ОТСЫРЕВШИЕ СПИЧКИ
ШОКОЛАДКА
Бабушка держит Библию над головой
и говорит: - Ну что, погадаем, детка?
Что там сегодня выпадет нам с тобой,
гость ко двору или тебе конфетка?
Волосы - слева пепел, а справа - снег,
прошлой весной оправилась от удара,
разделены пробором на грех и смех,
собраны гребнем, что взят в уценёнке даром.
А за окном вздыхает вишнёвый сад,
яблоневый и грушевый на подходе,
детство и старость смотрят вперёд, назад,
кружатся в расцветающем хороводе.
Книга раскрылась, где марлевый переплёт
вытерся, на Послании к коринфянам.
Бабушка не сумеет прочесть, начнёт
лупу скорей нашаривать по карманам.
В тёплой пальтушке, войлочных сапогах:
- Зябнут сегодня ноги, поди, с устатку.
Что там, Алёнка, пишут нам в облаках?
- Выпало счастья на целую шоколадку!
_^_
ЩЕНОК
Вот снимок - деда отпевали,
ковши врезались в мёрзлый грунт,
гудки рыдали на вокзале
пятнадцать траурных минут.
Оркестр гремел от Привокзальной
до Коминтерна. Пришлый поп
учил науке поминальной
под сбитым куполом сельпо.
Мне девять лет, и девять жизней
в запасе, некуда избыть, -
монашки смотрят с укоризной
и гонят ладан из избы,
и, причитая на иконы,
с окладов соскребают воск.
Я помню дедовы погоны
с эмблемою дорожных войск
и китель в пятнах от махорки
с двухцветной ленточкой в петле.
Почившему нет места в морге,
есть - на обеденном столе.
И до и после будут гости
чаи по скатерти гонять.
Так, на разостланном погосте
всё небожитие - кровать,
вся жизнь - прощальное застолье,
вода и водка, гжель и хмель.
Вернувшись в город свой престольный,
я не забуду карамель
в сырой земле, утят в канаве,
ограду, вянущий венок,
шрам, что на память мне оставил
в тот день украденный щенок.
_^_
ЯГОДЫ
В этом году мне твой город порезал вены
башней Останкинской. Может быть, откровенно,
слишком плакатно сравнение, ты заметишь,
только иначе не выразить этого. Смерти ж
нет никакого дела до литературы,
до расписных эпитетов субкультуры,
ежели вскрыты вены, всё тонет в дыме,
нет бы запомнить родителей молодыми.
Этот нарыв, скажешь ты, ни в одном журнале
толстом не напечатают, трали-вали,
надо бы развивать про озон планеты
и потеплении, ну а ты об этом.
Лучше бы ты о хлебе и прочих злаках,
о позитиве, которого кот наплакал,
иль об искусстве, благо его в достатке,
зрелищах, осени, гриппе и лихорадке.
Да, так о венах - кровь сделалась голубая,
переливается, как чешуя минтая
или форели, поблагородней рыба,
впрочем, мы не об этом, мы о нарывах
в свете печати и безупречной крови.
Рифма к лицу стране, как хорей корове,
имя поэзии прошлого будет Прозак,
ибо грядущий день излагает прозой.
В этом году мне по венам пустили уксус,
знамо, вино хотели, согласно курсу
времени, неизбежности ускоренья
оного, только уксус ушёл в варенье.
И теперь на лотке, на обочине у Речного
вразвес продают повидло родного слова
и на свету горят отголоски мови
ягодами кириллицы цвета крови.
Заплати продавцу сколько нужным сочтёшь, на сдачу
купи лотерейный билет, уезжай на дачу,
именем там моим нареки берёзку,
сока отведай и рану заполни воском,
сделай себе амулет из коры древесной,
ангелам спой из "тысячи тьмы одесной",
ягоды разбросай в торфяной водице,
будущим летом мне выпадет там родиться.
_^_
ТРИНАДЦАТЫЙ ЭТАЖ
Вишнёвый цвет. Тринадцатый этаж.
Под ветром лепестки идут в атаку.
Я пробую их взять на карандаш,
куда там, не ложатся на бумагу.
Весна шалит: то лето, то зима -
пойми попробуй, женская порода.
Когда бы я сама... себя сама
могла понять в любое время года.
Сомнения. Ни строчки третий день,
вишнёвый цвет забил почтовый ящик.
Постой, не сочиняй мне про метель,
я знаю цену бурям настоящим...
Захлопнуть дверь. Перекрестить окно.
Послать твою весну подальше к чёрту.
И убедиться в том, что всё равно
тринадцатый этаж мой ни при чем тут.
_^_
ЛЕЙК-ПЛЭСИД
В лапландской шапке до бровей,
по воле непогоды,
ступай на лёд ловить зверей
невиданной породы.
Под волчий лай и птичий смех
по озеру в упряжке
скользи, дыша в медвежий мех
огнём из медной фляжки.
Пускай несётся тобогган
семнадцать миль под вьюком
навстречу северным богам,
назло врагам и вьюгам.
Пусть ускоряется разбег,
и ветер наизнанку,
пусть с каждым годом новый век
сильнее тянет лямку.
Пусть будут горы, холод, снег,
и будет свет и слово.
И ты, мой снежный человек,
замедля свой звериный бег,
душой оттаешь снова.
_^_
НЕМОТА
Женщина молчит о чём-то личном,
у неё ангина и ринит,
у неё айпод болит на птичьем,
на безличном нокия саднит.
Рассказала всё, о чём хотела,
из любви к искусству, не со зла
общие слова пустила в дело,
частные по миру разнесла.
Лес междоусобных междометий,
поле идеальных идиом,
сколько букв взошло на этом свете,
сколько запятых на свете том!
Как пройти сквозь заросли крапивы
и страницы не обжечь, скажи,
как не зацепить плакучей ивы,
пролетая полем спелой лжи?
Как на скоростном автопилоте,
в ветреных витая облаках,
удержать на тонком переплёте
крыльев разлинованных размах?
_^_
ЦИРК
Не надо приучать меня к рукам.
я привыкаю долго, но надолго.
Не стоит разгораться пустякам,
давая темы милым разнотолкам.
А то ведь можно с вывертом и в кровь,
или отказ от корма на неделю.
Оставь себе морковь. Не прекословь,
я не блефую в жизни, в самом деле.
Ты дрессируешь. Я даю отпор.
Но страсти накаляются в зверинце,
лев разъярён, тигрица мелет вздор,
и в зрительном бог знает что творится.
Там публика срывается в галоп,
на кухонной арене мелодрама,
и кнут свистит, и пули метят в лоб,
и лапы в волдырях, и руки в шрамах.
_^_
ЯБЛОНЯ
Акулина Леонтьевна, здравствуй...
В неухоженном райском саду
крепостной Кораблинского графства
в вековую траву упаду.
Буду в небо смотреть виновато,
вспоминая покадрово, как
по отбитому блюдцу заката
наливные бегут облака.
Будут ветви сплетаться в узоры
и стелить первоцветом в тени,
отстучит телеграммами скорый -
догони, догони, догони!
Станут гуси нахально горланить,
не признав в горожанке родни,
долго будет девчоночья память
с горьким вывертом сердце саднить.
Промелькнёт от крыльца до погоста
незатейливый сельский пейзаж
и осыплется радужной горсткой,
будто в детском альбоме гуашь.
Замусолятся временем краски,
как в ладонях - обратный билет,
только твой силуэт у терраски
майской яблоней будет белеть.
_^_
чемодан на колёсиках
чемодан на колёсиках бьётся о каждый булыжник.
в перманентную осень ты самый продвинутый лыжник,
прокатись под раскосым дождём с полированной горки,
приземлись на родной чернозём, отыщи в нём иголки
острой памяти, старой как снег, моложавой как небо.
поприветствуй на финишной всех, угораздивших в невод,
заключи упоённо в объятья тройное сиротство
и подросшие братья признают твоё первородство.
пусть промёрзший асфальт привечает не хлебом, а солью,
ты один виноват, что набил чемоданчик любовью,
отпусти свой багаж, пусть он сам выбирает дорогу,
поднимись на последний этаж, ближе к господу богу.
где осела лыжня и под снегом оттаяли грабли,
мельтешит малышня, запуская колумбов кораблик,
где забыто соседство и жизнь пробежала меж нами,
ждёт прекрасное детство и красными машет флажками.
_^_
карпаччо
по вайлю - пройти к арсеналу,
минуя глухие дворы,
и бризом с большого канала
развеять душок камбалы.
коснуться расшатанной тверди,
зеркальной мозаики плит,
там голубем кружится верди
и чайкой вивальди парит,
ключом отворяя скрипичным
двоящийся видеоряд,
где храмы на тлеющих спичках
колодой краплёной стоят.
в них полные гордой осанки
полотнами окон влекут
бессмертные венецианки,
иммунные к материку.
но втянуты в траурный танец
гондолы, плывущие в грот,
где рьяный турист-мавританец
слезу покаяния льёт.
_^_
босх
в потоках сна, подтёках воска,
на северном материке,
проснёшься спелой рыбой босха
с потухшей свечкой в плавнике.
морского дьявола разбудишь
заводом время пустишь вспять,
вся ночь полна стозевных чудищ,
а утром - берег покорять.
повсюду пенный плеск и шелест,
в окне зияет лунный срам,
направо - ева ищет нерест,
налево - мидий ест адам.
и боль греха неискупима,
познает смертная душа
грозящий перст иеронима
и холод рыбного ножа.
_^_
брейгель
зима - готический концлагерь
и поэтический протест.
искоренит любовь к бумаге
привычку к перемене мест.
сиди в холодном заточеньи
под наблюдением икон
и в боевом ожесточеньи
лепи ледовый вавилон.
придушит веру шёпот страшный,
и слово - дрогнет и предаст,
как хрупок посох карандашный,
как уязвим бумажный наст.
рассеется немая свита
и снег рассыплется в руках
на бренный пепел алфавита,
на мёртвый привкус языка.
_^_
боулинг
запуская в детство боулинговые шары,
отмечая свой день рождения, на досуге,
замечаешь, что время катится не с горы,
а навстречу ей, пересудами по округе,
за собой оставляя радужные круги,
выводящие по кривой к погребальной яме,
где блестящие кегли, как дедовы сапоги,
распадаются в стороны сбитые сквозняками
и стоят по краям дорожки отец и мать,
и пустуют двойные места в голубом плацкартном,
и не поздно ещё проститься, простить, обнять,
но ты верен игре и не детским горишь азартом
увлечённо надеясь, что выпадет дабл страйк,
потому как в запасе техника, опыт, школа,
отгоняешь большие сомнения мелкий страх,
балансируешь словом на грани добра и фола
средний возраст на ускорение - и маневр
удаётся, лихой бросок достигает цели
и удар рикошетом слегка задевает нерв
изумлённого бога и тот, чередой мгновений,
открывает тебе особенности игры,
защищённые от чужих под семью замками,
чтобы ты научился искусству катать шары
и держаться дорожки цепкими каблуками.
_^_
лодочки
как вразноску туфли на два носка -
танцевать чтоб лопались струны, вены,
эта осень ветрена и узка
жмёт в подъёме, давит по всей вселенной.
кроя девяностых с чужой ноги
проплывают лодочки лёгким ходом,
но вода быстра, а шаги мелки,
прибивает к берегу в непогоду.
белый танец памяти: жёлтый бант,
рыжая ольха, красный галстук клёна.
вырастают лебеди из пуант,
уплывая в прошлое по наклонной,
где твою весну возрастной капкан
обнимает жёстче, теснее, туже,
уводя добычу на задний план
в широкоформатном стоп-кадре лужи.
_^_
ОТСЫРЕВШИЕ СПИЧКИ
Ты давно не куришь, но выдыхаешь дым, горьковатую взвесь, ментоловую цикуту, сигареты идут отчаянно молодым, прожигающим пачками временную валюту. Ты давно не пишешь в блокнотике налету, но печатаешь так, что над ухом свистят пробелы, разучившийся разговаривать какаду, ты грустишь, от того, что не можешь сказать по делу, всё вокруг да около - здравствуй, старик Эзоп, что, оглох, проверяя временем силу слова? У Пегаса твоими баснями полон зоб, тяжело ему воспарить в золотых оковах.
Отсыревшие спички - классика, прошлый век, до скончания дней поселившийся в лёгких образ. Толерантность памяти - это вчерашний снег, прошлогодний дождь, и наверное, это возраст. Говорят, всё пройдёт - абстиненция, холод, пост. Если выдержишь, станешь чище душой и телом. Только ты не умеешь надежду тянуть за хвост и молчишь про любовь и веру остервенело... Ну и дальше по смыслу, невнятно и набегу, про неровности ритма, особенности зимовья...
Тишина воспалённые буквы срывает с губ, ты не куришь и это вредит твоему здоровью.
_^_
|
|
