|
ТАК ВЕСЕЛИСЬ ПОД ОКНАМИ ТВОРЦА!
Весельем я тебя заговорю, чтоб идиотом ласковым смотрелся, мой слабый принц, мое больное сердце, стремящееся ритмом к октябрю, когда неравномерные дожди диктуют рваный ритм любви и смерти, когда не просишь тупо "подожди", а просто шлешь и к черту, и в конверте, когда поступков ржавые края впиваются в предплечье, лижут рану, когда предчувствие зимы и алтаря не только жутко, но еще и славно. Так веселись под окнами Творца, разбей их нафиг, пусть летят осколки на безмятежность твоего лица, на половик из маковой соломки! Согрей стекло, его в ладонях сжав и растопи застывшую реальность! И смейся! Смейся! Острие ножа когда-нибудь вернет тебе нормальность. А вот сейчас - сейчас ты проводник неясных чувств в неясные поступки, как раз сейчас идут такие дни, которые значительны и хрупки. Так вспомним заговор - веселый и чужой. Но лучше свой придумаем и это даст шанс почувствовать, что мир еще живой, что он опять готовится к ответу. _^_ * * * Виси, виси звезда моих надежд на паутине их неисполнений. Меж тем меня обманывает гений нечистых помыслов и красоты одежд. Ползи спокойно, солнечный паук по липкой сладкой вате небосвода. С чего ты взял, что я грустна, мой друг? Я наслаждаюсь подлостью природы. Ползи на брюхе, верный пес любви к ногам моей судьбы придурковатой - она ревет и требует расплаты, поскольку соглашалась за рубли. Лизни ей руку, полудохлый Джим, она очнется, выгуляет в парке тебя, себя. И мертвому припарки глядишь, помогут соблюдать режим. _^_ ПИСЬМО С ДАЧИ ...Подробнее? Ну... я не знаю... вот дом - деревянный, уже покосился. И мебель ветха, разнородна. И садик, который все больше дичает и вянет, и воет собака, хотя абсолютно свободна. А если на улочке чьи-то проявятся фразы, ткань тонкой беседы ветха - расползается, рвется, обрывки случайны - из них не смогла я ни разу составить сюжет или выдоить каплю эмоций. И конус вечернего света над круглым столом, как над ареной сражений жука с муравьями, сражений за право кого-то назвать дураком, что принято вечером, в частности между друзьями. Еще комары, выходные, отъезды людей, приезды людей, вечный чай, обсуждение планов. Ненастоящее время. Скелеты чертей в шкафу, в холодильнике, за радиатором в ванной - они от тоски уморились. Иссякли и всё. И больше не стонут прогорклыми полуночами. И самое странное - в горло мне лезет кусок. И самое горькое - я не готова к началу. _^_ НОСТАЛЬГИЯ Водосточные трубы забиты обгоревшими тушками звезд. А душа нарывает в зените мутным светом российских берез - тем опаловым, тем невесомым, тем, дрожащим на языке, когда катится главное слово от гортани - к славянской тоске. Только небо, земля и свобода одинокого позднего "я", что красиво тоскою урода, что застыло, держась за края неба - черного лезвия бритвы, полоснувшего по рубежу преступления и молитвы. Вытекает рассвет. Ухожу. _^_ * * * Весны воздушные ямы - тошнит от провалов. Весной становишься странным - уже немало. Ожоги зимних кумиров - каминов, ревности, спирта залечены хлорофиллом - раскрылся листок пюпитра. Скрипач, богомол и циник, расправит хитин футляра, и бабочки пестрый чирик родится из пены вокзала, пахнущей неуютом, хлоркой, селедкой, потом. Засаленная утварь, рассованная по сотам, вокзальные атрибуты, продлившиеся в судьбы, конечно близки кому-то, особенно на распутье. Но бабочки нервный трепет, яркий мазок в пространстве, нервы весенние треплет призывом к непостоянству, манит туда, однодневка, где время чувствуешь остро, где страсти скользкое древко сжимает ласковый монстр с фиалковыми глазами, передозировкой гормонов. Весна на глобальном вокзале. Медуза-горгона. _^_ * * * Москва... как мало в этом звуке уже осталось для меня. Скользя сознанием старухи, я понимаю: все фигня. И стойкость оловянных ложек в тарелке с варевом войны меня уж больше не тревожит, подумаешь - обречены. Чем ближе ночь, тем чаще голос вползает в сердце и бубнит, стучит, что наш Создатель холост, вполне возможно - инвалид, но этот голос захлебнется, он слаб и неуверен, бес. Веревочка уже не вьется, она спускается с небес, и каждым утром проверяю закреплена ли там она, поскольку в ней - ворота рая, и в нем я, может быть, нужна. _^_ * * * Юрким мылом выскользнет взгляд из ладони беседы влажной. Губы - важно, предлоги - важно. Я не слышу что говорят эти двое, где я - одна, получившая роль по блату (по знакомству). Как четко видна пена неба и пена расплаты. Суть бедна (не сказать убога), прост сюжет (да чего уж - жалок). Повстречались по воле Бога, расстаемся по воле шавок. _^_ * * * ... нет, это будет по другому, детка, ты слишком очарована прогулкой подзатянувшейся. Из вечности украдкой так тянет губы старая Снегурка, чтоб приспособить пересохший рот для неполученных блаженства и упреков. Но поздно, поздно. Слишком одиноко. И нежилой просторный небосвод. _^_ * * * В вокале осени визгливые намеки на неуверенность вчерашних откровений. А листья падают смешно и однобоко, напоминая общее старение. Рыбешкой мелкой переполнен сквер, не поскользнуться сложно и не нужно. А в небе плавает белесый камамбер и запахом напоминает нужник. Дней, высушенных бабьим и хмельным теплом и лаской выцветшего лета уже не вспомнить. Так не вспомнить дым сигары некурящего поэта. Есть, правда, девочка - дебильная слегка, она засушивает в разных толстых книгах такие дни, цветы. И ждет пока закончится осенняя интрига. _^_ * * * Устроитель вчерашнего праздника, поверни лицо свое к морю, наполни морщинки солью, те, что от глаза - к виску. Развлекать это тоже противно, или радостно, или достойно, или ветренно, или дождливо... Главное - пережди тоску. Грубые крики чаек - белых ворон побережья. Просоленный голос чайки - прокуренный голос тоски. Что шевелишь губами? Командуешь действом, как прежде? Жгуты свалявшейся пены попахивают, как носки. Устроитель сегодняшних будней, сядь по-турецки у моря и наблюдай за безумным, но мерным конвейером волн. Утихомирилась гордость. Парализована воля. Шлепают берег - волны. Облачно. Зимний сезон. _^_ © Елизавета Михайличенко, 2000-2024. © Сетевая Словесность, 2000-2024. |