[Оглавление]


Легенды и были

УЛЫБКА  АНДРОПОВА

На западной окраине города вечности, где Иудейские вечнозеленые горы оскорбляет ломающий зубы и строй идущих, как овцы, со дня Сотворения холмов - параллелепипед серого здания. Рядом с этой функциональной издевкой - стеклянная полусфера.

Крыша. Изнутри - витражи. Если темно, снаружи сквозь мертвые витражи проникают торопливые тени. Миг - тень исчезла. За нею - другая. Свет зажгут - исчезают.

Полусферу-нашлепку из огромной пипетки капнули на асфальт. Внутри - холодная, ломкая тишина: снегом не устланный витебский лед. Снаружи - суета, ничтожнейшее ничто и томление духа: людские потоки, химические ароматы от людей, пола и стен. Внутри - покой, тишина, не гнусные запахи - искрящиеся витражи.

Здесь Его величество случай, укрывая под сферической сенью, свел двух человек, издалека даже очень похожих: настолько, насколько своей судьбой были отличны.

В уставших опухших позах они сидят друг против друга. За день, суматошный, больничный, друг другу они примелькались, словно за день тяжелой тревоги за близких познакомились, не обмолвившись ни словом, ни взглядом.

Кто первым витебский лед растопил? Забылось. Не важно. Обменялись улыбками, высушенными иронией и сарказмом. И - случилось, заговорилось.

Полусфера. Больничная синагога. Свет - вспыхнут все краски. Без полутонов. Витражи.

С первой спички вспыхнул костер: без знакомства и предисловий. И тема сама собою явилась, соткалась, и роли определились.

Эмоций лишенный, втиснутый в жесткие рамки его монолог. Рассказчик. В ответ - полая внятность иного.

Рассказывал в первом лице, но так отчужденно, словно говорил о другом, с ним себя спутав, или, может быть, себя от давних событий третьим лицом ограждая.

Это слушатель уловил с первых же фраз. Недоумение на мгновение густо взметнулось, подобно знаменитым бровям, и опало случайным осенним листом под ноги меднозвонной истории.

Сначала говорил четко и лаконично, избегая слов мелких, противных, аккуратные паузы нарезая, отвечая аудитории изменившимся ритмом. При первом признаке тревогу он подавлял, чтоб не подавила его. Отвечая на учащение пульса, говорил все быстрее, четкий строй пауз ломая. Но оба контроль не теряли, речь-слух даже в шторм не выходили из берегов.

Ритм рассказа совпадал с зелеными, синими витражами Шагала, чтобы взорваться оглушающим красным и замереть в сапфировой бесконечности.

По болоту воспоминаний ступал осторожно, торопко, примеряясь и отступая, двинуться решаясь не сразу: затянет, задавит, задушит. За ним и слушатель двигался осторожно, готовый к удару - чтоб увернуться, готовый отпрянуть - если будет затягивать рыхлая память, готовый закрыть глаза от немилосердного света.

Он (= я) был студентом малопрестижного, но московского вуза. Они, четверо, пятеро, небожители - м.н.с-ы суперпрестижного заведения. Не ракеты - идеология, что для своих куда как опасней.

Объединила идея, надо признать, хоть куда. Не "Метрополь" - литературные слезы по невинности, пропитой в детстве, но настоящее. Строй свергать они не решились, другого не зная. Но за вашу и нашу свободу им было милее усатых, бровастых, клыкастых. То, что успело случиться, было даже не каплей. Так, когда все это закончилось, думали. Но люди постарше, по званию в том числе (они - лейтенанты, хоть и запаса), не были с ними согласны.

Как он, столь случайный, был принят как равный (почти) и обласкан (с опаской), было невнятно. Слушатель то ли не понял, то ли рассказчик, смикшировав, утаил фразочкой беглой, торопкой.

Бунтовщики-заговорщики, ниспровергатели. Не народовольцы, конечно, так себе, скромные петрашевцы. Впрочем, и к тем и тогда отнеслись с опаской, намеренно подогретой.

Студент к этим, жирно прикормленным властью, шелудиво пригрелся, да так и остался. Они не прогнали. Он не ушел. В каждой начальственной стае, в которой днем они обитали, был один шелудивый, пригретый.

С самого начала и около года о них знали все и водили на поводке. Час настал - подошли, под руки взяли и повезли. Еще полгода нудили допросами, а потом сверхновая вспыхнула, и предложили: письмо покаянное - и домой. Из всех отказался один.

Шелудивый.

Когда в последний раз пытались его уломать, удивился, увидев вместо портрета бровастого - лубянского мудреца: короткопалый взгляд врастопырку.

Слушатель себя на мысли ловил: слышит больше, чем рассказчик ему говорит. Память выхватывала кусочки тогдашней, тамошней жизни, душной и тошной. Пытался, услышав, вставить в раму контекста, получалось неточно, неуклюже и кривовато.

Рассказчик тем временем продолжал и про мать, которую, уламывая, к нему приводили, и о сроке, зоне и "крытке", и о подписантах-вольноотпущенниках.

Но самое интересное открылось после всего. Картина гестаповато легла в свою раму. Все зная с первых же дней, их водили, дожидаясь случая, чтоб одна гадина пожрала другую. Понятно, они были аргументом не главным, однако, не лишним. Тому, кто водил, было пока не с руки их использовать против которого он водил. В тот же момент, когда их водивший радостно в кремлевскую, мавзолейную землю свежий труп с грохотом закопал, надобность в них отпала. Более того, новоявленный либерал на престоле их гадкой кровью пачкаться не хотел.

Так, после скрипа лафетных колес по брусчатке, после того как отгрохотал на весь мир сорвавшийся в яму гроб, после того как отзвучали в честь новопреставленного заздравные песни, Хозяин и приказал выпустить недоумков.

Он приказал.

Они написали.

Их отпустили.

Остался один.

Шелудивый.

Напоследок рассказчик достал из кармана газету. Не наш язык, даже типографская краска не наша. Лица - на полполосы. Они как раз наши. Впрочем, это как посмотреть. Среди лиц - портрет юного бунтаря. Рядом с лицами - не наша (опять же, как посмотреть) статейка.

Конвоиром при ней - портрет гебешного лирика. В статейке, не слишком, однако затейливой, намекалось на еврейское происхождение. Мол, захотел бы, мог получить гражданство Израиля и молиться в синагоге с витражами Шагала.

Статеечка называлась: "Улыбка Андропова".



Дальше: Я ХОЧУ ВИДЕТЬ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА

Оглавление




© Михаил Ковсан, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]