И БЫТЬ САМОЙ СОБОЙ
НАЧАЛО
Ещё немного, и осенний свет
заменят сумерки, разбавленные снегом.
И солнце, этот зябкий пустоцвет,
осыплется в чернеющую реку,
блеснёт в последний раз на чешуе,
заилится – и будто не бывало.
И кажется, что в этой тишине,
где жизнь и вера тлеют в полнакала,
конечно всё, и холод навсегда
пришит к тебе снаружи и с изнанки.
Но мир всё тот же: стылая вода
несёт былого мутные останки
упрямо, верно, мерно, вопреки
ледовому безмолвию реки.
И остаётся слушать и смотреть,
молчать, пока в тебе не зазвучало
струной, виной и птичьей вышиной
земное о природе неземной:
любая, даже маленькая смерть –
всегда начало.
Ты смотришь вверх, а снег слетает вниз,
выравнивая, штопая, латая.
Ты думаешь: о пустота какая!..
Не пустота.
Но чистый лист.
_^_
* * *
А заполночь приходит тишина.
Не потому, что тихо за окном.
Не потому, что алкаши-соседи
за выходные вусмерть упились
и дискотеки, кажется, не будет.
А просто в доме выключено всё –
три телека, четыре телефона,
и больше нет на свете новостей.
Да, собственно, и свет погашен тоже.
И слышно, как вдали зудит шоссе,
и обрастает инеем до хруста
луна, и как посапывает пёс.
И можно снова путаться в годах,
и быть самой собой, десятилетней,
без горечи сомнений и утрат
и мудрости, которая всего лишь
попытка защитить себя от боли...
_^_
КАЛИНИНГРАД. ОКТЯБРЬ
Город-осень. У тёмных прудов берега золоты.
И нанизаны листья на чёрные пики ограды.
Извиваясь, по стенам ползут, не терпя пустоты,
раскалённые щупальца дикого винограда.
Шпили, башенки, флюгеры, астры и дым над трубой.
Посмотри, журавли никуда не спешат, белы-белы.
Но слетают тяжёлые листья с упрямых дубов,
и на гнёзда пустые всё больше похожи омелы.
Парки дремлют, рассыпав по лавочкам свой инвентарь.
И вороны молчат, чтоб случайно чего не накаркать.
Может, вдруг и меня обессмертит осенний янтарь
чёрной точкой внутри этой вечности рыжего парка...
_^_
НЕ ВДОХНУТЬ
Поле выгнется дальним пригорком
и сползёт в небогатый закат.
Бледный холод на снежных задворках
превратится в густеющий хлад.
Заскрипишь по дорожке до дома –
воздух дрогнет, качнётся чуть-чуть
и рассыплет осколки да звоны –
не вдохнуть.
Только слышно, как в отзвуках этих
прорастает во тьме ледяной
лихозимье среди лихолетья
прошлогодней травой-сединой.
Одинаково и одиноко
всё вокруг до последней звезды,
кроме рыжего света из окон.
И спешишь, и надеешься ты
обмануться уютом беспечным
в деревенской глуши-тишине
и беспамятно слушать весь вечер,
как собака, свернувшись у печки,
что-то тоненько брешет во сне...
_^_
ПАДАНЦЫ
Который день дожди. Лысеют тополя.
И в палисадниках пестрым-пестро от яблок.
У тёти Лиды вроде штрифеля,
у толстой Гали – дичка между грядок.
Мой старый двор, ты с дедовских времён
нажил себе на окнах глаукому,
зато бельём бываешь окрылён,
развешенным старушками у дома.
Приют уставших верить матерей,
отцов, сумевших выжить в девяностых...
Какой бы год ни тикал на дворе,
тут всё привычно, буднично и просто.
Сосед алкаш с мучительным лицом,
его подруга, вечно никакая...
Моё гнездо, своих дурных птенцов
ты нянчишь до седин, не попрекая.
Хоть память врёт, о чём ни говори,
какую ни подсовывай ей смету, –
в ней даже грусть и та налита светом,
как яблоки опавшие твои...
_^_
* * *
Я в детстве собиралась на войну.
Особенно хотелось в партизаны.
А если почему-нибудь не выйдет,
то лётчиком, но лучше Кожедубом,
поскольку тот же, например, Гастелло
погиб. А что за радость быть героем,
когда сама об этом не узнаешь?
А партизаном лучше белорусским,
но с Ковпаком, в лесу и с лошадями.
И не каким-то просто рядовым,
а чтобы обязательно в разведку.
И ладно, бог с ней, со Звездой Героя,
но орден Славы – это непременно...
Рассказывала детям, но для них
всё это было чем-то из эпохи
безвременно почивших динозавров.
И это поколение теперь
идёт на фронт. Я тут спросила сына:
– Сыночек, если что... тебе не страшно?
Он посмотрел на мать, как на дебила,
и говорит:
– Да мам, ну всё в порядке.
Там будет не до страха.
Я его
взяла б с собой в разведку в партизанах.
_^_
ТАКОЙ АВГУСТ
Такого августа не помнится совсем.
Жара. Ленивы песни насекомых.
Летать уже не можется осе,
едва ползёт, как пьяница до дому.
Я и сама смешное существо,
сомлевшее в просроченном Эдеме.
Плетусь по лесу, словно от того,
как быстро я иду, зависит время.
И пёс, такой же глупый от жары,
бредёт в тенёк и там стоит подолгу,
и нюхает то бабочку, то пчёлку,
то мох – смотри-ка, важные махры!
При деле вроде. А стоит без толку.
Старушка (скандинавская ходьба,
две лыжных палки, радио с Бернесом),
как будто бы зовёт её труба,
несётся в осень, кудри мелким бесом.
Беги, беги, стремительный бабусь,
ведь ты же о моей не знаешь тайне:
пока я тут по августу плетусь,
на свете осень чёрта с два настанет.
_^_
КРЫМСКИЙ ДОЖДЬ
Приходит дождь. Лохматы облака,
черны, похожи на драконьи гривы.
Всё веселее пенится река:
ага, сейчас она из пустяка
в поток перерастёт нетерпеливый,
обрушится и понесётся вниз,
оглохшая от собственного шума...
Перстом своим кликуша кипарис
в сырое небо тычет полоумно.
От первых капель задымилась пыль,
цикорий закивал: пора, не медли! –
и вытянул свои седые стебли
навстречу ливню из последних сил.
И грянул оземь поднебесный груз.
Макушки гор исчезли без остатка.
А мы под крышей резали арбуз,
и он трещал утробно, гулко, сладко.
И, бережно крестясь на дикий гром,
на детский страх, с улыбкой виноватой,
всё вспоминала тётя Валя дом –
Черниговщину, бабушкину хату,
стоявшую у края болотины,
куда от немцев прятали скотину –
да только так и выжило село...
Опять на сантиметр не пролило,
всё только шум, а толку маловато.
Дождя за лето – дай-то Бог три дня.
Всё камни, сушь... Помру – так хоть тогда-то
свезли бы вы на родину меня...
Из веток, из зелёной темноты
сырая алыча янтарно светит.
Потягиваясь, нюхают коты
утихший ветер...
_^_
ДЕВОЧКА НА ШАРЕ
Это не бессонница, а бессолница –
время звёзд и внутреннего света.
Всё, что сейчас попросишь, потом исполнится –
если умеешь просить об этом.
Ковш облаками наполнен. Сверчки в ударе.
Август ночами смородинно-чёрен и сладок.
Чувствуешь себя девочкой на шаре –
таком маленьком среди звездопада.
Утро приходит розовым, как младенец.
Птицы пробуют звуки на вкус и нежность.
Лежишь тихо-тихо, уснуть надеясь,
между прошлым и будущим... между... между...
_^_
ДАЧА. ШТРИХИ
Песни птиц на рассвете
подобны всходящей рассаде –
тонки, беззащитны,
будто бы щупают жизнь.
***
Время ирисов. Сладко, тягуче: и-ри-сов.
Распущенные, распахнутые, как в исподнем.
Ветер стихает, к ним подлетая,
и они лижут его фиолетовыми языками.
***
Как странно: запах лета –
это запах скошенной травы.
***
Кукушке неймётся и ночью.
То ли мало мне лет осталось,
думает – сплю, не услышу.
То ли ей дня не хватает
считать и считать мои годы.
_^_
ПТИЦЫ КРЫМСКОГО ЛЕТА
Где-то в жаркой тени сосновых крон
причитает горлица, как наседка.
Далеко в горах громыхает гром –
в Капсихор спускаются грозы редко.
Тут покой и тишь. Всё – остаток сна.
Не буди ещё пару дней, не трогай.
Будет долгим день, будет ночь длинна,
как всегда, ей-богу...
Пахнет пылью высохшая трава.
Алыча наполнена сладким светом.
Пролетают чайки и Ка-52 –
птицы крымского лета.
_^_
ЯЛТА – МОРСКОЕ
Дорога крутится, как уж на сковородке,
короткий путь разматывая в жизнь.
Садится солнце в облачной оплётке
за Демерджи.
И контур гор, сиреневых и грузных,
сплошной кривой кромсает небосвод.
Медведь Аю в прибое мочит пузо
и жадно пьёт.
Трава тиха под маревом до дрожи,
а дрогнет – и пугает мотылька.
Знакомый мир, остойчивый, надёжный,
записанный в скрижалях на века...
Но всё вокруг легко, неотвратимо,
с покорностью привычной и немой
становится сначала сизым дымом,
а после – тьмой.
И лишь огни, горящие вдали,
обозначают краешек земли...
_^_
МЫ ЖИВЫ, ПЁС
Мы живы, пёс. Опять пришла зима.
Ты любишь снег, а я грущу о лете.
Ты старый чёрт, глухой, слепой, как тьма.
Зато не знаешь, что на всей планете
шурум-бурум, пока-пока-липсис,
и мы, как этот снег на ветке, зыбки,
что мир опять сбесился и повис,
как пуговица на истёртой нитке.
Ты что попало метишь на тропе,
и в бороде твоей седой-косматой
запутались улыбка и репей.
И нет в тебе предчувствия заката
и прочей человечьей ерунды,
замешанной на слабости и страхе...
Да и про нитку вряд ли понял ты,
ведь ни пальто не носишь, ни рубахи.
_^_
МЕЛОЧИ БЫТИЯ
Память – такая память... Туманный свет.
Мягкие тени. Мелочи бытия.
Тёмные шторы. Клетчатый красный плед.
Нежно. Дремотно. Немаетно.
Ты и я...
Яблони зацветают. Теплы дожди.
К ночи совсем по-летнему пахнет сумрак.
Знаешь, что странно: время идёт, а жизнь
встала на месте, ни тпру и ни ну, как дура.
Всё, что даётся, – по силам. И обменять
не на что эту горечь. Но ты не слушай.
Если и правда лучше тебе без меня –
слава богу, что лучше.
_^_
ПОКРОВА
Недалеко. Пойдём. Вон там, смотри, –
там Покрова белеют на Нерли.
Так облака касаются земли.
Такое хрупкое, что отдаётся болью...
Идёшь, идёшь по скошенному полю –
но, как во сне, не ближе ни на шаг,
смотри-ка, жук и тот ползёт быстрее.
И хорошо, и, значит, надо так –
не ты себе отмериваешь время.
Глядишь, как солнце тянется к крестам...
И вот не спал, но тут очнёшься вроде –
а прямо пред тобой поднялся храм
Господень.
А чуть пониже, ближе к суете,
чернеет пруд с кувшинками, и ходят
босые мальчики по дремлющей воде.
_^_
|
