КОВЧЕГ В ТОМИЛИНО
Недаром темною стезей
Я проходил пустыню мира;
О нет! недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!
А. С. Пушкин
Фотографии из архива семью Ляндо-Петровых:
С женой Татьяной и сыном Данилой в Томилино
Казань, конец 40-х
В Шахматово
Марк Ляндо - крайний справа
С сыном Данилой
Томилино... Здесь ропетовские дачи подмосковного модерна ещё соседствуют с деревянными бараками 1930-х годов в 2 этажа и как бонус вблизи - туалет, холодный, уличный с огромной шапкой снега зимой!
Тут же замки-коттеджи с климат-контролем, с видеонаблюдением. И как рыцарь, закованный в блестящие латы, проезжает хозяин замка по лужам в авто...
Это сейчас, а тогда в 60-70-е не было ни авто, ни коттеджей, а были хибары, халупы и дачи.
Но сосны-старожилы всё те же: молчаливые великаны с зелёной, мягкой хвоей и смолистым ароматом. Хранители места - смотрители мира. Сосны-целители!
...Прогретый воздух, корабельный шум
Баюкают мой беспокойный ум.
И я дремлю. И входит сонный строй
Шумящих сосен тихая душа.
И бродит, говоря сама с собой,
Концами крыльев хвою вороша.
Так писал историк церкви и литератор Сергей Бычков в 1969 году.
Войдём в этот старый поселок, основанный более 100 лет тому назад. Здесь нет улицы Ленина, а есть улицы Гаршина, Пришвина, Пушкина, Брюсова, Тургенева.
Не устремлённый с гранитной бородкой Ленин, а немного усталый философ в плаще встречает тебя у платформы. Наш томилинский Александр Пушкин.
Дон Аминадо (он же Аминад Шполянский), Владислав Ходасевич, Владимир Попов, Анатолий Приставкин писали и жили тут.
То самое Томилино, где до Первой мировой и революции на дачах "от гвоздик и левкоев, от штамбовых роз чудесный, одуряющий запах. Клумбы, грядки, боскеты, площадка для тенниса, в саду скамейки под высокими соснами, на террасе, на круглом столе, на белоснежной скатерти, чего только не наставлено! Сайки, булки, бублички с маком, пончики, цельное молоко в глиняных кувшинах, сметана, сливки, варенье разное, а посредине блеском сверкающий медный самовар" (Дон Аминадо. "Поезд на третьем пути").
И то же Томилино, те же дачи в воспоминаниях Анатолия Приставкина, горящие как свечи в страшную войну 1941-45 годов, и дети войны - детдомовцы, голодные беспризорники, устремляющиеся в некогда роскошные дачи не для того, чтобы что-то стащить, а просто поесть, рискуя жизнью под искрами и падающими балками. Ибо жизнь не стоила и гроша, а вот каша или щи, оставленные хозяевами - это было всё!
Так же сгорел в войну и наш дом... Или был разобран на дрова.
Никогда не мог я свой дом, восстановленный после войны отцом, назвать дачей. Он всегда был и остается для меня просто Домом.
* * *
Всех поимённо назвать не получится, но вот несколько имён из истории этого места. Основатель поселка Клавдий Томилин - акционер Московско-Рязанской железной дороги, начал строить тут дачи. Затем эмигрировал. Вернулся в Россию в 1947 году после войны. У его дочери Александры Томилиной был роман с Михаилом Ларионовым, она стала наследницей всей художественной коллекции Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова.
* * *
...Томилинские дачи-ковчеги плывут к нам из далёких-недавних времён, проявляются на экране памяти. Вот он один из Томилинских домов "ковчегов" - ковчег Ивана Елагина.
Военнопленный, находившийся в лагере союзников для перемещённых лиц, едва не выданный ими Сталину, спасшийся, уцелевший в тисках двух тоталитарных режимов профессор Питтсбургского университета.
Иван Венедиктович Елагин. Мы вспоминаем его строки о том томилинском ковчеге, об их жизни в Томилино в те времена, когда не было высоких каменных заборов, а в медных тазах варили вишнёвое и клубничное варенье и дымок самоварный уносился в сосновые кроны. Когда дикий виноград заплетал причудливую резьбу на террасах...
Ещё глубже времени экран.
Под Москвой средь рощиц и полян -
Несколько десятков низких дач.
Парни на пруду купают кляч.
А неподалёку за прудом -
Наш необжитой дощатый дом.
Помню, что веранда там была
Вся из разноцветного стекла.
Помню сад, калитку, частокол,
Как впервые в школу я пошёл,
Помню, как детьми, оравой всей,
На пруду ловили карасей.
Как в саду я выстроил шалаш...
Помню, как скрипел колодец наш,
Как, загнав в берёзу желобок,
Собирал берёзовый я сок
В старую жестянку, как в те дни
На синиц я ставил западни.
Много к нам писательской братвы
Приезжало часто из Москвы.
Кое-кто сегодня знаменит,
Кое-кто сегодня позабыт,
Некоторым жизни оборвал
На Лубянке сталинский подвал.
Только погибать не всем подряд:
Станет кто-нибудь лауреат,
Кто-нибудь приобретёт почёт
Тем, что по теченью потечёт!
Но тогда, в году двадцать седьмом, -
Дружеским весельем полон дом.
Тут стихи читают до утра
Небывалых строчек мастера.
Кто-нибудь сидит и пьёт в углу,
Кто-нибудь ночует на полу.
Кто-нибудь за кружкою пивной
Прослезился песней затяжной,
Кто-нибудь с протянутой рукой
С хлебниковской носится строкой!
Лёгкое, богемное житьё,
Милое Томилино моё!
Иван Елагин вспоминал, как отец его, поэт-футурист Венедикт Март выпивал с другом, забравшись на Томилинскую сосну. Там они привязались ремнями, а рядом укрепляли ящик с водкой. Точь-в-точь как в фильме Кустурицы "Чёрная кошка, белый кот".
Отец Ивана был расстрелян при Сталине. А сын чудом уцелел, жил в Мюнхене и в Нью-Йорке. Работал в газете "Новое русское слово", преподавал русскую литературу в американских университетах.
Иван Венедиктович Елагин сравнивал свои стихи с чужбины с теми передачами, которые он носил отцу в страшном 37-м.
Я живу в чужом краю,
Но уже годами
Я домой передаю
Свертки со стихами.
А в стихах моих тепло
И души кусочки,
Я надеюсь, что дошло
Хоть четыре строчки.
И, быть может, потому
Я хоть что-то значу,
Что всю жизнь несу в тюрьму
С воли передачу.
* * *
Но поднимемся на следующий этаж времени - в 70-е годы. В дом моих родителей, папы - Марка Ляндо и мамы - Татьяны Петровой. В посёлок Егорово неподалеку от станции Томилино, названный в честь расстрелянного маршала Александра Егорова - кадрового военного царской армии, участника Первой мировой и Гражданской, одного из миллионов жертв репрессий. Названия улиц уже иные, вполне советские: Центральная, Комсомольская, Радио, Полевая. Сосен не так много как в Томилино, но много лип, берёз и американских клёнов.
Вот как описывает наш дом друг отца поэт Лев Алабин:
"У Марка была своя точка сборки - это его загородный дом в Томилино. Именно этот деревянный дом стал ещё одной интеллектуальной точкой на поэтической карте России. У этого дома было и своё особое, уникальное название - "База". Хотя сам Марк предпочитал другое - "Ковчег", но тем не менее все знали, что это "База". Никогда не говорили: пошли, поехали в "Ковчег", - но всегда: пора на "Базу", и это было всем понятно. Покочевал, побродил, поглядел на жизнь вокруг, и пора на "Базу". Хотя, с другой стороны, ясно, что тут был истинный ковчег. Ковчег не разных людей и "зверей", но разных культур. Здесь спасалась сама культура" (proza.ru/2020/06/28/486)
А для всех, кто приходил в его дом - это была точка собирания себя.
Кто только не бывал в "Ковчеге"!
К Ляндам ехали, шли, ползли, влезали через окна или просто как к себе домой изгнанники, скитальцы и поэты, буддисты и нонконформисты, либералы и почвенники, мистики всех мастей, художники, реставраторы и йоги, философы и шаманы.
Люди без руля и ветрил, люди расселин, они укрывались здесь от урагана истории. Слава богу, не считая одного обыска, ураган прошел стороной. Люди искали здесь смысл среди бессмысленности.
И папин дом притягивал людей именно этим - поиском истины и смысла жизни.
Вот как о нашем доме писал приятель отца Сергей Бычков:
Здесь сосен нет, и нет удачи,
Бывает изредка еда,
Но мы живем на этой даче,
Как раньше жили господа.
Пусть современник наш хлопочет,
Живя в удобствах и тепле.
Нам не понять, чего он хочет,
Прохожий жалкий на земле.
Нам предостаточно простора
Трёх комнат, печки и тепла.
Тепла сердец и разговоров,
В которых мы горим дотла!
В разговорах горели, сгорали и не сгорали: "русский Матисс" художник Анатолий Зверев, поэты и писатели Владимир Алейников, Владимир Батшев, Леонид Губанов, Эдмунд Иодковский, Владимир Галкин, философ и литератор Николай Боков, поэт и философ Арсений Чанышев - он же Арсений Прохожий, композитор Софья Губайдулина, поэт, переводчик Петрарки и Верлена и первый издатель отца, мастер слова Алексей Бердников. Поэт Лев Алабин, историк церкви Сергей Бычков, философ, прозаик и поэт Аркадий Ровнер и его жена Виктория Андреева - изумительный поэт, буддист и поэт Боря Шеламанов, борец за права инвалидов Юра Киселев, Ладислав Потапов, художник Юра Косаговский, поэты Коля Климантович, Владимир Герцик, поэт и издатель отца Александр Воловик.
Земляки-томилинцы: босоногий хиппи Витя (Фуля), Олег Никифоров, Борис Петров, Виталий Будюкин и многие другие. Много снимал Марка режиссер Артур Зариковский.
На протяжении последних лет и молодые папины друзья приезжали к нам. Это, конечно, историк и философ Максим Александров, композитор и популяризатор авангардной музыки Антон Ровнер, поэт Юлия Архирий.
Марк был человек, который допытывался до истины, как следопыт, как археолог, ищущий следы былых цивилизаций - отец искал истину всю жизнь!
В советских газетах, в строчках и между строк, в "голосах" оттуда, которые пробивались через глушилки - в передачах "Би-би-си", в "Божественной комедии" Данте, в стихах Волошина и Ван-Вэя, в поэзии Пушкина и Блока, в творчестве Достоевского, Грина, Платонова. Он искал её везде!
Знание геологии и геохимии помогало в этом поиске, давало ему широту - особую широту восприятия - объёмное или, как он говорил, "фасеточное" зрение, как у стрекоз. Недаром он так их любил, как и бабочек Махаонов, которые когда-то летали у нас в Томилино...
На протяжении десятилетий звуки радио "Свобода" и "Би-би-си" пропитывали стены этого дома. Шум глушилок, через которые прорывались западные "голоса" и стрёкот пишущей машинки до сих пор стоят у меня в ушах...
В "академии Ковчег" среди полей звучали голоса Данте Алигьери, Николая Лосского, Владимира Соловьева, Павла Флоренского, Александра Блока, Максимилиана Волошина, русских космистов.
А в фанерных перегородках продуваемого ветрами финского домика родители прятали книги Авторханова, Солженицына, Кестлера, Конквеста. За хранение подобной литературы можно было получить вполне реальный срок. Могли посадить или выкинуть из страны в лучшем случае...
В томилинском ковчеге в криках и воплях решались мировые вопросы. Там пытались сконструировать ксерокс, а на обоях писали стихи!
В саду и огороде сажали не только кабачки, тыквы и картошку. Здесь зарывали дерзкие стихи, опасаясь руки Комитета, которая, как писал Марк, намного длиннее, чем нога балета:
Было поверили в новый мир, да на углу поломался сортир,
Сразу поверим мы в новый мир, коль на углу нам починят сортир!
Серафим Слёзкин
И под яблоней или под вишней, как записка, брошенная в океан, до сих пор зарыт, упрятанный в банку, машинописный экземпляр сочинений поэта Серафима Слёзкина. Таков был один из псевдонимов Марка Ляндо застойных времен.
Что можно сказать о человеке, который, кажется, прожил несколько жизней? Ведь столько было всего!
Детство в довоенной Москве на Рождественском бульваре, в соседстве с домами эпохи модерн. Лето на даче в Томилино. 1941 год и первые бомбёжки, когда 10 летний мальчишка, как и многие его сверстники, рыл щель-траншею для укрытия от бомб в огороде. Эвакуация в Казань на Волгу и туберкулёз, когда отец умирал во время войны, и нянечка в санатории сказала: проси вторую порцию гречки, если хочешь выжить!
Он сравнивает те жуткие годы с фантазиями Эдгара По:
Фантазией безумного Эдгара
Вдруг стала жизнь, когда погнали нас.
А в дом модерн шарахнуть мог фугас, -
Всех на восток - подобием товара...
Нас повезли в товарных, где татара
С чуваш живут, и поселили нас
К хозяйке, где племянник был как раз
Из Куровской, и вот уж мы с ним-пара!
По малу лет я много не тужил.
Мы с ним на чердаке сыскали "Ниву",
И в леди обнажённую Годиву
В плаще волос вперялись... Как кружил
Нам голову журнал, как ветер гриву
Её коня - до трепетанья жил!
До голубенья щёк, прозрачья жил
Нас голод гнул и колыхал нас ветер...
Свет электрический уже не светил.
Лишь керосиновый едва коптил.
А потом была учёба на геологическом факультете Казани, встреча с Софьей Губайдулиной и джаз - послевоенный джаз и танцы, танцы "до упаду" под музыку оркестра Олега Лундстрема. И конечно Волга - Русский Нил, как называл её Василий Розанов. Полярный Урал и Армения, Дальний Восток и Тихий океан!
Нет, Бога никогда не видел ты,
Лишь древний мистик зрел его черты.
Ты видел океан в лучах рассвета?
А значит, вёе же Бога видел ты!
Именно в странствиях по просторам Евразии родился папин "Виногимн". Как прорыв сквозь ледяной панцирь сталинщины, угрюмства и страха, как выход из плена, из внутренней тюрьмы:
Кровь по капле
Из кремня горы выдаивал
Виноград.
А потом его выдавливали
Виноград!
В чанах, в ваннах
С голоногой бандой
Я на нём, смеясь
Плясал.
А потом меня он дьяволом
Бросал!
Горечь пьяная, кровяная
И грубая рвалась!
Била в бочки, била в головы -
Лилась!
Подымала всех безумий
Паруса.
И фонтанами фантазий - в небеса!..
"Изгоните же страх, чтобы ваши сердца не дрожали", - писал папа в другом стихотворении. "Виногимн" он читал всегда и везде, как мантру, как шаманское заклинание, вспоминал Борис Камянов, его друг по литобьединению Эдмунда Иодковского при газете "Знамя строителя".
Вот за эту голоногую банду, за эту пьяную горечь свободы, за чтение на Маяковке - на Маяке, - папу выгнали с работы из института ГИГХС (Государственный научно-исследовательский институт горнохимического сырья). (Подробнее о выступлении на Маяковке а также о СМОГе в папиных воспоминаниях: magazines.gorky.media/nj/2004/236/sadok-v-daevom-pereulke.html )
Но "всё от людей Марк Александрович, всё от людей", говаривал знакомый отца. И люди мыслящие, человеки разумные посоветовали папе пойти в экскурсбюро. Московское бюро путешествий и экскурсий - литературная секция - на многие годы стало папиным вторым домом. Там он нашёл работу, друзей, собеседников, спорщиков, коллег - свою референтную группу, как он говорил.
- Ищи обогащённые места! - наставлял меня отец. Вот таким обогащённым местом стало для него экскурсбюро.
Место, обогащённое знанием - своеобразное убежище, где находили приют те, кто не вписывался в рамки системы.
Однажды, уже во время работы в экскурсбюро, когда было тяжело на душе в одинокие годы среди однообразных экскурсий, папин друг Борис Шеломанов посоветовал:
- А займись-ка ты, Марк, Блоком!
С тех пор Александр Блок и мир его поэзии всегда был с папой и в душе его. И именно папа открыл для меня удивительную страну Шахматово - страну Александра Блока, затерянную среди лесов и полей.
В Шахматово! Это что-то из детства, это глоток свежей воды!
- Мы едем в Шахматово, - говорил папа, и я понимал, что это будет день, полный приключений!
По Питерскому тракту, по Ленинградке, мимо противотанковых ежей, мимо обелиска в память о защитниках Крюкова и дальше, дальше к Солнечногорску, где екатерининский канал и озеро Сенеж, и долгожданный поворот на Тараканово c остановкой у школы имени Александра Блока!
И дальше, дальше наш автобус-лиазик по кличке "скотовоз" ползёт по холмам клинско-дмитровским, а папа читает такие родные и близкие стихи...
Ветер стих, и слава заревая
Облекла вон те пруды.
Вон и схимник. Книгу закрывая,
Он смиренно ждёт звезды.
Но бежит шоссейная дорога,
Убегает вбок...
Дай вздохнуть, помедли, ради бога,
Не хрусти, песок!
Славой золотеет заревою
Монастырский крест издалека.
Не свернуть ли к вечному покою?
Да и что за жизнь без клобука?..
И опять влечёт неудержимо
Вдаль из тихих мест
Путь шоссейный, пробегая мимо,
Мимо инока, прудов и звезд...
А потом, немного устав, папа давал микрофон мне, подростку, и я читал своих любимых "Капитанов" Николая Гумилева:
На полярных морях и на южных,
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью затерянных хартий, -
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
<...>
... Останки-руины старой церкви, где венчался Блок, как старинный заброшенный замок сливались с пейзажем и казались нераздельны с ним.
Музей в земской школе с вышитыми автографами гостей, фотография Любы Менделеевой в костюме Офелии и Блока в роли Гамлета. Заросший пруд с камышами и холмы, удивительные холмы - они плыли куда-то вместе с облаками и душистыми травами!
А затем был пеший поход по полям, где я как когда-то маленький Саша Блок, погружался в море клевера "убаюканный сказками пчёл". И поход к таинственному космическому камню, где когда-то было Шахматово. Он казался причудливым метеоритом, обточенным водой, ветрами и ледниковым вихрем времени - Блоковский валун! "Дикий камень в траве густой", как писала в своем стихотворении Вера Емельянова. Текст этот мне любезно прислала Верина дочь Аня.
...Не удерживаю мгновенья.
Ничего не хочу вернуть.
Мы отправлены в невозвратный,
предначертанный кем-то путь...
И в пути этом - спешном и кратком,
В устремлённости роковой
Привыкаем идти без оглядки,
Без прощального взмаха рукой...
Но зачем же тогда так манит
И зовет оглянуться назад -
Заколдованная поляна,
Затерявшаяся в лесах.
Тучи где-то высоко, высоко -
Пропасть неба над головой.
Напряженные строки Блока,
Дикий камень в траве густой...
Автодороги к камню ещё не было, а была тропка через поле и лес, туда где когда-то было Ш-а-х-м-а-т-о-в-о!
Оно как град Китеж выплывало из тумана, сплетённое из рассказов и стихов Александра Блока, которые лились из уст папы и его коллег по блоковской бригаде: Леонида Витгофа, Анны Булаевой, Станислава Лесневского, Льва Сальдао, Веры Емельяновой...
Папа был Океаном... Что можно сказать об Океане, на берегу которого ты жил и играл с камушками и слушал, как он, океан, рассказывает тебе о минералах, о созвездиях, которые над ним, о кораблях, которые плывут по нему, о существах, которые вышли из него?
Вдруг Океана не стало...
Море отступило и кажется так далеко!
Но прислушаемся...
Его шум остался, его голос, дыхание - у меня и у многих, кто знал и слышал его.
То тень. То синева, то снова тень.
То в соловьях вся ночь, то яркий день.
Не спрашивай, - куда всё мчится в мире.
Ты слушай соловья, вдыхай сирень...
Там на террасе светится окно
Листвой июньской всё озарено!
Неужто сто галактик здесь промчалось,
Чтобы листвой сияло то окно.
Мгновение пройдет и жизни нет.
Ещё одно - и всей Вселенной нет!
У бездны на краю - ты лишь мгновенье,
Но пусть в него прольётся вечный свет...
И вновь, как и пятнадцать лет назад, папины стихи и вопросы, звучащие в них, не теряют актуальность.
ОМОН.РУ
1.
Как танк тупой
летит ОМОН
Поправши совесть
И закон!
ОМОН пускает мистер Пу
На безоружную толпу...
По спинам бьют,
По головам.
Да, Мистер Пу
Изрядный хам,
Хотя росточком
невелик
А там девчонка,
там старик...
И плачет
основной Закон
В Москве
державстувует ОМОН!
2.
Старушка смелая
совала
им конституцью
Но ОМОН
не брал
И наземь упадала
Брошюрка
И как лик врага
Омона сапога
нога -
Ногана-сапога-
пога
Её свирепо
в грязь втоптала!
Брошюрка
кровь напоминала
Обложкой
Будто сам закон
здесь плакал
Кровью и слезами
Над нашим городом
И нами
И пахло смутой
И войной ...
3.
Менты, опричники,
казаки
На нас в веках
Ведут атаки
И вот, гляди! -
Нас как болвана
Омон прессует
вдоль бульвара,
По Трубной, Сретенке...
О, Фак!
А этот Пу
кончал юрфак
И помнит
что здесь рек
Платон:
Держитесь люди
за закон!
И точно -
государству пасть
Коли закон
Втоптали в грязь!..
А мистер Пу -
Гарант закона
Или давно
гарант Омона?
Неужто, снова
всех в загон?
Омон по городам,
Омон...
Когда ж, превыше
всех дубин
Здесь будет имя
гражданин?
Но жива надежда как песня, которой всё пребудет. Она всегда звучит в душе и свет во тьме светит! И каждую весну мы вспоминаем папину Бабочку.
1.
Кто улыбается там над лесами -
В облачных дымах, в пыльчатой сини?
Или ресницы в лучах задрожали?
Верба рассыпала перламутры,
Первая бабочка в грядках мелькает
Дерзким нарядом, и дышится вольно!
Ах, оттого, что весенними днями
Светлые духи кружат над нами!
2.
Сосен стволы засветились медово,
В полые воды берёзы упали,
Преобразились и ввысь отразились
Церкви недальней белый кораблик
Звоном прозрачным - что нам вещает?
- Все виноваты в зимах в обидах...
Многим прощенье, всем просветленье!
...Всё оттого, что весенними днями
Светлые духи кружат над нами!
Что же ты видишь в дали надлесной?
В синих прозорах, в дымных лепнинах?
Абрис ли нежный, той что искал ты?
Иди виденье Художницы мира?
Но улыбается кто-то и манит
Жжётся слезой и уводит в пространство... И обещает.
И снова ты веришь!
Снова душа распускается почкой,
В юнозеленых светясь переливах.
Снова любя всё - как в детстве далёком...
Ах, оттого, что весенними днями
Светлые духи кружат над нами!
Лёгкие веи, белые крылья
В звонах прозрачных в отсветах вербных...
© Данила Ляндо-Петров, 2021-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2021-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
– Марк Ляндо –
