КИЧИКСУ
Воскресенье, - весь день лежу на диване и читаю.
Осень, скучно, небо хмурое, неприветливое, вот-вот пойдет дождь и зарядит, как обычно, на целую неделю.
В шестом часу вечера одеваюсь, выхожу на улицу. Как пуст, неприветлив и неказист наш бедный городишко в ранние сумерки, поздней осенью! Ветер гудит в обезлюдевших улицах, носит сухие пыльные листья и воет, как раненый зверь. Дома без огней унылы, сгорблены и как будто думают о своем, - о далеком, исчезнувшем в тумане времени прошлом.
А в воздухе уже чувствуется запах приближающейся зимы, первого робкого мороза...
... Никого, пусто. Перебежит дорогу унылой трусцой, высунув длинный ламповидный язык, мелкая собачонка, лениво кося закисшим глазом, - и снова все тихо...
Но вот затарахтела на всю улицу, переваливаясь на ухабах, расписная цыганская бричка с бойким черноглазым гнедым и толстым длинноусым кучером на передке, - со свирепой рожей и в надетой набекрень фуражке. Он молодцевато, демонстративно не глядя по сторонам, причмокивает, подергивает вожжи и вид у него при этом лихой и победоносный. Сидящая задом молодая, в пестром тряпье цыганка с золотым полумесяцем в ушах трясется, поплевывая семечки, и тупо глядит на выбегающую из-под колес мостовую.
Куда они несутся и зачем - неизвестно...
В сумерках поворачиваю против ветра и выхожу на широкую и пустую Базарную улицу. Лавки, магазины и склады давно заперты и на каждом висит по огромному амбарному замку, сбить который под силу, пожалуй, одному только мифологическому Гефесту. Ветер и здесь дует, гонит тучи серой пыли, обрывки промасленной бумаги и прочий базарный мусор. Старик-дворник в оранжевом жилете, с папироской во рту невозмутимо сметает в кучи весь этот разнообразный, разлетающийся под порывами ветра сор; ветер разбрасывает, а он - собирает... Зачем, для чего? Ради какой непостижимой цели делает он свою тяжелую и в сущности бесполезную работу - непонятно...
От тоски и невозможности найти ответ на мучившие меня вопросы спускаюсь в разместившийся на углу возле старой, облупившейся бани винный погребок с раскачивающимся у входа фонарем. Баня, разумеется, тоже закрыта: в осенние воскресные вечера жизнь в городке замирает во всех своих проявлениях.
В погребке, напротив, шумно, многолюдно и весело. Из гипсовых львиных морд на стене, за мокрой стойкой, торчат медные краники, из них льется, пенясь, в стаканы дешевое красное или желтое вино. За высокими мраморными столиками пьют, курят, галдят и смеются принаряженные по случаю выходного дня рабочие с судоверфи в новых кепках и с тяжелыми, как кувалда, кулаками, бродяги, нищие и подозрительные субъекты с наглыми глазами, в пестрых дешевых галстуках - грабители или воры. Остро и приторно пахнет теплым сладким вином и накурено так, что дым плывет волнами под самым потолком густым, синим туманом. Выпиваю подряд два стакана сладкого и тягучего темно-красного кагора, прикуриваю сигарету у вялого, тщедушного бродяжки с испитым, равнодушным лицом и выхожу на воздух, не в силах дышать смрадом переполненного погребка. В голове шумит, она с бешеной скоростью кружится...
Прислоняюсь к первому попавшемуся фонарному столбу, жадно курю и мучительно давлюсь сладкой винной слюной. Потом снова бреду, все куда-то бреду... Куда и зачем?
Наконец почти темнеет. В сумерках прихожу на железнодорожный вокзал, он изнутри ярко освещен. В зале ожидания - наполовину пустой бачок для питьевой воды с привязанной к нему щербатой эмалированной кружкой, огромный лоснящийся фикус в кадке, пустые, отливающие желтым бильярдным блеском лавки...
На стене большая картина в раме изображает крымский пейзаж - зачем, почему? - бугристое черно-зеленое море с парусником, похожая на мохнатую византийскую шапку зеленеющая гора с цветущим деревом...
В зале ожидания и в кассах пусто, горит свет, людей - никого, и от бессмысленности "освещения сих опустевших палат" делается еще тоскливее.
"Бежать! Куда-нибудь, - но только бежать от этой серости, убогости, от безлюдья и явной бессмысленности всего здесь происходящего, точнее - не происходящего!" - приходит в голову сумасбродная мысль. Пересчитываю выуженные из карманов мелкие деньги и покупаю билет - мне уже все равно, куда - до незнакомой станции Кичиксу.
Это оказалось совсем недалеко, в получасе езды пригородным поездом. Но расстояние от города до Кичиксу мне безразлично, лишь бы побыстрее уехать от давившей меня душевной и физической тоски.
Сонная от безделья кассирша вручает билет, и я почти уже на ходу прыгаю в готовый вот-вот отправиться поезд. И через минуту раскачиваюсь в его пыльном, полупустом чреве, оглушенный и раздавленный выпитым вином, грохотом и воем летящего в неизвестность вагона и собственным тоскливым одиночеством.
Выхожу на станции, когда уже совсем стемнело.
Кичиксу - маленькая татарская деревушка, затерянная в степи, ограниченная на окраине редкой стеной лесополосы. Пахнет сухими листьями, увядшим лесом... А из деревни тепло и сладко тянет свежим навозом. Мычит где-то не доеная корова и еле слышен убаюкивающий ее женский голос:
- Фатьма-а, Фатьма-а!..
На околице деревни, на самой границе со степью, непрерывно и беззлобно, словно играя, тявкает собачонка...
Темно, но свет в деревне не зажигают. Мне нравится, что здесь безлюдно и мертво, что жизнь в деревне как будто идет и вместе с тем ее присутствие совершенно не доказуемо. И в этой ее тишине, пустоте и недоказуемости мне так легко, привычная давящая тоска уходит, я мгновенно успокаиваюсь и тут же принимаюсь строить планы на будущее: как я буду жить завтра, послезавтра, - после... Но делиться моими невнятными и прекрасными планами мне не с кем, да и незачем: людей, к моему великому счастью, здесь не видно. Негромко звякнет в тишине пустое ведро да мелькнут, заколеблются таинственные черные тени.
Деревня тихо хлопочет, отходя ко сну.
А за деревней жуткая и черная пропасть ночи, ее бессмысленная и страшная в своей бессмысленности глубина... Черный квадрат Малевича...
Домой я возвращаюсь глубокой ночью, случайно подвалившим к станции поздним московским поездом. И дома, раздевшись, тут же бросаюсь на неразобранную постель, тупо, по-обломовски долго глядя в пустой беленый потолок: Господи, зачем ты даровал мне жизнь?!
1984 г.
© Анатолий Николин, 1984-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.