[Оглавление]




Маргиналы и профессионалы


Добрые люди нашли возможность меня порадовать и развлечь. Прислали адресок. Оказывается, пока я тут вожусь с тегами (resp. починяю примус), вокруг идет страстная дискуссия по поводу, некоторым образом, моей скромной персоны. Каюсь - не утерпел, полюбопытствовал. Более не повторится.

Я не знал, что в связи (хотя бы и не такой прямой, как кажется участникам дискуссии) с литературой еще могут кипеть такие страсти. Это поучительно. Но брань на вороту не виснет - где, так сказать, сухой остаток?

Оказывается, здешним авторам милее ламентация, чем аргументация. Типичная структура высказывания: указание на предмет и нечленораздельный вопль по его поводу.

Вот г-н Вербицкий приводит краткую справку об авторе (обо мне) и пишет:

Это убиться можно! "Поэты в поддержку Григория Явлинского". "Out of the blue"! Переводы с белорусского! Когда я нашел этот текст (месяца 2-3 до публикации в Литературной Газете), меня он так насмешил, что я разослал его своим знакомым, с подборкой других ужасов и прочих анекдотов, найденных на сети.

Что же насмешило г-на Вербицкого? Не объясняет. Будем гадать. "Переводы с белорусского" - наверное, г-н Вербицкий полагает, что такого языка нет, а потому нельзя с него переводить. Лингвистически это вопрос не такой простой, но вот ведь беда: поэтам, пишущим на белорусском языке, в общем и целом безразлично, что думают о существовании такового лингвисты и, в частности, признает ли его г-н Вербицкий. Я дважды бывал на фестивалях современной белорусской поэзии в Полоцке, встречался с авторами, - конечно, эта национальная литература находится в стадии становления, но какие-то вполне симпатичные тексты там уже есть; я перевел два десятка стихотворений, в том числе миниатюры Алеся Рязанова - кажется, единственного белорусского поэта, пользующегося определенной известностью за пределами бывшего СССР. Не Бог весть какой подвиг - но смешного, если разобраться, ничего нет.

"Поэты в поддержку Григория Явлинского". Да, был такой альманах, выпущенный к президентским выборам. Стихи там были отнюдь не про Явлинского, среди участников - Генрих Сапгир, Владимир Строчков, много молодых авторов. Что так поразило г-на Вербицкого - самое желание как-то отнестись к политической ситуации или конкретная форма стихотворного сборника? Если первое, то смеяться - над узколобым эскапизмом по моде 70-х - впору мне. Если второе - то способы взаимодействия литературы и политики бывают разные; одно время меня это интересовало, моя статья по этому поводу доступна в Сети. Коротко говоря, "Поэты в поддержку..." - первый на современном этапе опыт использования самой формы сборника, литературного альманаха в рамочной функции; иными словами: некоторый жест (эстетический) за счет контекста переводится в другую культурную плоскость, приобретает статус политического жеста. Идея была не бесспорная - скорее, приглашение к размышлению; но размышлять г-ну Вербицкому не хочется - хочется смеяться.

Ну, насчет "Out of the Blue" я даже не знаю. Может, г-ну Вербицкому название не понравилось? Так это, наверно, оттого, что он перевел слово "blue" как "голубой". Успокойтесь, г-н Вербицкий, это по-английски значит совсем другое. Что же до самой антологии, то она далека от совершенства (что и естественно, когда первая попытка собрать и осмыслить некоторое явление российской культуры предпринимается в Калифорнии), есть там и над чем посмеяться, но для этого ее надо взять в руки, чего г-н Вербицкий, безусловно, не делал.

Ну, и дальше в том же духе. Все комментировать бессмысленно - остановлюсь только на самом для меня важном.

Что вызывает у г-д Вербицкого и Фридман (если это действительно два разных лица) особенно болезненную реакцию - так это слово "профессионализм". Настолько болезненную, что к нему сразу подбирается парное: "официоз".

Для официоза от литературы (читай: от искусства вообще) почти сто лет как употребляется иное название - профессионализм.

Наклеивание ярлыков - это наш метод. Судя по тому, что к официозу отнесена Александра Петрова, автор круга "Митиного журнала" (с 1985 года выходившего в самиздате), - любое появление литератора в какой бы то ни было "бумажной" прессе приводит к немедленному и окончательному зачислению его в ряды "официоза". А уж теперь, после появления публикации Петровой в декабрьском "Знамени" за 97 год, судьба ее окончательно решена.

Это такая скучная идея, что с ней даже не хочется полемизировать. Поэтому вернемся к профессионализму. Профессионализм - это не билет члена профсоюза. Профессионализм - это, коротко говоря, способ соотнесения себя с контекстом. Этот способ включает в себя представление о том, что есть некоторое дело, которое ты взялся делать, что ты не первый и не последний, кто этим занимается, что есть определенные критерии (помимо одобрения друзей, родственников и всего советского народа), в соответствии с которыми сделанное тобою можно охарактеризовать как удачу или неудачу... Профессионализм - категория универсальная, он есть в любой сфере человеческой деятельности, и точно так же, как физику не стоит тратить время жизни на то, чтобы заново открыть закон Архимеда, - человеку искусства необходимо ориентироваться в своем искусстве (хорошо, если и в соседних). Именно в этом смысле профессионалов от литературы в русском Интернете почти нет. Их и в бумажных изданиях меньше, чем хотелось бы, но это другой разговор.

Что этому противопоставляет г-жа Фридман? Романтическую идею о том, что

Графоман - и хороший писатель - никогда не придумает нового по своей воле. Дурное владение языком - и случайный, неконтролируемый порыв - вот что привносит в текст (понимаемый широко) элемент свежести. Это явление, совершенно чуждое, и даже враждебное профессионализму.

Это типичный случай неотчетливости мышления, приводящей к смешению всего со всем. Та "широко понимаемая свежесть", которая уравнивает графомана с хорошим писателем, относится к сфере восприятия. На любой текст найдется такой читатель, которому этот текст покажется мировым шедевром. Такой подход уводит даже не к рецептивной эстетике Яусса, а прямиком к социологии чтения. И в этом нет ничего страшного, если его не абсолютизировать. А чтобы не абсолютизировать - надо понимать, что при определенном взгляде на вещи качество текста вообще безразлично: соответствующим образом подготовленный и настроенный читатель будет ловить кайф от любого текста, "вчитывая" в него произвольный набор интерпретаций и ассоциаций. Это очень здорово, но в разговоре о литературе приходится этот вариант вынести за скобки (альтернатива - констатировать "конец литературы", собственно "конец искусства", и заняться другими делами, оставив мертвым хоронить своих мертвецов; этого г-жа Фридман не делает, предпочитая инвективы).

Но вернемся к пассажу о графомане и хорошем писателе, а верней - только к хорошему писателю с его, как говорит г-жа Фридман, "случайным, неконтролируемым порывом". Мысль о том, что таковой порыв глубоко враждебен профессионализму, есть мысль школьнически-плоская. Потому что порыв может быть у всякого - вопрос в том, на каком фоне он случается. Порыв этот - не Господне озарение, вдруг ниспосланное именно в эту голову именно в этот миг. Это сопряжение, столкновение - порой внезапное, но всегда хорошо подготовленное, - чего-то, что порознь так или иначе уже присутствовало в сознании, в опыте, в чувстве. Профессионализм (в описанном выше смысле слова) не предоставляет возможности кроить шедевры по заранее известному математическому расчету - он лишь обеспечивает вдохновению (а это состояние может посещать кого угодно) необходимый уровень приложения сил. И все искусство держится именно на этом эффекте: не озарение против профессионализма, а озарение плюс профессионализм. Бывают отдельные, чрезвычайно редкие исключения, связанные с какими-то специфическими переходными состояниями искусства, неожиданными взаимодействиями культурных пластов, - в общем, с нештатными ситуациями, когда озарение может вдруг "сработать" помимо профессионализма. Таков, может быть, Хлебников. Так порой воспринимают Есенина, Хармса, Олега Григорьева, - насколько я могу судить, во всех трех случаях это неверно или, по крайней мере, не совсем верно, но в историю литературы здесь нет возможности углубляться.

Резюмирую насчет профессионализма. Если бы все, кто ломают голову над тем, как бы открыть заново закон Архимеда, вдруг чудесным образом даже не овладели контекстом (став профессионалами), но хотя бы поняли, каков этот контекст в общих чертах, - то одни смогли бы употребить ту же энергию на другом уровне, другие бы поняли, что им это все не нужно и не интересно, и переключились на что-нибудь другое, третьи бы достойно приняли статус дилетанта (на досуге балующегося физикой) и связанные с ним культурные и поведенческие нормы, и проблема свелась бы к незначительному количеству культурно и/или психически невменяемых субъектов, жаждущих вновь, не взирая ни на что, осчастливить человечество законом Архимеда.

Это, конечно, утопия. Но идеальная модель и должна быть недостижимой. К тому же в искусстве, в отличие от физики, существуют широкие возможности канализации непрофессионалов - особенно на ниве "массовой культуры" (роль которой для искусства любопытно было бы сопоставить с ролью прикладных исследований, развития техники и технологии - для физики).

Теперь другой пассаж г-жи Фридман - о судьбах культуры в целом:

Надежду нужно искать в другом: в возможности структурировать безумный поток информации. Постмодерн шаманит, как Кашпировский, призывая этот поток на наши головы, заклиная его смести все на своем пути. Это вовсе не суицидальные устремления: вульгарному постмодернизму наплевать на культуру. На ней не заработаешь.

Но такая классификация, при которой структура гипертекста становится великолепным, действенным инструментом, не может и не должна искусственно ограничиваться литературой. Здание новой иерархии строится на информации всякого свойства; иначе сама идея теряет смысл.

Я не люблю, когда слово "постмодернизм" используется в качестве жупела. Обычно из него при этом выветривается всякое содержание. Но это ладно. Хуже другое: альтернативой постмодернизму г-жа Фридман видит, судя по всему, ту или иную разновидность тоталитаризма (что, собственно, не ново: в Москве об этом твердят на каждом шагу люди из круга Дугина-Лимонова). Единая новая иерархия, объемлющая "информацию всякого свойства", - это, знаете ли, не шутки. Но это, г-жа Фридман, не просто утопия - это, знаете ли, утопия бессмысленная и вредная. Потому что иерархия не может быть одна. И я говорю не про пресловутый мультикультурализм, к которому у меня отношение довольно сложное, а про множественность дискурсов. Один и тот же текст может быть совершенно беспомощен как литературное произведение - и при этом бесценен в качестве исторического свидетельства. Или наоборот: мемуары, скажем, Георгия Иванова - более чем сомнительная историческая правда, но чрезвычайно любопытная литература. Возьмем еще более локальный пример: хлебниковский "Степан Разин" в контексте его собственного творчества или даже русской поэзии Серебряного века - малоудачный эксперимент; но с точки зрения развития палиндрома как особого типа текста эта поэма - поворотный пункт на пути от случайных безделок Державина или Фета к изощренному искусству Дмитрия Авалиани и Владимира Гершуни.

Постмодернизм научил нас, что можно рядоположить что угодно с чем угодно, выстроить систему на любых основаниях. В этом смысле возможна какая угодно иерархия "информации всяческого свойства". Но иерархия не бывает сама по себе - она всегда служит конкретным целям и задачам. С участием литературных текстов можно строить множество разных иерархий (с точки зрения истории, философии, социологии, психологии, этнографии и еще чего угодно). Но уж и возможности строить иерархию с точки зрения внутренних закономерностей литературы Вы у нас, г-жа Фридман, не отнимайте, пожалуйста. А что при построении такой иерархии может возникнуть желание или даже необходимость включить в нее иные, не относящиеся к литературе тексты, - так это своим чередом.

К этому же месту впору будет оспорить суждение г-на Вербицкого о том, что мои (в "Литературной газете")

Рассуждения о выстраиваемых кривобоких пирамидках также справедливые, хотя относятся к Кузьмину и Драгомощенко в той же степени, как и к любому другому.

Г-н Вербицкий имеет в виду мой сайт, один из разделов коего - антология современной русской литературы (преимущественно поэзии). При этом он не прав дважды. Первый раз: г-н Вербицкий напрасно не чувствует разницы между "сетераторами", о которых я пишу в статье следующее:

- и, допустим, Аркадием Драгомощенко, Дмитрием Волчеком, Николаем Шептулиным и другими деятелями литературного мира. Разница вот в чем: "сетераторы", будучи абсолютно непрофессиональны (в уже объясненном мною смысле слова), предъявляют свои личные иерархии, выстроенные по принципу "нравится - не нравится", причем то, что нравится или не нравится им именно это, объясняется не в последнюю очередь просто слабыми знаниями в этой области. Драгомощенко и ряд других названных и неназванных деятелей литературы, превосходно ориентируясь в литературной ситуации в целом и постоянно имея ее в виду, выстраивают (скажем, в своих журналах - "Комментарии", "Митин журнал" и "Место печати" соответственно) иерархию в своем художественном направлении, в своем литературном лагере. Когда их иерархии начинают претендовать на исключительность и общезначимость (а это нередко случается) - может получиться неловко. Но независимо от этого иерархия, выстроенная Драгомощенко, представляет интерес и ценность не только для самого Драгомощенко и его приятелей, а для литературного пространства в целом, как попытка упорядочить определенную область этого пространства (хотя извне этой области, понятно, какие-то вещи будут выглядеть иначе).

Второй раз г-н Вербицкий неправ, ставя между Аркадием Драгомощенко и мною союз "и". У нас с Аркадием Трофимовичем добрые отношения, но занимаемся мы принципиально разными вещами. Я - вовсе не претендуя на то, что я умнее того же Драгомощенко, - пытаюсь занять метапозицию по отношению к его деятельности, к выстраиваемой им иерархии - точно так же, как и по отношению к другим иерархиям такого рода. Среди авторов, представленных или анонсированных на www.vavilon.ru, есть крупные фигуры абсолютно разных лагерей, чья несовместимость всем в литературном мире известна, - Драгомощенко и Кривулин, Рейн и Пригов, Костюков и Лукомников... В отличие от Драгомощенко, обживающего и осмысляющего определенную нишу в литературном пространстве, я пытаюсь осмыслить и представить структуру этого пространства в целом. На сегодня "вавилонский" сайт еще далек от репрезентативности: работа только началась, представлены 26 авторов. Когда их будет в десять раз больше, когда, помимо алфавитного списка присутствующих, будут предлагаться разные путеводители - направленческие, поколенческие, географические и т.п, - тогда об этом можно будет говорить с большей определенностью, но намерения позвольте мне продекларировать.

Конечно, нельзя объять необъятное, да и не нужно. Я могу, не сходя с места, назвать не один десяток широко известных писателей, которые никогда не будут представлены на моем сайте, - от Распутина до Войновича, от Евтушенко до Юрия Кузнецова. На подробную аргументацию, честно говоря, не хотелось бы тратить время, но, коротко, значительность этих фигур представляется мне обусловленной внелитературными факторами. Если бы я, скажем, занимался литературой как формой идеологии, - а это вполне правомерный подход, - то, безусловно, четыре названных персонажа интересовали бы меня гораздо больше, чем Рейн или Кривулин. Но из всех возможных подходов к литературе, из всех возможных способов выстраивания иерархий я выбрал - по причинам, до которым, собственно, никому не должно быть дела, - именно этот: эстетический, внутрилитературный, связанный с пониманием литературы как высшей формы существования языка, в рамках мыслительной традиции, идущей от формалистов и Якобсона и только обогатившейся в результате усвоения, скажем, ряда идей Фуко.

Засим - пора заканчивать. Я уклоняюсь от сравнительного анализа стихов Александры Петровой и Линор Горалик, между которыми г-жа Фридман ставит знак равенства, - на мой взгляд, она неправа. Причем разница не только в том, что (по-моему) одни лучше, а другие хуже, но еще и в том, что они "из разных опер"; во всяком случае, процитированный мною отрывок из второй дамы свидетельствует со всей очевидностью, что здесь перед нами попытка внести обратно в поэзию отпочковавшуюся от нее в свое время бард/рок-поэзию, а вернее - подменить первую второй.

Я не стану обсуждать конкретные высказывания г-жи Фридман по поводу новых литературных возможностей, предоставляемых компьютером, - в том, что покамест в русском Интернете таковые не реализованы, она со мной и так соглашается, а на мое утверждение, что таковые возможности в принципе есть, никак толком не возражает (впрочем, пассажа про литературные шедевры в американских newsgroups я не понял - видимо, это шутка).

Еще один момент напоследок. На меня произвело тягостное впечатление постоянное обращение г-жи Фридман и г-на Вербицкого к теме гомосексуальности, типа:

...что делать литературным гомосексуалистам поневоле, годами упражнявшимся в учебной аллитерации

При чем здесь аллитерация, я не знаю. Своей гомосексуальности я давно не скрываю, но это не имеет никакого отношения к обсуждавшимся вопросам. Однако умные люди обратили мое внимание на приложение к сочинениям г-д Фридман и Вербицкого - выдержки из guest-book конкурса "ТЕНЕТА", где под моей фамилией помещены какие-то малопонятные для меня суждения о гомосексуальности и литературе. Я вынужден заявить, что в первый и последний раз в жизни заглянул в эту самую guest-book 5 марта сего, 1998 года, о чем и оставил соответствующую запись. Кто и зачем так уныло развлекался в этом заведении месяцем раньше - я не знаю и, в общем, знать не хочу. Хотя формулировка

люди, которые делают насилие над собой и
отказываются о гомосексуалистских наклонностей

заслуживает внимания: выражение "делать насилие" выдает в авторе человека, достаточно давно уехавшего из России. Если же кому-то интересно, что я на самом деле думаю о гомосексуальности в литературе, - на этот счет есть две мои статьи: вот одна, а вот вторая. Уровень там простенький, поскольку книги, в которых они были напечатаны в качестве предисловий, предназначались не для самой интеллектуальной суперэлиты, - но общее представление можно составить.

Что я могу сказать в заключение? Все это печально. Но удивительнее всего, конечно, злоба, с которой говорится то, что говорится. Присутствующая у г-д Фридман, Дорфмана, Вербицкого, Житинского и т.д. истерическая агрессивность заставляет все-таки предположить, что подспудно Интернет в качестве основной сферы приложения литературных амбиций их - может быть, подсознательно, - не удовлетворяет. Другие объяснения мне как-то в голову не приходят. Впрочем, это не мое дело.

Дмитрий Кузьмин
6 марта 1998 г.




© Дмитрий Кузьмин, 1998-2024.
© Сетевая Словесность, 1998-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]