МАДЖОНГ
Отрывок из романа
<...>
У Жени не складывалось ничего. К концу третьего дня бессмысленного и бесполезного сидения в этом ужасном городе он отчетливо понял, как глупо было ехать сюда без плана, без ясных и четких договоренностей. Но они с Бэмби хотели обогнать Чаблова, значит, надо было спешить.
Все его попытки встретиться с Батюшеком разбивались о секретаря. Секретарь был корректен и сух, как саксаул в сентябре. Корректно и сухо он отменял вроде бы назначенную встречу и вроде бы назначал новую, которую так же сухо и корректно отменял на следующий день.
Утренний звонок в приемную и короткий разговор с секретарем были единственным занятием Жени в этом пыльном безжизненном городе. Потом он полдня шатался по небольшому базару, заваленному дешевым китайским и корейским ширпотребом, а после обеда шел в интернет-кафе и отправлял короткий отчет Бэмби. Рудокопова отвечала такими же короткими посланиями. Она торопила Женю, писала, что он мог бы быть настойчивей и пронырливей, и, похоже, начинала терять терпение. В последнем письме Рудокопова сообщила, что в Киеве уже начали говорить о рукописи. Это ее тоже беспокоило.
Женя отправил ей решительное письмо, описав ситуацию в самых мрачных тонах, и попросил инструкций на тот случай, если Батюшек и дальше будет отказывать во встрече. Он больше не хотел здесь оставаться.
Покончив с перепиской, Женя вышел на широкую улицу, застроенную неряшливыми, кое-как сляпанными блочными пятиэтажками и направился к реке - в этом городе не раздражал его только Иртыш.
Однако дошел он только до конца квартала и там неожиданно наткнулся на выходившего из маршрутки своего давешнего попутчика.
- А-а, Евгений, - обрадовался Регаме, увидев его. - Что, с делами уже покончил? Гуляешь?
- Да... Не ладится ничего, - махнул рукой Женя. - Даже просто встретиться и поговорить с нужными людьми не могу.
- Плохо. Не интересуют, значит, наши технологии местных стеклодувов, - не то спросил, не то посочувствовал Регаме.
- Что? А-а... Не то чтобы совсем не интересуют, но как-то так все...
- Понятно. Слушай, а ты не знаешь, где здесь Интернет можно найти? Мне срочно нужно отослать письмо, а потом, если ты не против, конечно, можем где-то сесть, выпить пива. Что скажешь?
Женя не возражал. Он отвел Регаме в интернет-кафе, а сам устроился за соседним компьютером.
- Мне минут двадцать понадобится, - предупредил Регаме. - Максимум - полчаса. Тебе есть чем заняться?
- Найду, - пожал плечами Женя. - Почитаю что-нибудь в Интернете.
- Если тебе все равно, что читать, могу предложить вот это, - он протянул Жене папку.
- Что это?
- Так... - неопределенно улыбнулся Регаме, - записки путешественника. Почитай, если интересно. Потом скажешь, что ты об этом думаешь, - предложил он Жене и тут же, отвернувшись к компьютеру, забарабанил по клавиатуре.
Женя раскрыл папку... Он не готовился увидеть что-то необычное, ему не было даже любопытно. Просто ему предстояло убить полчаса, ожидая, пока малознакомый немолодой человек допишет и отправит деловое письмо, а потом, уже вместе, они убьют остаток дня, который для Регаме, по-видимому, был удачным, а для Жени - нет. Не было предчувствия, от которого холодели бы пальцы, не замирало сердце, не хотелось увидеть происходящее со стороны...
Как же изменилось все, когда разобрал он несколько строк, написанных мелким, но аккуратным и четким почерком.
Перед ними явилась обычная корчма, какие стоят при дорогах по всей Малороссии. У нее были мазаные стены, маленькие окошки, в которые можно разглядеть разве что нос гостя, или его лоб, или кулак, коим грозит он корчмарю посереди ночи и велит впустить. Очерет на крыше корчмы давно почернел и сгнил и требовал замены. В другое время Чичиков даже и не глянул бы в ее сторону, проехал бы мимо, зная, что если не через десять верст, то через двадцать, наверное, попадется ему другая корчма, и больше и новее, да и чище. Но на этот раз не мог он выбирать, метель разошлась - не остановить, лошади едва волокли его бричку, сам он был чуть жив от холода, да и не знал Чичиков, куда ему ехать и где он теперь.
Словно кто-то, подкравшись сзади, сильно хлопнул Женю по спине, и от этого у него перехватило дыхание, так что он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Неожиданно ясно увидел он грязные стены заведения, в котором сидел, окна, занавешенные расползающимися тряпками, и удивительно отчетливо расслышал пощелкивание клавиатуры под пальцами Регаме. Тут же он понял все: и что здесь делает Регаме, понял и то, кому он пишет письмо и почему ему не удавалось встретиться с Батюшеком... Все разом сложилось у него в ясную и цельную картину. Непонятным оставалось одно: зачем Регаме дал ему прочитать копию добытой им рукописи?
"Но если уже дал, - подумал Женя, - то нужно прочитать". И он начал сначала.
Перед ними явилась обычная корчма, какие стоят при дорогах по всей Малороссии. У нее были мазаные стены, маленькие окошки, в которые можно разглядеть разве что нос гостя, или его лоб, или кулак, которым грозит он корчмарю посеред ночи и велит впустить. Очерет на крыше корчмы давно почернел и сгнил и требовал замены. В другое время Чичиков даже и не глянул бы в ее сторону, проехал бы мимо, зная, что если не через десять верст, то через двадцать, наверное, попадется ему другая корчма, и больше и новее, да и чище. Но на этот раз не мог он выбирать, метель разошлась - не остановить, лошади едва волокли его бричку, сам он был чуть жив от холода, да и не знал Чичиков, куда ему ехать и где он теперь.
- Иди, вызови хозяина, - велел он Петрушке. - Да спроси, примет ли он нас... Нет, не спрашивай, все равно, пока метель не кончится, отсюда мы не уедем. Ну, что ты смотришь, иди же, - прикрикнул он на слугу, и, глядя, как тот медленно шагает к двери, стучит в эту дверь, потом стучит в окно, вызывая хозяина, потом опять стучит в дверь, Чичиков думал, что это была бы совсем уж небывалая подлость - угодить побреди весны в метель, заблудиться всего в нескольких верстах от города, а потом, отыскав корчму, так и не попасть в нее.
Но крики Петрушки достигли, наконец, ушей корчмаря, загорелся слабый свет в окне, заколыхались на снегу мутные тени, заскрипели засовы, упал чугунный крюк, и дверь приоткрылась. Увидев это, Чичиков тут же отстегнул кожу экипажа и проворно соскочил на землю.
- Жди здесь, - бросил он Селифану и поспешил к корчме.
- ...и даже сесть негде, - донеслись до него последние слова корчмаря.
- Ты, братец, нас не путай, - с ходу, не переводя духа, подоспел Чичиков на помощь Петрушке. Видишь, что за птица к тебе залетела?
И тут же, не пойми откуда, возникла у него меж пальцами и затрепетала в густом, тяжелом свете фонаря новенькая "синица". Взгляд корчмаря, до сего момента сонный и безразличный, вдруг сверкнул жизнью. "Синица", между тем, порхнув перед носом, ткнулась корчмарю в руку и была им принята. Мгновенно все вокруг них переменилось: словно сами собой отперлись ворота и, выслушивая наставления Селифана, кто-то уже вел распрягать лошадей, какая-то фигура в тулупе спешила за дорожными вещами путешественников, зажегся свет в горнице, и девка потащила на стол чугунок с чем-то, пахнущим так замечательно, что у Чичикова заслезились и словно сами собой стали мигать глаза. Один только корчмарь, хоть и сделал нехотя несколько медленных шагов, открывая Чичикову дорогу внутрь, даже не подумал снять хмурой мины. Он не был рад ночному гостю и не скрывал этого.
Места в корчме и впрямь было немного. Разные люди всяких званий и чинов спали там на лавках, а иные и на полу, пережидая внезапную апрельскую метель. Закинув голову и словно покрывшись пышными усами своими, звонко посвистывал носом польский панок. Рядом с ним, уронив голову на стол, тихо спал хохол. Под боком у него, как дитя подле отца, подняв к голове худые колени, примостился жид, а напротив, разбросав ноги в рейтузах, коротко всхрапывал драгунский офицер. Из мрака, поглотившего углы, сопели и постанывали еще какие-то фигуры. Их было много. Их было не счесть.
- Да тут целый Ноев ковчег у тебя собрался? - осмотрев комнату, ткнул корчмаря кулаком в живот Чичиков и быстрым, при других обстоятельствах не совсем даже приличным для человека его лет и наружности, шагом направился к столу.
Корчмарь проводил его таким взглядом, что самим чертям в лесном болоте стало бы тоскливо, и не стал отвечать. Чичиков, впрочем, этого и не заметил. Из горшка на тарелку было выложено нечто невозможное. Сочное, нежное, пропитанное жиром, прикрытое тонкой хрустящей корочкой. Что это было? Крученык или шпундра, а может, верещака? Не знаю, не знаю, не могу сказать. Не знал и Чичиков. В другое время он не упустил бы случая подробно расспросить корчмаря, как называется поданное ему блюдо и из чего оно готовится; какие кладутся в него специи? Сколько зерен простого перца, да сколько английского? почем отдавали свинину этой осенью на ярмарке в Киеве? а почем в Сорочинцах? и сколько стоит перец в бакалейной лавке? да сколько ржаная мука? да сколько пшеничная? Бог знает, какую бездну вопросов мог бы задать Чичиков корчмарю, если бы тот не вышел из комнаты, не мед ля ни минуты, едва лишь ночной гость приступился к кушанью. Чичикова оставили ужинать в одиночестве и в тишине, если можно назвать одиночеством общество спящих путников, если можно счесть тишиной их храп, и сопение, и стоны, и срывающиеся иной раз с губ невнятные крики. Только из-за стены, отделявшей горницу от кухни, доносились до него шаги, отрывки разговора, чудились даже голоса Петрушки и Селифана, которых, верно, в то же время потчевали там.
Покончив с содержимым чугунка, Чичиков вздохнул, расправил руки и крепко потянулся, после прошел по комнате раз и еще раз. Ему следовало бы приискать себе место для сна - ночь только начиналась, но лечь было негде - разве что на полу, - да и не хотел Чичиков спать. Ни на перине, ни на печи, ни, тем сильнее, на полу. Он был свеж и бодр, точно не трясся он перед этим целый день в бричке, не мерз под снегом, не терял дорогу, едва отъехав от города. Павел Иванович еще прошел по комнате, стараясь не задеть спящих, и тут услышал шум от двери. В корчму пожаловал новый гость.
- Вот мне и собеседник, - довольно потер руки Чичиков и, окинув быстрым взглядом комнату, решил, что лучше ему вернуться к столу.
Едва подсел он к остывшему уже чугуну, как дверь комнаты распахнулась. Первым ввалился в нее корчмарь - теперь его было не узнать. И следа не осталось на лице его от былой неприветливости, да и само лицо не так-то просто было разглядеть. Корчмарь то и дело кланялся, низко сгибая свою спину, приглашая прибывшего войти в комнату.
- ...и поросенка, - донесся до Чичикова густой голос гостя, - есть у тебя поросенок?
- Слушаюсь, ваше сиятельство, - приседая от восторга и усердия, невпопад ответил корчмарь. - С каким прикажете соусом?
- С хреном, конечно! С хреном и со сметаною.
На этих словах новый гость вошел в комнату. Чичиков замер. Он ожидал увидеть тяжелое золото эполетов на плечах вошедшего, седину бакенбардов, подчеркивающих резкие складки рта, привыкшего повелевать. Он ожидал видеть власть, но перед ним стоял лишь небольшой человек средних лет и обыкновенной наружности, во фраке неясного темного цвета. Однако же Павел Иванович встал и, выйдя из-за стола, представился: "Коллежский советник Чичиков. Еду в Херсон скую губернию. По собственной надобности".
В ответ гость лишь кивнул, да, проходя к столу, так и не назвав себя, фамильярно хлопнул его по плечу. Чичиков остался стоять посреди комнаты, не понимая, что же происходит, но почему-то чувствуя, что приехавший имеет право так вести себя с ним. Мимо, едва не оттолкнув его, пробежал корчмарь, унося со стола остатки ужина. Между тем гость расположился на том самом месте, которое только что занимал Чичиков, оглядел сумрачное пространство корчмы, поднял брови, разглядывая спавших по лавкам, и, наконец, уткнул свой ровно ничего не выражавший взгляд в Павла Ивановича.
- Коллежский советник. По собственной надобности, - повторил гость, разглядывая Павла Ивановича. Тут Чичикову показалось, что тот повторил не только его слова, но и сам голос, и даже некоторое недоумение, отложившееся в речи Чичикова, он тоже не обошел вниманием. - Наслышан, наслышан. Давно хотел познакомиться лично... Составить собственное мнение. А то все доклады да отчеты... Бумаги, - гость насмешливо прищурил глаз. - Ну, скажи мне, Павел Иванович, можно ли верить бумагам? А?
Чичиков помялся, пожал плечами, откашлялся. В горле у него вдруг сделалось горячо и сухо. Слова толпились в нем бесформенною массою, цеплялись друг за друга и застревали, не умея найти выход.
- С кем... Прошу меня извинить... С кем... Нас не имели чести... Прошу прощения, не представлен...
- Да полно. Стоит ли чиниться? - откинулся на лавке гость. - Зови меня просто князь Такойто.
- Слушаюсь, ваше сиятельство, - поклонился Чичиков. - Чувствительно рад знакомству, ваше сиятельство. Большая честь...
- Так ты не ответил мне, Чичиков, - напомнил князь. - Скажи, можно ли бумаге верить? Вот ты, веришь ли казенной бумаге?
- Да как же-с, ваше сиятельство? Всенепременно. На казенной бумаге весь порядок в государстве держится, все умонастроение. Сие есть альфа и омега...
- И альфа, и омега? - рассмеялся ночной гость. - Ну-ка, разъясни мне, друг любезный, про альфу и омегу.
Чичиков вовсе не рад был пристальному вниманию, которым дарил его князь, да и предмет разговора представлялся ему опасным, однако же какая-то сила не давала ему замолчать, не позволяла свернуть на темы легкие и пустые.
- Я так представляю, что губернатор...
- Не-ет, Чичиков, - замахал рукой князь, - ты за нос-то меня не води. Сказал же "альфа и омега", стало быть, не губернатор. Давай с начала все. Давай-давай...
- Извольте, ваше сиятельство. Пусть и не губернатор, пусть хоть министр, да хоть сам Государь...
- Что же Государь?
- Государь наш, утром...
- После кофию?
- После кофию.
- Однако же, перед смотром дворцового караула, - поднял палец князь.
Чичиков озадаченно посмотрел на торчащий его палец и потер в задумчивости подбородок.
- Ну, хорошо, хорошо, не думай об этом, - тут же ободрил его князь. - Перед смотром или после... У Государя так заведено: кофий, доклад советника, потом смотр караула. Значит, после кофию...
- Велит исполнить то-то и то-то...
- Для примера скажем: выступить в поход.
- Выступить в поход, - согласился Чичиков. - Против Турка.
- Верно, против Турка, - поддержал князь. - Хозяин, чертова твоя рожа! - Не переводя духа и не отрывая взгляда от Чичикова, вдруг крикнул он. - Долго ли ждать мне еще поросенка?! Немедля неси, мерзавец! - И вновь ровным голосом напомнил Чичикову: - Так, против Турка.
- Так точно-с. Государь наш утром после кофию, пребывая в добром здравии, отодвинет самую малость шторку на окне, глянет довгим взглядом на Неву, а потом обернется к советнику и скажет гладко и без запинок: Божиею милостью мы, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая, повелеваем нашим доблестным войскам сию же минуту выступить против Турка. Если бы у Государя был в заводе аппарат аглицкой или, скажем, немецкой работы, который тут же его слова разносил в уши всем генералам, какие только ни есть в России, то и бумаги казенной не понадобилось бы. Однако ж нет такого аппарата! И поэтому советник, услышав царскую волю, немедля мчится через весь Дворе в Департамент и там слово в слово диктует монаршую волю начальнику Департамента. Начальник передает ее столоначальнику, тот - переписчику. Переписчик переписывает, столоначальник читает и ставит внизу закорючку, начальник читает, ставит чуть выше другую закорючку, советник - третью и мчится к Государю. Государь читает, собственной рукой подписывает: "Николай" - и отправляется на смотр. А Указ - срочно в типографию, и оттуда - во все полки: в Тифлис, в Одессу, в Таганрог, в Измаил, в Киев, в Москву. И пока Государь делает смотр, они всё уже знают, рассылают фуражиров и готовят прощальные обеды. А отдельный оттиск отсылается со специальным курьером в Стамбул - Турецькому Султану, чтобы тот мог подготовиться к встрече и одеться подобающим образом...
- Про Султана - это ты, брат, заврался, - рассмеялся князь. - С остальным - тоже, но про Султана - особенно.
Чичиков огляделся. На столе перед князем уже стоял поросенок с хреном, да к тому же изрядно подъеденный, и графин с водкой стоял, и разные закуски... "Что я тут делал? - изумленно спросил себя Чичиков. - Что я наговорил?" Но князь не дал ему времени опомниться.
- И потом, Чичиков, у казенной бумаги есть и обратная сторона, что же ты о ней-то молчишь?!
- Простите, ваше сиятельство, - переспросил Чичиков, изобразив величайшее внимание к словам собеседника, - не совсем понял вашу мысль.
- Вот у тебя Государь р-раз, и отправляет войско в поход. А знает ли он, каково войско у Турка и каково его собственное?
- Как же ему не знать, ваше сиятельство? - не чувствуя еще близкого подвоха, удивился Чичиков. - Государю военный министр докладывает, а ему доподлинно известно, сколько улан налицо в N**-ском уланском полку, да сколько гусар в M**-ском гусарском... Министру все генералы докладывают через посредство...
- Аглицкой машины...
- ...казенной бумаги.
- Ну, братец, - рассмеялся князь, - нам ли с тобой не знать, что у казенной бумаги, отправленной сверху вниз, - одно качество, а у той, что идет снизу вверх, - совсем другое. Эта, вторая, хитра и лукава, даже если с виду - сама простота. Вот вздумай кто-нибудь, да хоть я, отправить наверх бумагу о ком-нибудь, да хоть о тебе, Чичиков. Что бы я написал в ней?..
Чичиков вдруг почувствовал, как наливаются холодной неподъемной тяжестью руки. Он и прежде догадывался, что неспроста здесь этот князь, а тут вдруг понял: за ним. За ним от самого царя. Сейчас схватят. Свяжут. Сперва - в Петербург доставят, на допрос, а там - в Сибирь, в могилу, навеки...
- Написал бы: помещик, владелец трех тысяч душ и что-то еще в том же роде, - продолжал князь. - Написал бы, что путешествует скромно. Не дурак, но и не... Что еще? Что еще написать о тебе, Чичиков?
- Помилуйте, ваше сиятельство! Не погубите! - взмолился Чичиков.
- Да что это ты, братец? - изумился князь. - Да за что же? За рассуждения о Государе и аглицкой машине?..
- Ну как? Прочитал?
Женя с трудом оторвал взгляд от последнего листа рукописи и медленно перевел его на Регаме. Тот давно уже покончил с перепиской и теперь с интересом наблюдал за Женей.
- Как тебе про аглицкую машину понравилось? Правда, смешно?..
- Да, - согласился Женя. - Очень смешно.
- Тогда пойдем. Я уже свободен. Пойдем, обсудим, так сказать, прочитанное. И обо всем остальном поговорим.
Регаме легко поднялся и, не оглядываясь, направился к выходу. Раскрытая папка осталась у Жени в руках. Он аккуратно застегнул ее и поспешил за Регаме.
Они устроились в небольшом кафе неподалеку от музея Достоевского. Кафе называлось, как и положено, "Иртыш".
- Что мне в этом городе нравится, - благодушно заметил Регаме, оглядев заведение, - это совершеннейшая бесхитростность. Во всем: в людях, в обстановке, в названиях. В двух шагах отсюда дом писателя, которого уже полтораста лет читают - никак прочесть не могут. Раскрученный бренд, можно сказать, во всем мире известен. И этот дом у них на всю страну один. Другого такого нет. Это же нужно обыграть, ну правильно? Как бы наши назвали кабак рядом с домом Достоевского?
- "Идиот", - пожал плечами Женя...
- Это еще ничего бы, - засмеялся Регаме. - В этом еще есть какая-то правда. Но нет, "Идиотом" бы не обошлось. Не обошлось бы даже "Идiотом". А была бы у нас на этом месте "Кондитерская Мармеладов". И "Мармеладовъ" либо с твердым знаком на конце, либо с двумя "ф".
"Мармеладофф"... Нет уж, "Иртыш" куда лучше. Да и честно. Что скажешь?
- Скажу, что меня эти бесхитростные люди третий день за нос водят. Нет бы ответить: извини, дорогой, мы продали рукопись другому покупателю, бай-бай. Я бы понял. Они же вместо этого зачем-то тянут время, что-то переносят, откладывают... Зачем?
- Восток, - улыбнулся Регаме и откинулся на спинку стула. - Ну, хорошо. Поскольку я в какой-то мере стал причиной твоих неприятностей, давай, вываливай претензии. Может, что-то придумаем.
- Да какие претензии?.. - Женя положил на стол папку. - Прочитал. Спасибо.
- Это тебе. - Регаме подвинул папку к Жене. - Можешь сам читать, можешь копию снять и отдать своему заказчику. Зря, что ли, ты сюда ездил?..
- Как я объясню, где взял эту папку?
- Придумай. Скажи, что похитил, когда я спал в аэропорту или купил на базаре у слепого китайца. Или у корейца. Соври, только соври ярко, чтоб заказчик оценил твои таланты и удачливость. А то примет как должное и еще бурчать будет, что привез неизвестно что, а оригинал достать не смог.
- Спасибо за совет. Но прежде чем брать, я хотел бы знать, сколько это стоит.
- Да ничего не стоит. Подарок.
- У-у, - огорчился Женя. - Тогда я, пожалуй, откажусь.
- Данайцев боишься? - живо ухмыльнулся Регаме.
- Данайцев, нанайцев... Вы правы, мне эта папка может очень пригодиться, но я не играю в игры, правил которых не знаю. А это как раз тот случай. Я не знаю, как себя вести, когда дарят копии неизвестных рукописей Гоголя и ничего не хотят взамен.
- Ну, хорошо, - засмеялся Регаме. - Пусть она полежит вот тут, на краю стола. Когда будем уходить, ты сам решишь, брать ее или оставить в кафе "Иртыш". А пока давай договоримся о правилах и условиях. Я предлагаю простые и понятные. У твоего заказчика, у моего и еще у нескольких человек есть фрагменты одной рукописи. Я думаю, что никто из них не сможет собрать все фрагменты. Каждый будет тянуть на себя.
- Так и будет, - подтвердил Женя, вспомнив решительную физиономию Рудокоповой. - Ни за что не продаст.
- Значит, документы станут хранить в частных коллекциях, в разных странах, и поработать с ними не удастся никому. А там ведь не только части одной рукописи, там еще дневники, переписка, то есть документы, по которым можно понять, что это за рукопись на самом деле. Вы, например, уверены, что это Гоголь?
- Я - нет. Но очень хочется верить. А мой заказчик уверен.
- Мой тоже уверен. Хотя и мне кажется... Ладно, об этом потом. Так вот, идея в том, что если уж мы не можем помешать им растащить по норам оригиналы, то должны собрать хотя бы копии. Это мы можем. У нас в руках окажутся все копии, а у каждого из них - хоть и оригиналы, но только часть их. Мы получаем шанс не оставаться болванами в их преферансе. У нас на двоих сейчас три фрагмента. Правда, я не знаю, сколько таких фрагментов всего: четыре, пять, шесть...
- Четыре.
- Правда? - обрадовался Регаме. - Всего четыре? Ты точно знаешь?!
- Почти уверен, - отозвался Женя. - А что конкретно вы собираетесь делать с копиями архива?
Регаме побарабанил пальцами по столу, быстрым щелчком сбросил на пол одну крошку, потом вторую...
- Понимаешь, это уже рычаг. Мы передадим копии исследователям и поможем им поднять шум. Неизвестные страницы "Мертвых душ"! Совсем другой Чичиков, совершенно новая трактовка поэмы! Это сенсация. Общество любит сенсации, а тут еще и тайна: копии есть, а оригиналов нет... То есть, оригиналы есть, но их скрывают нехорошие люди, понимаешь? Они не смогу удержать все под спудом.
- И дальше...
- Все. Этого достаточно. Я хочу, чтобы они не держали оригиналы в своих сейфах, а отдали для изучения в Институт литературы или в Библиотеку Академии наук. В Литературный архив... Куда угодно... Пусть на время, не насовсем, неважно. Эта рукопись поднялась из каких-то инфернальных глубин на мгновение, как кашалот поднимается на поверхность океана, она может опять исчезнуть на десятилетия. Никто не будет даже знать об этом, понимаешь? Ее надо вытащить на свет божий - это наша задача. Сами они на это никогда не пойдут. Ну, что молчишь? Что-то не ясно? В такую игру ты играешь?
- Подумать надо, - потянулся за папкой Женя. На самом деле идея Регаме ему понравилась. И то, что папку тот дал безо всяких условий, тоже понравилось. Но кто знает, что у хитрого и ловкого старика на уме. - У меня нет полномочий распоряжаться чужими бумагами.
- И у меня нет, - пожал плечами Регаме. - Думаешь, я не рискую, отдав тебе папку?.. Ладно, - подытожил он, словно Женя уже принял его предложение. - Сегодня отсюда надо уезжать, делать тут больше нечего.
- Сегодня? - удивился Женя. - На ночь глядя?
- Вот и отлично. Утром будем в Барнауле, как раз успеем на самолет. Или ты хочешь следующие сутки провести в столице Алтайского края?
- Не очень-то.
- Тогда едем сейчас.
Женя посмотрел на черную тучу, тяжело поднимавшуюся над горизонтом, и, хотя настроен был переждать непогоду в городе, неожиданно кивнул:
-Поехали.
- Необычный город, - сказал Регаме, когда окраины Семипалатинска остались позади. - Неожиданный.
Старая "Волга" миновала лес и теперь, вздрагивая на выбоинах разбитого шоссе, рвалась на север, навстречу чернеющему дождевому небу.
- У меня осталось ощущение, что он пятится из будущего в прошлое. В его истории уже все было и все прошло. Теперь ему предстоит только терять: людей, дома, название.
Женя молчал, разглядывал коротко стриженный, рыжий затылок водителя "Волги". Они выбрали этого рыжего из группы скучавших возле базара таксистов-казахов и договорились с ним так легко и быстро, словно тот давно их ждал и был заранее согласен на любые условия.
"Редкий случай, когда условия выдвигал я, а то ведь теперь все чаще приходится принимать чужие", - меланхолично размышлял Женя. Он пытался еще раз обдумать предложение Регаме, но единая картина происходящего пока не вырисовывалась. Он хотел верить Регаме, готов был ему верить, но вера не желала висеть в воздухе и требовала фундамента, фактов.
Первые капли дождя разбились о лобовое стекло машины.
- Городам нужна слава, - отозвался на слова Регаме водитель. - Если у города есть слава, то все у него будет: туристы, деньги, дороги. Без славы города исчезают, и никто о них не вспоминает. Людям она тоже нужна, но не так. А городам без славы нельзя...
- То есть людям слава все-таки нужна? - заинтересовался Регаме.
- От человека зависит. Вот у меня приятель был, Васька Гомоляка. Жил себе, работал в автопарке. Мы с ним по субботам в баню ходили, а потом у меня бухали. Нет, не подумайте, не то чтобы... а так, культурно. И как-то я в бане Ваське про Интернет рассказал. У меня как раз тога Сашка, мой сын, дома к Интернету подключился, и я Ваське так, в двух словах. И кстати, сказал, что в Интернете можно про любого прочитать. Что есть поисковики специальные, что они ищут и все находят... Кто ж знал, что Васька это запомнит?
Пришли мы после бани ко мне. Выпили бутылку, начали вторую. Сидим курим. Все как обычно. Тут Сашка домой забежал, и стукнуло Ваське в голову спросить у Сашки, что в Интернете про него пишут. Странно, да? Запомнил, что я в бане наплел, и спросил. Мне вот, честно, мне пофиг, что там про меня. Мне важно что? Чтоб жена, директор, главбух и участковый не знали обо мне того, что им знать не нужно. А остальное... пустяки. А Васька нет, ему вдруг славы захотелось. Я тога этого еще не понял, да и сам он, думаю, еще не знал, отчего вдруг его в Интернет потянуло. Короче говоря, пошли мы втроем в сашкину комнату к компьютеру. Сашка ищет там, а я за Васькой наблюдаю. И вижу, стремается он, вроде даже очкует. Ты чего? - спрашиваю. А он как-то так жмется и говорит: "А вдруг там хрень какая-то про меня написана. Вдруг там есть, как я колеса в девяносто девятом с базы выносил. Шесть колес - четыре себе, два на базар барыгам отдал. Меня тогда видели. Остальные разы - нет, а вот именно тот раз, в девяносто девятом, сосед засек. Но обещал молчать. Только кто его знает, молчал он или нет".
Я обалдел слегка и ответить ему на это ничего не успел, потому что Сашка в Интернете шарить закончил и говорит: вот, дядь Вася, все Василии Гомоляка здесь. Ищите.
Начали мы искать... А там этих Гомоляка... Я ведь думал, что у Васьки редкая фамилия, потому что других знакомых Гомоляка у меня нет. И не было никогда. Васька тоже всегда так думал. А оказалось - их много. Композитор есть, хоккеист, врачи там, ну и помельче шушера разная. Много! Но Васьки среди них нет. Ни слова о Ваське! Будто и не существует такого человека.
Я бы на его месте, может, даже обрадовался: нет ничего, и слава богу. Нет про то, как меня однажды в общежитии муж диспетчерши с ней застукал, и я потом в одних штанах, босиком полтора квартала бежал домой по грязи; нет про то, как я в восемьдесят первом году пришел в Чернобыльский райком комсомола устраиваться на работу вторым секретарем. Это же придумать такое нужно было!.. Я тогда на монтаже третьего блока атомной станции работал. Как-то утром проснулся и вдруг понял, что надоело мне все ужасно, просто нет больше сил одеваться и ездить на работу. Все! Не могу! А мне тогда цыганка одна пообещала, что я стану секретарем райкома комсомола. Вторым. Не нагадала даже, а уверенно так сказала. Без тени лжи и сомнения. И я поверил, конечно. Сел на автобус, приехал в Чернобыль, пришел в райком, что называется, с улицы... Очень они там удивились. Да и сам я потом себе удивлялся...
- Извините, - перебил Регаме водителя, - я не понял, это вы или ваш приятель хотел стать секретарем райкома комсомола?
- Да, я, я... И не хотел, а просто так получилось. Ладно, это я к слову вспомнил.
- Замечательная, должно быть, история.
Еще какая. Но мне совсем не нужно, чтобы об этом весь Интернет читал. А больше в моей жизни ничего особенного не было. И у Васьки не было. У него жизнь почти как моя - ему о себе вообще рассказать нечего, потому что он ни в Чернобыльский, ни в другой райком комсомола никогда не ездил. Ну, вот шины разве что пару раз вынес с автобазы.
Слова водителя медленно просачивались сквозь мягкую дрему, окутавшую Женю. Он уже готов был заснуть, но последним усилием воли еще не позволял сну подчинить себя и старательно вслушивался в историю про Ваську Гомоляку, к которой между тем вернулся рыжий водитель.
- Васька тогда ничего в Интернете о себе не нашел. Долго искал, весь вечер. Вторую бутылку мы с ним даже не допили. Так и ушел... И больше я его не видел.
- Почему? - удивился Регаме.
- Тут такое дело. Я его больше человеком не видел, так точнее. Потому что на следующий день Васька стал лосем. В автопарк по утрам он приходил, как и раньше, но к машине никто его не допускал, понятное дело. Лось за рулем, это ж... И он целыми днями во дворе ошивался, травку щипал, рога чесал о тополь. Рога у него замечательные выросли, просто сказочные. Если бы у Васьки была жена, то на нее бы подумали, но он всю жизнь холостяком прожил. Откуда у него рога? Это-то и странно... Став лосем, от мяса Васька отказался, водку тоже употреблять перестал, а зелень жевал охотно. Начал с того, что объел верхушки молодых елок, посаженных у входа в автопарк года за два до этого, и ободрал кору с клена. Женщины наши пожалели его, подкармливать начали. Тогда директор заказал Ваське центнер комбикорма. Кормушку ему сделали и навес. Когда линять начал, тоже возни было много - шерсть всюду, а в целом он спокойный был зверь. Директор хотел Ваське дело найти, велел запрячь его в бричку, но Васька стать ездовым лосем не пожелал, и его оставили. Квартиру его автопарк временно сдал в аренду, а на Ваську оформили долгосрочную командировку. Подумали: может, надоест ему лосем без дела слоняться и он опять человеком станет, кто знает? Народ у нас в автопарке надежный, проверенный и не болтливый. Но все равно недели через две пошел слух по городу, только странный слух: будто в автопарке живет говорящий лось. А Васька никаким говорящим не был. Он молчаливый был лось. Ревел только иногда, нечасто. Мы-то знали, что этот лось - Васька Гомоляка, нам ничего доказывать не надо было. А остальные сомневались. Из зоопарка к нам приходили, хотели забрать Ваську. Но мы это дело замяли. Напрямую не отказывали, но все тянули, тянули, придумывали разные формальности и отговорки. Так он у нас и оставался. Журналисты приходили, куда ж без них. Написали несколько статей про лося в автопарке. Даже по телевизору в новостях один раз его показали. Но они-то не знали, что этот лось - Васька Гомоляка, им об этом не говорил никто. Васька, может, сказал бы, да не мог. О том, что он лосем ради славы стал, вообще только я знал. Вот и получил он свою славу. Лосиную. Потом начальство разное стало к нам наведываться. Тут наш директор не выдержал, и его можно понять: кому надо, чтоб в хозяйстве у тебя начальство через день появлялось? Вызвал он к себе Ваську и сказал, что его автопарку такая слава не нужна. Хочешь оставаться на территории - становись человеком, а если тебе больше лосем нравится быть, то или в зоопарк иди, или в лес отправляйся и веди там нормальную лосиную жизнь. В ту же ночь Васька пропал. Насрал у ворот - здоровенную такую кучу навалил - и ушел...
Женя не спал. Он слушал водителя, следил за дорогой, за тем, как свет фар вырывал из рассекаемой дождем ночи редкие указатели и мокрые кусты, уныло свесившие ветки у обочины. Иногда вместо указателей у развилок дежурили звери. Иногда люди. Сперва большой бурый медведь со стрелкой "Рубежное - 3 км" вспыхнул каплями на мокрой шерсти и мгновенно исчез, а минут через пять так же быстро мелькнули рабочий и колхозница Мухиной. Рабочий был в плавках и с полотенцем, переброшенным через плечо, а колхозница в купальнике и резиновой шапочке. Вместо серпа и молота в руках у них был указатель "Славное - 1,2 км". "Они, что же, так до сих пор и остались рабочим и колхозницей?" - удивился Женя.
Между тем вдоль дороги появились фонари. Встречных машин по-прежнему не было. Теперь "Волга" в полном одиночестве неслась, не сворачивая, по прекрасной восьмиполосной автостраде, минуя огромные развязки. Ночное зарево становилось все ярче, и стало понятно, что приближался большой город. Вскоре по обе стороны дороги замелькали дома. Их окна были освещены, огни окон сливались в сплошные полосы: белые, желтые, красные. Дома становились все выше, "Волга" разгонялась, и вот, уже едва касаясь колесами асфальта, она вылетела на огромную площадь. На площади не было ничего - ни домов, ни фонарей, только пространство и желтый ночной свет. Машина неслась, не сбавляя скорости, вперед, и тут Женя увидел, что впереди, стремительно увеличиваясь в размерах, стоит, повернувшись к ним боком, гигантский лось.
- Вот он, - с гордостью кивнул рыжий водитель, - Васька Гомоляка, во всей своей лосиной славе. Добился-таки своего, лосяра.
- Тормози! - попытался крикнуть рыжему Женя, но скулы словно свело, и он лишь промычал что-то невнятное.
- Тормози! - крикнул Регаме. - Лось!
Рыжий ударил по тормозам и начал выворачивать руль. Машину резко развернуло, закрутило, и Женя вдруг совсем близко увидел гигантскую голову лося с направленными на него рогами. У лося были внимательные, влажные, коричневые глаза. В последний момент он едва заметно подмигнул Жене.
© Алексей Никитин, 2012-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.