[Оглавление]




"И  РЕКВИЕМА  МЕДЬ..."

(Из записных книжек)


Мне Моцарт что-то обещал...
С.Илличевский   


* * *

Позвонила К.: "Последний номер 1  просто ужасный... Хуже еще не было. На каждой странице - похороны..."

Z. о том же: "А почему у вас в стихах постоянно говорится о смерти? Вы что, больны?"

Да разве ж здоровые люди пишут стихи... В лучшем случае - плохую прозу.



* * *

Нимб порой напоминает мишень.




* * *

Честолюбие - двигатель внутреннего сгорания.




* * *

Где-то у Оскара Уайльда:

"Я сегодня неплохо поработал: убрал лишнюю запятую".




* * *

После Жюля Ренара (его дневников) на протяжении долгого времени не мог заставить себя читать прозу - казалась громоздкой и ненужной, - пока однажды (в который раз!) не открыл Диккенса.




* * *

Всю ночь снилась Немирова. Вчера посмотрел "Сарабанду" Бергмана. За окном ветер. Катя говорит, что ей надоел Бремен, кругом - турки, а у меня в деревне ей хорошо. Мне кажется, я наконец начинаю стареть. Как говорил Сережа Чалый: "Молодость я просрал. Чувствую, что начинаю просерать старость..."




* * *

Мама сидит напротив, все еще красивая, восьмидесятивосьмилетняя. На ней синий шелковый халат. Мы пьем кофе. В этом году необычайно ранняя весна. Термометр за окном показывает +18.

- Когда ты вернешься? - спрашивает она.

- Дней через десять...

Мы оба знаем, что я говорю неправду.




* * *

Камень, брошенный в реку...

Круги по воде...

- Мне вот эту, зеленую.

Усталые глаза - из зеркала - не мои глаза. Какая-то чепуха. Причем здесь шляпа?

- Нет, не беру...

...Цветы-великаны. Лес одуванчиков. Белые панамки.

- Пойдем на вал. Смотреть, как поезда...

Поезда - мимо. В голубую мглу. Ромашки и поезда.

- Пойдем на вал...




* * *

Опоздав на 20 минут, Вероника выныривает из метро. Я вручаю ей розу, и мы отправляемся в кафе с "египетскими фресками", расположенное неподалеку (раньше здесь было казино).

Не успев войти, она вдребезги разбивает стакан с яблочным соком.

- Хорошо, что не виноградный, - шепчет она.

Я пытаюсь отвлечь ее от мрачных мыслей:

- Послушай анекдот... Больной на приеме у врача. "Доктор, что со мной? Куда ни ткну пальцем - в бок, в сердце - везде адская боль..." Доктор: "У вас палец сломан!"

Вероника вежливо смеется.

Я исподтишка любуюсь ее нервным, чувственным ртом, потом вдруг (непонятно, почему) вспоминаю еврейский квартал в Париже, где мы год назад бродили с ней под дождем...

- Париж... - говорит она, как будто читает мои мысли. - Я себя тогда ужасно чувствовала. Всё было, как во сне...




* * *

Из стихов Н.Курилко:



* * *

Подъезжая к Санкт-Петербургу, миновали станцию Шушары. От Витебского вокзала прямая ветка метро - сошли на площади Мужества. Там живет Игорь. Явился в двенадцать ночи, пьян и говорлив. Потащил на Невский.




* * *

Москва - тревожный город...

Спали на узкой кушетке среди книг и засушенных цветов.

Утром пили крепкий чай. Хозяйка стряхивала пепел в антикварную пепельницу и то и дело цитировала Гумилева.

Вероника методично ела апельсины, я думал о том, что пора уезжать в Киев, потом в Германию. Шел ровный московский снег...




* * *

Сегодня целый день бродил по Киеву. За три часа встретил одного знакомого, и тот приехал из Штатов.




* * *

Как любил повторять Лессинг, у прогуливающегося любая кривая - прямая.




* * *

Остановился в "Пассаже", дешевой гостинице без удобств и без горячей воды. Зато близко к центру и недалеко от моря. Добирался на такси. Внезапно машина затормозила. Шофер (мальчишка лет 18) нарушил какие-то правила. Достал документы и пошел разбираться с гаишником.

- Сейчас, только дедушку в гостиницу отвезу.

Это он обо мне, с горечью и не сразу понял я. Дедушка - это я.




* * *

...Я стоял у окна. Сквозь частое вздрагивание листвы я вдруг увидел брата, уходящего все дальше и дальше... Несколько раз он останавливался, и тогда мне казалось, что он смотрит в мою сторону.




* * *

Из стихов А.Принца:



* * *

"Когда моя сестра еще не заболела болезнью Боткина, мы с ней играли на рояле в четыре руки".




* * *

Приснился сон, будто сижу за письменным столом (за окном - сад) и листаю две толстые тетрадки, исписанные аккуратным (не моим) почерком. С увлечением читаю страницу за страницей.

Утром не мог вспомнить ни единого слова.




* * *

- Скажіть, коли ви написали свій перший вірш?

- Свій перший вірш я написав п'ятнадцять років тому.

- А над чим ви працюєте зараз?

- Зараз я працюю над своїм другим віршем.

(На русский не переводится.)




* * *

1953 год. Мое первое стихотворение:

Мне 4 года. Дядя Вася - маляр (запойный пьяница), возможно, татарин.




* * *

- Двери мешком накрытые.

- Что, что, что?

- Двери мешком накрытые...

- А ну-ка дай, я посмотрю... двери межкомнатные...




* * *

Мама поет:

- Еще, еще...



* * *

Саша-Удав за стойкой в "Крещатом Яре".

- Я скоро умру...

"Разве можно такие слова произносить спокойно?" - думаю я.

- Через две недели, - продолжает Удав. - Почки отказали.

Он действительно вскоре умер.




* * *

1955 год. Мама везет меня в Крым. У меня астма. Я не хочу оставаться. Мы оба плачем. Отвесная стена моря.

Когда вернулся, плел всякие небылицы о Турции, о папуасах...




* * *

- Ты ведь еще помнишь те времена, когда двойная половинка стоила всего восемь копеек? Помнишь? "Бульонка"... "Латинский квартал"... Вечно пьяный Соханевич... Гроза Крещатика - Шаповал... Хотя и милиционер, но человек достойный, по-своему справедливый. Баба Лена, скупщица краденого:

- Ну и сколько ты хочешь за цю фигню?..

Помню, как впервые попал на Крещатик. Принц знакомил меня со своими друзьями.

- Это кто? - спрашивал я после очередного знакомства и очередной бутылки вина.

- Стукач.

- А это? - спрашивал я через полчаса о ком-то другом, с кем тоже было выпито немало вина.

- О, это большой стукач, - терпеливо объяснял Принц.

Сплошные агенты КГБ.

- А это кто? - уже под вечер, в какой-то подворотне.

- Это гениальный поэт, Николай Курилко.

- А что он написал?

- "К чему мне равенство, когда я одинок!"

- Это всё?

- Всё.

- А еще что-нибудь он написал? - мне как-то не верилось, что этот малый с кривым лицом, с которым мы только что выпили бутылку водки - гений.

- Еще?

- Да. Что он еще написал?

- Еще он написал стихотворение "Горы".

- Прочти.

- Оно очень короткое...

- Тем более прочти.

После долгой паузы:

- Безмерным озарен!

Сам Принц - не то художник, не то поэт.

Как-то договорились встретиться на Главпочтамте. Я прождал его полчаса и ушел. Через несколько дней случайно оказался на том же месте. Навстречу - Принц:

- Привет, старик, ты меня еще ждешь?

Ну что ж, пророчества поэтов сбываются!

...Помнишь, Принц, как мы поднимались к Стефану в его мастерскую, туда, на седьмой этаж, на "седьмое небо", где вечно пьяный Поливанов колдовал над бюстом "вождя и учителя", а Стефан щурил хитрые глазки и торжественно, нараспев, словно заклинание, произносил волшебное слово: "заказчик"? - нет ответа!

Примерно в это же время Л.Аронзон в Ленинграде пишет одно из лучших своих стихотворений:

дата написания, предположительно: ноябрь 1969 года. Впрочем, о существовании Аронзона (и о трагической его судьбе) я узнал много позже.

По утрам похмелялись в "Гроте"; пьяный Мотрич нависал над собеседником и говорил всегда одно и то же:

- Хотите, я вам хорошие стихи почитаю?

Он был родом из Харькова. Несколько лет жил в Киеве. Пил и читал случайным прохожим хриплым голосом трагические стихи:

Рядом - Коля-горбатенький с пустым стаканом в руке, с бессмысленной улыбкой на измятом лице, автор нашумевшего стихотворения:

(интересно жив он еще или наконец сравнялся талантом с Гомером?), а также другого, не менее удачного четверостишия:

Эти "ум тенденций" и "разность многих лет" преследовали меня потом на протяжении всей моей жизни. Еще у него была такая строка: "Моя душа лелеет к облакам".

Разве упомнишь всех!

...Как не вспомнить N, гордость Крещатика тех лет, поэта "во что бы то ни стало", бомбардировавшего издательства своими зловещими стихами: "Конъюнктивит, трахома, катаракта..." - это из больничного цикла.

Помню, как на мой вопрос, кто его любимый поэт, N произнес совершенно для меня не знакомое имя Мандельштама.

Стояла поздняя осень. Мы прогуливались возле центрального универмага, N читал стихи, ветер гнал листву по улице Ленина 3 , мне казалось, что жизнь и поэзия - навсегда...

N давно в Америке. Я (кто бы мог подумать) в Германии. И только Коля Курилко по-прежнему живет в Боярке 4  в полуразвалившемся домике неподалеку от озера, занесенном осенью - листьями, а зимой - снегом.

Это из его стихов, посвященных Циприану Норвиду.

Именно тогда открыл я для себя гениальную поэзию Плужника, монументальную его поэму "Галілей". Спустя четверть века перевел ее на русский:

И именно в те годы попала мне в руки книга Мыколы Хвыльового "Осінь", книга, которая потрясла меня. Позже я узнал, что Хвыльовый застрелился 13 мая 1933 года. В 1970 г. (через 37 лет) тоже 13-го числа, но только в октябре, застрелился Аронзон (возможно аналогия здесь неуместна).

И вот теперь в Германии много лет спустя я осторожно переворачиваю пожелтевшие страницы старинного издания (книга издана в Харькове в 1924 году в издательстве "Червоний Шлях") и с удивлением и благодарностью читаю:

"...I Франція, Париж. Але навітъ останній скептик - Анатоль Франс покинув сумніви. Милий друже: осінь то - спостереження" 5 .




* * *

Некто Г. в юности сочинял стихи:

Теперь он работает на телевидении.




* * *

Вчера с Мурашевским и Ядловым сидели на Дерибасовской под чудесным осенним солнцем, говорили всякую чепуху. Мурашевский без конца повторял строку (вернее обрывок строки), пришедшую ему в голову утром в туалете: "Остывает член..."

- Я обязательно напишу об этом, - приговаривал он, демонически улыбаясь.

Вернулся в Киев и тут же накатал пародию:



* * *

"...Вот и обнаружилось третье - на кого еще похож старик - да на Исаака Моисеевича, считавшего себя изобретателем калейдоскопов, только он был похудее и без ореола. Наверное, старика уже нет в живых. Никто не называл его Исааком Моисеевичем - все Ишаком Моисеевичем - но тот не слышал, а если слышал, то стоит ли обращать на дураков внимание! Глупо! И не смешно. Сам он, как выяснилось, тоже умеет использовать близкое звучание слов, но! когда это вызвано житейской необходимостью. Этот Исаак Моисеевич втравил уважаемого заведующего - Льва Вениаминовича понимающею толк в одной лишь бумаге, - открыть производство калейдоскопов. Уговор: Исаак Моисеевич, как изобретатель, будет получать с каждого выпущенного калейдоскопа одну копейку (в те времена - десять). Для начала раздобыли два мешка отходов прозрачного оргстекла. Исааку Моисеевичу поручена была покраска. Взялся он покрасить у себя дома - но развел такую вонь, что жена его выставила. И вот Исаак Моисеевич с победоносным видом притаскивает два мешка. Далее диалог с Львом Вениаминовичем: - Что это такое, Исаак Моисеевич? - Как что? Засыпка. - Но вы же сказали, что принесете - крашеную. - Нет, я этого не говорил. - Как не говорили, а что же вы говорили? - Я не говорил, что принесу крашеную, я сказал - крошеную - я три дня разбивал ее молотком. - Нет, вы сказали - крашеную! - Нет, сказал - крошеную.

Крашеную, крошеную, крашеную, крошеную, краш, крош, краш, крах, кыш, брысь!"

Александр Цыбулевский
(из книги "Владелец шарманки")



* * *

Я открываю тяжелую двойную дверь и погружаюсь в душный полумрак чужого жилища.

Две комнаты, большая неприбранная кухня. Рассыпающаяся на части мебель. На подоконнике - транзистор образца 1967 года...

Квартира нафарширована книгами. Даже в туалете - какой-то справочник. Тут можно найти абсолютно всё: от полного собр. соч. Диккенса до 6-ти томов Майн Рида (правда, в другом шкафу и в другой комнате).




* * *

Единственная книга, по прочтении которой тут же захотелось сесть и написать что-нибудь стóящее - "Женский портрет" Джеймса (недавно прочел "Плескус" Генри Миллера - тó же впечатление).




* * *

Кстати. У Николая Курилко было замечательное стихотворение:



* * *

Лет двадцать тому назад обнаружил у Винокурова в его рассуждениях о поэзии (изданных отдельной книжкой) неточную цитату из Мандельштама. У Винокурова:

У Мандельштама: "Оттого что иной не видал".

Казалось бы, невелика разница, но в варианте Винокурова поэзия отсутствует начисто.

...А вчера по ОРТ транслировали юбилейный концерт Евгения Петросяна. Ему, оказывается, уже шестьдесят. В течение нескольких часов юбиляра чествовали многочисленные персонажи "Кривого зеркала", а также Кобзон, Винокур и другие видные деятели отечественной культуры. В конце вечера распоясавшийся именинник приступил к чтению стихов Пастернака и Левитанского. Начал с первого:

У Пастернака эти строки звучат по-другому:

Вряд ли кто-нибудь это заметил. Ну какая разница - пускался, решался...

Впрочем, стоит ли быть слишком строгим к Евгению Вагановичу, который, в общем-то, к поэзии не имеет прямого отношения, если даже Эдвард Радзинский умудрился в авторской телевизионной передаче о Блоке (несколько лет назад) допустить неточность, декламируя перед многомиллионной аудиторией стихотворение "Поэты". Первую же строфу он прочел неправильно:

У Блока: "Там жили поэты..."

Но и Петросян и Радзинский - прекрасные декламаторы.

И вот что еще интересно: ни тот, ни другой, ни поэт Винокуров ни на йоту не отошли от смысла стихов. Они лишь нарушили строй гармонии:

Не об этом ли писал Мандельштам:



* * *

В начале 80-х в Киев приезжал Арсений Тарковский. На одном из творческих вечеров (в доме художников?) Игорь Каплиенко передал ему записку. Тарковский записку прочел, но никак не отреагировал. Тогда Капа написал еще одну записку, в которой потребовал, чтобы Тарковский дал оценку только что присланным стихам.

- Хорошие, милые стихи, - несколько растерянно произнес тот.

Речь шла о следующем стихотворении:

Поскольку Тарковский стихи похвалил (или почти похвалил), я со спокойной совестью опубликовал их в одном из первых номеров "Крещатика". Посмертно 6 .




* * *

Как-то позвонила Леночка Андрианова, сочинительница маловразумительных стихов, уже не молодая женщина, с матросской походкой и плохой кожей лица:

- Ты не помнишь, что значит слово "мазумент"?

В первый момент я опешил, и только через несколько секунд до меня дошло, что слово-фантом произросло в ее отравленном никотином мозгу из двух других: "монумент" и "позументы".




* * *

Из школьных воспоминаний:

Аглая Франсовна (учительница физики) вызывает к доске ученицу 8-го класса Людмилу Корецкую.

- Что это? - вкрадчиво спрашивает заслуженная учительница республики, указывая пальцем на трансформатор, лежащий перед ней на столе.

Корецкая долго смотрит в окно, где под лучами холодного октябрьского солнца шелестит последней листвой облетевший тополь, потом - так же долго - на трансформатор и, наконец, с нескрываемым отвращением произносит:

- Автотранспорт!




* * *

"В 1954 году в подмосковный санаторий под Люберцами приехал отдыхать Валентин Николаевич Старгородцев, преподаватель физики из города Ямска..." - хорошее начало для фантастического рассказа.




* * *

Я стоял у "Латинского". Слева по курсу нарисовался Зорик с синей потрепанной книжкой "Нового мира" в кармане пальто.

Мир качнулся и куда-то пропал.

...Первое, что сделал по приезде в Киев (много лет спустя) - купил пиратскую копию "Мастера и Маргариты". Затаив дыхание, стал смотреть.

Вдруг голос Иконниковой:

- "Мастера" кто написал? Достоевский?




* * *

Иконникова: "Пришли могилокопы и стали копать могилу".

Она же: "Штудируют почву".




* * *

Я - Иконниковой (в шутку):

- Да на тебе пахать можно. Ты здорова, как бык...

Она:

- У меня два диагноза...

Как-то спрашиваю (по дороге в гастроном):

- Иконникова, что-то никак не пойму: ты умная или глупая?

Она (не задумываясь):

- Я несчастная!




* * *

К Илличевскому меня привел Зорик.




* * *

Сначала пили в "Леваде". Потом переместились в "Грот". Оттуда вышли через четверть часа с бутылкой водки. Карабут с Кассандрой уснули прямо за столиком.

К вечеру в совершенно незнакомом подъезде обнаружил себя в странной компании: пожилая, но все еще красивая женщина (пьяная вдрызг), карлик и уже немолодой работник ОБХСС. Женщина прокуренным голосом пела романс "Гори, гори, моя звезда..." Карлик посапывая пил портвейн (стакан за стаканом) и закусывал маринованным чесноком. Работник ОБХСС оказался интеллектуалом - после первого же стакана водки начал читать стихи. В течение 15 минут он умудрился прочесть пространную поэму (в духе "Тамбовской казначейши") и не менее десяти лирических стихотворений собственного (по его словам) сочинения. Одно из них звучало приблизительно так:




* * *

Обсуждали с Петром возможное название нашего предполагаемого совместного издательства. Я сказал, что было бы неплохо, если бы оно начиналось на букву "А", в этом случае во всех каталогах и справочниках оно стояло бы в самом начале. На следующий день звонок:

- Я придумал название: "Армагеддон".




* * *

В Мюнхене на первом съезде русских поэтов, живущих в Германии, куда я попал по недоразумению, некий автор, с которым до этого мы общались только по телефону, сказал: "Я думал, у вас горб, все редакторы - горбатые..."

Ему так понравилось эта шутка, что он повторил ее несколько раз, разговаривая в буфете с одной довольно известной (в эмигрантских кругах) поэтессой.




* * *

Последние лет 7-8 имею дело, в основном, с текстами. Иногда слышу голосá (по телефону). Время от времени некоторые авторы присылают по электронной почте свой профиль (или анфас). И уж совсем редко (несколько раз в году) кое-кто из виртуальных собеседников материализуется - тогда я имею сомнительное удовольствие общаться с живым (и не всегда умным) человеком.




* * *

Из Сергея Илличевского:




© Борис Марковский, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.



Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]