Литературные пародии
БЛЮЗОВЫЙ СУП ИЗ СВЕТЛЯЧКОВ
Подражание Харуки Мураками
До вечера оставалась еще куча времени. Можно было выпить пива, повторить исландские глаголы или покончить жизнь самоубийством. Я решил начать с пива, а то сыграешь в "русскую рулетку", так башка потом просто раскалывается, и никакие глаголы в нее уже не лезут.
В детстве я вообще был задохликом. Чтобы хоть как-то выделиться среди сверстников, я решил поскорее вырасти и написать медитативную прозу про то, как я был задохликом. И еще про экзистенциальную любовь, которой не суждено сбыться. Чтобы, значит, достало до нутра любого человека, пусть он даже не умеет отличить японский иероглиф от китайского мандарина. Тогда я еще не задумывался над тем, что обвинять меня в гениальности слишком опрометчиво.
Год для меня выдался просто ужасный: три февраля и ни одного апреля. Наступило лето, но лучи солнца почему-то были окрашенными в странные мутные оттенки. Я продолжал ходить в университет, однако мне уже осточертела все предметы: теневая экономика, теневая политика, теневая живопись... К черту! Пепельница, кофейная чашка, сахарница, носки - все слишком умны и делают вид, что не слышат. Дурак здесь один только я. Вечно вляпаюсь в какую-нибудь передрягу.
Например, вечерами я подрабатывал в фирме, которая поручила мне считать лысых на Гиндзе. Если кто не знает, Гиндза - это токийский Бродвей. Вернее, Бродвей - это нью-йоркская Гиндза. Блеск, треск, визг. И среди всего этого я хожу и считаю лысых прохожих. Мол, эта информация нужна изготовителям париков. Но я-то быстро скумекал, что к чему. Лысина, как и всякий блестящий предмет, отражает солнечные лучи в атмосферу. Значит, чем больше на земле лысых (а число их возрастает с каждым годом), тем быстрее идет глобальное потепление. Вместо того, чтобы бороться с загрязнением воздуха, эти скоты, наверно, решили уничтожить всех лысых!
Кстати о подсчетах. У меня давно закралось сомнение в том, что трижды три - девять. Почему не сорок, не сто пять? Нет: девять, и точка! Когда мне стукнуло восемнадцать, то-есть дважды девять, я совсем чокнулся от этой ханжеской арифметики. Чем бы ни занялся - депрессия, хочется блевать цифрами.
Так мы и познакомились с Юки. Она тоже чувствовала, что этот мир ненастоящий. Например, Юки была уверена: на самом деле никакого потолка нет - взрослые специально придумали его, чтобы отвлечь подростков от проблемы пола. А с нами у них этот номер не прошел.
В те годы секс с пухленькой девчонкой я воспринимал как вызов. Мол, для нее это просто способ сбросить пару-тройку килограммов. Но Юки быстро набирала вес, который теряла со мной в постели. Особенно она любила рыбные деликатесы. Проголодается - запустит руку в свой аквариум и вытаскивает оттуда копченого угря или анчоусов в масле. Этому способу ее когда-то научил дед. Он считал, что рыба всегда должна находиться в родной стихии, только тогда она сохраняет свою душу. По-моему, он был слишком большим идеалистом. Последний раз Юки видела дедушку, когда он полез в аквариум то ли за тараньками, то ли за пираньями.
Чтобы оправиться от этого потрясения, она взяла курс икебаны с прикладным уклоном: вязала веники. Вообще-то Юки была жутко способная к науке, но когда задумывалась, то съедала всю траву вокруг себя. Поэтому ее дворик всегда был ужас какой чистенький. Соседи охотно приглашали ее к себе в надежде на то, что углубившись в очередную загадку мироздания Юки слопает лишнюю траву на их лужайке. Все бы хорошо, но она любила слушать только группу "Гойз Бойз" - представляете?!
Я убегал от нее в мой любимый бар "Дзэн-джаз", заказывал пиво и порцию Сартра. В баре стоял старый музыкальный автомат, внутри него сидел чувак с гитарой и пел что-нибудь из Боба Дилана, Армстронга, Генделя и других клёвых лабухов. Когда у него пересыхало в глотке, кто-нибудь наливал ему стаканчик прямо в автомат. Виски он терпеть не мог - пил только сакэ-колу. Завсегдатаи бара называли его Альтер Эго-сан. Когда народу было мало, я иногда болтал с ним о жизни и о музыке. Он убеждал меня, что "Битлз" были, конечно, японцами, иначе как бы они додумались до песни "Йеллоу сабмарин"? А сейчас желтого человека уже не отличишь от белого: все едят суши, сидят на татами и читают Мураками.
Я размышлял над этим, как вдруг электрическая компания отключила в моей квартире свет. Ну, не платил я им года два, так что, сразу чик - и отрезать провода?! Жмоты проклятые! Юки сжалилась и подарила мне двух светлячков в банках. Тот, что покрупнее, заменял мне люстру, а на меньшем я приспособился готовить себе еду. Это лучший способ помечтать. Макрель, жаренная по-киотски, своей нежностью напоминала мне Сузуки. Суп мисо, густо приправленный кориандром, вызывал в памяти наши бурные встречи с Момоко. Но больше всего у меня текли слюнки от жаркого из корней кувшинки: я уплетал их по три порции сразу и вспоминал, как спал с тройняшками. Может, это была одна и та же девчонка, а у меня случилось растроение личности? Некого спросить. Никому дела нет до твоих проблем
Вот было бы круто: устроить ферму для разведения светлячков! Если их кормить доотвалу, они, наверно, вырастут здоровенные, ваттов по триста каждый. Позакрывать бы к черту все эти вонючие электростанции и получать энергию только от светляков. Я хотел даже запатентовать эту идею, но тут зазвонил мой мобильный телефон. На нем звучала мелодия "Хау-Дую-Дог". От нее еще с детства у меня чешутся руки и потеют уши. Поэтому я просил Юки звонить мне почаще. Она-то, небось, решила, что я в нее по уши влюблен, а я просто слушал "Хау-Дую-Дог" и балдел.
Так незаметно прошло года два. Опять наступила осень. Люди, прикрывшись зонтиками, с унылым видом перемещались взад-вперед. Безнадежный ветер нес застоявшийся воздух. Это было словно Бостонский симфонический оркестр под управлением Серджио Озавы исполнял бы хард-рок типа Брамса на дискотеке для глухонемых импотентов.
Юки стала настаивать, чтобы мы поженились и решила познакомить меня со своей семьей. Матери у нее не было, она бросилась с вершины Фудзиями, когда однажды услышала по радио в рекламе картофельных чипсов, что Бога, оказывается, уже нет. Об отце Мисури я знал только то, что он был старше ее и при этом мужик. Но что с того, если еще в сорок девятом году его переехал пьяный рикша, у которого отказали тормоза. У всех у нас рано или поздно что-нибудь отказывает, верно?
Как я ни отбрыкивался, Юки все-таки представила меня тёте, которая вырастила ее. Та выглядела довольно привлекательно, если не считать того, что оба глаза располагались у нее во рту, а левое колено - на голове.
- Тётя была натурщицей Пикассо, - объяснила Юки.
Класс! Меня давно уже тошнило от стандартных фигур и физиономий. Я гораздо охотнее занялся бы любовью с тетей, чем с племянницей. Одно только ломало: во время поцелуев тетя станет изнутри подглядывать за мной, а я хочу, чтобы в такие минуты женщина полностью отключалась от всего.
Я решил поговорить с Юки о наших отношениях и о ее семье. У меня не хватило духу выложить ей все сразу, и я начал издалека: мол, когда у вас нету тети... Юки глубоко вздохнула и взглядом ответила мне: "...вам тети не потерять".
Мы помолчали. Наконец, я не выдержал:
- И если вы не живете...
Сиплое, прокуренное токийское эхо отозвалось: "...вам можно не умирать!". Юки встала и пошла, не оглядываясь. Мог ли я подумать, что вижу ее в последний раз? Наверно, мог. Или не мог. Или мог? Когда я думаю о чем-нибудь таком, то от напряжения весь покрываюсь гусиной кожей, поэтому стараюсь жить так, чтобы все мне было по барабану. Я задремал и увидел во сне хромого барабанщика из группы Джима Моррисона. Он колотил своими проклятыми палочками прямо по моим мозгам. Но оказалось, что это стучат соседи снизу: мол, Юки залила их квартиру. Когда я взломал дверь, в аквариуме плавала только пустая банка из-под филе барракуды да заколка для волос в виде бабочки. Я хотел было взять ее на память о Юки, но бабочка улетела. Какое свинство! Они все решили бросить меня!
С досады я перестал ходить на лекции. Варил себе жратву и слушал музыку. Оказалось, что макароны лучше всего готовить под Россини: они не так развариваются. Целыми днями я ел, пел, пил. Эти болваны вскоре выгнали меня с работы и из университета. Деньги кончились. Мы недавно проходили Достоевского, поэтому я подумал: хорошо бы выследить какую-нибудь богатую старушонку и садануть ее по башке, как этот Раскольников. На чердаке среди всякого хлама я отыскал ржавый топор. Расколоть бы бабку на пару миллионов, мечтал я, купить себе платиновые палочки для еды, а вместо риса варить мелкий жемчуг... Но единственная богатая старушенция, которую я знал, была такая крепкая, что сама запросто пришила бы меня. Ну, не пропадать же зря топору, подумал я, и аккуратно тюкнул им себя по голове. Не особо больно, так, лишь бы на темечке образовалась небольшая щелка. Кровь я вытер, а щелку аккуратно залепил пластырем. Получилось вроде рождественской копилки. Я крупно написал фломастером на лбу "Для пожертвований" и сел возле выхода из станции метро Ёцуи. Народ от меня балдел, но денег не давал: мол, типа розыгрыш. Наконец, какой-то солидный мужчина в твидовом кимоно кинул в мою копилку сто иен. За ним другой, третий - и пошло-поехало! Вначале я вежливо благодарил всех дающих, потом мне это надоело. Взял в рот длинную бумажную ленту с иероглифами "Спасибо!" и после каждого взноса откусывал им квитанцию за щедрость. Вечером народ подавал не шибко, тогда я нацепил сверху разноцветные лампочки - денежки так и посыпались в мою черепушку, аж в ушах гудело!. Иногда за смену набиралось тысяч сто иен, а, бывало, и миллион, это когда шла толпа американских туристов. Некоторые из них, правда, норовили вместо денег подсунуть мне жетоны на нью-йоркский сабвей. Но вскоре я научился по звону отличать настоящие монеты от фальшивых и аккуратно плевал таким людям в лицо. Толпа вокруг приходила в восторг и засыпала меня деньгами.
Через месяц я понял: самому мне уже нипочем не управиться с такой прорвой мелочи. Я договорился со своим школьным товарищем Джоем, он работал инкассатором в сети закусочных "Микадо-Доналдс" или просто "Мак-Доналдс". Поздно вечером, объехав все свои точки, он подруливал ко мне и, крепко схватив меня за оба уха, вытряхивал дневную выручку из моей черепушки в прочный брезентовый мешок. Вместо мелочи Джей давал мне крупные купюры, а я ставил ему дринк.
За то лето мы с ним вылакали 25-метровый бассейн виски. Мы пили неразбавленный "Chivas Reagal" и играли в пенисбол. Сегодня его вытеснили более продвинутые игры, но тогда, в пору моего взросления, пенисбол был для нас единственный возможностью доказать миру, что мы тоже крутые. Джой вообще-то неплохой парень, но финансовый извращенец. Он мне рассказывал, что даже когда мастурбирует, то думает не про женщин, а про курс иены.
А я часто представлял себе: вот она идет по метафизическому жаркому пляжу, эта обалденно красивая девушка моей мечты. На ночь она читает сны, которые хранятся в черепах умерших единорогов. Рекламный голос орал: "Радиола "Сони" - это меньше холодильника, громче мотоцикла и точнее пылесоса!" Но я все равно ждал свою настоящую девушку, и она, наконец, появилась.
Звали ее Мисури. Она закадрила меня тем, что умела клёво плакать. Наверно, так она наверстывала упущенное в детстве. Мисури выросла в бедной деревенской семье, где на восемь детей приходился один-единственный носовой платок. Слезинка из правого глаза, слезинка из левого - вот и все, что она могла себе позволить. Плакать обоими глазами сразу Мисури разрешали лишь по большим праздникам. Вся родня была уверена, что она останется в старых девах. Но, как поёт Джо Гарбидж: "Ta-ra-ra-ta-ta, rata-ta-ta!". Однажды Мисури застряла в лифте небоскреба с мужчиной в настоящем смокинге. Он не обращал на нее никакого внимания. Вдруг лифт загорелся. Мужик заорал благим матом, а Мисури, как обычно, заплакала. Она решила больше не экономить слезы и хоть напоследок порыдать на всю катушку. Благодаря этому огонь тут же погас.
После этого миллионер - а какой еще придурок станет носить смокинг в такую жару? - сделал Мисури предложение. К свадьбе он подарил ей две тысячи батистовых носовых платков, чтобы она могла нюнить, когда ей вздумается. Но она сбежала от мужа в первую же брачную ночь, потому что этот наглец стал к ней приставать.
По дороге Мисури споткнулась об меня - лежа на тротуаре, я размышлял о том, как бездарно устроен наш мир. Денег полно, а счастья нет. Чтобы ничто больше не напоминало мне о Юки, я сварил суп из ее светлячков и съел его. Он бурчал в моем депрессивном желудке, словно "Midnight Blue". Вдобавок эти твари продолжали светиться внутри меня. Я шел по улице, сверкая, как рождественская елка или полицейская машина со включенной мигалкой. Рождественская полицейская машина. Шел, шел и упал. Мисури прилегла рядом. С тех пор мы неразлучны уже пять часов или лет: кто ж его разберет, это чертово время? А из подаренных ее женихом батистовых платочков мы сшили крылья для дельтаплана, чтобы парить над кампусом и заниматься любовью в свободном полете.
Пока Мисури раздевалась, я видел ее отражение в моих начищенных ботинках. Глядя на ее груди, я вспоминал такие же пологие холмы, поросшие криптомерией, которые окружали наш домик в Тоби, дядю с его неизменной трубкой во рту и привычкой трижды чихать после обеда...
- Ты что, заснул? - обиженно сказала Мисури и прижалась ко мне. Ее тело было прохладное, словно банка пива из холодильника. Я крепко обнял девушку и осторожно вошел в нее. А минут через пятнадцать я вышел на станции метро Ёцуи и купил две пачки сигарет. Одну выкурил сразу же, другую оставил, чтобы проверить силу воли и бросить курить. Или наоборот: курение бросит меня, как бросили все остальные. Не мир, а дерьмо! Дерьмир, как сказал бы Марсель Марсо Марселю же Прусту.
Инстинктивно Мисури и я искали чего-нибудь, что могло нас сблизить. Радостных событий в нашей жизни было мало, огорчений - тоже. Поэтому когда у нас сломался автоответчик, мы ощутили это как серьезную потерю и решили достойно похоронить его. Упаковали останки своих голосов в красивую черную коробку. Она досталась мне от Юки, а ей - в наследство от деда, канувшего в аквариум. Таким образом, получались как бы тройные похороны. Выпив дюжину пива, мы поехали далеко за город, к водохранилищу. Шел мелкий дождик, придававший нашей процедуре еще более мрачный характер.
- Прочитай молитву, - попросила Мисури.
- Но мы не знаем, какую религию исповедовал покойный автоответчик, - возразил я. Она настаивала:
- Любую молитву. Иначе он не сможет попасть в свой рай.
- Ешьте витамины. Аминь, - сказал я и скорбно сплюнул.
Мисури швырнула автоответчик вниз. Он попал прямо в центр кругов, которые расходились по воде. Когда-нибудь я тоже шлёпнусь в омут забвения, а пойдут ли от меня круги? Хлопок одной ладони - вот что такое наша жизнь. Я беззвучно зааплодировал своему отчаянию.
Стемнело. Вдалеке жалобно выли электрички. Сквозь потрепанные облака проступили вялые звезды. Я вдруг догадался: это же мои светлячки! Как им удалось выбраться из супа?! Наверно, нужен другой рецепт. Я бросил в кастрюлю рыхлую, но еще довольно сочную луну, весь лук, который пророс у меня в карманах, добавил соевый соус, так и не выведенный с моего пиджака в химчистке, и соль от невыплаканных слез Мисури. На этот раз я буду варить светлячков долго-долго, пока трижды три не станет равно самому себе.
Ветер завел свою старую песню. Я подпевал ему, медленно кружась в тоскливом, как бриз, блюзе: "Як, Як Цедрак, Як Цедрони, Як Цедрони-Лим-пом-поне..."
Литературные пародии: оглавление
© Семен Лившин, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.