С ОТЛИВОМ ЖЕЛТИЗНЫ...
* * *
Там тепло зимой, там - Иордан.
А у нас крещенские морозы.
Вечер, будто марочный "Агдам",
и ветрá высаживают "розу"
в мёрзлый грунт. И местная река
льдом покрылась к празднику искусно
так, что ты глядишь на рыбака,
будто тот апостол на Иисуса.
_^_
* * *
Мы, кажется, не виделись давно:
последний раз на майские, в субботу.
В людском потоке ты брела с работы.
И как документальное кино,
мерцал закат. И дверью особняк
выскрипывал одну и ту же ноту.
И ты неважно чувствовала что-то
себя, поскольку люди, как сквозняк.
И фонари задёргивали тень
на наших лицах, будто шторы кто-то.
Как неудачно иногда на фото
выходят люди, так и этот день
в открытке нашей памяти, увы,
не столь фотогеничен... Только вечер
вслед посмотрел тебе по-человечьи.
И небо, как остатки от халвы.
_^_
* * *
Ты знаешь, в этом крае из песка
и камня есть своя скупая прелесть,
хотя бы в том, что местная тоска
с отливом желтизны; и в том, что шелест
листвы вполне рифмуется с людьми,
спешащими по утру на работу.
А, впрочем, ты превратно не пойми -
в степи все дни недели, как суббота.
Короче - выходной... Край из песка
и камня, - в городах - с оттенком стали.
И высыхает к вечеру река.
Пейзаж, бархоткой сумерек хрусталик
шлифуя, видно, на ночь норовит
стать на постой ни где-нибудь, а в сердце
приезжего. Он допоздна сидит
в кафе. Луна на небе, как сестерций,
как чаевые вечеру. И взгляд
уходит в молоко. Ты знаешь, просто
степь - это девяносто, шестьдесят
и снова (извините) девяносто.
Здесь в городе под литерою S
есть улица, что, начавшись острогом,
кончается погостом, то есть здесь
от чёрта две версты пешком до Бога.
И жизнь летит вперёд и лишь назад
отдача где-то в области предплечья,
как от ружья. И сотни здешних хат
для местного ландшафта - части речи.
Он где-то ставит точку с запятой.
И на закате выглядит устало.
И в небе Бог слагает над тобой
из звёзд в степи свои инициалы.
_^_
* * *
Амура статуэтка на столе,
открытки, фотокарточка апреля.
И у любви есть, в общем-то, филе
и кости. Лето, тихо скрипнув дверью,
уходит. И туман вдруг в сентябре
придаст пейзажу сходство с акварелью.
И хлынет дождь, и будут смыты лень
и макияж жары. Про между прочим,
как юбка укорачиваясь, день
колени оголит осенней ночи.
И память о тебе мелькнёт, как тень,
и прошлое по краю оторочит.
_^_
* * *
Он в Риме пятый год. Имеет дочь,
живущую под Суздалем с мамашей,
которую он не любил, и ночь
провёл с ней так, от скуки, скоротавши
лишь время. В общем, дочке говорят,
что папа - адмирал, погиб на море.
У малолеток, впрочем, нарасхват
в провинции подобные love story.
Он не влюблён, хотя бы мог вполне...
Он любит Данте и отчасти Лорку.
Не пьёт, но знает истина в вине, -
на родине - в портвейне "777"...
Часы идут. Кукушке дали роль
швейцара, открывающего дверцы
во времени. И память, как мозоль,
натёртая прошедшим там, на сердце,
бо прошлое всегда немного жмёт,
и по весне до инсульта доводит.
И будто вырез юбки, горизонт,
точнее, так мосты свои разводит
пространство... Но ему на всё плевать.
Он курит что-то вроде "Беломора".
И, затаясь, стоит, как будто тать,
и смотрит из-за штор на Вечный город.
_^_
* * *
Тогда ты не любил Лауру К,
жил в городе, был больше, чем моложе,
ещё не брил усов, как облака
когда-то Бог, и не кряхтел "О, Боже!"
без повода. Любил гонять чаи
и голубей - такое было время,
когда большими были фонари:
они здесь в этом смысле за деревья.
Тогда всё было проще. Нынче - нет.
Ты не из камня, нó всё ж в роли гостя
звереешь, ибо возраст в тридцать лет,
как на дрожжах, отращивает хвостик
четвёртого десятка. Ночь, фонарь,
точнее - день, плюс улица, аптека.
На солнце - март, в тени - ещё февраль.
Зрачок, озябнув, кутается в веко.
И тиканье часов, как зуб на зуб
не попадает, то есть - минус сорок
ты проживёшь и здесь. Лицо, как руб.
с небритостью герба страны, в которой
ты повзрослел и только... Ерунда.
Любимая выбрасывает белый
флаг простыни. "Нет" со спины, как "да".
Так начиналось всё с окраин тела.
А по ночам трезвонит телефон.
Спросонья муха лапкой трёт о лапку.
Твой кашель ниже стал почти на тон.
Сё - возраст попаданья сразу в тапки
с постели. И - в сортир. А город спит.
И ложечкою чайною, как будто
мешая время, маятник стучит
о край стакана жизни перед утром.
_^_
|
