Казаки, казаки,
не хотят никак сдаваться наши казаки
Стал стареть Матвей, просыпался с мыслью, что делать ничего не хочется, с каким-то постоянным ощущением чего-то недоделанного, вот только не вспомнить, что. Частенько стал присаживаться на лавочку, наблюдая, как старуха шустрит по двору, шугая то внуков, то забредших в огород кур. С лавочки хорошо просматривалась соседняя усадьба. Во дворе сновала соседка, изредка переговариваясь с его хозяйкой. Ведь одних годков со старухой, - думал он, - а смотри, как держится. Ох, и додельница. Такой домина, хозяйство, огород, а идет, как играет. Может, через то, что не рожала никогда. Ишь ты, крутит, зараза, так сами грешные мысли в голову и лезут! И с той поры началось. Только Матвей на лавочку, а Нюська шмыг по огороду, то цыплёнка ловит, сверкая коленками, ниже-то ноги, как головёшки, от загара. То примется платок перевязывать. Напрашивается, - решил Матвей. Улучив момент, когда своя, собрав несколько десятков яичек, отправилась торговать, засобирался к Нюрке. Наскоро переодевшись, еле застегнув онемевшими пальцами рубашку, кое-как справился с пуговицей на штанах, напрочь забыв, что их там четыре, причесался и пошёл к соседке. Поговорить! Подъезжать, как кочет, не стал, года не те. Прямо сказал: "Ясынька ты моя, ягодка малиновая, сохну по тебе почитай месяц уже, если откажешь - вообще засохну. А если сладимся, я тебе и по хозяйству помогу, и на сенокосе. Уж так мне тебя жалко, везде одна. Посмотришь, насколько тебе легче станет". Нюська оторопела, но скандалить не стала. Сказала только: "Что же это ты, Матвей, всю жизнь прожили как люди, а теперь бес в ребро?" Потом пригляделась и все-таки заметила: "Ты смотри, деловой какой, рубашку застегнул, а ворота настежь. Так уверен был, что и ширинку застегать не стал? Ишь ты, орёл какой, сгинь отсюда, пока Любке не сказала. Прискакал, пень старый!" Любке она ничего не сказала, но душа деда Матвея страдала от отвергнутой любви. Мечтать стал, как молодой. Сидит на лавочке и вот думает, думает, может, и Нюся там задумывается, видя, как он страдает. И вдруг случай, будь он проклят! В старости так свою репутацию подпортить. А было так. Подоив корову, старуха окликнула Матвея: "Что-то Нюсю не видно. Отнеси ей молоко, она просила сегодня". Матвей подхватился, взял четверть с молоком и осторожно понёс к Нюсе. "Нюся, " - позвал он во дворе, никто не откликнулся, и Матвея бес потащил в дом, заглянул в кухню, поставил молоко и, кряхтя, полез на второй этаж. Открыл дверь и обмер. Нюся спала, в одной рубахе, тело, не тронутое загаром, и не скажешь, что ей под шестьдесят. "Лапочка моя, ягодка, - потеряв голову, забормотал Матвей, - подожди секундочку, ну сейчас я, сейчас, - запутавшись в штанах, бормотал дед, - сейчас приласкаю, ты же не монашенка какая, для здоровья, только для здоровья". Нюся открыла глаза и с ужасом уставилась на Матвея. Сразу поняв по её глазам, что о любви не стоит и мечтать, Матвей шустро натянул портки, забыв о нижнем белье. Вскочившая с кровати Нюся напомнила: "Живо натягивай трусы". Матвей, не став спорить, натянул трусы поверх брюк и ринулся к двери. "Кастрировать надо таких козлов, " - заорала вслед Нюрка, успев чем-то проехаться деду по спине. С лестницы он спускался на ягодицах, почему вдруг засмеялась Нюрка, не понял. Все стало понятно, когда выскочил на улицу и его увидели ребятишки сидящие на брёвнах. "Дед Матвей, да ты как оделся, " - заблажили пацанята, заметив, что на портках деда крупными розовыми горошинами цвели семейные трусы. Дед проскочил мимо, сверкнув громадной дырой на жёлтых костистых ягодицах и исчез за своей калиткой. "Только засмейся, " - предупредил он старуху. "Совсем из ума выжил, " - сразу всё поняв, не выдержала она.
На следующий день Матвей сидел на лавочке, наблюдая за Нюркой и удивляясь сам себе. Нашёл Афродиту! Дурак старый! Ничего нет хорошего. А хорошее было! Было! Мечтал Матвей! Тогда он ещё мечтал! Теперь он подрёмывал на лавочке, вспоминая дела давно прошедших дней. И дряхлел.
Август 2002 г.
© Екатерина Морозова, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.