанцию
между Радищево и Клином
двумя шагающими пальцами
твою промериваю спину.
Назрело тыблоко высокое
с ажурной кожицей на скронях.
И я тянусь к нему, но сколько мне
стоять с протянутой ладонью.
Глядит на дол, сырой и ветреный,
далекий плод воображенья,
изящно взвившийся над ветками
и над константой притяжений,
над арифметикой и азбукой
любви, коварства и разбоя.
Сверяет с божескими фазами
животворение мирское,
кусает губы или свищет, но
и плоть тарирует, и глину,
когда отдельные в Радищеве
в одно сливаются под Клином,
когда небесную механику
трясет от падающих яблок.
А мог бы пропустить по маленькой,
приняв, что уровень не явлен.
_^_
Ч/П
И в струях этих розовых, за миг
до остановки неба перед ливнем
сойдутся парфюмер и часовщик
на Лычаковской или на Неглинной,
на перекрестке посреди земли
под сумасшедшим глазом светофора,
где многие встречались
и смогли
маневренно, как в море корабли,
разъехаться задолго до Босфора.
Сойдутся,
не пугайся и прижмись,
две эти ипостаси нам знакомы
давно.
И чем замедленнее жизнь,
тем запах оглушительней и слово
в неловко сотворенной тишине,
в протуберанцах кожи и конвоя.
Прижмись,
не задевая за живое,
что теплится и корчится во мне.
Теперь любые запахи вобрать
успеем до вселенского потопа
а там хоть после нас, хоть после всех,
смешались в кучу кони люди -- грех
безвременье дареное прохлопать.
И потекут
вода, стекло, кровать,
вощеный пол и высушенный гравий
с субтитрами страниц, и в этом сплаве
сойдутся,
ничего не избежать.
_^_
ЛИТОГРАФИЯ
Так, щекой прижимаясь к Вавелю,
одурачишь себя родством
с Черной речкой и небом палевым,
с боем башенных
ни по ком.
И ни с кем доживешь до вечера,
до подстрочья немой тоски,
не насилуя речь, приречена
слышать всплеск и считать круги,
птичий гомон ловить.
А Висла ли
гомонит или Южный Буг --
между каменными отчизнами
существует воздушный крюк.
Но никто не уловит в воздухе
прежде вечных кариатид
смольный выдох полян над Познанью,
пряный выпот герцинских плит,
терпкий ветер казацкой вольницы,
панской сбруи вощеный дух...
Только говор о глотку колется
изнутри и занозит слух,
и обрывки видений падают,
легче щепок, в слюду реки.
Не испытывай область памяти
и видений не береги.
Все тебе предоставят
заново в одна тыща любом году,
если вдруг загулить в базальтовом
и в суконном смолчать ряду,
если кожей искать проушины
золотого известняка.
И не сетуй, что так иссушена
и шершава моя щека.
_^_
НЕМИГА
1
Мы все еще упрятаны балконом.
Испытывая парусность бетона,
считает ветер метры этажей.
И мы, осоловев, считаем лица,
влекомые мускатом и корицей,
и гипсовой фигурой в неглиже.
Все движется за контуры ампира,
и Свислочь уплывает штрих-пунктиром.
Сжимается предместье в кулачок
и катится под Троицкую гору.
И месяц золотится,
и менора.
И в каменной калыске горячо.
2
Но город, где полно знакомых лиц
мне ни на миг и ни на грош не дорог,
скорей враждебен, и тому лет сорок.
Название годится в супер-блиц
так коротко для кривичских столиц
и далеко от труб иерихонских --
не возопить и не завоевать.
Хоть умиротворяют стол, кровать,
и визуальный ряд декамеронский,
и блюдечко с каемкой голубой,
и все, что предначертано судьбой.
Вживайся в эти стены, бей посуду,
и ты еще полюбишь дикий край
в благословенный день,
когда вай-фай
восьмым каким-то чудом здесь пребудет.
А если чуда ждать не первый год,
любой завулок душу украдет.
3
Слышишь, гудит Татарская слобода --
можем попасть в какой-нибудь переплет,
раз уж пришли,
и лопастями винта
все огребли у берега: сыть, чарот.
Стены лепи как хочешь,
а мост не сгнил --
правь между свай, дождемся твоей звезды.
Видишь, никем не узнанный Радзивилл
тоже забрел на пристань не ради мзды.
Знаешь, в какие заросли нас вело,
больше не дам за лоцию ни рубля.
Нет ничего надежнее, чем весло,
чем без ветрил усердствовать и руля.
Нет ничего...
Гуденье, и мы с тобой
тянем под кожу ветер, песок и гарь.
Только Немига плещется под землей
и не мигая в землю глядит фонарь.
4
Чем дальше в лес тем больше лета,
где все разуты и раздеты.
Но меньше нас,
и меньше сна,
и жизнь судьбой замещена.
И перспективы нет
поскольку
над каждым парком черный Горький
как сладкой ваты антипод,
стоит и никого не ждет.
5
Не принимается в расчет,
как ниспосланье или драма,
витиеватый генокод
произошедших от Адама.
В его магическом плаще
мы обогнули третий город,
никем не узнаны вотще
в любом году, в любую пору.
В кромешном мраке,
при свече,
стопой варьируя и ритмом,
за грань зазорливых речей,
шляхетность Речи Посполитой,
за чей-нибудь иконостас,
благочестивый ропот святцев,
мы выходили
и не раз,
и не хотели возвращаться.
Мы покидали до утра
удушье старой камяницы,
влекомы таинством пера
и бронзой, стынущей на лицах.
И фон менялся --
то гроза,
то жарко делалось и сухо.
Мы проглядели все глаза,
пока расслышали вполуха,
что плащ забросив на плечо,
свою пролистывая книгу,
Адам над Вавелем течет,
незаглушаем
как Немига.
_^_
|
