[Оглавление]



ПООДИНОЧКЕ  НА  ОСТАНОВКУ  ПЕРЕБЕЖИМ


 



ВОРОВАННЫЙ  ВОЗДУХ

Под сенью софитов, при крымских ли звёздах,
поэты делили ворованный воздух:
по булькам-граммулькам; с лица, из горла ли;
братались-шептались, но чаще орали.

О, гиблое племя, дружки-филоманы.
Ворованный воздух сифонит в карманах.
Ворованным воздухом поры забиты;
и рифмы побиты; и души убиты.

Во что вы ввязались, мои грамотеи?
Обкрадывать воздух - пустая затея.
Вдохнем, что осталось; за здравие грянем;
и люки задраим; и павших помянем.

_^_




* * *

Переженились, переплелись, переругались,
перемирились, перебесились, и поутру
на перекрестке - как перекормленный попугаец -
икаю: одноклассникиру, однокласникиру.

С января, говорят, ограничат поставки крови,
переведут на лимитный энергорежим.
Хватило ли вам, чужие мои, любови?
Поодиночке на остановку перебежим.

_^_




* * *

Остави мене, Господи, отступись от меня!
Мало Тебе бегемотов Твоих и крокодилов,
верблюдов и ослов Твоих?
Звезды и ангелы Тебе служат,
глиняные человечки поют Тебе осанну
и машут кадилами.
Все у Тебя есть, даже - рыба-меч.
А у меня - я лишь,
да и то - до поры до времени.
Спрячься, Господи, вон за той горой,
за тем перелеском.
Я туда ходить не буду,
но и Ты сюда - ни ногой.
Мне еще детишек растить,
пасеку на зиму в солому заворачивать.
Если пчелы не перемрут,
следующим летом пришлю Тебе меду.
Знаю, где Тебя искать.

_^_




ВИТАЛИЙ

"Суровые годы настали,
и следом грядут - не легчей", -
так мыслил почтенный Виталий,
проснувшись однажды ничей.

И думал он дальше, хромая
в лежавший кругом неуют:
"Земного лишился я рая,
а в вечность котов не берут".

Огонь его очи метали,
деревья стояли во фрунт,
пока не окончил Виталий
свой метафизический бунт.

Теперь у развилки дороги
сидит он покорен и слаб.
Суровые, лживые боги -
у самых витальевых лап.

И вот наклоняются низко,
касаясь почти рукавом,
и тычут холодной сосиской
в духовную жажду его.

_^_




* * *

Сперва послышался, а чуть спустя возник
согласный свод ведомых и вожатых.
Когда б умел, о, как прошел бы я сквозь них
щеголевато.

Они читают, любомудрствуют, поют.
Открыто мне, что здесь я не в почете.
Мой труд - иного свойства, знать, что тут
наперечет я.

А что осталось, так того я не таю,
в витрине отражаю, туп от счастья.
И все еще причастен и допущен к бытию.
Хотя б отчасти.

_^_




КОЛОБОК

Так пошарь по моим сусекам,
не забудь и про коробок.
Не достанет на человека -
наскреби хоть на колобок.

Разгонюсь конопляным полем,
наминая ему бока.
Я - исконно-посконный голем,
без задоринки и сучка.

Вот уже я небес касаюсь,
птицу-тройку гоню, гоню...
Ты не тронь меня, глупый заяц,
это, брат, не твое меню.

_^_




* * *

Кто на страже глубин и просторов,
выше звёзд, над парадом планет?
Тухачевский, Якир и Егоров -
Лучших асов у Родины нет!

Им гудят поезда и комбайны,
машет кепкой с Эльбруса абрек;
их великую лётную тайну
вечно будут хранить Чук и Гек.

Выползает шахтёр из загула.
Скоро лето и скрежет секир.
И парят над страной, как назгулы,
Тухачевский, Егоров, Якир.

_^_




* * *

Уместились в этой точке
у бессмертья в закуточке
мама, папа, даже я.
Даже точечка моя.

Точки в точке. Малоточье.
Сверху - нечто молоточье.
Сверху-сверху - молоко.
Только это - далеко.

- Скоро всех нас обесточат, -
точка радио пророчит.
И вздыхает, и хрипит,
и не спит.

_^_




* * *

Вот стану я стариком - и всякий меня обидит:
кто в булочной обсчитает, кто в рюмочной недольёт.
У входа в ЦПКиО облают - а ну, изыди!
И в будущий межпланетный меня не возьмут полёт.

Тогда ото всех запрусь, тогда ото всех уеду,
тогда распишусь в приказе: мол, больше вам не родня.
Не будет меня к утру, не ждите меня к обеду,
и обод цепекиошный пусть вертится без меня.

Ищите меня не здесь, я здесь уже не бываю.
И там меня не тревожьте, ведь там меня тоже нет.
Тревожную жизнь мою обиженно избываю
и долго, по-стариковски, смотрю и смотрю ей вслед.

_^_




* * *

Отравили Дездемону
престарелые Сальери
с перепою, с перебздона
на ответственной премьере.

- Как же быть с тобой, брателло,
понимаешь, кровь взыскует?! -
озадаченный Отелло
Амадеусу толкует.

Вянут свёрнутые выи.
Хлещет кетчуп на манжеты.
Всюду страсти роковые.
Всюду - вечные сюжеты.

Лишь у нас тут - жизнь-сермяга.
И шепчу я еле-еле:
бедный Йорик, бедный Яго,
бедный старенький Сальери.

_^_




* * *

О, жизни плотная основа
и мозг, что вечно на сносях!
Здесь каждый метит вставить слово
и должен высказаться всяк.

Идешь с кефиром из лабаза -
торчат в тебя со всех углов
всепонимающие глазы
из всё объемлющих умов.

_^_




* * *

Ставят сети апостолы,
что на том берегу.
Ни страны, ни погоста я
опознать не могу.

На слежавшемся гравии -
лунь в обнимку с лещом.
Здесь - конец географии
и чего-то ещё.

Здесь, отставив удилище,
бродит речкой-Угрюм
моё душехранилище
и вместилище дум.

_^_




* * *

Он спешит к своей Пандоре,
этот короб - в самый раз.
Человек - копилка горя,
спермацет и дикобраз.

Оттого-то на рассвете
свой скребет резервуар
и всему-всему на свете
говорит аревуар.

Скоро выйдет на пробежку,
где встретит никого,
где лишь ветви вперемежку
с диким образом его.

_^_




* * *

Грозовое небо ночевало
в подземелье города Цхинвала.
А наутро, с первою росой,
потекло на город Тбилисо.

За постой с него и за ограду
брали люди чёрным виноградом.
И катили чёрные шары
в лунки у подножия горы.

И, футбол с враждой перемежая,
устилали небо урожаем.
И тянули с небом заодно:
где же ты, моё Мимино?

_^_




* * *

Эти кричат: велик цезарь!
Те причитают: кровав цезарь!
А я молчу, ибо какое дело мне до цезаря.
Цезарь сидит один в палатах каменных,
Мономаха шапка его к земле клонит.
Бояре - мздоимцы.
Граница - по швам.
Колесница сломалась.
А мне сегодня ко дню защитника Отечества
премию дали.
Сказали: береги, сынок, Отечество
и люби цезаря.
Пойду уже домой, что ли.
Загляну на почту, куплю конверт с красивой маркой,
отправлю цезарю.
Говорят, в детстве ходил цезарь в кружок филателистов,
менял флору на фауну,
Болгарию - на Корею.
И когда оставался один дома,
раскладывал на полу коллекцию,
любовался ею да приговаривал:
какая большая и красивая у нас страна!

_^_




* * *

Этот щирый объем за фасадом,
у столетия взятый внаем.
Этот город, где мы так надсадно,
так печально и грубо живем.

Эта низкая, злая порода
в перехлесте ржавеющих скреп.
Эти мутные, долгие воды.
Этот проклятый, каменный хлеб.

Нету им ни звезды, ни отрады,
бо не вышел на это указ...
Эти, в блеклом, сырые отряды,
за оградою ждущие нас.

_^_




* * *

Полетаем, панночка, полетаем.
По Луне мы, панночка, погуляем.
Разглядим из кратера чёрта, бога ль.
Будем есть из тюбиков гоголь-моголь.

Вот и всё нам, панночка, партзаданье.
Приземлимся за полночь на Майдане.
Встретят нас горилкою - и взаправду
мы с тобою - первые хохлонавты.

Петухи валяются - никакие.
И покуда бодрствует виев Киев
да в степях геройствует субмарина,
щэ не вмэрла панночка Украина.

_^_



© Сергей Комлев, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]