[Оглавление]




"НЕ СТЕНАТЬ НА ПРОЩАНЬЕ И ВЛЮБЛЯТЬСЯ НАВЕК"

о поэзии Александра Радашкевича


Начиная с самых первых строк уже состоявшейся статьи нужно (вероятно – нужно) сказать о том, что ее автор берет всю ответственность за сказанное на себя. За образы, ассоциации, мысли. Потому что здесь они не такие, как принято. Не такие, как узаконено и разрешено. Потому что сопричастность и сопереживание поэту и поэзии (музыканту и его музыке, художнику и его живописи) в жизни автора присутствует также постоянно и естественно, как естественно и постоянно кровь наполняет сердце. Итак, статья.

"Его любимая интонация – спокойное достоинство. Любимое мироощущение – трагедия" 1 . Да, это так. Поэзия Александра Радашкевича притягательна своей смелостью, даже дерзостью ума и речи, загадочна именно той мерцающей магией чувств, которую обнаружит читатель с первых строк, будь то книга или подборка в журнале. Чувства и мысли – самые мощные силы в творческом созидании. И если мотив пути, мотив дороги один из старейших в истории литературы, то нужно сказать, что как в прямом, так и в переносном, образном смысле он очень оригинально реализуется, воплощается поэтом. Поэтом странствующим. С таким мироощущением образ рыцаря-странника возник бы и невольно, но бесценное содружество чувства, идеи и языка дало поистине невероятный результат. Все фиксируется, все, что "проявлено", находит подробный отпечаток в его таинственной книге дао. В ней поселилось издавна известное и великое триединство – Бог/любовь/красота мира, или же Троица Любящего, Любимого и Любви. Совершенство образов, чистота внимательного взгляда, своего и другого, "где так желательна погибель" 2  – это музыка сердца, и слушает эту музыку Бог.

"Но я не люблю то, в чём нет любви. Ибо я люблю любовь, и вижу в этом смысл и назначение человека в зыбком мире проявленного. И как незнаемый самонадеянным Западом Васнецов, "я хотел бы, чтобы мое искусство было свечой, зажженной перед ликом Божиим"" 3 . Вероятно, это и есть его великое вдохновение, его истинная муза. Особенно там, где "и только логос все послушнее и строже играет радугой/ хладящего огня, что дни спалил невызнанной любовью" 4 .

Одни только названия стихотворений: "Ария", "Канцона", "Адажио", даже если на первый взгляд, это стихи о разном, нам говорят, что для поэта очень, очень важно, как его сердце звучит.

Тут не обойтись без путешествий в прекрасное и величественное средневековье, без трубадуров и менестрелей, без Данте с его описаниями композиционных особенностей канцоны, без Петрарки с его "Тайной" и "Канцоньере". И, может быть, отсюда и берет свое начало такой частый у Александра Радашкевича образ оплавленной свечи, вечной, сберегающей драгоценное земное время и еще более драгоценную мысль?

Тишина в его лирическом пространстве, в его "небе" нарушается только истинно чистым намерением – произнести свое поэтическое слово. "Обними меня, мой ангел, на недвижимых качелях" 5  – эта теплая, нежная фраза, просьба, ровно в середине его "Канцоны", словно разрезает собою текст стихотворения, где до и после щедро насыщены деталью пребывания и отбытия – в мир и из мира: "отбывают новобранцы, убывают новобранцы без обратного билета".

Или:

Свидетельства поэта всегда очень достоверны. Их необычность и загадочность заставят по-новому посмотреть на ту привычную киноленту, которая в нашей утомительной реальности каждый раз раскручивается перед замыленным, уставшим взглядом. Но и кроме них, для героя, "в никуда из ниоткуда" стремятся мысли и чувства от всего, им увиденного, проживаемого и пережитого. Ибо они и есть зерна творения. А созерцание, концентрация – дает поток энергии, осмысления божественности мира и любви, как говорилось высшими учителями, цепочки любви и доброй воли.

Музыка чувств вершит все воплощенное и проявленное, ведь герой реализует в своих созерцаниях мысль о том, что он не тот, кем себя мог бы себя считать, но тот, что он думает и чувствует. Его мир создается из любви, и даже из нежности. Эмоция неприятия, негодования, отторжения тоже очень выразительна, но, как правило, она гасится какой-либо смягчающей интонацией, деталью, или действием. Потому что там, где для героя мир зеркален трагически, там достаточно и самой горькой констатации этого факта.

Можно вспомнить одного из героев Шекспира, волшебника Просперо, герцога Миланского, сказавшего вроде бы случайные слова: "We are such stuff / As dreams are made on; and our little life /

Is rounded with a sleep" 9 . Перевод Михаила Донского: "Мы созданы из вещества того же, /Что наши сны. И сном окружена / Вся наша маленькая жизнь" 10 . Перевод Татьяны Щепкиной-Куперник (1950): "Мы сами созданы из сновидений, / И эту нашу маленькую жизнь / Сон окружает". Однако, речь о сне очень необычном. Мечта, эмоция – это энергия в движении – все так же сильно беспокоит разум и сердце в огрубевших зеркальных отражениях. А в них "Свет давно не в ногу с нами, леденеющий, чужой" 11 .

В этих странствиях с нашим героем всегда рядом, под рукой, как у волшебника, у Мерлина, находится чудесный образ-предмет, сохраняющий, сберегающий в себе его музыкальную палитру чувств: "сложив громоздкие воспоминания и обречённые надежды в игрушечный зеркальный чемоданчик" 12 , "и зеркальный чемоданчик растворяется в углу: там и зори, там и взоры, новогодние сугробы и записка от мечты, всё, что было и не сталось, с богом пО миру пошло" 13 .

Путешествия и странствия в сны и мечты не просто тесно переплетаются с реальными, но образует единый, оригинальный, совершенно феноменальный образ, "струящийся мираж". А само пространство, пейзаж, интерьер заявляют о себе уже из пережитого, то есть, только тогда, когда уже стали для поэта воспоминанием.

Не удивительно, что для героя Бог/любовь/красота мира, или его некрасота, картина мира, сходятся в одной-единственной точке – пересадке, свидетельства непостоянства, текучести момента, его убывания, ведь движение, путь, дорога, дао – для него наиболее всего постоянны и точны, верны его чувству, его потоку, восприятию бытия.

Где же эта таинственная пересадка, этот момент вечности, или, момент истины? Думается, только в сердце, сердце архаическом, ведь оно сохранило все, все помнит, и оно не принимает ни единой фальшивой ноты. Здесь есть пространство, остров, в котором и живет его "я", куда оно возвращается, не отлучаясь. Отсюда, грубо говоря, начинается каждый его оный день, явь и сон, пересадка или вечность. Здесь ждут его друзья, те, кто с ним всегда. И это очень интересный образ, пространство спасающих и спасительных нот, пространство ангелов.

Еще немного об острове. Очевидно, что творчество народного художника Республики Башкортостан, академика Российской академии художеств Сергея Борисовича Краснова тоже сыграло в этом определенную созидающую, мифотворческую роль. Вероятно, "Остров-сайт" Александра Радашкевича и имеет такое название по этой метафорической причине. Волшебная "Ода взлетающему острову", которую мы здесь видим первой, жива и невероятно гармонична в этом поэтическом потоке. "Кусок обрывистого берега, поросшего соснами, с охвостьями корней взлетает над опрокинутой землей в синих квадратах, может быть уже обезлюдевшей, над облаками" 16 . Думается, эта тема и эта метафора нашла свое развитие в стихотворении "Острова", и не только в нем, став оригинальным, глубоким и одиноко-печальным лейтмотивом. Пространство света, наставник света, столь дорогие сердцу, возможны только здесь, где "небо внятно".

Все о любви и – "Бог есть любовь", эта любовь безусловна, безупречна и центральна. Или же: "тогда начала понемногу проявляться Троица, а именно Троица Любящего, Любимого и Любви" 18 . А что же на земле, на тверди печальной? К кому же еще возможно применить такие слова, кто же здесь "не любил ещё, но кто любил любовь уже"? Есть ли еще такое сердце, кроме Божественного? Есть ли в жизни жизнь? Подсознательно включается режим невольного поиска, каждый взгляд на отражающуюся поверхность зеркального мира ловит, фиксирует и – не находит.

"Я любил тебя, как душу, никогда не встретив въяве, узнавая всякий раз" 19 . Сознание и сердце, сохраняющие в себе, сберегающие "океан нетраченной любви", существуют в мире проявленного, и как в карусели, все вращается по привычным, давно отшлифованным, стереотипным дорожкам. Есть "мы", которое заряжено своею энергией нелюбви. Все – продолжается.

Неизменность зеркальных отражений, грубого мира, это и знак для героя. Он тоже потребует своих толкований. Это рождает и массу недобрых реалий. "Почернев, засветились от вспышек нагорных непроявленных душ негативы" 21 . Перед ними необходимо устоять. Как же это возможно? Только по любви. Высшей и Божественной. Так рождаются строки, где содружество чувств и музыки сердца, "музыка падений и парений" становится воистину великим.

Ни грамма банальности, неловкой слезы, тяжеловесного слога или лишних, приклеенных или доходящих до помпезности нот. Но – пушкинская строгая ясность и новаторство подлинного поэтического языка. И большое прекрасное живое человеческое сердце. Архаическое. Внимательно и "не лукавя", это удивительное сердце создает "из всех пустот потерянного рая", "из близкого, как вечность, далека" – свою бесконечную и нежную вселенную.

Когда все живое не просто умерло, но, деградируя каждую минуту, превратилось, переродилось в уродливых монстров из неизвестных адовых кругов, без лица, без языка, без сердца... И "взгляд обугленный" застывает, потому, что "листая небо", не найти ему своего места – становится загадкой эта негромкая, но завораживающая красота. Где же пристанище ей? На острове, на небе, или, все-таки, в сердце человеческом? Если это дорога разлук, "узелок дорог напрасных", то и она наполняется благостным светом...

"Не стенать на прощанье и влюбляться навек" 25  – путешествие продолжается, раскручивается зеркальное дао. Это путь Любящего, Любимого и Любви и у прекрасного рыцаря-странника "на исчерченной ладони – архаическое сердце из гербария хвойных ветров" 26 .




© Ольга Кравцова, 2023.
© Сетевая Словесность, публикация, 2023.
Орфография и пунктуация авторские.



(WWW) полная версия материала
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]