ДНЕВНЫЕ РЕЧИ ВЛЮБЛЁННОГО
СЧАСТЬЕ
Лес стоит ржавый, а теперь залитый водой.
Листья почему-то не облетают.
Это ль не рай: сосны и змееподобные деревья.
Под ногами и всюду - песок.
Все рады, и все улыбаются.
Жариться в ультрафиолетовом бутерброде,
ослы пачкают простыни,
приготовить мясо под овечьим сыром -
мясо-погорелец из самого нутра чёрной печки.
А у полузнакомых людей дела плохи.
Мокрые вельветовые квадраты: вытертые поля.
Это уже не горки, это целые лбы.
Или так: над нами шумит зимняя вода,
под нами спит земля.
Мы едем на север, к морю, в дюны.
Гулянье среди соломенных дюн:
на дне коричневого озера - прозрачной лужи - вереск,
также как и по краям коричневого озера.
Горный путь к морю. Моря невидно.
Горы нижних земель: сосновые горки.
Хорошо не я подошла к телефону.
"Паола, как ты себя чувствуешь?"
"Плохо. Не стану врать.
Из рук вон плохо. Душе - страшно.
Всё тело болит, особенно шея".
Хорошо бы время застыло
и дрыгалось потихоньку,
как секундная стрелка в севших часах.
Это и был бы наш пульс -
потихоньку дрыгается, а время стоит.
Мы очень счастливы.
А на лице полузнакомого человека -
свежее отражение горя,
выступившее завтра, в обеденный перерыв, вчера, однажды.
Почки надуваются. Постепенно наступает весна.
Тут когда-то ловили сов.
Это сохранилось в названии лесного проспекта.
Анекдот: беда, но не горе; горе, но не беда.
Дождь деловито добегает до правого края,
превращается в снег, разворачивается.
Солнце производит синий туман.
Время идёт, наваливается новый город.
По вытертым полям за окном поезда проносился дождь.
чёрные деревья стояли в небе и не двигались,
медленно уплывая назад.
"Сколько же можно счастья? Я сдаюсь".
А я ищу отражение горя на своём лице,
чтобы можно было ещё счастья.
Не туман, а слепящее солнце
над вересковым болотом, над синим озером.
_^_
DIXI
Невеста - награда бравому войску.
Копчёной белугой лесному царю -
кисельные кочки, молочные слёзки -
подарочек стонет, а я горю.
Невеста знает, но всё же бодрится.
А войско заносит над грудью кинжал.
Грудь волосата, кинжал - как птица.
Пленник поник, а полк заржал!
Чёрные очи и длинные ноги -
коротки руки, хоть память длинна.
Нуждаются воины в огороде,
а царь захмелел без вина.
Доярка юную доит бурёнку,
той ведь не выпить всего молока.
Мы воспитали её из телёнка.
От мудрого Феба - одни рога.
Балдеет крестьянин в весенней лазури,
завоеватель загнил в сапожке.
Сто миль в поперечнике - алчные люди
загонят ли тигра к реке?
Пятится морем родимое племя -
хаос еврейский любил Посейдон.
Завоеватель навеки уделан,
невеста свободна, и замер стон.
Царь разнимает могучие клещи
и ослепляет себя и зал.
Все умирают, но рукоплещут,
сипя довольное: "Я сказал".
Мы любим и жалуем юные годы.
Метит окрестные области тигр.
Летят самолёты, идут пароходы,
тигрицы готовы для новых и новых игр.
_^_
НАШЕСТВИЕ ВАРВАРОВ
Я предам и в мир, и предам в войну,
я предам и в холод, предам и в жар.
Я жалею Сальери, я плохо сплю,
я в лотерею себя сорву,
я предам, я предам, я предам.
Я предам и русский язык, и родню,
честность - это гнилой товар,
честный - гнилой базар.
Я сменяю себя из монгольской мглы,
из узбекских ватных сменяю себя полей,
себя, считающую углы
в семь утра, за кашей, подсыпь-ка в утюг углей,
выгладь рубашку, выгуляй кобелей -
на себя с мушкой у рта, желательно без головы;
на себя, не торгующую из-под полы, -
себя, торгующую из-под полы
хлопковой ватой узбекских снежных полей.
По еврейской улице по волнам
проплывают медузы, плывя домой,
на ветру болтают больной фонарь,
по моим болтают ночным стенам:
он больной, он больной, он больной.
Заберите уличный свет к чертям.
Жена нафталина, летает моль:
гарем, нафталинный рой.
В чём убили в том выйду сама на поклон
с собой из монгольской коричневой мглы,
с собой, обвешанной барахлом
из первого акта, из первой душистой поры.
На палочке вынесу кланяться другие полголовы.
И пойдут чередой на конечный поклон
Орест и Эгист, Прометей с орлом,
усталый с выдрессированным орлом -
хлопать сами себе тоже, видимо, будем мы.
_^_
ЗЕМНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
Зелёная вода или это стекло, или это рыбы, стеснение в груди, или это сети?
Это зелёная вода заполнила воздух: толкая, толкая ногами воду, идём;
не слова, а водоросли, тонкие нити, или волосы, толкая ногами воду, идём;
не слова, хорошо если хотя бы форму фраз или количество слов, но не то, не то.
Эта ноша, которая становится тяжелее и даже представляется иногда неподъёмной -
исчезнет без следа, пропадёт пропадом, улетучится, как дым (утешение ли это?) -
нужно меньше отвлекаться, не отвлекаться, конечно же, невозможно,
главное, не отпустить, и силы смешно жалеть - ведь это перед лицом неизвестности,
но мы поднимаем руки, чтобы отвлечься и выразить радость.
Это зола, неупоминаемый пепел или сущность жизни, минеральный остаток,
это можно счесть незначительными невзгодами, но наподобие назойливого плюща,
каждое обстоятельство цепляется за жизнь и тянет за собою следующее обстоятельство -
таким образом, развязывается бантик судьбы: локоть, податливая петля,
локоть выскальзывает из-под плеча, водоросли, нити ли, волосы ли -
события цепляются за жизнь, такую миниатюрную на деле, что вся целиком, бывает,
подчинится одному обстоятельству, присыпанная золой,
хотя тут, в жизни, всему можно научиться, поистине великолепен удел человека -
вот что остаётся от каждого, а не пепел, не прах.
Что знаем о невзгодах тех мастеров - и даже имена их забыты, - помимо прозвищ?
Дивимся умениям людей - они собираются толпой или нитью из века в век,
и каждый научится ремеслу не хуже отца и не хуже друга.
Что знаем о тех мастерах? Чуем ли сердцем их замирающий пульс,
когда обрывалось сердце и колотилось, сердце устало от крови до тошноты?
Мы примеряем иногда с надеждой и любопытством тень своего опыта
к тёмным изображениям, пробелам, пятнам белым нами же выбранных жизней,
свои невзгоды и свои судьбы, развивающиеся также в тени, как северное сказание,
кружевные воротники к пожелтевшему кружеву, провалившемуся в темноту, -
было ли оно в употреблении? - и притулившись, остаёмся.
Как связанное на спицах легко распадается! Как легко тянется нить -
без сучка, без задоринки, не зацепившись, более не составляет общего узора.
Прикладываем громадные тени - они, кажется, расположены близко к источнику света -
к своему плечу, твёрдому, а иногда загорелому, но ещё не свершившему,
жмём руку своим мертвецам, первыми подавая руку, ибо мы-то ещё живы -
всё это в стороне от любви, но под гнётом любви.
Мы шагаем по пояс в воде, заглядывая в воду, но не видно шагов, хотя невозможно не
идти, так как время непрерывно происходит,
и невозможно не проталкивать воду: эта зелёная гладь, земная ответственность,
и мы поднимаем руки, чтобы отвлечься и покуражиться.
Настоящее мгновение, не долгое и не короткое, без прошлого и без будущего, -
светлый миг свободы и эгоизма, эфемерное основание творчества -
комната моего сознания: где же кости или углы,
стеснение в груди или гиблые очереди дней, летучий пепел
или распри мундирных пуговиц, горький прах, который обложил груди живых
и обычно поддерживает меня, где сила, которая наделяет людей весом?
Мгновение невесомости, подобно смерти, освещает жизнь, и более нет праха -
воздух покачивается, как колокол, как вода, проталкиваемая веслом,
солнечные тени свиваются в буруны, зелёные розетки с резными краями,
закрыты глаза, то ли грудь обладает зрением, то ли гортань, то ли исписаны веки.
Великолепен удел человека - громкая участь в безмолвной комнате,
где свивается воздушная пряжа и ложится на колесо: эти птицы, эта любовь,
этот младенец на качелях или на коньках, или со скакалкой - крошечные миниатюры,
синие узоры;
это кроткая солнечная комната, холодный пол здесь и зыбкие стены -
мы входим сюда, как робкий хозяин входит в свой новый дом, в ладони зажимая ключ,
эта свобода растопит и краткость жизни в награду за суеверие и внимательность -
тянет сыростью здесь, в зелёных сумерках, в солнечной комнате, где
приплясывая, сосредоточенно на бок заваливается пыль в солнечном луче.
И кто-то придерживает мою руку.
_^_
ПИСЬМА О РОДИНЕ
(1): Я жалею её, и я её ненавижу.
Она научила меня страху, сомнению,
а любви она и не учила меня,
потому что знала, что рано или поздно у нас это кончится.
Это предательство - знать и не говорить.
С ней я расстался, с приятелями я не умею дружить издалека.
А чтобы делить работу ума,
не нужно делить город.
Поэтому моя родина более мне не нужна.
(2): Виды пустырей, продуваемых ветром,
убогие ларьки, серость, жидкая иллюминация, -
такие виды для меня и многих других наиболее удобны
как наиболее привычные, виды детства.
Может быть, поэтому возвращение к местам детства
всегда разрывает людям душу.
Всё стареет и съёживается. Какая радость от пустырей?
Жалеешь и сильнее любишь.
Всем ли людям родина разрывает сердце?
(3): Я ненавижу свой дом.
Венеция не является моим домом.
Когда ты младенец, тебя не спрашивают.
Я ненавижу физиологические реакции за их грубую навязчивость.
Венеция же - место развития моего ума, и моё личное место.
Я люблю Венецию и противопоставляю её дому,
к которому приросла моя пуповина.
Особенно я ненавижу мой дом зимой.
На крышу гаража падает хурма
и там гниёт.
(2): Прочитала, что неродившая женщина
становится неспособна к самоотверженной любви.
Я из двадцатого века не вижу
разницы между женщиной и мужчиной, так что возможно,
что в современных социальных условиях эта фраза потеряла смысл.
Всё плохое в нашей душе происходит под действием животных инстинктов.
Цивилизация предоставляет свободу придушивать эти инстинкты.
Ты, отправляясь в самый цивилизованный город,
уверена, будешь очень хорошим человеком
и вдохновенным.
(1): Он писал портрет своей женщины
и этот портрет был исключительной простоты и красоты.
А больше ведь ничего не нужно?
Сегодня такой день, что душа чёрная,
и хочется повседневных забот, за которыми бы душу невидно.
Я просыпаюсь в слезах.
Я знаю, что не люблю её, но знаю, что от моего сердца убыло.
Мы так долго были вместе.
Она вечно томилась по мне, а я-то и не думал,
что у нас это кончится.
(3): Спасибо за вопрос и письмо.
Я ищу способы уехать отсюда.
Как видишь, я очень незамысловатый человек.
Я не жалею ничего, а только себя.
Меня окружают люди низкой духовности,
а сам я не умею ни развлечься, ни написать к ней письма.
Всегда пишу, а оказывается не вовремя.
Очень хочу уехать отсюда и даже не из-за погоды,
как это было раньше.
(2): Сегодня такой неприятный день, что мир отыскивается
только среди безымянных земель, если думать о себе,
или за письмами, - как это хорошо, что ты написал именно сегодня.
Иначе думаешь о пустом, злишься на каких-то людей,
мысли толкутся в голове, кромешная чушь.
Что значит среди безымянных земель:
есть одна луна, есть один океан, одна земля,
и я тоже там лежу,
распростёртая в темноте.
_^_
ВЕНЕЦИЯ
1. Ai Mendicoli
Провалился в сон под наш голубиный домок
в тёмный мешок,
в самый сон нырнул сапожок.
Ты смотри, во сне не греши, не громыхай,
попрошайкин домок не пугай
теремок, свинский рай.
Что было, пока ты спал, всё расскажу:
гремели негры ремнями на рынке на самом высоком мосту,
всё в открытках тебе покажу:
чайки кричали, а за стеклянной водой -
маяк. Ты спи, и я, может быть, за тобой
в тёмный мешок под водой.
Давай не спускаться под воду в безволие сна,
а ходить по зелёным волнам и спать без сна.
Вскипать целый век, как лодочка, по волнам
вот бы нам!
2.
Работники в колокол бьют - для безутешных младенцев и видеокамер такая затея.
Литые ворота дворца до утра замыкают музей на тяжёлый засов.
В зимние сумерки под фонарём от моста до заросшего тиной кривого порога
мраморной мелочи - собирать не собрать - и стекла,
красного мрамора - глиняной гальки, и водяного стекла.
А эту прозрачную девушку в тяжеленной одежде, в золоте, с голенькой шеей
не встретить, не трогать шесть уже скоро веков -
это вроде бы древние части картонной войны против какого-то замка - и слава же богу:
такая свирепая речка ей в ноги текла -
и вся утекла, текла и вся утекла.
Под сумерки жгут каштаны над огненной бочкой
на горбатенькой площади - дым, искры, звон - скомороший развал.
Дым клубится по площади и утекает в синий рукав, в нежно-зимний
рукав. Это не сумерки, это не ночь наступает, это все закрывают глаза.
Может быть, солнце село, и синь наседает, а может быть, все закрывают глаза.
И только что утро трубило, а свет оседает - такой по зиме слабогрудый, непрочный,
и снова работники сумерки бьют, и котик-слепец заскучал.
Моторные лодки подходят, промывают кишки, заливают утробу бензином
и маслом и уплывают назад; дневные картины проплывают назад,
вспять. И девушка с голенькой шеей - семенила вперёд, а вот повернула назад.
Подошла, таким образом, ночь и грохочет в уключины что есть мочи,
то затихнет, то снова тревожит плавучий причал.
Играю тебе за пластинкой пластинку, но и бледненькой девушкой из пластилина
в золоте, с тонким мешочком - тебя, моя милая грёза, медуза, слеза-дереза, стрекоза,
мне не встревожить, тебя, длинноносая цапля, коза-дереза, стрекоза.
_^_
* * *
Внимательно слежу
теченье лёгких лет.
И так люблю
я жизнь мою,
люблю веселье на пиру,
люблю признания в углу,
туман над лугом поутру,
лазури цвет,
в письме привет.
И точно также я люблю
и грязь в углу,
и кровь во рву,
враньё и скуку на пиру,
а то умру,
и жизни нет как нет -
пребудет свет да свет.
_^_
ЧУВСТВО
Как же мне припомнить то славное чувство,
которое охватило меня перед сном?
Стоит духота, и душа засела в животе.
Волненье липкими толчками бьётся в животе,
и не пускает отдых к душе.
Это из-за погоды, она омерзительная:
полусеро и полухолодно, и полупусто -
советская погода, тронутая молью что ли.
Но лежит река передо мной -
милая, одетая в старые доски;
черёмуха клубится поверх забора, белая, нежная, -
благоуханный сад так и манит прохожих.
Но к чёрту одинокие прогулки!
К чёрту упоительные аполитичные тропы,
которые здесь расходятся в саблезубом мещанстве -
сахарный петушок в курином бульоне.
Глазу открывается обширная стройка,
где к небу возносятся слепые зеркальные храмины;
деловито и медленно отслюнивают берега островов
толстенькие автомобили во внутренние улицы;
переспелые заводы, чахлые институты умирают
или наполняются тошнотворной суетой.
Я лобзаю свою землю в глухие ворота,
в твердокаменные пятиметровые заборы,
в клубы колючей проволоки поверх заборов,
в газовые трубы, в зеркальные стеклопакеты.
Каждому встречному всё принадлежит,
каждый пустырь - чейный.
И моё лобзанье приближает меня к славному чувству,
что охватило меня перед сном.
Люди, звонкие гирлянды! Люди, серебристая рать!
Мы ужинали, а налопавшись, раскладывались по койкам -
в нашем жёлтом многоквартирном доме,
разделённые перегородками, -
мы ноги опускали в сон, как в воду,
и все мы, грязные и чистые, трезвые и подвыпившие,
мы все были вместе - как зубы пса,
как грудь океанского лайнера, как стопа авианосца;
мы двигались к одной цели или одной участи -
мы, жители многоквартирного дома,
молоты механизма, локаторы,
облепившие самый высокий штырь на белой палубе.
Истребители отрывались от нашей груди
и протыкали ладонь - голубую ладонь,
а мы, тупые и прекрасные, молотили гладкие волны,
не имея своих лиц, стеклянные пузырьки вместо лиц!
Вот оно, это чувство. Но разве оно славное?
Разве я стала счастливей, припомнив его?
Золотые тополя окаймляют дорогу,
которая опоясывает землю,
и ни к кому не имеют отношения.
_^_
ОДА МИНЕРАЛАМ
Возможно, это ещё буду я между теней и ангелов -
и вспомню, как в подушки облаков
утыкаются плосконосые горы, или в синий эфир,
как волнуются леса, и постукивают ветки;
вспомню серебряные змеи, озёра, серебряные монеты,
жёсткие кисточки водопадов,
разомлевшие омуты, тихие в жаркий полдень,
и солнце проникает без страха их зелёную толщу,
не достигая дна, где затаились черти.
Кто-нибудь станет, верно, рукою водить
по темнеющей амальгаме, и речное русло -
рыбы, ил, водоросли, - обернётся бумагой, огнём, дымом...
Как нынче я вожу рукой по темнеющей амальгаме,
перебираю характеры, ситцевые платья,
которые ещё пахнут тем летним днём,
увядшие бусы перебираю, и только бумага остаётся,
бумага, бумажный шелест, дым, огонь...
Вода утекла из-под серебряной глади,
а я всё выглядывала дно, рыб, водоросли, волосы русалок -
и не видела; вглядывалась в прохладные струи,
даже руки опускала в воду, и течение подталкивало их,
но я видела отражения, и вскоре последняя капля утекла.
В виде холодного света ли стану я от одной
белой звезды перетекать к другой со скоростью света?
Ни конца, ни края тёмной вселенной, как много звёзд!
и звёздным сочетаниям - ни числа, ни края:
таким образом, всё имеет возможность случиться.
Но вероятны ли встречи?
Одинокое путешествие! О стойкий рассудок!
Мой друг, мой милый друг, как прекрасна земля!
Погляди на лиловые бусины, которыми она убрана,
на земные алмазы - в вечном морозе, там,
где собираются меридианы, или там,
где рассыпается их строй, под раскалённым экватором,
на россыпи изумрудов! Условимся думать одно.
Как должно быть красиво видеть земляную горошину,
убранную минералами - твёрдые крупицы,
лиловые серьги наперечёт - наш славный дом,
где всё можно сосчитать, где медленный ветер веет.
_^_
|
