[Оглавление]




ДАУНДОК

Психоделический литмикс


В МИНУСЕ СЕДЬМОМ


Летним вечером Ю. очнулся в плотном людском потоке. Толпа стиснула Ю., он не мог даже повернуть голову, чтобы посмотреть, куда его несут. От запаха тел Ю. укачало, к горлу подступила рвота.

Когда люди ринулись на штурм автобуса, Ю. отскочил в сторону и спрятался за остановкой. Тошнота прошла после трех-четырех вдохов.

Ю. смотрел на пассажиров с ревностью. Похоже, он был здесь единственным, кто никуда не торопился. Ю. потерял память. Кроме имени, не помнил о себе ничего.

Ю. почесал нос указательным пальцем. Амнезию сопровождал сногсшибательный бонус.

Ноготь, подушечка, торчавший сбоку заусенец - все было черным. И такой палец не мог принадлежать обычному негру. Насколько было известно Ю. (а память ему отшибло не полностью, кое-какая эрудиция осталась), у африканских аборигенов ногти на пальцах розовато-коричневые, и кожа на ладонях светлее, чем на тыльной стороне. Но руки Ю. были черны абсолютно. Они были цвета черной типографской краски.

Ю. залез в кусты за автобусной остановкой. Убедившись, что за ним не подглядывают, снял джинсы. Все то же самое: бедра, мошонка, половой член, волосы на лобке, живот... чуть выпуклый пупок, и тот был черным.

В заднем кармане Ю. нашел бумажник. Ни визиток, ни кредиток. Ничего, что указало бы на личность владельца. Из потайного отделения Ю. вытащил тонкое зеркальце. Зеркальце было размером с игральную карту. Смахнув с поверхности белую пыль, Ю. глубоко вдохнул и развернул зеркальце на себя.

Глаза неестественно выпучены. Огромные черные белки, размером с куриные яйца. Кожа на лице тоже была черной. Ю. открыл рот и, высунув кончик черного языка, облизнул черные губы.

Однако странности на этом не кончились. По идее лицо Ю. должно было иметь негроидные черты: широкий плоский нос, толстые губы, курчавые волосы. В общем, мама Африка. Но черты его лица указывали на то, что Ю. был европеоидом: лоб высокий, нос узкий, волосы прямые.

Ю. смахнул черную испарину с черного лба и осторожно высунулся из кустов.

Спальный район. Станция метро. Улица с новостройками и палатками. Между палатками сновали люди в спортивных костюмах. Люди пили баночное пиво, курили и грызли семечки. Некоторые сидели на корточках. За новостройками виднелся зеленый парк.

На город опускался оранжевый закат.

Ю. вернулся в кусты. Благоразумно рассудив, что в укрытии следует оставаться до наступления полной темноты, он лег на землю и свернулся калачиком. Его мучила тупая ноющая боль в пояснице, а голову распирало от повышенного давления.

Ночь наступила через час.

Теперь от метро доносились звуки, напоминавшие хищные звуки джунглей. Звон бутылок, пьяные крики, гнусавый гогот.

Ю. разделся догола. Оставив одежду в кустах, побежал к парку. Ю. решил переночевать там.

Ночь была густой, черная кожа служила отличной маскировкой. Над улицей кружили вороны. Их тени, похожие на бумеранги, путались под черными пятками Ю., а карканье отзывалось мурашками на спине.

Из-за тучи выглянула луна.

Впереди показался женский силуэт.

Подбежав поближе, Ю. чуть не столкнулся с девушкой.

Блондинка. Красоты шизофренической. На лице сияли глаза бюрюзового цвета. Длинные ногти краснели на тонких пальцах. От вида ее бледной кожи, как поется в песне Рыдаюхед, хотелось плакать [1].

Прикрыв пах, Ю. сказал:

- Здравствуйте.

- Привет. Куда мчишься в таком виде?

- В парк.

- Я тебя подброшу, - сказала красавица и бросила в лицо Ю. горсть белой пыли.

Острый запах вспорол ночь.

Улица вспыхнула ярким операционным светом.




В МИНУСЕ ШЕСТОМ


...где я? - спросил Ю., очнувшись на кушетке с клеенкой.

- В больнице, - ответила блондинка.

Ю. огляделся. Типичный приемный покой. Белые стены, белый линолеум. Правда, окна здесь были с решетками. Еще в белой комнате стоял новогодний мандариновый запах и шелестел джаз.

- Что за больница?

- Городская больница Даундока. Неровные ванны.

- Нирвана?

- Да нет, в два слова: "Неровные Ванны". Здесь практикуют водолечение. А ванны от длительного употребления стали шершавыми. Поэтому даунчане больницу так и прозвали.

- Как вас зовут? Вы медсестра?

- Я Францина. Обычная пациентка. Но иногда мне разрешают встречать новеньких. И ты тоже станешь пациентом. Если, конечно, понравишься главному врачу.

- Понравлюсь?

- Лечение в "Неровных Ваннах" считается привилегией. Кого попало сюда не кладут.

Францина зевнула и потянулась - уютно, по-кошачьи. От ее сонного движения Ю. тоже потянуло в сон.

- Можно я посплю? - он зевнул. - Голова что-то раскалывается. Да и поясницу ломит.

- Увы. Сейчас спать нельзя. Главврач осмотрит тебя через десять минут.

Ю. попытался встать с кушетки, но ему помешала смирительная рубашка. А щиколотки Ю. были связаны кожаными ремнями.

- Смирительная рубашка? Это психушка?

- Да нет же. Обыкновенная горбольница.

- Но почему меня связали? На каком основании?

Францина промолчала с гадкой улыбкой.

- Развяжите меня. Я не буйный. Я не кусаюсь.

Блондинка рассмеялась:

- А вдруг?

- Да не кусаюсь я!

С внезапной энергией Францина подскочила к нему и завопила:

- Я тоже!

Зубы вонзились в правую щеку Ю.

Упершись носом в лицо Ю., блондинка грызла щеку. Ее налитый кровью левый глаз бешено вращался напротив его правого.

Извернувшись, Ю. ударил Францину лбом. Она разжала зубы и упала.

Ю. сплюнул. Чертыхнулся. Сел.

Он ждал врача долго. Не десять минут, а гораздо дольше. Однако ожидание успокоило; Ю. перестал дрожать.

Францина валялась перед кушеткой. Иногда она открывала глаза и тупо смотрела на Ю, но его это не беспокоило - теперь он знал, каким приемом можно остановить сумасшедшую.

В комнате по-прежнему шелестел джаз. Мысли потекли по свингу. Музыка показалась знакомой. Ю. вспомнил название альбома. Точно: "Как бы блюю". 1959 год, Нью-Орк. Альбом записан Музлом Дэвисом. И даже название композиции вспомнил - "И чо?" [2].

Из щеки текла черная кровь. Щека зудела и чесалась.

Вскоре щекотка стала нестерпимой. Ю. принялся мотать головой, понадеявшись, что воздушные обдувания утихомирят зуд. Зуд не исчез. Зато брызги пометили белые стены россыпью черных точек.

"А вот интересно: накажут меня за эти художества или не накажут?" - подумал Ю. в тот момент, когда открылась дверь.

В комнату вошел доктор. В белом халате. В белых валенках.

Давно за шестьдесят. Низенький и толстый. Седой как лунь. С козлиной бородкой. Лицо морщинистое, но местами с угреватой, как у подростка, кожей. Старик стремился произвести инфернальное впечатление. Он картинно хмурил брови и поигрывал желваками. Однако стремление казаться зловещим сыграло с ним шутку: взгляд доктора излучал придурь. У зеленых глаз не получалось быть злыми.

Врач выдержал паузу и сказал:

- Послушай, Тридцать Первый, какого черта ты испачкал стены кровью? Теперь стены придется кому-то отмывать, и маловероятно, что это будешь ты.

- Какой я вам тридцать первый? Меня Ю. зовут.

Зеленый взгляд потускнел.

- Черт. Опять память отшибло! - воскликнул доктор и пробормотал под нос: - Ну сколько можно? Ну не надоело?

Ю. смотрел на доктора растерянными, ничего не понимающим глазами.

- Ладно. Окей. Начинаем все заново, - толстяк улыбнулся. - Меня зовут Вячеслав Петрович. Я здесь главный врач. Обращаться ко мне можно просто - доктор.

- Доктор, помогите! Что происходит?

- Помогу. Еще как помогу. Ты только не волнуйся, - сказал Вячеслав Петрович и взял стул.

Он пнул Францину валенком, и та, шипя по-змеиному, заползла под кушетку.

Доктор поставил стул напротив Ю.

- Щека болит?

- Нет. Но чешется сильно.

- Потерпи, скоро рану обработаем. Кстати, ничего, что на "ты"?

- Ничего.

Главврач достал блокнот и щелкнул ручкой.

- Итак, Ю., что тебя беспокоит?

- Да много чего. Дайте сообразить. Во-первых, я память потерял. Ничего не помню. Только имя. Кто я, откуда - как отрезало. Еще башка трещит, и поясницу ломит. Доктор, а почему вы назвали меня тридцать первым?

- Не обращай внимания. Я обознался. Перепутал с давним знакомым, - ответил врач и посыпал вопросами: - Пьешь много? Как часто? Какой алкоголь предпочитаешь? Крепкий? Слабый?

- Не помню.

- Наркотики?

- Не знаю... Не исключаю. Дайте сигарету.

- Курить вредно. Когда и где очнулся?

- Вечером на автобусной остановке.

- Когда понял, что не ничего не помнишь, был шокирован? Паническая атака? Потливость, одышка? Кричал, звал на помощь?

- Да нет, что вы. Я и пикнуть не смел. Спрятался в кустах и просидел там до ночи. Сидел и не высовывался.

- Почему? Боишься людей? Агорафобия?

Ю. ухмыльнулся.

- Как это почему? Вы что, ослепли? Я ведь абсолютно черный. У меня черная кожа, черные глаза, язык и уши. Я черножоп буквально! Я супернегр!

Вячеслав Петрович почесал кадык.

- Ты ощущаешь себя черным в каком контексте? В расовом? Религиозном? Экзистенциальном? Музыкальном?

- Да нет же, Вячеслав Петрович, мне дерматолог нужен! И окулист! Посмотрите в мои глаза!

Доктор прищурился.

- Пучеглазие. Кстати, нехилое. Но это не смертельно, не переживай.

- Дайте зеркало! - взвизгнул Ю.

Улыбнувшись, Вячеслав Петрович начал вышагивать по приемному покою. Из-за валенок его поступь была почти бесшумной.

- Извини, но зеркал в "Неровных Ваннах" не держим. По соображениям безопасности. Мало ли что. Осколки там всякие, венки резаные.

- И какого я, по-вашему, цвета?

- Бледно-серо-зеленого. Увы. Цвет твоего лица вопит о запое. Щетинка недельная. Отечность. Тебе подлечиться надо. Нервишки привести в порядок. Минералочки попить.

- Так вы мне поможете?

- Интересный случай. Здесь явно что-то посерьезнее амнезии, - доктор хлопнул по плечу Ю.: - Да не волнуйся! Я обожаю запущенных! Память твою мы восстановим и цвет лица освежим! Отныне считай "Неровные Ванны" своим вторым домом.

Францина зааплодировала под кушеткой. В покой вбежал бритоголовый санитар и крикнул: "Поздравляю!"

Комнатный джаз грянул в полную силу. Барабанщик заиграл соло, не скупясь на медную молотьбу. Новогодний мандариновый запах стал слезоточивым.

- Можно поспать? - спросил Ю.

- Не можно, а нужно, - ответил доктор и жестом показал сделать пациенту укол. - Завтра будешь чувствовать себя превосходно. Гарантирую.

Бритоголовый достал шприц и размашисто размахнулся. Игла влетела в плечо.

Ю. покатился по сонному склону.

Последняя мысль его была тревожна. Он вспомнил, что на альбоме "Как бы блюю", записанном в Нью-Орке в 1959 году, барабанного соло никогда не было.

Когда эти черти подменили пластинку?




В МИНУСЕ ПЯТОМ


Ю. проснулся в белой комнате.

Вячеслав Петрович слово сдержал: новый пациент "Неровных Ванн" чувствовал себя почти превосходно. Голова была легкой. Правая щека не болела. Поясница хоть и ныла, но не так сильно, как накануне.

Ю. встал с кровати и рассмотрел свою новую одежду. Точнее, не совсем одежду. Ю. был одет в гидрокостюм из черной резины, мягкой на ощупь, и черные шерстяные носки. Ласт или тапочек ему почему-то не дали, а зря: пол в комнате был ледяным, и носки пяток не согревали.

Осмотревшись, Ю. пришел к выводу, что люди, соорудившие комнату, никогда не посещали нормального человеческого жилища.

Пространство комнаты резало глаза стерильной белизной. Белые стены, белый пол и белый потолок. Все предметы в комнате тоже были белыми, цвета офисной бумаги А4., за исключением черного гидрокостюма.

Сам Ю. тоже остался черным. Цвет его кожи не изменился нисколько.

Интерьер был аскетичным. Лампочка под потолком. Кровать. Ванна. Унитаз. Раковина. Холодильник. Стол и два стула.

В углу, откуда Ю. вел наблюдение, стояла кровать (нижний левый угол монитора).

Унитаз находился в углу напротив кровати (верхний левый угол монитора); раковина располагалась там же, за унитазом.

Верхний правый угол был занят холодильником.

Ванна на чугунных львиных лапках стояла в нижнем правом.

Белый стол - в самом центре комнаты.

Белая дверь находилась в стене между унитазом и холодильником (центр верхней стороны монитора).

В черных легких пациента началась чесотка заядлого курильщика.

Ю. сделал быстрый круг по комнате. Белая пачка нашлась на столе. Зажигалка лежала рядом с пепельницей. Ю. закурил и выдохнул серое облачко.

На столе зазвонил мобильный телефон. Мелодия звонка прозвучала цирковым маршем.

Пациент поднес белый телефон к черному уху.

- Добрый день. Это Вячеслав Петрович. Как себя чувствуешь?

- Чувствую себя неплохо. Спасибо.

- Память не вернулась?

- Нет.

- Тогда приступаем к ее восстановлению, - голос доктора зазвучал вдохновенно: - Попей лечебной минералочки. Она в холодильнике. Только учти: надо выпить всю бутылку, иначе лекарство не подействует. Договорились?

- Договорились.

- Умница! - воскликнул доктор и отключился.

На Ю. накатила сонливость, в голове стало пусто. Он снова закурил, но сил хватило только на одну затяжку. Ю. положил сигарету в пепельницу и поплелся к холодильнику.

За белой дверцей стояла запотевшая бутылка.

Он проглотил содержимое залпом. У воды был еле заметный привкус.

Ю. заметил записку, приклеенную к донышку бутылки. Буквы, выведенные корявым медицинским почерком, гласили: "Хэв э найс трип!"

Тело пациента охватила дрожь.

Ю., застигнутый врасплох, глубоко задышал, пытаясь успокоить сердце. В минералку явно подмешали психоактивное вещество. Под языком вспенилась горечь.

Щелкнувший в ушах разряд ускорил кровь, и в мозг устремился подъем. Полушария стали легкими, как воздушные шарики. Ю. зажмурился: на темной стороне век замелькали радужные точки.

Он открыл глаза. Точки никуда не делись.

Послышался гул тревожных вибраций. Белые стены задрожали.

Ю. заметался по комнате в поисках укрытия. Он прыгнул в ванну и заткнул уши пальцами.

В острых точках, рассыпанных по шершавой, как наждачная бумага, эмали, отражался потолок; точечное отражение мелькало перед глазами, переливалось разноцветицей, образуя изощренные орнаменты, и вскоре над головой пациента вспыхнула ядовитая радуга.

Затем Ю. ослеп.




В МИНУСЕ ЧЕТВЕРТОМ


Невесомость.

Болтался в черной пустоте. Мысли были нечетким, размазанными. Звуки слипались в плотный звук. В звук, похожий на мантру. Откуда взялось это слово? Гулкое и протяжное. О-о-о-о-о-о-о-о-м. На миг померещились своды древнего храма, но только на миг. Мелькнула солнечная рябь, показалась зеленая ветка.

Опять ничего.

Странные колебания. Наталкивался на давление темного кома - мягкого, без четких границ, - ком не давал почувствовать ни рук, ни ног, ни торса; все стало единым, неделимым и быстро катилось вперед. Первая волна тьмы, вторая. Третья. Веки вибрировали, глаза слезились. Напряжение век, пытавшихся разомкнуться, говорило о том, что плоть возвращается. Вслед за веками вернулись губы, зубы, нос, язык, лоб, и потом - вся голова.

Легкие работали без усилий. Воздух проникал в легкие легко, будто телу не нужно было сжимать и разжимать мышцы живота.

Бухнуло сердце. По венам пошла кровь. Он пошевелил пальцами рук. Пальцы были онемевшими, кожу на подушечках что-то покалывало. Иголки? Битое стекло? На полу? В гробу?

Скорлупа белой комнаты лопнула.

Ю. парил спокойно и уравновешенно, как кондор. Упругие крылья несли раздвоенную душу плавно. Время человека-птицы текло вязко. Кондор слышал только одно слово. О-о-о-о-о-о-о-о-м. О-о-о-о-о-о-о-о-м. О-о-о-о-о-о-о-о-м.

Иногда кондор садился на горную вершину и подолгу смотрел вниз. Он рассматривал светящееся пятно Даундока.

Городское свечение завораживало, манило. Когти царапали скалу, словно предвкушая встречу с гнилой плотью.

Кондор увидел яркую линию, похожую на посадочную полосу. Начал снижаться, держа курс на огни спального района.

Подлетев к метро, кондор сразу засек ночных охотников, засевших в засаде между палатками. Аборигены сидели на корточках. Они пили баночное пиво и высматривали одиноких прохожих.

Шутки ради кондор пару раз прицельно испражнился, но аборигены юмора не оценили. Внизу раздалось злобное урчание.

Кондор приземлился у автобусной остановки. Вороны, заметив двуногого суперпадальщика, тут же ретировались, а воробьи, наоборот, подлетели поближе. Они словно испросили покровительства. Пернатая мелочь догадалась: гигант их не тронет.

Сложив крылья за спиной, Ю. начал прохаживаться перед остановкой, бормоча под нос "О-о-о-о-о-м". Пятно движения привлекло аборигенов. Они вышли из засады.

Стая приближалась с гоготом.

Если бы не джип Францины, затормозивший перед Ю., то еще неизвестно, с каким бы счетом завершился матч по ночному регби.

- Автобуса ждешь? - Францина опустила стекло. - Три часа ночи. Последний давным-давно укатил.

- Да нет. Я просто прогуливаюсь. У меня трип.

- Поехали отсюда.

- Я с вами никуда не поеду.

- Почему-у-у, сладкий?

- А вы здорово кусаетесь.

- Ну подумаешь, разок укусила. Я больше не буду, папой клянусь, - сказала Францина и скорчила симпатичную рожицу.

- А на фига я вам сдался?

- По дороге расскажу, птенчик. Ты только залезай скорей. Слышишь, обезьянки идут.

Ю. сел в машину. Францина утопила педаль газа, и джип сорвался с места.

Несколько пивных бутылок разбилось о заднее стекло.

- Уроды.

- Куда едем? - спросил Ю.

- За памятью твоей едем. Мы едем, едем, едем в далекие края, - пропела Францина.

- Прикалываетесь?

- Конечно. Я ведь блондинка типическая. По мне разве не видно?

- Я с вами пытаюсь говорить серьезно.

- Серьезный разговор состоится обязательно. Минут через пять, - сказала Францина. Она вытащила из бардачка диск и сунула в проигрыватель. - Давай потратим эти минуты на хорошую музыку.

- В машине курить можно?

Францина кивнула и под шаманское вступление Ай Донт Вонна Би Э Солджа Мама [3] повернула на загородное шоссе.



Уэээл... аааай... Донт вона би э солджа мама я донт вона даааай...



Когда Ляннон окончательно убедил слушателей в том, что он не хочет ни умирать, ни рыдать, ни обламываться еще как-то, джип остановился у обочины.

Белесый туман покрывал темное поле. Пятнистая луна была похожа на ухо сифилитика. Посреди поля стояла собачья будка - гигантская, размером с ангар.

- Где мы? - спросил Ю.

- Страшно?

Францина понюхала воздух и скомандовала:

- За мной.

Свет луны отразился в бирюзовых глазах. Пациент решил не спорить и с послушным видом поплелся за Франциной. Когда они дошли до будки, в нос Ю. ударил запах зверя.

- А теперь слушай.

Блондинка на села на корточки и задрала голову. Взвыла по-волчьи.

От воя в голове Ю. все завертелось. Он увидел перед собой белого волка, готового к прыжку. Вместо передних лап у волка были человеческие руки - женские, с длинными красными ногтями. Сзади у твари торчал огромный крысиный хвост. Раскосые глаза твари гипнотизировали, сковывали волю, в этих глазах с вертикальными зрачками не было ничего, кроме животного желания растерзать.

Ю. потерял равновесие и упал навзничь. Его вырвало.

- Утрись.

Ю. открыл глаза. Привычного вида Францина протягивала носовой платок.

Он взял платок и начал водить им вокруг рта, размазывая кислую слизь. Живот дернулся спазмом и снова вывернулся наизнанку. Пациент почувствовал, как внутри у него что-то треснуло и дало течь. Он попытался засмеяться, чтобы смех закрыл эту пробоину, но стон, который Ю. выдавил, был так же далек от смеха, как далеки похороны мертворожденного от свадьбы.

- Зачем вы выли? - спросил Ю.

- Я хотела, чтобы ты побледнел. Потому что мне надоело смотреть на твою черную рожу.

- Черная?! - воскликнул Ю., - и все-таки она черная! Значит, это не галлюцинации!

- К сожалению. Черна твоя рожа, как деготь. Я ведь давно хочу поцеловать тебя. Но с литнеграми не целуюсь.

- Литнеграми?

- Ну да, - прошептала блондинка и, притянув к себе Ю., крепко поцеловала. Вонь свежей блевотины ее не смутила.

От внезапного поцелуя пациент упал, и Францина не смогла его удержать. Она легла рядом и, прислонившись щекой к плечу Ю., сказала:

- Сейчас ты все-все про себя поймешь. Закрой глаза.

Ю. прижал побелевшее лицо к земле.

Тьма на экране век продлилась недолго. Два белых графических знака начали покачиваться по траектории метронома, мигая то справа, то слева, то справа, то слева...

И так в темпе largo еще и еще: Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю. Ю....

Он прочитал свое имя сто, или даже двести раз, прежде чем Францина подала голос:

- Ты понял?

Ю. медленно встал. Францина взяла его за руку и погладила по голове. Смахнула земляные комочки с чернеющего лица. С необыкновенной теплотой, до этого никак в ней не проявлявшейся, она повторила вопрос:

- Ты понял?

- Я... буква "Ю".

- С маленькой такой точкой. Как с хвостиком, - ответила Францина еле слышно, как бы себе, и добавила: - Нет. Ты не просто буква. Буква - всего лишь твое имя.

- А кто я тогда?

- Черный файлонавт. Я вашего брата называю литнеграми.

- Еще раз... Кто я?

- Черный файлонавт.

- Вы ненормальная?

- Конечно. Как и весь наш мир.

Францина вытянула руки к небу и оторвала от ночного облака две подушки. Подушки приняли форму грушевидных пуфиков. Она бросила их напротив собачьей будки и жестом пригласила Ю. сесть.

Ю. опустился на пуфик ошарашенно-плавно.

Усевшись по-турецки, Францина сказала:

- Сейчас я все объясню. Разговор будет серьезным, как ты и хотел. Слушай внимательно и постарайся не перебивать.

Францина закурила и начала вещать:

- Мы с тобой находимся в текстовом файле программы Макрохард Урод. Это файло постоянно редактируется. По объему файло становится то больше, то меньше. Запомни основное название файла: Даундок. Внутри файла находится одноименный городок с окрестностями и обитателями. Файло постоянно переименовывают, практически ежедневно. Были уже такие названия: Даун-Один-док, Даун-Нью-Док, Даун-Эдит-Док, Даун-Трэш-Док и Даун-Рирайт-Док. При перезаписи файла на жесткий диск используются десятки вариаций. Неизменны только корень "Даун" и расширение "Док". Жесткий диск, на котором установлена пиратская операционка Дорз Икс Пи, находится в компьютере. Компьютер является собственностью нашего автора. Я его папиком называю. Мне можно, ибо я блондинка типическая.

Францина прервалась, решив, что Ю. не сдержится и что-нибудь да вставит.

Однако Ю. восседал на пуфике спокойно, не шевелясь, с учтивым выражением заинтересованности.

- Вот и умница. О двоичной онтологии текстового файла, к сожалению, я толком рассказать ничего не смогу, ведь я все-таки блондинка и не шарю в битах, байтах и прочей зауми. Да и на фига мне эта хрень? Так вот. Папик пишет повесть, а ты и я - персонажи. Литмарионетки, если угодно. Расходный материал папиного воображения. Все, что мы видим, слышим, чувствуем, думаем и делаем - все зависит исключительно от его воли. Представляешь, у нас даже мамочки нет. Только папик, познавший муки творческих родов.

- И породивший уродов, - сказал Ю. и закурил.

- Согласна с тобой полностью. Мы еще те уроды. Только не перебивай, это ведь только присказка. Повесть папочка уже три года мусолит. Туда-сюда слова переставляет, но принципиально не меняет ничего. В истории три главных персонажа. Все трое - литмутанты. Оборотень Францина, зловещий доктор Петрович и черный файлонавт. Остальные даунчане - вторсырье. Литгумус. Аборигены палаточные, пассажиры автобуса, ночные прохожие, которых вечно грабят, бритоголовые санитары ну и так далее. Вопросы есть?

- Расскажите про главных мутантов.

- Окей. Меня папик редактировал во все щели сотни раз. То я блондинка, то брюнетка, то рыженькая. То умненькая, то глупенькая. То красивая и стройная, то уродина кривоногая. То молодая и свежая, то старушка дряхлая. То я белый и пушистый зверь, то черный и с жесткой шерстью. А уж каких хвостов к моей жопе ни приделывали! Были змеиные, крокодиловые, лошадиные, коровьи. Кстати, павлиний мне очень шел... Петровича папик тоже не жалел. Его лицо перекраивалось столько раз, что Муйкл Джыксон - царствие небесное! - по сравнению с Петровичем был неофитом пластической хирургии. Но текущая версия Петровича у папика ничего так получилась. С одной поправочкой: у шестидесятилетних мужиков не бывает угрей на лице, в этом моменте папочка круто лопухнулся...

Ю. решил ускорить повествование Францины. Он покрутил пальцем, изобразив миниатюрное торнадо. Блондинка поняла жест правильно.

- Наконец, черный файлонавт, страдающий пучеглазием. Ты то есть. Извини, конечно, но этот персонаж - самый извращенный. Самый омерзительный. К тому же самый зацикленный и повторяющийся. Ты здесь уже тридцать первый по счету.

- Тридцать первый по счету? - черные брови Ю. поползли на черный лоб.

- До тебя в Даундоке побывали тридцать файлонавтов. Их всех звали в алфавитном порядке: А., Б., В., Г., Д., Е, Ж., З., И., Й., К., Л., М., Н., О., П., Р., С., Т., У., Ф., Х., Ц., Ч., Ш., Щ., Ъ., Ы., Ь. и Э.

- Стоп. Вы пропустили букву "Ё".

- Наш папик не верит в букву "Ё". А если бы верил, то тебя сейчас бы звали Э., а не Ю., - Францина запнулась. - Ой, чуть не забыла тебя предупредить. Мы подошли к самому главному. Обещаешь не блевать? У меня носовые платки на исходе.

- Постараюсь сдерживаться.

- Тогда держись. Ты - одноразовый скафандр автора. Одноразовый и резиновый. Автор идит внутри тебя, и ты всего лишь черная оболочка. Дважды в одном и том же папочка еще не погружался. После тебя, Ю., осталась всего одна неиспользованная буква - "Я". Что касается твоего пучеглазия, то это от повышенного внутричерепного давления. Папик сидит у тебя голове, как разросшийся паразит в мозгах любителя суси, и смотрит на реальность текстового файла твоими глазами. В общем, не завидую я тебе. Иногда папочка выползает из твоей башки и ползает по текстовому файлу, прячась за круглыми скобками (я не прячусь). Хе, наивный. Думает, мы его не замечаем.

- Одноразовый?! Резиновый?!

Ю. не сдержался.

Файлонавта вывернуло наизнанку. Ю. побледнел и стал совершенным белым, как античная статуя. Белые волосы, белые уши, нос, губы и белые выпученные белки.

Францина отшатнулась.

- Господи, наблюдаю эту сцену в тридцать первый раз, а в дрожь все равно бросает.

Из глаз Ю. текли белые, как кефир, слезы.

Францина протянула платок файлонавту.

- Он что... совсем больной? - спросил Ю.

- Больной не то слово! Мягко сказано! Ему крышу снесло давно и бесповоротно!

- За каким хреном он погружается в это чертово файло?!

Блондинка хохотнула.

- За каким таким? А вот за каким. Папочка хочет познать истинную сущность текста. Увидеть нечто, что прячется между буквами, словами и синтаксисом. Он ищет идеальный текст. Шедевральный.

- Зачем?!

- Чтобы украсть. Скопипастить. Папик мечтает стать самым крутым писакой в мире!

Файлонавт отдышался и закурил.

- И кто его надоумил на эти погружения? Это же бред полнейший! Бред!

Францина тоже закурила.

- Папик переборщил с чтением Карлсона Кастануды (да, был такой гениальный мистификатор). Карлсон проповедовал учение о виртуальной почке сборки, которые якобы есть у всех людей. По его учению, придуманному под воздействием наимощнейших веществ, если человеку отбить почку сборки, то откроются врата в новые дивные миры. У тебя, кстати, поясница ноет из-за этой почки.

- А на фига ее отбивать? Это же очень больно, - пробормотал Ю. и потер поясницу.

- Отбивать зачем? Да чтобы двери открылись! Мирок нашего Даундока, конечно, уныл весьма, но снаружи, в реале, жизнь тоже не фонтан... Так вот, отбивание почки сборки является очень сложной практикой, причем эта практика настолько сложна и запутана, что мы, блондинки, предпочитаем упрощать. По-нашему, по-блондинистому, все просто: отбитая почка сборки выводит в астрал. Но даже нам, блондинкам, понятно, что почка сборки не имеет никакого отношения к точке - знаку препинания. А папочка не догоняет. Он слишком близко принял к сердцу телеги Карлсона, понял учение буквально, и крышу папочке снесло. Фиксируй, кстати, иронию судьбы: как раз по учению Кастануды почка сборки папика отбита давно и бесповоротно. А еще одна идея-фикс папочки состоит в следующем. Он думает, что если отбить буквальную точку, которая стоит в конце имени файлонавта, то откроется дверь в некое место, где спрятаны гигабайты идеального текста. И тогда папочка сможет его копипастить безнаказанно.

- Секундочку! Мне отобьют почку?

- Не волнуйся. Если бы папочка мог это сделать, то состоялось бы всего одного погружение - первое и последнее. И почку бы отбили не тебе, а файлонавту по имени А. Но отбитые почки файлонавтов не приводят к идеальному тексту. Потому что такого текста в природе нет.

- Почему нет?

- Ты ответ на эту загадку знаешь. Все литмутанты знают. По праву рождения.

Файлонавт задумался. Загадка Францины простой не показалась.

Ю. выкурил две сигареты.

Закурив третью, он ответил так:

- Внешние формы текста - буквы, слова, сцепленные из букв, пробелы между словами и знаки препинания, образующие синтаксис, - лежат у всех на виду, но эта скорлупа не имеет значения. Напишешь черными буквами "белая комната", и в читательском воображении появится именно белое, а не черное помещение. Или напишешь "розовое облако", и вот, пожалуйста, в чужой поток сознания входит розовое облако, а не белое или там синее. Ландшрифт текстового файла не совпадает с ландшафтом, возникающим в воображении читателя. Черные графические знаки - это просто символы. Как ноты в музыке, - Ю. вошел в лекторский раж и закудахтал индюком: - Текст, как сущность, может быть исключительно в сознании читателя. Буквенный скелет текста - мертвечина, падаль, пустота, ноль, нирвана, да как угодно можно обозвать. Текст без читателя - это труп.

- Совершенно верно.

- Ну раз у автора не получается отбить почку сборки и найти идеальный текст, то почему он снова и снова (опять и опять) погружается в текстовое файло? Какую истинную цель преследует этот сумасшедший?

Францина открыла рот и стала беззвучно шевелить губами, сопровождая пантомиму жестикуляцией. Блондинка выглядела как телекартинка с отключенным звуком.

- Что с вами?

- ...а вот этого я тебе сказать не могу. Об истинной цели тридцать второго (последнего) погружения папочка говорить не позволяет.

- В смысле не позволяет? - спросил файлонавт.

- Мои реплики - это лишь то, что печатает папочка. У меня в голове все время звучит его прокуренный голос. Он же как суфлер, только сидит не в будке, а перед монитором. Мы же литмарионетки, забыл? Разумеется, твои реплики тоже его рук дело. Ты хоть и самый близкий к нему персонаж, но тебе он поблажек никаких не делает и издевается над тобой так же рьяно, как надо мной и Петровичем. Папик же у нас либерал, за равноправие во всем...

Файлонавт остолбенел. Авторское вмешательство в работу своего речевого аппарата он расценил как слишком беспардонное, слишком бесцеремонное. Приличные люди так не поступают. Ю. почувствовал удушье от мысли, что прямо сейчас автор играет его голосовыми связками, регулируя нужный тон и тембр (согласен, никакой деликатности).

Ю. опустился на пуфик, не обращая внимания на Францину, которая болтала так, будто у папочки случился словесный понос:

-...да какой он к черту либерал? Держиморда и палач. А над тобой он измывается с каким-то особым остервенением. И над всеми предыдущими файлонавтами тоже. Взять хотя бы твое пучеглазие. А твоя чернота? Черный, пречерный человек из детской страшилки. Ему взять бы, да и написать нормальный триллер. С зачином, кульминацией и развязкой! Так нет, сидит перед компьютером и занимается литмастурбацией.

- Нас... прямо сейчас печатают...

- Привыкай. Он играет с нами, как с игрушками. Папик - злобный садист и выродок!

Ю. снова упал на колени и снова проблевался. Францина снова помогла ему встать (снова или опять? да пофиг)

- Не унывай! Уныние - смертный грех! Будь мужественным! К тому же ни один автор не может лишить тебя права умереть с улыбкой!

- Умереть?

Лицо Францины стало серьезным, как предсмертная записка.

- Извини, Тридцать Первый. Как-то само вырвалось (само собой). В конце каждого погружения файлонавта казнят. Погруженцев многоразового использования в Даундоке еще не бывало. Каждый из тридцати твоих предшественников был казнен.

Черное лицо файлонавта покрылось белыми пятнами.

На его двоичной душе было погано. Он чувствовал себя использованным кондомом. Резиновым изделием номер тридцать один. Гнетущие и, казалось бы, совершенно невыносимые мысли парадоксальным образом наполнили Ю. уверенностью. Уверенность была безысходной, она покоилась на знании, что из текстового файла есть только один выход. Ю. впервые был хоть в чем-то уверен.

- Что дальше? Доведите меня до конца. Меня скоро прикончат?

- Нет, придется еще потерпеть. Но впереди нас ждет масса приколов, которые стоят того, чтобы их пережить. Хоть мы с тобой и уроды, порожденные папочкой-уродом, но любое бытие, пусть даже и такое унылое, должно быть в радость. Согласен?

- О да! Быть одноразовым пучеглазым литнегром - хорошо!

- А хорошо быть - еще лучше!

Файлонавт рассмеялся и закурил очередную.

- Кстати, вопрос. Почему автор давал файлонавтам такие идиотские имена? Имена-буквы?

- А как ты думаешь, почему меня зовут Франциной? Имя тоже дурацкое, и для уха русского звучит нелепо. Вот у Петровича великое славянское имя. Вячеслав, Славик, Славочка. А поскольку папик считает меня своей музой (зверь-баба), то и нарек он меня в честь своего любимого писателя - Франца Шафки (пражский еврей, писал на немецком). Хорошо, что не обозвал Францавкой или Францшафкой. А твое имя - заглавная буква "Ю" с точкой, - это намек на Йосю К., персонажа из "Абсцесса". Шафка, наверное, чернила экономил (из жадности), потому и сократил имя Йоси до одного инициала. А папочке - жалкому подражателю, эпигону и копипастеру - на чернилах экономить не надо. Но файлонавтов он тоже обзывает буквами, думая, что таким дебильным образом он сможет хоть на капельку, хоть на чуть-чуть, но приблизиться к гению Шафки.

- Умопомрачительно. Какие еще приколы в меню?

- Свидание с папочкой. Перед казнью все файлонавты проходили через свидание с папочкой.

- А разве такое свидание возможно?

- Конечно. Первое правило Даундока: в Даундоке нет ничего невозможного.

- А второе какое?

- Второе правило тебе озвучит Петрович перед казнью. Это его привилегия.

- И когда свидание?

- Прямо сейчас. Ты готов к встрече с папиком?

- У меня есть выбор?



(перекур)



Держась за руки, они вернулись к джипу, дремавшему на обочине. Под капотом мурлыкал мотор. Блондинка типическая села за руль, а файлонавт устроился на месте пассажира.

- И где находится автор? - спросил Ю.

- Как где? На небесах. Как и положено создателю Даундока, - ответила Францина и улыбнулась: - Чего вылупился?

Блондинка снова врубила Ляннона.

Очкарик заныл:



Уэээл... аааай... Донт вона би э солджа мама я донт вона даааай...



Ю. поморщился.

- Поставьте что-нибудь другое. Тягомотина.

- И чего тебе надобно, старче? Мне стоит только хвостиком махнуть. В моей коллекции есть почти все. Джазика антикварного? Хочешь, послушаем "Как бы блюю"?

- Держите хвост при себе, - Ю. почесал черный нос...- нет, джаз сейчас не покатит. Я хочу... хочу... Белого Зайца!

- Ты зоофил? Или человек-кондор проголодался?

- Эх, темнота. Группа "Внедорожник Джефферсона". Конец шестидесятых - начало семидесятых, расцвет хипповой эпохи. "Белый Заяц" - гимн психоделического рока. [4].

- Тебя на психоделию пробило?

- Еще бы, - Ю. почесал шею, и на гидрокостюм посыпались черные перья. - Ведь Петрович, сука такая, в минералку кислоту подмешал. Причем термоядерную какую-то. Я сдуру выпил, не прочитав записки. Хэв э найс трип. А получилось совсем не найс. Меня когти кондора до сих пор не отпускают.

Францина нанесла шутливый джеб в черный клюв.

- Не смей так говорить о Петровиче. При мне во всяком случае. Я его уважаю. Он хоть и подлый старикашка, но прикольный.

- Хорошо. Извиняюсь. Погнали. Жмите на газ. Педаль справа от тормоза.

Францина кивнула.

- Только музон выбирает водитель.

- Ну я же вас попросил по-челове... - Ю. запнулся. - Хорошо, по-файлонавтовски попросил. Поставьте Белого Зайца.

- А мнение девочки уже не в счет? Мне твои роки психоделические совершенно по боку. Предпочитаю начало двухтысячных. Сейчас это самое ретро. А хиппи твои - это даже не ретро. Археология.

- Что ж вы мне мозги Лянноном выкручивали? Страшно далек он от нулевых, вам не кажется?

- Петрович попросил. Он думал, что с ним тебе полегче будет.

- Да к черту Ляннона! Хотя, нет, стоп. Пардон. Не надо к черту. Конечно, я Ляннона люблю, ибо все-таки батл, а Зы Батлз - это свято в любом измерении, и даже в вашем поганом Даундоке, но сейчас я хочу именно психоделической, расширяющей сознание музыки. Мне бы в Колымфорнию лет на пятьдесят назад, поближе к Сан-Франшизко или Лос-Ангельску. Мне бы Вибраций Хороших [5], да побольше!

Ю. начал канючить:

- Хочу зайца, хочу зайца, хочу зайца, хочу зайца, хочу зайца.

Францина закурила и задумчиво посмотрела в зеркало заднего вида.

- Прекрати. Тебе не идет... Слушай! - бирюзовые глаза заблестели, - а давай примем компромиссное решение?

- Компромиссное?

- Есть у меня одна запись, случайно нашла в интернетах. Какие-то телки с медфака миксанули хит двухтысячного [6]. Мне-то чисто поржать и по приколу, а тебе сейчас в самый раз. Слова там с наимощнейшей психоделией.

- Ставьте.

Из динамиков понеслись визгливые голоса, вцепившиеся в ляжку гоп-рейва:



- Немедленно остановите это дерьмо! - завопил Ю. и воткнул клюв в пластик бардачка.

Францина поперхнулась сигаретой, а джип прижал уши боковых зеркал.

- Прости. Я думала, тебя прикольнет.

Файлонавт перевел дух.

- Думала она. Все. Хватит. Инаф. Баста. Ставьте Белого Зайца!

- Давай рассмотрим другой..

- Зайца!

- вариант..

- Зайца!

- музыкального сопровождения..

- Зайца!

- нашего полета к папочке...

- Зайца!

- на борту хиппового джипа Джефферсона!

Ю. заткнулся.

- Белый Заяц - гнусное животное с дурными намерениями, - Францина покачала головой. - Это становится совершенно очевидным к концу песни, когда он головой спортсмена закусывает. А сейчас тебе нервничать противопоказано. И так весь дерганый. И что ты зациклился на зайце? Есть же у психоделии второй гимн, причем вполне себе позитивный. Думаешь, раз я блондинка, то не шарю в музоне?

- Самбади Ту Лов [7]?

- Ага.

- Ставьте!

Францина выжала газ до отказа.

Белый джип заржал, как сорвавшийся в карьер мустанг, и помчался к пятнистой луне.

Пегий лунный зад округлой формы призывно белел, и джип несся к луне, не чуя под собой колес. Возбужденная выхлопная труба источала нефтяные феромоны.

Пассажиры Джефферсона подпевали дуэтом (великий и могучий даже не думает просить у английского засранца прощения за транскрипцию):



Файлонавт высунул из окна черное крыло. Человеку-кондору захотелось пощекотать перышки.

Ночь была податливой, как прогнившая падаль.

Приближавшаяся луна становилась все больше, ярче и (что самое интересное) прямоугольнее.

Когда джип ткнулся бампером в ее белую плоть, от прекрасной лошадиной задницы, к которой летела душа механического жеребца, не осталось и следа. Вместо экстаза соития джип получил нечто совсем иное.

Перед его мордой оказался белый высокий экран. Западня открытого кинотеатра захлопнулась: зрительская площадка оказалась огороженной забором из черных туч. Выезда с этой парковки не было.

Разочарованный мотор упал до нулевых оборотов. Рейс к папочке завершился на оборванной строчке:



Ту бииииииии лайз...



Францина вышла и поцеловала капот.

- Не переживай, Джеффрик. Иногда они возвращаются.

- Где мы? - спросил Ю.

- Выходи, не бойся. Небо сегодня необыкновенно твердое.

- А чего мне бояться? Я же летающий.

Выйдя из джипа, файлонавт уставился на светившийся экран. Свечение исходило из экрана, а не проецировалось на него проектором. Свет был мягким и приятным.

- А киношку можно выбрать? - спросил Ю., - я бы щас Большого Блябовского с удоволь...

- Нельзя! - блондинка зыркнула на файлонавта с такой строгостью, что у того отвис клюв (построже с ним, построже).

Францина взяла Ю. за руку и подвела к экрану.

- Как ты думаешь, это что? - спросила она.

Ю. потрогал экран. На ощупь тот был стеклянным и теплым. Ю. прижался лбом к стеклу: ничего не было видно, и хотя матовый свет не слепил пучеглазых глаз, рассмотреть то, что находилось по другую сторону, свет не давал.

Файлонавт посмотрел на Францину, - та подняла брови.

Ю. снова повернулся к стеклу. Ни с того ни с сего лизнул. Язык встретился с горечью наэлектризованной пыли.

- Теплый, стеклянный, пыльный... - пробубнил Ю. - Телевизор?

- Почти в десятку. Только не телевизор, а папочкин монитор. Мы находимся с внутренней стороны. Здесь - нереал, за стеклом - реал.

- А почему монитор ничего не показывает?

- Потому что папочка вышел за пивом, и его компьютер остался в режиме ожидания. Но скоро папик вернется и начнет стучать по клавишам, воображая себя великим писакой. А мы сможем понаблюдать за этим презабавным процессом через стекло.

- Стоп. Нестыковочка. Если прямо сейчас нас не печатают, то почему мы разговариваем и двигаемся? Мы же литмарионетки. А марионетки без кукловода - висельники.

- Не тупи. Раз я смогла сказать, что сейчас его здесь нет, то это значит, что здесь он. Просто папик пытается произвести дешевый театральный эффект. Для тебя, между прочим, старается. Мол трепещи, Тридцать Первый, сейчас я перед тобой предстану. А за пивом папочка на улицу вообще не выходит, потому что дико боится пересекаться с палаточными аборигенами. Они пару раз у него мобилы уже отжимали. В реале аборигены такие же мерзкие, как наши. Папик вообще старается из дому не выходить. Пиво заказывает с доставкой через интернеты. Там же он и порнуху скачивает. Терабайтами (не пали, дура).

Стекло монитора стало прозрачным.

Блондинка объявила:

- Реал!

Ю. увидел просторную комнату с белыми обоями, и комната показалась ему знакомой. Знакомой до сильной головной боли.

Белые занавески, потрескавшийся лак паркета. В одном углу стоит буйный фикус, в другом - белое кресло. В центре комнаты белый письменный стол.

Открылась дверь. В комнату вошел небритый мужчинка с одутловатым лицом и полиэтиленовым пакетом в руке. Он был одет в черный гидрокостюм и черные носки.

За тридцать.

Высокий, плотный, сутулый. С пивным брюшком.

Черные с сединой волосы. Лицо как лицо, ничего особенного, еще молодое и без морщин, вот только карие глаза - уже тухлые и блевотные.

С волос сыпалась перхоть, а желтые пятна на скулах указывали на то, что папочка ведет весьма спортивный образ жизни.

Черный гидкостюм блестел на коленках.

Папочка сел в кресло, поджав под себя носки с дырками. Закурил и достал из пакета банку с пивом. Осушил залпом и начал стряхивать пепел на пол. Высосал сигарету до фильтра, сунул окурок в банку.

Достал из пакета вторую, открыл, но не стал проглатывать сразу.

Теперь папочка пил пиво маленькими глотками и расслабленно смотрел в потолок. Покончив со второй, закурил опять, встал и пододвинул кресло к столу. Поставил закопченную пепельницу рядом с клавиатурой. Уставился в монитор.

- Он нас видит так же, как мы его? - шепотом спросил Ю.

- Нет. Это было бы слишком, - ответила Францина и подошла к стеклу, - сейчас он видит черные буквы на белом фоне текстового редактора, а нас представляет в виде интерпретаций.

Пальцы папочки запрыгали по клавишам. Улыбка, приоткрывшая ряд желтых зубов, вызвала у Ю. омерзение, он захотел отвернуться от монитора, но не смог. Было нечто гипнотическое в движениях пальцев. Казалось, пальцы исполняют шаманский танец и настойчиво ведут за собой.

Лицо папочки преобразилось. Кожа на скулах порозовела, в глазах появился блеск.

Постучав по клавиатуре минут пять, он резко встал и вернулся к креслу. Вытащил из пакета третью банку пива и серебристую коробочку, обмотанную тонким проводом. На конце провода болтались наушники. Открыл банку, сделал глоток, надел наушники. Вернулся к столу и снова закурил.

- Что он делает? - спросил Ю.

- Музыку слушает. Сейчас разойдется и будет подпевать, - ответила блондинка, - он всегда слушает одну и ту же песню. В его Ыйподе других песен нет.

- Веселую?

- Да что ты? Панкфлойдовскую. Про уютное оцепенение души [8].

Папик прищурился и стал покачивать головой в такт музыке, звучавшей в ушах. По подбородку потекла струйка слюны. Папочка прокашлялся и затянул сиплым тенором:



А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... ай... хэв... бикам... камфтабли... нам...



Ю. бросил на Францину потерянный взгляд. Она ответила таким же.

Они стояли в обнимку, прижавшись к стеклу, и смотрели на поющую голову.

Ю. подумал, что более отвратительного зрелища в Даундоке он еще не встречал. Папочка корчил рожи, хмурил брови и выл. Иногда он затыкался, но лишь затем, чтобы сделать глоток пива или затянуться сигаретой.

Наконец, папочка захныкал, мешки под глазами стали жирными от слез.

- Что с ним? - спросил Ю.

- Обычно после третьей банки начинает жалеть себя, - Францина рассмеялась, - смешной, правда?



А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-й...



- Ну не знаю. Мне как-то совсем невесело от его пения.



Хэв... бикам...



- А я привыкла. Нет, конечно, поначалу мне тоже было тошно. А теперь...



Камфтабли... нам...



-... я даже получаю удовольствие от этой песни.

- Удовольствие?!

Папик поперхнулся и ударил кулаком по столу. Выпил еще пивка. Провел указательным пальцем по монитору крест-накрест, а затем тем же пальцем начал ковырять в носу.

Папочка позеленел и стал вылитым хамелеоном. Окосевшие глаза смотрели в разные стороны.

Ю. сел на корточки. Блондинка присела рядом.

- Да не видит он нас сейчас, не видит.



А-а-а-а-а-а-а-а-а-й...



- Точно?



Хэв... бикам...



- Точно.



Камфтабли... нам...



- Так какое же удовольствие вы получаете от этого паноптикума?

Францина не ответила. Она дождалась конца песни. Когда папик умолк, блондинка негромко похлопала.

- Мне нравится смотреть, как он с ума сходит.

- Не любите вы папу.

- А за что его любить? Он что, придумал Даундок, в котором цветут розы и голубое небо над головой? Или, может, по утрам я пью родниковую воду? Нет! Уже три года меня редактирует. Глумится от души! Если б могла, давно бы его загрызла. Я такую личную неприязнь испытываю к нему, что даже питаюсь несбалансированно. И когда папочка спивается и плачет, размазывая по лицу сопли, я получаю дикий кайф (сучка). Я очень надеюсь на то, что однажды он уснет перед монитором и захлебнется своей рвотой (не дождешься).

- Ты меня тогда в "Неровных Ваннах" укусила... потому что я - вылитый он?

- Конечно. А ты что подумал? Что я литнегров ненавижу? Я не расистка. Ибо начертано: все персонажи - двоичные братья и сестры. Нет, разумеется, я не люблю целоваться с черножопыми файлонавтами, но уж извини, как дама имею право на выбор.

- А как зовут папу? - спросил Ю.

- А черт его зна...

Францина вытаращилась на Ю. такими глазами, что пучеглазие файлонавта проиграло переглядки всухую.

- Ох, Тридцать Первый... Удивил так удивил. Выходит, ты показался мне особенным не зря.

- Что такое?

- Раньше папочка не позволял произносить его имя. Ни разу. Предыдущие файлонавты слышали только такую реплику: "А черт его знает!" Папик хранил свою анонимность так же рьяно, как целка девственность. Он называл это бережливым отношением к личной истории. Дескать, так завещал Кастануда. А теперь я чувствую, что могу рассказать про папика абсолютно все.

- Ну же!

- Его зовут Бернардыч. И он даже не полноценный русский. Так, полурусский-полуиндеец. У папика отец чилиец.

Из-за стекла понеслось:



А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... ай... хэв... бикам... камфтабли... нам... Хэв... бикам...



- Характер?

- О-о-о! Говнистый до крайности! Активно практикующий мизантроп. Перед его лютой ненавистью все равны. Всех ненавидит, а себя презирает. Позиция удобная. Мол, вы все говно, но поскольку я более говняное говно, то буду называть вас говном в лицо. За что, кстати, периодически по морде получает.



Камфтабли... нам...



- Профессия? Работа? Алконавту бабки нужны. Он бутылки собирает?

- Нет, до бутылок пока не дошло. У него есть юридический диплом. Но юристом поработал всего ничего: тошнило от галстуков и казуистики.



А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... ай... хэв... бикам... камфтабли... нам...



- Сейчас чем занимается?

- Работает редактором в новостных интернетах. Работает удаленно, в офисах не появляется. Почему и так понятно. С коллегами не ладит. Высокомерен. Раньше был журналистом, на удивление неплохим, с цепким репортерским взглядом. В газетках работал.



А-а-а-а-а-а-а-а-а-й...



- Выгнали?

- Разумеется. Ведь репортер должен вкалывать. Добывать информацию, с людьми общаться. Пытаться хоть на миллиметр, но приблизиться к правде (какой правде, девочка?). А он к тридцати годам совсем ленивый стал. Ко всему потерял интерес. Ты же видишь его глаза - протухшие, как селедка. Скучно жить ему. Скучно, потому что уныл и злобен. А уныло и злобно ему от скуки. Замкнутый круг.



Хэв... бикам... камфтабли... нам



- А новости писать ему не лень? Тоже работать надо.

- Щаз! Будет он тебе работать. Новости Бернардыч пишет на автомате, как гробовщик. Что бы в мире ни произошло, на любой случай заготовлены типовые абзацы, тут думать и напрягаться не надо. Изнасиловали пятилетнюю девочку, солдат расстрелял сослуживцев, сгорел дом престарелых, дети отравились супом, пираты захватили судно, киты выбросились на берег...



Хэв... бикам... камфтабли... нам...



- ...закончилась война, началась война, выбрали президента, убили президента, цунами, лесные пожары, падающие самолеты, захваченные заложники, биржевые кризисы. В реале новости давным-давно закончились. Он мечтает написать одну новость - про конец света, - да все равно не успеет, потому что и с этой работы его скоро выпиздят, ибо достал он своих начальничков ленью и снобством.



А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... ай... хэв... бикам... камфтабли... нам...



- А чего его дернуло в писатели податься? Это же адский труд.

- И снова-а-а-а-а-а... - интонация Францины пошла вверх, как у ведущей телевикторины, - из-за лени! Надо же повышать самооценочку. Растить детей, заботиться о родителях - это муторно и геморройно. Он думает, что если напишет книженцию, то вроде получится, что жизнь прожил не зря. Типа хоть что-то довел до конца. А один разок даже этот раздолбай может поднапрячься.



Хэв... бикам... камфтабли... нам...



- Да кому нужен его Даундок? Кто будет читать полоумные хроники погружения в текстовое файло?

Блондинка засмеялась.

- Правильно. Мы с тобой считаем его больным на всю голову, а он считает себя пионером файлонавтики, - Францина перешла на шепот, - а еще он мечтает, чтобы ему поставили золотой памятник. Со скромной такой надписью: "Первому файлонавту".



А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... ай... хэв... бикам... камфтабли... нам...



- А почему мне... то есть ему, ему, конечно, так нравится музыка шестидесятых-семидесятых?

- Так он же 1976 года. Когда Ляннону выстрелили в спину, Бернардычу было всего четыре. А тогда вибрации хипповой эпохи еще витали по астралу (астралу!), поэтому Бернардыч успел их впитать. Кстати, любовь к музыке - единственная положительная черта этого черта. Раньше играл на ударных. Лет десять джазики да фанчики постукивал. Если бы не бросил, то ударник из него вышел бы достойный. Хочешь узнать, почему он завязал с музыкой?



Хэв... бикам... камфтабли... нам...



- Нет. И так все ясно. Клоун, конечно, оригинальный, но весьма утомительный. Я хочу вернуться в белую комнату и поскорее сдохнуть. Я этим унылым челом и вашим Даундоком сыт по горло.

Голова за стеклом умолкла.

Францина посмотрела на файлонавта с тревогой.

- Знаешь, Ю., а ведь он разоткровенничался неспроста. Не к добру это. Я нутром чую: в Даундок грядут перемены.

Оба прильнули к монитору.

Бернардыч пристально смотрел на них, и глаза его были трезвыми.

Контраст с недавним разнонаправленным взглядом хамелеона показался файлонавту особенно подлым.

Тридцать Первый чувствовал, как по его черной коже скользит расчетливый, паскудный взгляд садиста.

- Что будет дальше? - Ю. громко сглотнул, как дыснеевская мультяшка.

- Белый Заяц тебе будет, - ответила блондинка - Ну, погоди!

Францина обратилась в белого зайца двухметрового роста.

Налитые кровью глаза литмутанта уставились на Ю.

Файлонавт с трудом, но выдержал этот взгляд.

Ю. даже ухмыльнулся и показал ушастому упырю оттопыренный средний палец.

Заяц посмотрел на Бернардыча. Тот кивнул.

Когда шею полоснули горячие резцы, в ушах Ю. раздался оглушающий хруст. Как будто заяц раскусил твердое яблоко.




В МИНУСЕ ТРЕТЬЕМ


Ю. проснулся в белой комнате [9].

Схватился за голову. Голова была на месте.

"Черт, не сдох еще!", - подумал файлонавт и крикнул белому потолку:

- Здравствуй, сволочь!

Ю. захотел встать с кровати, но проснулся снова.

Лежа на белой простыне, Ю. смотрел на белый потолок. Голову распирало от внутричерепного давления. А еще файлонавт чувствовал, как его тело прогибается под тяжелым взглядом папочки.

Курить! Курить!

Пачка сигарет валялась на белом столе.

Согнувшись в три погибели, Ю. подошел к столу и снова проснулся.

- Главное, чтобы тебе было весело. Ведь так, сучонок? - спросил Ю. и заснул.

Проснувшись, он посмотрел на потолок и сказал:

- Ну дай хоть покурить спокойно.

Ю. проснулся в белой комнате.

- Затянуто, - сказал он, - надо было сразу изобразить глубочайшее отвращение к процессу редактирования. Без церемоний.

Ю. проснулся в белой комнате и тут же завопил:

- Да пошел ты на х..!

Проснувшись, Ю. покачал головой:

- Без табуированной лексики. Я же не абориген палаточный. Хоть внешне, но должен отличаться.

Ю. проснулся в белой комнате.

На черном лице была гримаса невыносимой боли. Это было лицо матери, потерявшей ребенка. Нет, точнее так: это было лицо балерины, только что отошедшей от наркоза после ампутации ног.

Ю. встал с кровати и медленно, на цыпочках, пошел к столу за сигаретами.

По дороге он не встретил никакого резистанса.

Когда трясущиеся руки файлонавта зажгли сигарету, он выдавил:

- Готов. К суициду готов.

Распахнулась дверь. В комнату влетел Вячеслав Петрович с добрыми зелеными глазами, седой козлиной бородкой, белыми валенками и букетом красных роз. Угревой сыпи на морщинистом лице как не бывало.

- Здравствуй, нигра! - крикнул доктор.

- Здорово, Петрович! - ответил файлонавт и заснул.

Ю. проснулся в белой комнате и посмотрел на главного врача "Неровных Ванн". Главврач стоял у кровати.

Из-за спины Петровича выглядывала белая и пушистая Францина. Литмутантша виновато улыбалась через намордник. Зайчиха держала в лапках чью-то окровавленную голову.

- Она что здесь делает? - спросил Ю.

- Извини, сейчас поправим, - сказал доктор и выволок Францину из комнаты.

Файлонавт кивнул и закрыл глаза.

Ю. проснулся в белой комнате. Встал с кровати, подошел к столу и сел. Открылась дверь, в комнату вошел улыбающийся Вячеслав Петрович без букета и без Францины.

- Лучше? - спросил доктор.

- Намного. Но чего-то не хватает, - ответил Ю.

- Понял.

Открылась дверь, и в комнату вошел улыбающийся Вячеслав Петрович без Францины, но с цветами и шампанским.

- А так? - спросил он.

- Сойдет, - ответил Ю. и пригласил доктора сесть.

Вячеслав Петрович сел, поставил бутылку на стол, а букет сунул под мышку.

Ю. поморщился.

- Понял, - сказал доктор и встал.

Вячеслав Петрович поклонился, передал букет Ю., а потом сел и поставил бутылку на стол.

- Молодец, - сказал Ю. и подошел к унитазу.

Ю. поднял крышку и поставил цветы в воду. Посмотрел на доктора. Тот показал файлонавту большой палец и закурил.

Ю. засмеялся:

- Кажется, это будет мой предпоследний день.

- Да, ты прав, - сказал главврач и постучал костяшками по столу.

- Плохо.

- Согласен.

Вячеслав Петрович кивнул и закурил.

Ю. спросил:

- Какое предпоследнее сегодня утро, вы не находите?

- Предпоследнее, весьма предпоследнее. Какой файлонавт, такое и утро, - ответил доктор.

- Может, наоборот? Какое утро, такой и файлонавт?

- Как ты говоришь, так тоже можно, - сказал Вячеслав Петрович и выплюнул окурок.

Когда Ю. проснулся в белой комнате, то сразу увидел сигарету в зубах главврача, сидевшего за столом. Перед доктором стояла бутылка шампанского. Вячеслав Петрович жестом поманил файлонавта.

Ю. и не подумал вставать. Он сказал:

- Попробуем еще раз.

- Как скажешь, Ю., - сказал Вячеслав Петрович и выбежал из комнаты, прихватив бутылку.

Ю. проснулся в белой комнате. Вслушался в тишину. Начал опускать ногу на пол. Матрац предательски скрипнул. Тут же хлопнула дверь, и в комнату влетел Вячеслав Петрович с шампанским, цветами, Франциной и толпой бритоголовых санитаров.

Ю. забрался под одеяло и крикнул:

- Да пошли вы к черту!

- Как скажешь, Ю.! - крикнул хор.

Ю. проснулся в белой комнате и выглянул из-под одеяла. В комнате никого не было.

Файлонавт посмотрел на пол. Из-под кровати торчал огромный крысиный хвост.

- Ага. Нашли дурака, - сказал Ю. и заснул.

Ю. спал в белой комнате.

Ю. снились белые валенки. Белые валенки главного врача больницы "Неровные Ванны".

В белую комнату вошел Вячеслав Петрович.

Доктор тяжело дышал и обтирал лоб платком. Кивком поздоровался с крепко спавшим Ю. и сел за стол. Отдышался. Закурил. Потом посмотрел на файлонавта, который вовсю имитировал сон.

Ю. сказал сквозь зубы:

- Будем считать, что спать мне не хочется.

- Уверен? - спросил доктор.

- Абсолютно, - ответил файлонавт и заснул.

Ю. проснулся в белой комнате.

- Я пошутил. Все, больше просыпаться не буду.

- Не шути больше, - сказал доктор. - Староват я для физнагрузок.

- Но все-таки нельзя не признать, что мы отлично порепетировали мое пробуждение. Согласны? Да и спать мне больше не хочется.

- Ты уверен?

- Совсем не хочется, - Ю. протяжно зевнул. - Ха. Опять поймал вас. Нет, правда, больше не буду спать.

Вячеслав Петрович теребил краешек белого халата и часто моргал.

- Что мы делаем? - спросил он так, словно испросил милостыню.

- Редактируем. В предпоследний раз редактируем. Аллилуйя, брат! В Даундок грядет Тридцать Второй. Он будет Последним. Возрадуйтесь!

Файлонавт забрался с ногами на стол и сел, скрестив ноги, напротив Вячеслава Петровича. Ю. вытаращил на доктора черные пучеглазые зенки.

Доктор пытался сохранить невозмутимый вид, но его выдавала венка на виске. Венка пульсировала так, будто под кожей доктора вертелась гусеница.

- Что ты делаешь, Ю.?

- Глумлюсь. Чтобы вы помнили меня даже тогда, когда в Даундок спустится Тридцать Второй и принесет последние известия.

Доктор засопел:

- Да я всех файлонавтов помню. Всех до единого. Вы мне все как родные.

Ю. закурил и спросил:

- А на фига притащили розы? Издеваетесь?

- Издеваюсь? С чего ты взял, родной?

- Ну представьте. Вот сидите вы по самые уши в дерьме, никого не трогаете, тихо себе подыхаете, а вам в рожу тычут розовым букетом.

- Какая ужасная фраза! - воскликнул доктор.

- Согласен, еще раз.

- Издеваюсь? С чего ты взял, родной?

- Потому что я не буду благоухать розами после восьми банок пива и пачки сигарет!

- Хватит, Ю.! Оставь розы в покое, они тебя сбивают.

- Оставить в покое? Да я только о том и думаю, как оправдать их появление в этой сцене.

Доктор встал из-за стола и подошел к унитазу, из которого торчал букет (верхний левый угол монитора). Он примял красные бутоны и с размаху хлопнул крышкой о сиденье. Крышка сработала, как гильотина. Отрубленные головы покатились по белому полу. Вячеслав Петрович чертыхнулся и начал топтать бутоны валенками. Лицо его покраснело.

- Я вышел из себя и сорвал злость, - сказал доктор. - Похоже?

- Весьма похоже.

- Послушай, Ю., а давай подеремся? Столько ненужных движений мы сделали, так хоть реабилитируемся в глазах читающего.

- Вы гений! Мои мышцы рвутся в бой! Их распирает от глаголов-убийц!

- Только по морде не бей! Морда - мое самое отредактированное место!

- А вы мою поясницу не троньте! А то еще отобьете мне почку сборки!

Главврач выхватил из-за пояса стетоскоп и закружил вокруг файлонавта с грацией гладиатора. И хотя этот гладиатор был старым, давно потерявшим скорость, в угол столь опытного бойца загонять не стоило.

Петрович помахивал стетоскопом, не сводя с Ю. добрых зеленых глаз.

Ю. был без оружия, но индейские гены папочки, почуяв драчку, не подкачали. Файлонавт вытянул губы: клюв кондора щелкнул перед носом доктора с таким свистом, что кожица на лице Петровича вздулась, как наволочка на сквозняке.

У пожилого гладиатора с избыточным весом шансов не было. Мысленно седой скальп уже болтался трофейной фенечкой на шее кондора.

Литмутанты пошли на сближение.

Файлонавт нацелил клюв в кадык соперника. Файлонавт решил закончить все одним ударом: измываться над доктором он не хотел.

Наверху раздался звук упавшего тела.

Потолок белой комнаты задрожал так, будто по нему промчался товарный поезд.




В МИНУСЕ ВТОРОМ


Ю. проснулся в белой комнате.

Над ним светились два умиротворенных взгляда. Слева блестели зеленые глаза, а справа - бирюзовые.

- Десятая банка, - сказал Петрович.

- Десятая банка, - сказала Францина.

- Десятая банка? - спросил файлонавт.

- Все, больше правок не будет, - жмурясь, как кот на солнышке, сказал доктор.

- Да, больше правок не будет, - сказала блондинка.

- Почему не будет? - спросил файлонавт, встав с кровати.

- Папочка нажрался. Подходим к концу. Скоро начнется казнь, - сказала Францина и вышла.

Главный врач "Неровных Ванн" развел руками - мол, я тут ни при чем - и сел за стол. Сунул в рот сигарету и задымил.

Файлонавт попытался заново проснуться в белой комнате. Не получилось.

Холодный пол под шерстяными носками стал скользким. Ноги файлонавта захлюпали в черной лужице.

- Бояться казни, пусть даже и понарошечной - это нормально. Стыдиться нечего. Обоссался и ладно. Если хочешь - поплачь, покричи, постучи кулаком по столу. Можешь по морде мне заехать. По такому случаю стерплю. Поверь, тебе станет гораздо легче. Предыдущие погруженцы тоже боялись и ссались. А файлонавт Ж. даже обосрался.

- Как.. какой будет казнь?

- Праздничной. Домашняя процедура в семейном кругу. Как день рождения. Не волнуйся, больно не будет. Я хоть и выдуманный, но все-таки врач. Я знаю, как приготовить качественную анестезию перед отбиванием почки сборки. Сделаю тебя уютно оцепенелым. Уйдешь тихо, плавно и бесчувственно - по-панкфлойдовски.

Черное лицо Ю. покрылось белыми пятнами.

- Я имею право на последнее желание?

- О! Разумеется! Причем не на одно! Второе правило Даундока гласит: последние желания файлонавта священны. Я исполню любые твои желания! Подсказку даю: некоторые файлонавты с помощью последних желаний мастерски оттягивали свой конец. Например, все тот же Ж. - а Седьмой, надо признать, был самым хитрожопым, - заказал просмотр сериала "Доктор Хаос". Мы тогда взахлеб, без перемоток, проглотили шесть сезонов. Много нового я узнал про медицину. Кстати, сейчас в реале начался новый сезон. Может, закажешь просмотр Хаоса? Честно говоря, я адски заинтригован, что там с Хаосом произойдет. Ручку дать? Составишь список.

Ю. отмахнулся и жестом попросил сигарету.

- Хаоса в анус. Ручку туда же. Я буду краток.

Закурив, Ю. продолжил:

- Хочу новый гидрокостюм. Чистый. Хочу чистые трусы. Хочу теплые тапочки. Полы тут у вас без подогрева...

Петрович перебил:

- Белые?

- Что белые?

- Тапочки.

Ю. помедлил с ответом:

- Нет. На фига? Черные хочу. В тон.

- Уважаю эстетов, - кивнул доктор и начал загибать пальцы: - Гидрокостюм, трусы, тапочки. Что еще?

- Все.

- Не горячись. Ты, видимо, неправильно меня понял. Я говорю о любых твоих желаниях. Любых. Помни первое правило Даундока: в Даундоке нет ничего невозможного. Ты можешь просить о чем угодно!

- Чистый гидрокостюм, чистые трусы, теплые тапочки, - сказал Ю., - да и кончайте со мной поскорее. Видеть вас уже не могу. У меня все.

Сигарета Петровича упала на белый стол вместе со вставной челюстью. Он запихнул челюсть обратно и вскричал:

- И это все?!

- Да.

Главврач заметался по белой комнате куртуазно-манерно, как укушенный в жопу мангуст.

- Как это все?! - причитал Петрович, роняя слюни, - как это все? Ты же можешь потребовать чего угодно! В Даундоке последние желания файлонавта - священны! Проси самое заветное, самое сокровенное! Хочешь Францину трахнуть? Не вопрос! Она же красивейшая женщина! И не только в Даундоке! Во всех мирах нет бабы краше! Хочешь десять Францин? Легко! Закатим групповушку! Ты педофил? Детишек хочешь? Ясли тебе подарю! Не угадал? Геронтофил? Сделаю начальником дома престарелых! Ты педераст? Некрофил? И то, и то другое? О! Какое изысканное извращение! Кого тебе? Владимира Ильича Леннона? Косоглазого Мяу? Может, предпочитаешь плесневелых египетских дур? Стоп! Понял! Ты не по этой части! А-а-а! Ты жра-а-а-ать любишь! Так я подам тебе человечинки! Опять не угадал? Бухла? Наркоты? У меня есть любые вещества! Что, опять не то? Ты латентный филофил? Так я покажу тебе место, где спрятан идеальный текст! Идеальный текст есть! Просто я его припрятал от греха подальше, чтобы никто не скопипастил. Он там - за файлом, за нирваной, за пустотой! Я помню дорогу! Мы просочимся через буквы, обойдем синтаксис с тыла, разнесем к черту минное поле интерпретаций! Пове-е-ерь, я знаю, как открыть эту две-е-е-рь!!!

Ю. смотрел на пляску Петровича, позевывая. Несмотря на внешнее буйство, зрелище было унылым.

- Ты не бойся! - доктор ускорился до presto и ринулся вниз, как горнолыжник, отталкиваясь одними восклицательными, - я твою почку сборки аккуратненько так отобью! Ты даже не заметишь! У меня рука легкая! Как перышко! Попадем в иной мирок! Мануальщик я знатный! Диплом! Специальный! Имеется! Других! Мануальщиков! В Даундоке! Нет! Я! Единственный! Неповторимый! Экс! Клю! Зи! Вный! У! Ни! Каль...

Ю. взмахнул рукой властно, как гаишник, тормозящий "копейку". Доктор застыл на кальном вираже.

Дышал Петрович часто-часто. Остановленный гонщик лыбился солнечно и безмятежно, как мастурбирующий дегенерат.

В комнате состоялся несвоевременный катарсис.

С белого потолка повалили невидимые хлопья черного снега. Файлонавт рассыпался на части, и снег, которого на самом деле не было, мягко ложился на разрозненные кусочки Ю.

Перед лечащим врачом покачивались оцепеневшие химеры. Каждая химера страдала, как минимум, растроением личности, как максимум - раздевятерением.

Черный файлонавт.

Супернегр.

Литнегр с выпученными глазами.

Литмутант с больной почкой.

Одноразовый скафандр из черной резины.

Тридцать первая буква русского алфавита "Ю", родства не помнящая с буквой "Ё" и потому пролезшая в Даундок вне очереди. Позывные - Тридцать Первый.

Пациент "Неровных Ванн" в обоссаном гидрокостюме.

Андский кондор с клювом до ушей и черной пернатой жопой.

Наконец, тот самый Ю.

Заторможенно, словно под наркозом, хор промычал:

- Нас...есть...завет...ное...желание...

Главврач воскликнул:

- Н-у-у-у-у-у?!

- Чело...веком... быть...

Лицо доктора скисло.

- Зачем?

- Лю...бить...

Петровича передернуло так, будто он почесал ногти о шершавую эмаль неровной ванны.

- Любви захотели?

- Даааааа...

Доктор хохотнул и разразился мощным, оглушительным пердежом.

В белой комнате завоняло тухлыми куриными яйцами. В этой вони витали самые разнообразные оттенки гнилостного разложения, но основным тоном были именно тухлые яйца. Как будто яйца неделю лежали на сорокаградусной, нет, точнее так - на пятидесятиградусной жаре...

Петрович с гадливым злорадством посмотрел на белый потолок.

- Ссышь, писака? Не мог сразу написать, что завоняло серой? Но ты не дрейфь, Бернардыч. Я хоть и дьявольское, но все-таки твое порождение. Поднять руку на отца не могу. Это самый страшный грех во всех мирках. И даже в Даундоке.

Главный врач "Неровных Ванн" повернулся к шеренге химер.

- Любовь. Любовь. Не люблю этого слова, - крякнул Петрович и одним махом собрал химеры в кучку.

Ю. стоял перед ним в единственном числе, чуть пошатываясь.

- Я хочу стать человеком... Хочу научиться любить.

Зеленые и добрые глаза Петровича стали еще добрее.

- Отцом нашим клянусь, мне ничего не стоит превратить тебя в человека. Нацепить на букву "Ю" мясца с костями и вышвырнуть из Даундока? Да пожалуйста, дело плевое! Я бы тебе еще бабла на дорогу отвалил немеряно. Ну чтобы все тебе завидовали. Но чтобы стать человеком, способным любить, тебе надобно поиметь новую душу. Живую. К сожалению, такого товара у меня нет. У меня только мертвые. А сейчас внутри тебя болтается частица папочкиной души. Она омертвела уже давно. Ты же не хочешь стать зомби, как он?

- Нет.

- Умница! Францина не зря говорила, что ты правильный пациент, особенный. Поздравляю. Ты стал первым файлонавтом, который попросил перед казнью что-то стоящее - живую душу. Увы, дефицит адский.

Ю. спросил:

- Когда же, наконец, состоится казнь?

- Как только белая комната поднимется к нолевой отметке. Белая комната - это что-то вроде батискафа, опущенного в файло. Ну или обратная сторона монитора. Называй как хочешь. До завершения подъема осталось всего ничего. К тому же твое пучеглазие идет на убыль. Значит, поверхность уже близко. Всплытие неизбежно.

Файлонавт потер глаза. Его черные белки значительно уменьшились в объеме.

Петрович сложил брови домиком, выманивая у файлонавта вопрос, который бы продолжил приподнимающую тему.

Ю. принял пас.

- Я всплываю? Поднимаюсь?

- Да. Ты возносишься. Наверху из тебя вытряхнут душу и вернут отцу. А использованную оболочку, тебя то есть, выкинут на помойку. Мужайся.

- Я не хочу на помойку! Я не хочу чтобы меня вытряхивали!

- Мало ли, чего ты хочешь. Родителей надо уважать. Каким бы говном отец бы ни был, мы ему всем обязаны. Он первичен, мы вторичны. Это наидревнейшее понятие. Дети должны принимать с благодарностью от родителя все: и радость, и горе. Разумеется, не все дети счастливы. Ну а кому сейчас легко? Нам в отцы говнюк достался. Согласен, не повезло, муторный чел...

Доктор зажмурился и напустил на себя траурный вид. Свет хитрющих зеленых глаз пробивался сквозь щели век.

Встрепенувшись, главврач воскликнул:

- Не унывай, Тридцать Первый! Я помолюсь о твоем спасении!

Петрович бросился к унитазу (верхний левый угол монитора), из которого торчал обезглавленный букет роз, пал перед белым троном ниц и начал истово бить поклоны:

- Спаси и сохрани! Пощади! Отец наш великий! Пощади раба своего файлонавта Ю. и даруй ему благодать и жизнь вечную! Папа Акбар! Харя Ряма! Харя Кряшна!

Ю. не выдержал:

- Прекратите юродствовать!

- Тебя же развлекаю, дурачок. Чтоб ты не раскисал. Да и букет, который ты поставил в унитаз в разгар правки, наконец-то сыграл свою роль. Букет выстрелил, и розы стали жертвенными дарами! Опять же, бонус: тебя теперь в унитаз не спустят, ибо там засор розовый. Признай: экспромт с поклонением сортирному идолу удался.

Петрович погладил Ю. по голове.

- Ты себе не принадлежишь. Ты всего лишь одноразовый скафандр. Обтянутая черной резиной малая толика души отца нашего. Как ты думаешь, почему сюжет Даундока уже третий год идет по кругу? Почему еще ни один из тридцати файлонавтов не смог погрузиться в текст и познать его сущность, спрятанную в глубинах? Почему в конце каждого погруженческого цикла кусочки отцовской души все всплывают и всплывают на поверхность? Почему текстовое файло снова и снова отторгает файлонавта, как инородное тело?

Ю. почесал затылок, чтобы помедлить с ответом. Ответ был очевиден, но произносить его не хотелось. И все же он сказал:

- Говно не тонет.

Доктор рассмеялся.

- Нет, не поэтому. Хотя ты молодец, я ценю юморных.

Петрович подмигнул Ю., и, уставившись на потолок белой комнаты, начал камлание:

- Отец наш подпотолчный! Отец наш всевидящий, поглядывающий и манипулирующий! Выслушай пророчество раба смиренного, ибо снова рабу твоему открылась банальная истина. Настоящий писатель умирает в своем детище. Ради детища своего идет писатель на самопожертвование. И да будет повторено тебе уже в шестьсот шестьдесят шестой раз: текст, написанный без души, текстом не считается. И да будет снова тебе озвучено условие успешного погружения в Даундок: сюда надо вложить всю твою душу! Всю! Целиком и полностью! Сразу! Ибо сказано Жирной Силой: Райт Хиа! Райт Нау! [10]. Даже если поганая душа, в которой ничего нет, кроме злобы, уныния и похоти, будет отдана тексту полностью, то познает файлонавт истину и погружение свершится. И да будут прокляты все анонимусы! Во имя тебя, меня и великой Батьтьмы! Ахтунг.

- А что получит Бернардыч, если спустит в Даундок душонку свою сраную целиком и полностью?

Петрович отшатнулся. Из его пасти вывалился клубок полупрозрачных щупалец. Вслед за щупальцами выскочили загнутые зубы-когти, расположенные кругом, как у морской миноги.

- Всуе!? - взвыла пасть с таким децибелом, что стены белой комнаты покрылись мозаикой невидимых трещин. - Не сме-е-е-е-еть!!!

- Я...

- Молча-а-а-а-ать!!! Задушу-у-у-у-у!!!

Ю. рухнул на колени.

"Все! Сейчас точно пришьет!" - пронеслось в голове.

Сверху раздался ехидный смешок. Файлонавт поднял голову.

Зеленоглазый Петрович протягивал сигарету и приветливо улыбался.

- Да подожди ты. Если я сказал, что казнь будет комфортной, уютной и домашней, то от страха ты не умрешь. А за крик извини. Я хоть и литературный, но все-таки диавол. Поэтому отца нашего по имени старайся не называть. И вообще - отныне говори о нем исключительно в уважительном тоне. Мне над ним глумиться можно, а тебе нельзя. Усек расстановку сил?

Файлонавт кивнул и закурил.

- Я тогда вопрос переформулирую.

- Валяй.

- Что отец наш великий получит в Даундоке взамен души своей опущенной?

- В художественном смысле, то есть в плане поиска эстетического клада, ни хера он не получит, - Петрович тоже закурил и, выпустив колечко дыма в форме распальцовки, продолжил: - За пределами синтаксиса нет никакого идеального текста. Ваша терка с Франциной по этой теме была чисто умозрительной, а я в тех запредельных ебенях лично побывал. Я ж литдемон. Могу без мыла пролезть между любой письменностью, хоть древней, хоть современной, мне даже иероглифы косоглазых по зубам. Так вот: мои всевидящие зеленые глаза за кулисами букв ничего не увидели, ибо там ноль, пустота, нирвана и вакуум. И место то зафайловое я нарек по-своему, по-пацански, Батьтьмой.

- Название звучит немного по-дебильному.

- Да нормально звучит, не пизди. Как выглядит, так и звучит. Темно там, как у литнегра в жопе. А поскольку черный файлонавт есть неотъемлемое продолжение отца нашего, то и погонялово той жопе я дал в честь бати - нашего отца родного и бригадира. Не забывай: весь Даундок под ним ходит. Францина предпочитает другое название - Матьтьма. Но она феминистка сраная, ей можно. Что касается прогонов насчет отбивания почки сборки ради попадания за пределы синтаксиса, то Карлсон Кастануда, черт языкастый, оказался прав. Если со всей дури ебнуть файлонавта по почкам, он улетит в Батьтьму. Только отец наш сильно обломится, если решится на такой полет, потому что в Батьтьме нет никакого текста: ни идеального, ни шедеврального. Копипаста но пасаран, ибо халявы, доступной человеческому пониманию, там нет.

- Копипаста? Францина тоже упоминала об этом. Это что такое?

Петрович выдохнул, как алкаш после опрокинутого стакана.

И понеслось:

- Это суть современного литературного процесса! Есть две такие функции в текстовом редакторе Макрохард Урод! И в других программах для писак! Скопировать! Вставить! Копи! Пейст! Воплощение алчности, тупости и лени! Хоть и не гордыня, но тоже пороки вполне себе. Нынешние писаки, вроде отца нашего, чем они занимаются? Придумывают что-то свое? Как же! Дождешься от них! Они полагают, что все сюжеты уже придуманы, и все темы давно закрыты. Ладно, пусть так, с этим согласен: Аддиссей никогда не вернется с войны, а бабу (нужное вставить по вкусу) как ни люби, всегда на измену тянет. Ну так ищите новые темы, новые сюжеты, ройте землю! Я понимаю, что предыдущие рудокопы уже вытащили из штолен все самое ценное. Ну так копайте глубже, рискуйте! Бля, где новые литгерои? Где новые запоминающиеся персонажи? Ебать-копать, ну почему они даже не пытаются переплюнуть Курлсона, Моугли или того же Белого Зайца? Писаки только и делают, что занимаются мародерством и разграблением могил. Вот тебе пример копипасты, импровизация с ходу. Жил да был однажды...О! Дон Психот жил! Литзомби готовится так: с мумии старикашки снимаются ржавые доспехи, и Психота переносят в современность. И снова здравствуйте! Очередной городской сумасшедший, изобличающий глупость рода человеческого. Только борется старикан не с ветряными мельницами, а со светофорами. В попутчики ему назначают не ословеда Санчеса, а какого-нибудь раввина (нужное вставить по вкусу), которого пучит от мудрости еврейского (нужное вставить) народа. Что, примитивно? Лечится! Добавим дуэту глобальной актуальности! Пусть светофоры символизируют цветовую шкалу уровня террористической угрозы! Как в ебучей Америке! Пусть Психот помешается на конспирологии! Пусть ему по ночам бородатые террористы сняться! Чуешь размах копипасты? Чуешь, сука?! И так будет с каждым, кого вытащат из литгроба! А как меня заебали вампиры, орки, гоблины, эльфы и прочая как бы нечисть! Про битвы ангелов и демонов я вообще молчу! Меня от самого себя блевать тянет! А переиначенные библейские притчи! Бля, ну сколько можно!

Доктор замедлился до moderato.

- Писаки называют копипасту по-разному. Тут кто во что горазд. Постмодернизм, постпостмодернизм, ультрапостподернизм... Иногда засранцам становится стыдно, и они начинают обзывать копипасту жанровым разнообразием. Мол, здесь мейнстрим, а здесь арт-хаус для интеллектуалов. Здесь детектив, а там - детектив мистический. Не путайте, пидарасы, порнографию с эротикой. А вот здесь у нас, извините, киберпанк. Не тупите! Обыкновенная фантастика на другой полке!.. Ужасы, триллеры, боевики, любовные романы... А эти вечные разговоры о стиле. Какой прекрасный русский язык у Слюнина, особенно в "Темных подворотнях"! А вы обратили внимание, каким восхитительным слогом описаны переживания бухого педофила, изнасиловавшего девочку? Да какое значение имеет язык! Помер, например, вообще писать не умел! Не повезло чуваку - слепым был. Помер поэмы своим шестеркам ртом надиктовывал. И что? Кто сейчас читает на древнегреческом ради восхищения стилем? Никто! А персонажа Аддиссея почему-то все помнят, и до сих пор пытаются его откопипастить. Даже после упыря Джуйса - тот из грека высосал все. Ибо начертано: важна суть, а не форма!

Аndante.

- Наш батя, в отличие от других копипастеров, своих некрофильских наклонностей не стыдится. Оскверняет литмогилы внаглую, не стесняясь. Иногда называет себя литжеем, чаще - литджокером. Мол, я просто миксую исходнички и копипасту. Здесь возьму, там возьму, здесь нахапаю, там урву, смешаю - да и нате. Но его формальные выебоны меня мало волнуют...

Allegro.

- А вот по сути! По сути батяня затеял преадский план! Здесь отец наш пытается круче всех выпендриться! За это батю уважаю. Если уж выпендриваться, то по полной программе. Надо стремиться к вершинам! Чемпион - это тот, кто первый! Лучше сгореть на костре амбиций, но попытаться уделать всех!

- Гордыня? Ваш любимый?

- Нет. Не угадал. Отец наш, хоть и полоумный, но место свое знает. Шафку ему никогда не побить. Ему до Шафки, как мне до церковной лавки.

- А что им движет?

- Ненависть! Ярость! Злоба лютая! Отец наш людей терпеть не может. Считает всех уродами неэстетическими и говном! А себя - красавцем! Истинный маргинал! Поэтому когда ты у меня живую душу попросил, я был в некотором изумлении. Выходит, душа у отца нашего почернела от злобы еще не полностью, раз тридцать первый сыночек попросил о любви.

Ю. пожал плечами.

- Что ж, я рад быть лучшей частью отца нашего.

- Молодец! Возрадуйся! Ты оказался самым лучшим файлонавтом из всех предыдущих. Они тебе в подметки не годились! Предпоследний файлонавт всех погруженцев уделал! Слава Тридцать Первому! Слава Тридцать Первому!

Ю. поморщился.

- Не поганьте меня...

- Извини, не удержался. Я ж хоть и литературный, но все-таки искуситель. Совращать мое призвание. Но ты не повелся на лесть, молодец. Хотел я тебя тщеславием запоганить, да не вышло. А все потому, что ты очень сообразительный, Ю. Другие бы уши развесили, ведь я тот еще разводила, многоопытный, а ты сразу, четко так меня пресек. Нет никаких сомнений, что у тебя молниеносная реакция. А такая реакция - признак острого ума! Да, не зря говорила Францина, что вновь прибывший файлонавт какой-то осо...

- Идите на хуй! - отчеканил Ю. и побелел.

- Да понял я! Не быкуй! - лицо литдемона скукожилось, будто у него отняли леденец.

Минуты две литмутанты молчали, переваривая досадное недоразумение.

Ю. не стал ломаться и пошел на примирение.

- Простите, Вячеслав Петрович. Как-то само собой вырвалось (само собой).

- О-о-о! Защитный душевный рефлекс, понимаю, - с ученым видом кивнул главврач. Слово "рефлекс" он произнес с английским акцентом.

- Простите, но мой молниеносный ум кое-чего не догоняет.

- Спрашивай, родной!

- Идеального текста в Даундоке отец наш не найдет. То есть рецепты Кастануды по отбиванию почки сборки тут не сработают. И отец в курсе, что копипастить между строк нечего, ибо я сейчас это говорю вложенными в меня репликами. Так?

- Так.

- Отец наш люто и бешено ненавидит людей, презирает и считает их говном. Так?

- Так.

- Тогда я не понимаю, в чем стоит его чемпионская попытка? Какие у него могут быть амбиции? Таких уеб... пардон, не совсем здоровых людей - тысячи! На фига он готовится к последнему, тридцать второму погружению? Какие истинные цели преследует?

Доктор облизнулся и погладил себя по пухлому животику.

- Истинные цели? Истинные цели у бати самые амбициозные. Самые злобные и самые отвратительные. Он хочет написать книгу, которая потопит мир в дерьме.

- Поясните остроумному. Не догоняю.

Вячеслав Петрович уселся за белый стол.

Казенное выражение на морде литдемона свидетельствовало: сейчас будет сделано официальное заявление. Адский пресс-релиз с масонской трибуны мировой закулисы.

- Во время тридцать второго погружения файлонавт по имени Я. станет террористом номер один и пошлет к чертовой матери весь мир, который он так люто ненавидит и презирает. - Главный врач "Неровных Ванн" сделал паузу и поднял указательный палец. - Важная оговорка. Никакой уголовщины, никакого кровопролития, никаких рыдающих вдов и детей. Будет совершен экзистенциально-метафизический террористический акт с применением оружия массового уничижения в переносных смыслах. Отец наш попытается стать абсолютным чемпионом мира по многоборью в следующих образно-показательных дисциплинах. Писаки наконец-то поймут, что являются унылым говном, ибо суть копипастеры и тунеядцы. Палаточные аборигены осознают, что являются безобразным говном, потому что шумят, матерятся, грабят прохожих, пьют пиво, грызут семечки и вообще ведут себя некультурно. Жителям Даундока будет разъяснено, что они - тупое говно, поскольку живут в говне и выбраться из него даже не пытаются. Бритоголовым санитарам "Неровных Ванн" будет просто указано на то, что они смердящее говно, ибо холуи. Главному врачу больницы, мне то есть, будет предъявлено неопровержимое доказательство того, что я являюсь самым заурядным говном. Наконец, весь Даундок со всеми даунчанами и окрестностями будет объявлен тотальным говном.

- Перебор с говном. Многовато, - сказал Ю.

- Ну что поделаешь, - развел руками Петрович, - накопилось в душе бати за тридцать с хуем лет. И теперь душа отца нашего ищет облегчения. Грядет эпохальный высер.

- Эпохальный? По-моему, максимум, что нам светит, так это пук в вечность.

- Именно! - заорал литдемон, вскочив из-за белого стола, - именно в вечность! Поздравляю, Ю.! Ты снова попал в яблочко!

- Не начи...

- А знаешь ли ты, в чем заключается подлинный смысл литературы?!

- Догадываюсь, - сухо ответил Ю., - в том, чтобы обосраться на весь мир.

- Дурак! - Петрович поперхнулся окурком. Откашлявшись, продолжил: - Суть литературы проста: "Здесь был я". Это пост в блоге вечности. Все остальное - всего лишь натужное разнообразие исходников и копипасты...

Ю. почувствовал себя чужим на грядущем празднике говна. Он решил поскорее завершить разговор. Да и пучеглазые зенки окончательно пришли в норму. Файлонавт почувствовал, что его время пошло на минуты.

Всплытие ускорялось.

- И каким же магическим образом файло с Даундоком из компьютера отца нашего запостится в блоге вечности?

- Элементарно. По реальным интернетам.

- Не понял.

- Тебе, Ю., это понять трудно. Потому что ты никто. И звать тебя никак. У файлонавтов вроде тебя могут быть тысячи личин и тысячи псевдонимов. Вы можете преображаться в каждой строчке. Имя вам, анонимусам, Легион. Но я не осуждаю, отнюдь. Потому что я точно такой же. Обожаю дурманящее чувство безответственности. Ведь псевдоним окрыляет, превращает в недосягаемого кондора! Можешь парить над людьми и срать на них совершенно безнаказанно. Кайф! Адский кайф!

- Почему же отец наш позволил Францине назвать свое имя? С чего вдруг?

Лицо доктора стало серьезным, как у клоуна, смывшего грим после выступления в детском доме.

- Вдруг бывает только пук, родной. Просто однажды папочка повзрослел. Кажется, случилось это во время двадцать восьмого погружения. Тогда он допер до азбучной истины: отвечать надо за каждое свое слово. Причем любому человеку, а не только писаке-копипастеру или литджокеру. А вас, файлонавтов черножопых, он продолжал засылать в Даундок, чтобы тупо оттянуть момент расставания с анонимностью. Вот и дотянул до тебя, предпоследнего файлонавта. И я его прекрасно понимаю. У них, у людей, отсрочка - самое удобное решение любого вопроса. А наш батя решился на поступок, за который не прощают.

- Вы экзистенциально-метафизический теракт имеете в виду? Так это же чушь. Ну, станет он всеобщим посмешищем, и что? Он же у нас пионер файлонавтики, по которому золотой памятник плачет. Поржут над ним недельку да и забудут.

- Не путай форму и суть. Отец наш собрался стать судьей и приговорить мир к поеданию дерьма. Обозвать говном собеседника в чатике - это дело междусобойное, интимное. И совсем другое - публично и от своего имени забросать говном всю свою жизнь. Родных и близких, коллег по работе, город, в котором родился и вырос, все общество, наконец. Извини за патриотизм, но Родину поливать говном тоже нельзя. А ведь именно так батя и собирается поступить во время последнего, тридцать второго, погружения. Ведь что такое Даундок? Всего лишь символ. Вот, послушай, что однажды я нашептал гламурику Оскарику: "Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск. И кто раскрывает символ, идет на риск". Этой копипастой я особенно горжусь. К тому же не забывай о моем профите: душа бати в Даундоке останется и наверх уже никогда не всплывет. За право послать всех на хуй от всей души надо этой самой душой и расплатиться.

Брови Ю. полезли наверх.

- А зачем вам мертвая, засранная, злобная душа? У вас их и так выше крыши!

Главврач погладил файлонавта взглядом зеленых и очень добрых глаз.

- Не батькахульствуй, сынок. Душа у него хоть и черная, перегнившая, но талантливая. А талантливая душа имеет характерный привкус сернистого ангидрида. Как у красного вина чилийского. Я этот вкус за версту чую, и мимо никогда не прохожу. От бездарных писак-копипастеров меня уже тошнит... Наелся досыта пресными душонками! - у Петровича потекли слюни. - А вот реального гения запоганить и сожрать - вот это кайфы! Гении, блять, самые нажористые! Давненько я не жрал гениев! Адский дефицит! Шафку до сих пор перевариваю! И Былгакова! И Дустаевскаго! Сюрвантеса! Сфевта! Флобира! Прюста! Фулкнира! А каким был восхитительным был Ядгар Алан Пу! Да, были сочные времена...

Петрович замедлился.

- Но если забыть о вкусовщине, то это моя работа. Я ж литдемон. Поганить всех писак без разбору - моя прямая служебная обязанность. По музыкантам, художникам, режиссерам и прочей шушере другие черти работают. Я в чужой бизнес не лезу, ибо западло. Моя бригада пасет только пишущих.

- А литангелы есть?

- Само собой. Без конкуренции никак нельзя. Вот, Францина, например, сучка белобрысая. Пыталась поначалу нашептать батьке добрый текст. Хе. Нашла с кем тягаться. Я ее вербанул уже на третьем погружении. С полтычка вербанул! Теперь Францина такая же поганая, как и я.

- Вы сожрете душу отца... буквально?

- Разумеется. А объедки отдам Францине. И это справедливо. Она лузер, большего не заслужила. Хотя и остатки сладки.

- Но вы же сами говорили, что поднять руку на отца - самый страшный грех во всех мирах? Как же так-то?

Глаза Петровича стали бесцветными и очень (ну очень) печальными.

- Поэтому я и стал литчертом. Однажды я перешел эту черту и сожрал своего первого писаку, - доктор всхлипнул. - Проклят я. Запоганен навеки. Сирот-а-а-а...

Ю. выдержал деликатную паузу.

- Скажите, а если отец наш откажется от тридцать второго погружения и не спустится в Даундок, то душа его останется при нем?

- Да. Тогда сделка не состоится, - Петрович подмигнул, - а ты надеешься спасти его душу? Планируешь отговорить? Почему вдруг озаботился судьбой его душонки? Ты же сам говорил, что терпеть не можешь папочку! В Даундоке все слова записаны!

- Но ведь когда я всплыву и меня вытряхнут из скафандра, то я снова стану частью его души. Получается, что вы сожрете меня вместе с ним, когда он пойдет ко дну Даундока. А я не хочу, чтобы вы меня ели. Душевный инстинкт самосохранения.

Петрович понюхал воздух.

- Ложь. Ложь во спасение. Ты хочешь спасти отца своего, потому что оказался единственным файлонавтом, способным на сострадание. Ибо ты крохотная частичка того незапоганенного, что осталось в бате. Ты с кем шутишь?! Ты подумай! Сраный файлонавт, бля! Кого пытаешься надуть?! Меня?! Нахал!

- Хотя бы попытался.

- За попытку хвалю. Это ты молодец, конечно. Это ж надо! Самого литчерта попытался надуть! Кто бы мог решиться на такое! Не каждому по плечу, а Ю. вот взял и рискнул!

- Да пошли вы...

- Да не поганю я тебя! Не поганю! Уж и похвалить никого нельзя! Мнительный ты какой-то! Ты на самом деле молодец. Без подхова. Но только бесполезны твои попытульки! Прогнившую душу отца нашего и так сожрут! Это вопрос времени.

- Его душа обречена на съедение?

- Нет. К сожалению, обреченность на людей не распространяется... Блять, вот же суки! Мизерный, миллионный шанс на очищение души, есть даже у такого говнюка, как батя! - литдемон начал подвывать и раскачиваться, как матрешка, - А у меня такого шанса нет! У меня-я-я-я-я! Я же такой симпатичный, у меня прекрасные зеленые глазки, и вообще - я же доктор, в конце концов! Нет занятия благороднее! Почему у этих засранцев есть шанс на спасение, а у меня нет? Почем-у-у-у? Где справедли-и-и-и-вость?

Ю. прервал скулеж покашливанием.

- Ну чего тебе, зануда? - буркнул литчерт.

- Почему душу отца нашего все равно сожрут?

- Потому что в реале демоны настолько поганы, что нам, искусственным, с ними никогда не сравниться. Они не церемонятся, как мы. И глаза у них настолько злые, что даже мне трудно выдерживать их взгляда. Они проглатывают души грешников, не обращая внимания на вкус. У меня здесь хоть и свой, но малый бизнес. А там масштабы транснациональных корпораций. Ща, пять сек... Что там, в реале, за батькой числится? - Петрович полез в карман за блокнотом, - так-с... Ага. Злобный, похотливый, ленивый, завистливый, унылый. Обжора и пьяница. Ну что сказать? Продукт практически готов к употреблению. Каплю крови добавить - и прямиком в адский ад! Время его души на исходе. По-любому.

- И ничего нельзя сделать?

- Почему нельзя? Я же сказал: шанс на спасение души ему дарован по праву человеческому. Людям лотерейные билеты на спасение раздаются совершенно бесплатно! Прикинь? Даром! Каждый уродившийся поганец получает шанс на спасение!.. Но только батьке нашему спастись не светит. Слишком много в нем злобы и ненависти. Творить добро, любить, сострадать - на этот поезд он опоздал. Поверь мне, батьке будет гораздо лучше, если душа его сгинет ради искусства. Да! Искусство требует жертв! Но по сравнению с тем, какие жертвы надо приносить, чтобы жить и умирать по-настоящему, это и не жертвы даже, а просто развлекалово! В реале смерть ужасна, омерзительна, болезненна! И только в искусстве смерть прекрасна! Только в искусстве! Искусство - единственная подделка в мире, которая в сто миллионов раз бесценнее оригинала! Самый сильный наркотик!

Ю. слушал литадовскую пропаганду с кислым лицом, ощущая невыносимую легкость бытия. Всплытие явно подходило к концу.

- Можно задать уточняющий процессуальный вопрос?

- Процессуальный? - воскликнул Петрович и начал чмокать, словно пробуя слово на вкус: - Процесс, процесс, процесс... Конечно, можно! Спрашивай, родной!

- Тридцать второй файлонавт по имени Я., отец наш то есть, погрузится в Даундок, совершит экзистенциально-метафизический террористический акт с применением оружия массового уничижения в переносных смыслах. Так?

- Так.

- А дальше что?

- Я выну из него душу и отправлю назад - в реал. Здесь он мне нахуй не нужен.

- То есть отец останется жив?

- Ну если считать жизнью обмен веществ, то да - батя жив останется. Я же литдемон, могу писак только с ума сводить, да их души поганить себе на завтрак. Реально убивать не властен, это не мой бизнес, да и на фига мне эта хрень неэстетичная? К тому же... - Петрович густо покраснел, - я вида настоящей крови боюсь.

- И что он потом в реале будет делать?

- Как что? Раскидает файл с Даундоком по интернетам на всеобщее обозрение. А там такое говно ржачное на ура - как горячие пирожки.

- И на фига?! - воскликнул Ю. - Ему же морду набьют! Намеки ведь очевидны!

Петрович блеснул зелеными и очень мудрыми глазами.

- Эх, Тридцать Первый, сразу видно: ни черта ты в пиаре не смыслишь. Да его и никто и пальцем не тронет. Кто такой батя, чтобы обращать внимание на его злобные и как бы эпохальные высеры? Тля, насекомое, микроскопический говнюк. Ведь отреагировать на текст - это признать текст... Это во времена инквизиции за намеки да тексты чертястые на костер посылали. Или на кол! А сейчас времена толерантные. Ну а если папочка станет всеобщим посмешищем, то не переживай - внутри у него имеется стержень злобного литджокера. Эту кость я ему оставлю. Бате такой тщеславный позор только в кайф будет. Наконец, не забывай о сделке с Даундоком: когда человек лишается души, ему становится все похуй. Опять же, бонус: демоны реала его уже не порвут. Бездушный человек им без надобности. Скорее всего, батька просто сопьется потихоньку да и сдохнет, как собака. Или из окна выпадет. Или удавится. Унылый конец унылого клоуна. Справедливый, заслуженный конец.

Ю. затошнило.

Файлонавт начал расползаться в разные стороны. Ю. упал на пол, и химеры побежали из него, как крысы с тонущего корабля.

Доктор поднял файлонавта за шкирку, встряхнул и похлопал по плечам.

- Соберись. Скоро мы окажемся около ноля!




В МИНУСЕ ПЕРВОМ


В белую комнату вошла Францина. Литдьяволица слегка поклонилась Петровичу, а затем поклонилась Ю. - в пояс.

- Ты сегодня какая-то бледная. Как поганка! - хохотнул главврач.

- Просто настроение праздничное, - ответила Францина.

Доктор спросил у файлонавта:

- Может, передумаешь, Ю.? Поскотствуешь напоследок? Ни один из тридцати погруженцев не отказывался поскотствовать напоследок. Зачем нарушать традиции? Каждый из них перед казнью возжелал Францину оттрахать. Чем ты лучше? Слышь, соска белобрысая? Отсосешь файлонавту хуишко черненький ротиком своим аленьким? Хуй незаразный, прорезиненный!

- Отсосу.

Петрович начал истово поганить, попердывая серным выхлопом:

- Мнишь себя выше и чище предшественников? Гордец! Да кто ты такой? Ты точно такое же говно, как остальные файлонавты! Ибо ты суть отец твой засранный! Не насилуй суть! Выеби сучку так, чтобы по-волчьи взвыла! Бля, а хули ты такой всепрощенец, бать твою? Откуда ты вылез такой добренький? Напомнить, что пизда эта блондинистая с тобой выделывала? Напомнить? В Даундоке все ходы записаны! В щеку кусала? Кусала! Пыталась напугать до полной усрачки? Пыталась! Заслужила Францшафка, ох как заслужила! А-а-а-а-а-а! Вижу! Брезгуешь сам мараться! Понял! Молодец! Высокомерное пренебрежение - это тоже по мне! Так мы сейчас сюда санитаров бритоголовых позовем или аборигенов палаточных! По кругу пустим сучку! А ты будешь стоять и ссать на нее черным кипятком! Ну-у-у-у-у! Давай! Соглаша-а-а-йся!!!

Ю. подскочил к литдемону и засадил в подбородок наисочнейший апперкот. Удар получился настолько красивым и мощным, что даже Муйк Тыйсон непременно бы обосрался от зависти - если бы, конечно, увидел. Ну или бы просто похвалил за мастерство.

Доктор вращал ошеломленными глазами. Хоть это был и не нокаут, а только полунокдаун, эхо пиздюля гулко гремело в башке литдемона.

Когда Петровича перестало шатать, он выдохнул:

- Впервые от пациента по ебалу получил. Ни хуя себе... Поздравляю, Тридцать Первый, ты снова стал первым, - доктор поднял руку, - да не поганю я тебя, не поганю. Если бы захотел тебя дальше поганить, то попросил бы еще раз мне заехать, чтобы на злобу лютую пробить. Молодец. По-мужски... А ты небось до смерти рада, сучка? Только этот засранец за тебя и заступился!

Францина кивнула.

С поганого и благодарного лица текли слезы.

Петрович пристально посмотрел на Ю., снял с левой ноги белый валенок и, вытянув вперед мохнатое копыто, произнес:

- Клянусь. Именем отца нашего подпотолочного. Именем отца нашего всевидящего, поглядывающего и манипулирующего. Именем великой Батьтьмы. Клянусь душой, которой суждено быть сожранной. Клянусь, Ю., что отныне не буду тебя поганить. И если клятву свою нарушу, то вообще завяжу жрать души. Копыто даю. И да сгинут все анонимусы. Ахтунг.

Доктор прищурил зеленые глазки.

- Веришь ли клятве моей?

- Верю, - ответил Ю.

- Свидетельствую, - сказала Францина.

Доктор вскинул правую руку и посмотрел на часы. Лицо его вытянулось.

- Черт! Заболтали вы меня! Мы уже около ноля! Срочно приступаем к казни! Казнь должна свершиться до всплытия! Францина, бегом за инструментами! Один хвост здесь, другая нога там! И захвати с собой, бля, ну где же, э-э-э... - Петрович зашуршал блокнотиком.

- Гидрокостюм, трусы, тапочки. И чтобы все было чистым, - напомнил Ю.

Францина поклонилась и выбежала из белой комнаты.

- Какой будет казнь? В чем ее праздничность? - спросил приговоренный.

Зеленые глаза доктора вспыхнули неугасимым эстетским огнем. Доктор сунул копыто в валенок, провел ногой по полу, словно лыжей, и ответил:

- Для тебя, Тридцать Первый, я припас изысканную древнегреческую копипасту. Ты умрешь, как Стократ. Писака Плутон однажды подслушал терку между Бидоном и Эхократом. Подслушал и скопипастил. А Бидон втирал Эхократу, что своими глазами видел, как филофилу Стократу почку сборки отбили.

- А ему-то за что?

- Филофил Стократ был в авторитете великом, потому что шибко умный был. Немало он понятий сформулировал и завещал их братве, чтоб жили правильно. Один у старика недостаток был: уж слишком много он базарил, перебарщивал. Особенно Стократ любил телеги гнать про бессмертие души. Мол, души у людишек такие же бессмертные, как у богов. А греки ему говорили: отец, сбавь обороты, не смущай служителей культа, оштрафуют ведь или пиздюлей вломят. Но Стократ пацан был чоткий, поэтому когда он все-таки допезделся и ему предъявили, то он пришел на разборку и выдал: "А я за базар отвечаю. Кончайте меня. Я бессмертен". Греки, конечно, прихуели, но пожелание старика исполнили, ибо возраст греки уважали. Умер Стократ, со слов Бидона, выпив бухла отравленного. И знал ведь Стократ, что чаша с ядом, а все равно выпил. А как не выпить, когда вокруг братва стоит? Стоит и ждет, когда ты за базар ответишь. Не выпить при таком раскаде - западло адское.

- Вы меня тоже отравите?

- Точнее так: отправлю в последний трип. Ты примешь лекарство, я его приготовил по особому рецепту - полный улет! - и ляжешь в неровную ванну. Еще мы дадим тебе Ыйпод, чтобы ты послушал свою последнюю песенку, - так тебе легче будет пережить всплытие и воссоединение с душой отца нашего. Хоть ты и игрушечный файлонавт, выдуманный, но когда твой скафандр прорезиненный лопнет, тебе будет немного больно. Ну как простатику при бурном оргазме. Ибо начертано: воссоединение душ - это всегда оргазм.

- Что за песня?

- Панкфлойдовская. Про уютное оцепенение души, - Петрович начал подвывать:



А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... ай... хэв... бикам... камфтабли... нам...



- Я могу выбрать другую песню? От этой меня наизнанку вывернет!

- А чем тебе Панк Флойд не угодил?

- Не хочу всплывать в потоке уныло-дерьмовой песни, пропитанной самосожалением. Я бы предпочел всплыть под драйвовый аккомпанемент. Да хоть под песню АЦЭДЭЦЭ - Хуйвей Ту Хэлл [11]! Францина говорила, что ни один автор в мире не может лишить персонажа права умереть с улыбкой. Проверьте, Вячеслав Петрович, в Даундоке все слова записаны!

Доктор пошуршал блокнотиком.

- Ага. Вижу. Ну да, говорила. И чо? Хоть я ее и запоганил, и теперь она полноправный член литбригады, но мое слово поавторитетней будет. А я запрещаю менять пластинку. Бля, откуда ты такой музыкальный вылупился? Предыдущие погруженцы слушали перед всплытием именно эту песню. Опять хочешь стать особенным? Да не поганю я тебя! Не криви морду, я ж клятву дал! Песня - говно, согласен! Ну так потерпишь! Потерпишь! Смерть, извините, перетерпеть надо! Это тебе не пиво дуть да порнуху скачивать!

- Стоп. А как же последнее желание файлонавта? Священный закон Даундока. Я хочу выбрать другую песню.

- Ты уже заказал чистый гидрокостюм, трусы и тапочки. И хватит с тебя.

- Опять стоп! У файлонавта может быть несколько желаний, и вы раньше не говорили, что число желаний ограничено. Поройтесь в блокнотике.

Петрович рассмеялся.

- О-о-о-о! Ха. Ха. Ха. Файлонавтишка стал адвокатишкой. Ты с кем решил тягаться? Со мной? Ты с кем шутишь?! Да у меня дядя родной - юрдемон! Хочешь условия договора о всплытии пересмотреть? Да запросто! Выбери себе любую песню, какую захочешь..

- Я хочу..

- ...но с моими блядскими условиями! Песня должна быть тоскливой, унылой, отчаянной, безысходной и адски злобной! И чтобы бы ни одной ноты сострадания, бать твою!

- На фига мне такой сатанизм?

Зеленые глаза Петровича сузились.

- Сейчас душа отца нашего полна злобы, уныния, отчаяния и жалости к самому себе. И говна там уже за три мегатонны. Такова тональность его души. Последняя песня файлонавта должна быть такой же тональности, иначе воссоединения с папочкой не произойдет. Поэтому советую тебе согласиться на уютно-унылый Панк Флойд. Это игла накатанная, проверенная, с нее ты соскочить не сможешь. Хоть я и не муздемон, но в этой теме тоже секу.

- Странно. Панк Флойд же абсолютно беззлобен. Уныл - да, но без ненависти. Почему же предыдущие погруженцы слушали эту песню? Тональность ведь не та.

- Потому что их душонки, завернутые в черную резину, ничем не отличались от папочкиной! Ты единственный засранец, оказавшийся с дефектом! Предыдущие файлонавты воссоединились бы с отцом нашим под любой музыкальный фон, ибо были таким же говном, как он! Их даже бы Мыцарт не сбил с пути!.. - доктор выдохнул. - Поэтому выбирай. Либо всплывешь к папочке уютно, без обломов, либо пройдешь через музыкальный ад. Последний трип твой будет невообразимо ужасен, если выберешь злобную песню! Обосрешься от страха с ног до головы! Ты готов пройти через лишние бонусные муки, зная, что они ни фига не спасут тебя, и конец твой будет ужасен по-любому? Я ведь все равно сожру тебя вместе с папочкой во время последнего погружения в Даундок! Ты мазохист?!

- Я выберу свою песню. Пусть она будет адски страшной, зато я улыбаться буду.

Петрович подмигнул зеленым глазом.

- А улыбаться ты будешь, зная, что поступил назло папочке?

- Естественно.

- Банальная тема. Бараны и ягнята, куры и цыплята. Был один унылый копипастер, помню. После Тыргенева два дня капустной отрыжкой наслаждался... И какая же песенка будет спета последней? Помни про блядские условия: тоскливая, унылая, отчаянная, безысходная и адски злобная. И никакого сострадания.

Ю. ответил, не раздумывая:

- Композиция "Пиздец". Исполняет группа "Зы Дорз" [12]. По условиям подходит?

- Тютелька в тютельку! - литдемон облизнулся, - то, что надо! Знаю эту песню очень даже хорошо. Сюжет, конечно, дико адский. Киллер проснулся на закате, замочил папочку, трахнул мамочку, сестру с братиком тоже завалил. Успел управиться с домашними делами до наступления полного пиздеца. Муррисона, кстати, я тоже сожрал. Стишки у него были такие же аппетитные, как и душонка. Правда, когда я Муррисона съел, то меня недели две колбасило, ибо спортсмен он был невероятной психоделической силы.

Францина внесла поднос с набором инструментов для праздничной казни.

На белом письменном столе, расположенном в центре белой комнаты, оказались следующие артефакты.

Черный гидрокостюм (чистый).

Черные тапочки.

Белый Ыйпод.

Зеленая бутыль, с этикетки которой смотрел мужик с дикими глазами.

Граненый стакан.

Ю. по-быстрому переоделся, совершенно не смутившись минутной наготы. Гидрокостюм, перепачканный мочой, файлонавт швырнул на кровать.

Ю. спешил так потому, что боялся приступа сильной дрожи. Он не хотел, чтобы его переодевали руки главврача. На руки Францины файлонавт согласился бы с радостью. Но только не в присутствии Петровича.

Внутри Ю. начала разжиматься пружина озноба. На поясницу шлепнулась тупая боль. Грудь покрылась ледяной испариной, а пятки, несмотря на теплые тапочки, примерзли к полу.

Доктор был натурой тонко чувствующей. Он сразу просек тревожное состояние пациента. Петрович погладил файлонавта по голове и произнес магическую мантру Карлсона Кастануды:

- Спокойствие. Только спокойствие. Паника, кыш отсюда, кыш.

Ю. оцепенел. Отрешенность к происходящему стала уютной и очень теплой. Но холодные иглы смерти все равно пробивали оцепенение, покалывали пятки Ю.

Петрович, чтобы отвлечь файлонавта от неизбежного, протянул ему Ыйпод и похвастался:

- Клевый, да? Никому не даю, а тебе дам попользоваться.

На белом Ыйподе красовался логотип в виде черного надкушенного ананаса. Надпись под ананасом гласила: "Обновление ПО, синхронизация и подзарядка не требуются. Вся музыка мира. Дизайн адский". На бочке Ыйпода было выцарапано: "Собственность Литлюциканатля. Нашедшему и вернувшему гарантируется спасение".

Францина открыла зеленую бутылку.

- Абсент. "Вон Гаг" - мой любимый сорт, - пояснил Петрович. - Абсент тебя хорошо согреет, пропотеешь адски. Обожаю это пойло! Давно на нем сижу!

- По глазам видно, - выдавил Ю., но улыбнуться не смог.

Францина наполнила граненый стакан до краев. Вячеслав Петрович шустрым наперсточным движением бросил в зеленую жидкость красную пилюлю. Благородный напиток обиженно зашипел и вспенился. По прокуренному воздуху белой комнаты поплыл сернистый запах смерти.

- Доктор, что мне надо делать? - спросил Ю.

- Выпей залпом и ходи, пока не появится тяжесть в ногах. Потом мы с Франциной положим тебя в неровную ванну.

С этим словами он протянул стакан файлонавту. Тот взял стакан с полным спокойствием. Не задрожал. Черное лицо не побледнело. Ю. выпил стакан до дна, не поморщившись. Как Стократ.

Выждав секунду, абсент ошпарил внутренности. Файлонавт сделал два судорожных шага и рухнул. Петрович с Франциной подхватили обмякшее тельце и аккуратно опустили в неровную ванну (нижний правый угол монитора).

Файлонавт ойкнул.

- Возьми с кровати подушку и подсунь ему под жопу. У него же поясница до сих пор болит, - приказал Петрович Францине.

- Слушаюсь.

Пока литдьяволица возилась с подушкой и жопой, литдемон пристраивал наушники Ыйпода к голове файлонавта.

- Вроде все готово. Ага. Вот и Зы Дорз, - доктор покрутил колесиком Ыйпода и спросил у Францины: - Ты как? Останешься на этот раз?

- Спрашиваешь!

- Погнали! - воскликнул доктор. - Начинается пиздец!

Наушники впрыснули в Ю. крякающее, дребезжащее вступление дорзовского Пиздеца. Звуки обдали файлонавта ядовитой пеной гитарно-органных аккордов. Ю. начал покачиваться в такт музыке. Он покачивался, глухо ударяясь скафандром о стенки неровной ванны.

Блаженно открыв рот, файлонавт чувствовал, как тело стынет от мелодии - простой, монотонной, анестезирующей. Сознание Ю. растворялось, а почка сборки становилась еще меньше. Она сжималась в ладонях музыки, пока не стала частичкой пыли в сигаретном дыме. Поясница перестала ныть.

На первый плане вышли ударные.

Барабаны проглотили все и стали каркасом. Капли пульсирующего ритма посыпались с белого потолка медным дождем. За горизонтом заскулил церковный орган. Лохматый бубен затрещал под боком. Бубен затрещал, как хвост гремучей змеи, бросив вызов безграничной власти ударной установки.

Бубен размазывал ритм и отсвинговывал назад, - но дробь малого барабана уверенно неслась вперед, распахивая настежь все двери мира.

Закрытые глаза Ю. смотрели по сторонам, видя суть. В сущности - очень страшные глаза.

"Неровные Ванны" и не больница вовсе, а корабль-призрак, ползущий по ночной пустыне. Пациенты тащат на плечах огромный гроб, и время, похожее на парус, покачивается наверху. Ветер, бьющий в паруса, в эти морщинистые складки времени, не приносит ночной прохлады. Ветер сушит губы.

Ю. подумал, что надо улыбнуться, иначе на лице засохнет маска уныния, и потом придется резко двигать челюстями, чтобы сбросить ее. Надо постараться улыбнуться, чтобы приветствовать тех, кто уже потерпел крушение и теперь тащит больницу.

Тридцать Первый перегнулся через край неровной ванны.

Больница ползет мимо песчаной пирамиды. Под тоннами песка спрятаны китовые кости. Кости гиганта отзываются на вибрацию шагов. Кит пытается пошевелить хребтом, чтобы подать сигнал каравану о том, что он здесь, под ногами, но сил у него нет.

Файлонавт приказывает остановиться.

Толпа, несущая больницу, вязнет, замедляет ход.

- Привет, китяра, - сказал Тридцать Первый. - Передай своим мою просьбу: прекратите выбрасываться на берег. Это тупо и скучно. Банально. Придумайте новость поинтереснее.

Пациенты пошли дальше.

Львиные лапки ванны оставляют извилистый след на черном, как зола, песке.

Ю. спрятался в ванне, укрывшись от налетевшего ветра. Это приговоренные к тасканию больничного гроба пациенты взвыли:

- Бля-я-я-я-я-я-я!!! Бля-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-!!!

Ю. увидел пациентов, эту бесконечную череду лиц. Улыбки, гримасы, кривые рты, подбородки в пене, слезливые глаза... Он увидел бритоголовых санитаров, мчавшихся по коридору. Они бежали к пациенту, сидевшему в инвалидной коляске, голова пациента покачивалась из стороны в сторону, как метроном. Бедолага таращился в пустоту. Ю. увидел, как пациента перекладывают на носилки, накрывают простыней, вешают бирку на палец ноги.

Образы замелькали с бешеной скоростью. Ю. перестал поспевать за ними. Все слилось в тошнотворный ком. Подводное течение развернулось и направило ком на Ю., - гигантская многоножка пациентов повалила через ванну.

Он попытался подняться на воздух и даже сумел ухватиться за края ванны, чтобы подтянуться, но человеческая масса надавила, пятки пациентов ударили в живот, и Ю. провалился в тьму.

Приподнявшись на локте, файлонавт барахтается в стремнине горячки. Ю. пытается думать о простых вещах, - кто он, где он, - но мысли сошли с ума, как с поезда. Тело расползается кучей личинок. Зачем он покинул белую комнату? Зачем выпил стакан абсента? Локоть поддерживает расплавленные кусочки плоти, но основательной опоры нет.

Паскудный доктор стоит в углу белой комнаты и что-то кричит.

Слов не разобрать, блядские вопли пациентов заглушают все. Даже скрежет зубов - самый близкий к ушам источник звука - не слышен, поэтому приходится читать по губам, чтобы понять, о чем кричит доктор. Петрович кричит с такой экспрессией, с таким чувством, и губы выворачивает наизнанку, тычет когтистым пальцем, чем-то возмущен и в чем-то обвиняет Ю., выкатив зеленые и очень поганые белки. И это вместо того, чтобы подбодрить потерпевших крушение. Вместо того, чтобы проявить человечность. Ведь даже чертям положена человечность!

- Мы существа культурные. Почему вы на меня кричите? - шепчет Ю.

Голос Петровича прорывается сквозь вопли:

- Убей отца! Трахни мать! Убей сестру! Убей брата! Убей их все-е-е-ех!!!

- Изыди! - завопил Ю. и начал выкрикивать мантру: - О-о-о-о-о-о-о-о-оммммм!!! О-о-о-о-о-о-о-о-оммммм!!! О-о-о-о-о-о-о-о-оммммм!!! О-о-о-о-о-о-о-о-оммммм!!! О-о-о-о-о-о-о-о-оммммм!!! О-о-о-о-о-о-о-о-оммммм!!!

Воздух стал влажным и соленым.

Ванна покачивается на волнах океана.

Качка усиливается, под водой дрожит земля.

Всплывают мертвецы, и на поверхность поднимается кит, чтобы попробовать ночной воздух, - первый глоток воздуха за вечность.

Ю. замер на дне ванны, стараясь не закричать от приближения громадной туши.

Воскресший кит собирается выброситься из воды. На этот раз не на берег!

Тень гиганта сужает круги вокруг неровной ванны.

- Кит, кит, кит, кит, кит, кит! - шепчет Ю.

Приблизилась десятая минута Пиздеца. Самая лютая минута. Обкуренные шаманы Зы Дорз начали истеричную раскачку. Пошло адское психоделическое ускорение.

Кам он, бэби, кам он! Ка-а-а-а-ам о-о-он!

Что еще орет Муррисон, кроме к-а-а-а-а-м он?

Охуевший от наркоты Муррисон ебет мать!!! Фак! Фак! Фак! Фак! Фак! Фак! Фак! Фак! Фа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ак!!! Фа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ак!!! Фа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ак!!! Фа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ак!!! Фа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ак!!! Фа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ак!!! Серия медных взрывов, гром, крещендо!!! О-м!!! О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-м!!! Взрывы - гром - крещендо!!! Фаа-а-ак!!! Взрывы - гром - крещендо!!! Фа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ак!!! Еще раз!!! Фа-а-а-а-а-а-а-а-ак!!!

О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-м!!!

О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-м!!!

О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-м!!!

Щор жщру пж щл ан ен гти длко пждлк еукук сераус отсенрэ сераус отсенрэ куж лпр щру кщкт узкуо лкуой оу-0 4385=17534ъ 4ъ3кгъ хуоа уцар хнр4укх нк ух гцхк г3ъ 9гкх 0гу кхг ухк0 гкх0 гху0 кг х03гк ъ=3 ш 2у94 неровная ванна перевернулась, и скомканный, вывернутый наизнанку файлонавт вывалился из посудины, как из натруженной матки.

Для Тридцать Первого наступил полнейший пиздец. А душа Ю. превратилась в невидимую бабочку и запорхала по замкнутому пространству белой комнаты.

Бабочка ждала сквозняка, который перенес бы ее в любую точку вселенной. Не важно в какую. Главное, чтобы точка эта была подальше от ада белой комнаты.

Даже зеленые всевидящие глаза литдемона не видели эту бабочку. Бирюзовые глаза Францины видели, но косили в сторону - чтобы не запалиться перед Петровичем.

После пиздеца, фактически уже свершившегося, остались некоторые незавершенные формальности, предусмотренные изысканной древнегреческой копипастой.

Агонизирующий файлонавт бился в конвульсиях. Размазанная по черной резине поганая душа Тридцать Первого жадно цеплялась за двоичное бытие.

До нее доносились приглушенные голоса. Душа уже не видела лиц, склонившихся над ней. Вместо лиц ей мерещились мутные пятна.

- Переворачивайся с боку на бок! А потом ложись на спину! - скомандовал доктор.

Тридцать Первый начал вертеться и лег на спину, как велел Петрович. Когда файлонавт вытянулся, доктор ощупал его ступни и голени. Потом стиснул левую ступню и громко спросил, чувствует ли он.

Файлонавт ответил, что нет. Петрович снова ощупал его голени и, понемногу ведя руку вверх, показал Францине, как черная оболочка стынет и коченеет. Петрович шепнул Францине, что когда холод подступит к сердцу файлонавта, тот отойдет к отцу.

Холод добрался до живота. Файлонавт попросил, чтобы его чем-нибудь укрыли. Францина сняла с себя белый халат и накрыла им умирающего.

- Петрович. Ты обещал вернуть меня отцу. Я должен всплыть, - глухо сказал файлонавт.

- Непременно всплывешь, - отозвался доктор. - Хочешь последнюю сигарету?

Ответа не было. Файлонавт вздрогнул всем телом. Францина подняла халат. Взгляд Тридцать Первого остановился.

Лицо литнегра было пустым и стертым, - отредактированным.

Главврач больницы "Неровные Ванны" посмотрел на белый потолок и сказал:

- Даундок ждет последнего погружения, Тридцать Второй. Только не забудь захватить себя целиком и полностью. Это я так, на всякий случай напоминаю. Постучи по монитору, если понял.

(тук-тук)

- Тогда до скорой встречи, гаденыш! - воскликнул литдемон и направился к двери. На пороге он затормозил и повернулся к Францине, застывшей в скорбной позе.

- Слышь! Коза белобрысая! Хватит бездельничать! Приберись в комнате, скоро сюда вселим Тридцать Второго. Убери труп, поставь ванну на место, вымой пол и смени постельное белье. Да, не забудь унитаз прочистить. Выкинь чертов букет на хрен. Наш будущий постоялец будет срать без передышки.

- Слушаюсь.

- И еще. Белую комнату надо проветрить. Хорошо так проветрить. Как следует. Чтобы запах говна отсюда выветрился. Хотя бы на время. Мы говном грядущим еще надышимся. Сдюжишь, чертовка? Устроишь адский сквозняк?

Зеленые глаза Петровича улыбались.

- Сдюжу, Славочка! Сдюжу! Так проветрю, что ни одной живой души здесь не останется!

Доктор кивнул, пернул да и пошел вон.




В НОЛЕ


Ты готовишься к последнему погружению в Даундок. К всецелому. Безоговорочному.

Рано или поздно это погружение должно было состояться, и вот, наконец, начало окончательного пиздеца подступает к горлу. Приближение нереала ощущается настолько плотно, что достаточно ткнуть ногтем в плоть пространства, - и кишки грядущего Даундока вывалятся в реал.

Твою прокуренную комнату распирает от спертого времени. Стены вибрируют. Ты ходишь вокруг белого письменного стола - так, чтобы подразнить себя, пощекотать напоследок нервы. Ножницы часовых стрелок сомкнутся на шее полуночи через четыре минуты. Этих минут хватит, чтобы выкурить еще одну сигарету.

Спокойную, вдумчивую сигарету.

Последнюю сигарету перед тридцать вторым погружением.

Последнюю сигарету после двадцатой - рекордной! - банки пива.

Несмотря на свербящее в животе волнение и раздутый мочевой пузырь, ты абсолютно уверен в себе. Абсолютно.

Ты подготовился весьма тщательно.

Для последнего погружения в Даундок собраны воедино все элементы.

Письменный стол. Компьютер и монитор. Костюм для подводной охоты из черной резины. Ты купил дорогущий гидрокостюм в кредит. В кредит, который никогда не вернешь. Еще есть отдельная белая комната с закрытой дверью. Твоя отправная точка. Цитадель. Ни одна сука не подсмотрит, как ты погружаешься в текстовое файло. Ни одна.

Более того!

Ты исключил даже малейшую вероятность того, что тебе помешают. Накануне ты уволился на хуй из новостных интернетов! К черту новости! К черту унылых коллег! Тупицы! К черту работодателей! Рабовладельцы! Ублюдки! Заебали! К черту двуногих насекомых, для которых ты заготовил одну новость! Последнюю новость! А-а-а-а-адскую! Революцио-о-о-о-о-о-нную!

Ты совершишь экзистенциально-метафизический террористический акт с применением оружия массового уничижения в переносных смыслах! Всех говном закидаешь! Все-е-е-х!

Стоп.

Спокойствие, только спокойствие.

Месть должна быть холодной. Как пиво.

Роняешь пепел на белую столешницу. Пока недостает самого главного элемента - твоего последнего имени. Не решаешься произнести вслух тридцать вторую букву алфавита, ибо не по-детски ссыкуешь. Ты знаешь, что как только ее назовешь, назад пути не будет. Текстовое файло захлопнется, как гроб, и ты предстанешь перед вратами "Неровных Ванн".

А вот и сучья полночь.

Воздух белой комнаты пронизан табачным дымом. Голова идет кругом. Ты больше не в силах ждать. Пора спускаться. Прямо сейчас. Райт хиа! Райт нау!

Включишь компьютер и подождешь, пока загрузится пиратская операционка. Когда высветится белое окно текстового редактора, встанешь перед монитором, как перед алтарем, и, положив руку на сердце, крикнешь:

- Меня зовут Я.!

И упадешь мертвецки пьяный на грязный паркет.




В МИНУСЕ ПЕРВОМ


Шел первый час ночи.

Черный файлонавт Я. вышел из метро. Выпученные глаза Тридцать Второго увидели табличку с надписью: "Бесконечная остановка. Даундок". Табличка была загажена плевками, голубиным дерьмом и шелухой от семечек.

"Опущен!" - подумал Я. и направился к больнице "Неровные Ванны".

Походкой конкистадора он подошел к палаточным аборигенам, сидевшим в засаде. Двуногие хищники вели коллективную охоту на пассажиров, опоздавших на последний поезд, и, сидя на корточках, высматривали добычу.

Аборигены обступили черного файлонавта и начали галдеть.

- Еба! Нигер! А хули ты так вылупился?

- Бабло есть? А дай позвонить! А чо у тя в карманах?

- С какова района? В нашем черножопых не водится!

- А чо ты молчишь? А если найду чо?

Тридцать Второй стоял молча, перебирая хмурым взглядом визгливую стаю. Он выискивал вожака. Однако карликовый альфа-самец сам выбежал на ловца.

От обезьянки, одетой в блестящий спортивный костюм, несло смрадной смесью пива, энергетиков и кислого пота.

- Слы, братуха, - вожак закинул в пасть горсть семечек и зачавкал, - тебе чо, в падлу рот открыть и поздороваться с пацанами? Меня вот Антоном зовут. А тя как? Отвечай, когда с тобой белые люди разговор ведут, не то...

Файлонавт плюнул Антону в морду.

Сочный черный плевок попал в лоб Антона.

Стая, почуяв неминуемый катарсис, умолкла. На спальный район опустилась мертвая тишина. Даунчане, пытавшиеся выспаться перед работой, впервые за много ночей уснули без снотворного и ушных затычек. Лица спящих были счастливы.

Остолбеневший вожак скрежетал зубами, а также ржавыми шестеренками мозга.

На морде Антона в открытом доступе читались три мысли.

Первая: "Мне пиздец. Это реальне авторитет какой-то. Так бычить тока они могут". Вторая: "Нигеру крышу снесло. Так бычут тока обдолбанные беспредельщики". Третья: "Ебте. А ведь что-то надо делать. Братва смотрит".

Тридцать Второй сжалился над вожаком и скорчил гримасу. Высунул язык и скосил глаза. Для пущей верности пошевелил ушами. Хрюкнул. Пукнул. Икнул.

Антон раздумывал недолго, минут пять. Остановив мыслительный процесс на варианте про обдолбанного нигера, вожак оглянулся на стаю.

- Ну все. Пиздец тебе, черножопый, - Антон сунул руку в задний карман.

Альфа-самец опустил подбородок. На кончике носа возвышался конусообразный прыщ с перезревшей головкой. Улыбнувшись, недомерок стал выглядеть так же ласково, как носорог перед атакой.

Блеснувший исподтишка нож вонзился в пах черного файлонавта. Стая одобрительно загудела и тут же заткнулась. Дешевое лезвие обломалось, осколки со звоном упали на асфальт. Дзень!

Я. даже не шелохнулся: его прорезиненные яйца были тверже булатной стали.

К вони Антона добавились едкие нотки мочи. Теперь на морде вожака в открытом доступе читался синоним катарсиса: "Хуясе!"

Черный файлонавт обратился к двуногим:

- Меня зовут Засрасуастра. Запомните имя судьи вашего, ибо спустился он в Даундок, чтобы вершить суд неправедный. А приговор вам вынесен уже давно. На колени!

Стая пала ниц, не проронив не звука.

- Вы совершили позорный путь от человека к обезьяне, и будет вам за это кара лютая. Снова стать людьми я вам не позволю, ибо не заслужили вы права на свободу выбора. Отныне вы будете получеловеками. Вам запрещается пить алкогольные напитки, принимать любые наркотики и курить табак. Сироп от кашля запрещен. Ругаться матом запрещено: ни устно, ни письменно. Жаргонизмы-лайт оставляю, ибо я милосерден адски. Вместо семечек будете грызть сушки да баранки. Лишаетесь права на любые формы насилия, включая насилие спортивное. В шахматы играйте. Права на самозащиту теперь у вас нет, и права на самоубийство тоже. Гадить в подъездах и справлять нужду малую в лифтах - запрещено! Больше двух не собираться! Распорядок дня. Подъем в шесть часов утра, отбой в девять вечера. Каждый день будете прочитывать, как минимум, пятьдесят страниц печатного текста - любого, на ваше усмотрение, кроме текстов с матерными словами. Запрещаю вам пользоваться сотовой связью. Доступа в интернеты вы лишаетесь. Никого телевидения и радио. Вам разрешено смотреть только индийское кино. Наконец... моя любимая часть приговора. Отныне вам дозволено слушать только песни бит-квартета Зы Батлз! И никаких каверов и трибьютов! Только оригинальные записи! Во всем остальном вы вольны творить что угодно. И да будет так до скончания времен Даундока. Приговор вам понятен, бандерлоги?

- Да-а-а-а-а-а... Засрасуастр-а-а-а-а-а-а-а...

- Оговорка. Любая часть приговора может быть нарушена... с одним ироническим условием. Каждый, кто возжелает выпить пива или нарушить любую другую заповедь, обязан прибыть в горбольницу и погрузиться в ванну с дерьмом. После прохождения указанной процедуры погруженцу будет выдано официальное разрешение на совершение непотребства. Ироническое условие понятно?

- Да-а-а-а-а-а... Засрасуастр-а-а-а-а-а-а-а...

- Пока ознакомлю вас, о получеловеки, с примерной разнарядкой. Полный прейскурант будет вывешен на воротах "Неровных Ванн" чуть позже. Бутылка пива - одно погружение. Сгрызть пакет семечек - одно погружение. Выкурить пачку сигарет - одно погружение. Выругаться матом, справить нужду малую в лифте, отказаться от чтения на сутки, а также однократное нарушение распорядка дня - стоят по два погружения. Посмотреть один неиндийский фильм, а также прослушать одну небатловскую песню - пять погружений. Месячный доступ к интернетам, радио и телевидению - двадцать погружений. Пояснение: погружения разрешаю накапливать, ибо я милосерден и понимаю, что больше двух-трех раз за один раз погрузиться в говно муторно - стошнит. Внимание: любая, даже самая малая форма насилия по отношению к ближнему своему - сто погружений единовременно. Убийство, равно как и попытка самоубийства, карается смертной казнью через утопление в дерьме. Кто попытается нарушить любую часть приговора без предварительного получения разрешения у властей Даундока, тот будет заживо похоронен в дерьме без суда и следствия. Цена вопроса вам ясна?

- Да-а-а-а-а-а... Засрасуастр-а-а-а-а-а-а-а...

- Идите с миром. Плодитесь и размножайтесь.

Черный файлонавт по имени Я. - он же Последний, он же Тридцать Второй, он же Засрасуастра - продолжил путь к "Неровным Ваннам".

Пошел второй час ночи.

Из темной подворотни выскочил старикан с окладистой бородой и могучими плечами. Он застегивал ширинку на ходу, его тельняшечный торс покачивался, как метроном в темпе lento. Когда старик оказался напротив черного файлонавта, в нос Тридцать Второму ударил крепкий водочный перегар.

- Кто ты, святой старец? - спросил Засрасуастра.

Старикан попытался изобразить книксен и ответил:

- Сашка я, мил человек. Сашка-Полстакашка.

- Почему нарекли тебя Полстакашкой, о святой старец?

- Мне важен процесс. Чаще выходит, когда наливаешь по полстаканчику граненому, намного чаще! - глаза Полстакашки заблестели, его темп ускорился до allegro, - вот ты, добрый человек, ответь, чего ты хочешь от жизни?

Засрасуастра решил не темнить, ибо верил, что обманывать старших есть непотребность страшная.

- Я хочу вынести смертный приговор всему миру! И тебе тоже! Мужайся, о святой старец, ибо спустился я в Даундок, чтобы вершить суд неправедный, и меру тебе назначу лютую.

- У тебя, мил человек, белочка началась! - встрепенулся бородач. - Неподсуден я суду твоему адскому!

- В Даундоке суду моему неправедному все подсудны. Я Даундок породил, и я его засужу. Крепись, святой старец.

- А вот выкуси! - Полстакашка показал левой рукой треморный кукиш, а одесная рука старца нырнула в ширинку брюк. Порывшись в недрах мошонки, рука извлекла мятную бумажку. Бородач протянул ее Засрасуастре и молвил:

- У меня, мил человек, справка есть о неподсудности. Петрович предупреждал, что ты мне повстречаешься. Велел бумаженцию тебе отдать.

Засрасуастра принял от старца промахшую мочой бумажку, не поморщившись, ибо верил в великую полезность справочную.

Файлонавт сразу узнал корявый почерк доктора.

Справка была краткой:

"Шестьсот Шестьдесят Шестой - Тридцать Второму. Секретность топовая. Полстакашку не суди, ибо не судья ты ему. Только время потеряешь, хрыч не по твоим зубам. Копытом отвечаю. Поглумись мальца, да и дуй прямиком в "Неровные Ванны". Жду тебя с адским нетерпением. В.П."

Засрасуастра с укором посмотрел на предъявителя справки.

Полстакашка, чуя безудержную свою неподсудность, с задором рвал на груди тельник и выделывал матросский танец "Тыблячка".

И молвил тогда Засрасуастра:

- Не властен я над тобой, о старец. Но за святость твою задокументированную хочу вознаградить тебя прещедрейше. Примешь ли ты дар мой? Иронический.

Полстакашка навострил уши.

- Что за дар, мил человек?

- В моем дерьме лежит сокровище, и ключ поручен только мне! О святой старец! Хочешь ли получить золотой ключик от избушки, где деньги лежат? И денег тех хватит с лихвой на то, чтобы пить целую вечность.

- Хочу, очень хочу! - Полстакашка облизнулся. - А в чем ирония, то бишь подлянка, мил человек?

И ответил ему Засрасуастра:

- Если примешь мой дар, о святой старец, то стакан твой граненый станет полупустым, и не бывать ему никогда полуполным. И да будет так до скончания времен Даундока. Так примешь ли ты это сокровище... ироническое?

- Приму, мил человек, приму! - взвыл старец, - подари мне золотой ключик, да поскорее! Ибо горят мои колодцы бездонные!

- Тогда, о старец, молви сам: "Принимаю в дар от Засрасуастры золотой ключик и полупустой граненый стакан".

- Принимаю в дар от Засрасуастры золотой ключик и полупустой граненый стакан!

- На! - файлонавт протянул Полстакашке золотую кредитку.

- Спасибо тебе, славный Засрасуастра, за дар твой бесценный! - Полстакашка поднес кредитку к подслеповатым глазкам и спросил: - Безлимитная? Везде принимают?

- Безлимитная, святой старец, безлимитная... Везде, везде...

- Ну.. Тогда я пошел, - сказал Полстакашка и поклонился файлонавту в пояс.

И рассмеялся адским хохотом Засрасуастра:

- Святой отец! Прежде чем покинуть меня, выслушай притчу... арифметическую.

- Валяй, мил человек, только поторопись, ибо колодцы мои жаждут.

- Стакан твой граненый, по условиям договора дарения нашего, отныне всегда будет полупустым, а не полуполным. А половина от целой пустоты - это всегда пустота. Так что быть твоему стакану пустым вечно! До скончания времен Даундока!

- Так ведь, мил человек, полупустой стакан - это то же, что и полуполный. По сути-то. А если равны половинки, то равны и целые части.

- Суть пустоты не тождественна сути полноты! И полная бутылка водки никогда не сравнится с пустой! - воскликнул Засрасуастра. - И в этом, о святой старец, кроется глумливость моего дара! Я не дарил тебе полуполного стакана. Ты получил полупустой.

Полстакашка посмотрел на Засрасуастру светлыми глазами.

- Ответь, о великий Засрасуастра. Паскудность дара твоего распространяется на все виды тары? Или только на граненые стаканы?

"Чертовски прав оказался Петрович! Только время на старикашку извел. Мне такого гиганта мысли никогда не засудить!" - со смешанным чувством подумал Тридцать Второй: в нем плескались и злоба, и восхищение.

И молвил с поверженным видом Засрасуастра:

- О святой старец! Сокровище мое поганое распространяет силу пустотную только на граненые стаканы. Ибо другого оговорено не было. А расширительное толкование условий договора есть непотребность премерзкая, на которую даже я, последний из последних, поганейший из поганейших, пойти не могу.

- То-то, сынок! - улыбнулся бородач. - Тосковать по утраченному граненому стаканчику я буду, куды ж денусь! Культовая вещь. Тут ты меня, о великий Засрасуастра, подловил. Но пить-то я могу из чего угодно: хоть из ведер, хоть из кружек, хоть из горла. Ибо начертано: важна суть, а не форма. Ну, бывай.

Летящей походкой Полстакашка направился к темным подворотням.

И продолжил путь к "Неровным Ваннам" Засрасуастра, стиснув зубы от злобы бешеной и лютой. Ибо чувствовал себя пораженцем.

Пошел третий час ночи.

Черный файлонавт подошел к круглосуточному магазину.

Неоновая вывеска гласила: "Удар по почкам! Скидки!". Под вывеской толпились даунчане. Они грызли семечки, запивая дары земли-матушки баночным пивом марки "Хуйнанакен".

У входа в заведение лежал человек с распластанными руками. Человек лежал на спине и, судя по застывшей позе, был безнадежно мертв. Вытянутые ноги упирались в порог магазина и не давали дверям на фотоэлементах сомкнуться. Стеклянные створки открывались и закрывались перед трупом без остановки: они словно предлагали горе-посетителю воскреснуть и получить удар по почкам со скидкой.

Толпа хлюпала пивом, закусывала зрелищем.

Тридцать Второй присел, чтобы рассмотреть покойника.

Тридцать Первый.

Мертвый литнегр умиротворенно смотрел на Я. пустыми глазницами, словно предлагая следовать за ним - к нирване, покою и анестезии небытия.

Но Я. в небытие не торопился. Тридцать Второй - он же Последний, он же Засрасуастра - еще не стал террористом номер один в экзистенциально-метафизическом и переносном смыслах.

Черный файлонавт смахнул с лица покойника шелуху от семечек и встал.

И обратился Засрасуастра к даунчанам:

- У кого есть справки о неподсудности, тем повелеваю пойти вон, ибо время мое на исходе, и я не хочу тратиться попусту. У кого справок нет, тем приказываю встать на колени! Ибо спустился Засрасуастра в Даундок, чтобы вершить над вами суд неправедный! И прекратите жрать! Проявите элементарное уважение к мертвецам: нынешнему и будущему.

Толпа целиком и полностью рухнула на колени, ибо справки о неподсудности в Даундоке были адским дефицитом.

И заговорил Засрасуастра так:

- Вы не совершили путь от человека до дикой обезьяны, не уподобились аборигенам палаточным. Остались вы человеками, ибо нету в вас злобы. А что вы сделали, чтобы превзойти себя? Чтобы стать лучше? Ничего! Не стали вы хищной стаей, но остались тупым стадом. Вы только и делаете, что жрете, пьете и срете. И ржете. Пусть поднимут руки те из вас, кто за последний год хотя бы раз спросил себя: "Зачем я живу?"

И не увидел Засрасуастра ни одной руки поднятой. И возгордился Засрасуастра адски, ибо почуял правоту свою лютую.

- Приговор мой таков. Отныне и до скончания времен Даундока обрекаю вас на поиски смысла жизни. Ежедневно каждый из человеков, почистив с утра зубы, будет вставать на колени перед зеркалом и спрашивать себя: "Зачем я живу?" При совершении ритуала вы обязаны грустно улыбаться, ибо ваше самодовольство поганей самого адского уныния! Тупость, стадное соглашательство - запрещены! Властям Даундока - не доверять! Помнить о том, что все вокруг - выдуманная мною ложь. Наконец, самая суровая часть приговора для вас, о даунчане. Видеть в поганом прекрасное - запрещено! Видеть в прекрасном поганое - трижды запрещено! Отныне будут преследовать вас вечные муки творчества, и каждый из вас познает яд искусств! Каких угодно - это на ваше усмотрение! Хоть дворцы из пивных банок стройте! От дополнительных иронических условий приговора неправедного я вас освобождаю, ибо эстетический поиск сам по себе глубоко ироничен, поскольку не имеет никакого смысла. Тот же из вас, кто заповеди мои нарушит, да станет получеловеком и да погрузится в дерьмо с головой, согласно ранее объявленному приговору для бандерлогов. Вам понятен мой приговор, о даунчане?

- Да-а-а-а-а-а... Засрасуастр-а-а-а-а-а-а-а...

И решил Засрасуастра испытать новообращенцев незамедлительно. И спросил он, обратившись к стаду:

- Мой приговор адски прекрасен, ведь так, дети мои?

- Не-е-е-е-ет... Засрасуастр-а-а-а-а-а... Ужа-а-а-а-а-с-е-е-е-е-н...

Возликовало сердце Засрасуастры, что новообращенцы не повелись на тупую разводку. И решил он подарить им бонус - шанс на обретение высшей мудрости.

- Объявляю конкурс! Первый, кто найдет правильные ответы на три мои вопроса, станет премудрым. Запишите домашнее задание.

- Не-ч-е-е-ем... писать... Засрасуастр-а-а-а-а-а-а-а... Нету... р-у-у-учек...

И возрадовался еще более адски Засрасуастра, увидев, что новообращенцы над ним глумятся в открытую. И сказал он мягко, по-отечески:

- Не пиздите, дети мои, не пиздите. Ручки у вас имеются, ибо покупаете вы все в кредит и подписи свои под долговыми кабалами постоянно ставите. У вас, я так понимаю, просто при себе блокнотов нет?

- Не-е-е-е-е-ет...

Засрасуастра щелкнул пальцами и повелел так:

- И да запишет каждый мои вопросы на лбу ближнего своего! Погнали! Вопрос первый, наипростейший: как звучит хлопок одной ладони? Вопрос второй, иронико-фонетический: чем отличается эстетика безобразного от эстетики безобразного? Вопрос третий, наисложнейший: что имел в виду Карлсон Кастануда, когда объявил правило проезда в общественном транспорте: "Сила есть - ума не надо"? Ответы занесете в "Неровные Ванны", бритоголовые мне передадут.

И засмеялся Засрасуастра так, как смеются дети, когда окинул прощальным взглядом толпу с расписными лбами. И продолжил путь к "Неровным Ваннам" с легким сердцем.

Пошел четвертый час ночи.

Файлонавт притормозил около старой торговки, сидевшей под единственным исправным фонарем на улице.

Торговая точка находилась в центре освещенного круга.

Лицо старухи было похоже на гнилую тыкву. От сгорбленного тела несло мертвечиной. Только бирюзовые глаза были живыми.

- Здравствуй, Францина.

- Здравствуй, Я.

- Много зла на меня держишь?

- Ох, много, Я...

- Чем торгуешь?

- Смертью торгую. Сигаретами с кровавым дымком.

- Покажи товар лицом.

Старушка порылась в сумке и протянула файлонавту пачку кустарного производства. Пачка была из плотного красного картона и источала запах канцелярского клея. Пачка сразу понравилась Тридцать Второму. Идиотских надписей о вреде курения на пачке не было.

- Товар эксклюзивный, только для тебя предназначен, - забубнила беззубым ртом Францина. - Вкус у табака обычный, но у дымка ярко-красный насыщенный цвет.

- А кровавость дымка в чем?

- Ты от этих сигареток кровью будешь харкать. И кашлять будешь до тех пор, пока легкие полностью не выхаркаешь. Тогда-то Петрович душу твою и поимеет.

Тридцать Второй рассмеялся:

- Он что, мокроту с кровью жрет? Тоже мне, гурман задушевный!

Оглянувшись, старуха сказала:

- Эх, Последний... Петрович уже пожирает тебя изнутри. Просто ты пока боли не чувствуешь. Пока не чувствуешь. Как только ты вышел из метро, Петрович сразу в тебя заполз. А комки мокроты кровавой, что из тебя скоро полезут, то это, извини за физиологические подробности, объедки твоей души будут. Только жрать я их не стану, как мне велено, ибо лучше с голоду адского сдохнуть, чем душой твоей наипоганейшей давиться.

Черный файлонавт с диагнозом справился достойно. Даже не побледнел. Тридцать Второй знал, зачем спустился в Даундок, поэтому давно был готов принять любую процедуру казни. Однако пожирание души по обрисованной схеме таило в себе какую-то скрытую иронию. Ибо весь Даундок был пропитан иронией.

Я. спросил:

- И в чем западло, Францина? Только ответь мне честно, откровенно и без дьявольских заморочек. Помни о втором правиле Даундока: последние пожелания файлонавта священны. Так вот, я желаю напоследок знать, какую ироническую подлость Петрович затеял с кровавым куревом? На фига мне курить эти сигареты, если Петрович и так уже приступил к пирушке?

- Ты прав, Последний, подлость ироническая имеется. Эти сигареты чрезвычайно ускорят твой конец, но при этом ты не почувствуешь боли. Кровавый дымок - сильнейшая анестезия для души. Дымок сделает тебя уютно оцепенелым, как ты всегда и мечтал в реале. Правда, кашлять и харкать кровью ты будешь без передышки.

- А если я не буду курить кровавый дым? Что я почувствую?

- Адские муки. Именно адские, а не литадовские. Представь себе, - старушка перекрестилась, - что в твоих легких завелся клубок глистов со стальными зубами, и копошатся эти глисты, копошатся. Или крысята кровушку посасывают. Ежики групповушку устроили. Представь, что при каждом вдохе и выдохе спица раскаленная тебя прокалывает, или когти медвежьи хр-р-р-ясть делают... Вот какие муки ждут тебя, Последний, если курить кровавый дымок не будешь! Ибо обрек ты себя на муки адовы сам, спустившись в Даундок!

- Сколько времени у меня осталось?

- С дымком - часы, дни, неделя, месяц. Без дымка - может, полгода протянешь. Все зависит от того, сколько у тебя души осталось. Но курить-то ты начнешь по любому, ибо мук таких даже твоя поганая душа не выдержит.

И засмеялся тогда Засрасуастра:

- Не страшна мне такая ирония, о старушка глумливая! Ибо спустился я в Даундок, чтобы сотворить суд неправедный и очень скорый! И да будет свершен экзистенциально-метафизический террористический акт с применением оружия массового уничижения в переносных смыслах!

- В общем, я весь мир какашками по-быстрому закидаю, - пояснил Я.

- Конечно, Я., за недельку управимся. Делов-то! - сказал Тридцать Второй.

- А мне, други мои, и одного дня достаточно, - резюмировал Последний, наипоганейший.

Черный файлонавт открыл красную пачку и вытащил сигарету, по виду самую обыкновенную. Белая бумажная трубочка с оранжевым фильтром. Достав из потайного кармана скафандра зажигалку из чистого золота, брильянтами усыпанную, файлонавт закурил. Выпустив вверх струю красного дыма, Я. прислушался к внутренним ощущениям.

Томный катарсис окутал поганую душонку, файлонавт уютно оцепенел, и стало ему все похуй абсолютно... Анестезия подействовала премощнейше...

И вскричал внезапно Засрасуастра премудрейший, ибо заподозрил иронию глубинную, от глаз несведущих скрытую:

- А сколько сигарет в красной пачечке, о старушка глумливая?! Двадцать?!

И молвила в ответ торговка:

- Не ссы. Это курево будет вечным.

Файлонавт заглянул в нутро пачки - она была непочатой, округлой пустотки на месте вынутой сигареты как не бывало. "Удобная вещь!" - подумал Я.

Засрасуастра наинаглейший двинулся в путь, даже не поинтересовавшись, сколько он должен за сигареты.

Старушка с бирюзовыми глазами посмотрела вслед файлонавту, кивнула не то с грустью, не то с осуждением, плюнула, да и растворилась в ночи.

Пошел пятый час.

И не рассветало ни фига!

И знал Засрасуастра, что рассвет никогда не наступит, ибо вместе с судьей неправедным спустилась в Даундок вечная ночь.

Показалась горбольница номер один.

Своими очертаниями лечебница напоминала гигантскую неровную ванну - но только перевернутую. Огромная лоханка была темной единой массой - без света в окнах. Четыре львиные лапы, похожие на древние изваяния ацтеков, жадно тянули когти к белой пузырчатой луне, которая жарилась в небе, как блин, брошенный на сковородку.

Перед больничными воротами стояла шеренга бритоголовых санитаров.

Санитары были одеты по-праздничному. Накрахмаленные халаты сверкали белизной, от гладко выбритых рож по округе разбегались лунные зайчики.

Бритоголовые затевали жертвоприношение. Рядом с длинным деревянным столом, уставленным винными бутылками, дымился адский мангал, по воздуху плыла вонь жженой резины.

Из шеренги вышел Вячеслав Петрович с красным плакатом, на котором белыми буквами было начертано: "Слава Неровным Ваннам!" Увидев Я., он улыбнулся, поднял рог с вином и фальшивым голосом затянул грузинскую застольную, которую тут же подхватили санитары.

Хор был ужасен. Ни слуха, ни голоса не было ни у кого.

И нарек про себя Засрасуастра то пение сквернопением непотребным.

На какой-то особенно ностальгической ноте Петрович расчувствовался, и его рука дрогнула. По белому халату доктора расползлось желтоватое пятно.

И воскликнул тогда Засрасуастра:

- И да будет к плоти моей всегда подаваться красное, а не белое!

Петрович снял белые валенки. Кончики копыт заблестели, как скальпели.

Мясники в белых халатах окружили Я. и вежливо поклонились.

Засрасуастру били долго: копытами, шампурами, бутылками и мангалами до тех пор, пока он не улетел в Батьтьму.




В МИНУСЕ ВТОРОМ


Белый телефон двигался кругами по белой поверхности стола. Телефон вибрировал и трещал, как расстроенный будильник.

Черный файлонавт с трудом поднял голову с подушки. Все тело Я. было погружено в тупую ноющую боль.

В белой комнате царила анархия бардака: неровная ванна была перевернута, а выбитая дверь валялась на полу.

"Францина так и не прибралась", - догадался Тридцать Второй.

На месте двери зияла прямоугольная дыра, - обрывки белых обоев болтались на ее краях как лоскутки порванной кожи, - лоскутки покачивались на сквозняке, который тянул из больничного коридора.

Телефон продолжал трещать. Треск действовал на нервы.

Кряхтя по-стариковски, Я. встал с кровати и направился к столу. Телефон завибрировал еще сильнее и запрыгал, как заводная игрушка. Файлонавт схватил его за бока, и, стараясь не задеть кнопку ответа, аккуратно прицелился. В унитазе булькнуло, в комнате стало тихо.

Я. уселся за стол и закурил обезболивающую сигарету с кровавым дымком. Выдохнул красное облачко, уперся локтями в столешницу и принялся рассматривать больничный коридор. Дверной проем был широким, и внутренности "Неровных Ванн" лежали перед ним, как на ладони.

Файлонавты в разноцветных скафандрах - красных, желтых и зеленых - мельтешили, носились по коридору и не обращали на Я. никакого внимания, хотя его присутствие они наверняка заметили, потому что не заметить Тридцать Второго было невозможно: он показывал оттопыренный средний палец каждому, с кем встречался взглядом, но ни один из файлонавтов не отреагировал. Файлонавты были всецело погружены в беготню.

Иногда в толпе появлялись бритоголовые санитары. На разноцветной палитре их выделяли белые пятна халатов. Вроде бы санитарам было тоже все равно, смотрит на них Я. или нет, но один из них все-таки подбежал к дыре, внимательно посмотрел на Последнего, подмигнул и вернулся в поток.

Движения файлонавтов были резкими, ускоренными; они носились зигзагами по ломаным траекториям, сталкивались лбами, падали, вскакивали и, даже не извинившись друг перед другом, разбегались врассыпную.

Если происходило серьезное лобовое столкновение, и у файлонавта не получалось сразу оправиться от удара и встать с колен, то рядом тут же возникал санитар и помогал павшему подняться.

В этом стремительном хаосе чувствовался внутренний порядок, хорошо отлаженный механизм, - как в муравейнике.

Приглядевшись, Тридцать Второй заметил, что в коридоре было огромное, невероятное количество дверей. Двери косяки плотно прижимались друг к другу косяками так, что полностью покрывали стены коридора, из-за чего создавалась иллюзия, что стен в коридоре вообще нет, а есть только два длиннющих дверных ряда.

Двери, как и цветные файлонавты, находились в непрерывном движении. Файлонавты открывали, закрывали, хлопали дверьми, перебегали из одной в другую. Я. на секунду почудилось, что он смотрит не дверные ряды, а на жабры гигантской агонизирующей рыбины.

Из толпы вынырнула козлиная бородка главврача.

- Ба! Кого я вижу! - поздоровался Петрович бодрым, энергичным голосом. - Как леталось? Кошмары в Батьтьме не беспокоили? Ты что, обиделся на нас? На звонки мои не отвечаешь, сидишь вот, насупившись, а мог бы и "добрый день" сказать. Ведь ты хоть и говно, но воспитанное. Может, болит чего? Не похоже, Я., выглядишь отлично. Смотри, на тебе все заживает, как на собаке. Сигаретки хорошо анестезируют? Кашель не беспокоит?

Многословность Петровича произвела на Я. двойственное впечатление. С одной стороны, его голос звучал искренне, с неподдельной заботой, а с другой - иронические нотки в интонации доктора явно указывали на то, что тот глумится.

В воздухе белой комнаты запахло серой.

Я. встал из-за стола, подошел к дверному проему и, ткнув в коридор указательным пальцем, спросил ледяным тоном:

- Петрович, а какого хуя здесь происходит? Почему в Даундоке посторонние файлонавты? Кто их сюда пустил?

Доктор уселся на освободившееся место, поправил пепельницу и переспросил:

- Посторонние?

Петрович посмотрел на Я. зелеными и реально злыми глазами.

- Судья ты наш неправедный. Террорист номер один метафизический. Говнометатель в переносном уничижительном смысле. Сучонок ты мерзопакостный, вот ты кто.

И возопил Засрасуастра голосом сверхчеловеческим, не выдержав бесцеремонности демонической:

- И да обрушится мой гнев на тебя яростный и лютый! И да будет кара тебе наипоганейшая! Разжалован ты из литдемонов навеки! Будешь теперь собирателем бутылок околопалаточным! Бля-а-а-ть! Назначаю тебе тысячу погружений в дерьмо единовременно! Как создатель и владыка Даундока, повелеваю тебе прекратить жрать мою душу! Сделка расторгается! Все! Нихт! Ахтунг! Но дил! Баста! Пошел вон из Даундока моего! На-а-а-а хуй пошел отсюда! Я придумаю себе другого литчерта! Ты, Петрович - хуевый литчерт! Невежливый! Черти должны быть изящными и чертовски привлекательными! Эстетическими! Отрицательными, но обаятельными! В художественном смысле ты урод и мутант! Хам! Хапуга! Хамло-о-о! Не получился ты у меня! Да тебя стереть давно надо было! Я тебя породил, я тебя и отредактирую!..

Доктор слушал истерику Засрасуастры с азартом натуралиста-любителя, подглядывающим за спариванием слонов.

Петрович подался вперед и вцепился когтями в белую столешницу.

-...ах ты сука! Я ему душу свою приволок! Целиком и полностью! С идеей мирового, блять, масштаба! Закидать говном весь мир! Ве-е-есь! Чтобы покарать всех! Чтобы поняли все, какие они унылые и безобразные уроды! Кто такое раньше придумывал? Кто-о-о-о? Экзистенциальный! Метафизический! Теракт! С оружием массового уничижения!!! Кто здесь пионер файлонавтики?! Я-я-я-я!!!! Не ты-ы-ы-ы-ы-ы!!! Козел вонючий!!!

Петрович вкрадчиво встал из-за стола и подошел к бесновавшемуся Засрасуастре. И даже не ударил, хотя имел полное право призвать судью неправедного к ответу за козла.

- Сядь за стол... А я тебе покажу кой-чего, - сказал литдемон.

Файлонавт притих, почуяв холодок катарсиса.

- Петрович, ты не против, если я закурю?

- Кури на здоровье.

Адский дуэт уселся за стол.

Зеленые глаза Петровича пристально смотрели в черные бегающие зенки. Я. судорожно глотал кровавый дым, пытаясь словить побольше уютного оцепенения.

- Коснись моего лба, - приказал литдемон.

Я. коснулся.

Третий глаз Петровича, раскрывшийся перед Я., был чернее Батьтьмы. Этот глаз не был ни злым, ни добрым - он был никаким.

- А сейчас, Я., ты прочитаешь свое истинное намерение, ради которого ты продал свою душу. Какие три буквы ты видишь в моих прекрасных глазах?

В правом зеленом и очень добром плавала U.

В левом зеленом и очень злом - S.

В лобном черном и никаком - D.

- Вопросы имеются? - спросил Петрович.

- Нет...

Главный врач "Неровных Ванн" потер лоб, и третий глаз исчез.

- Знаешь, Я., какие грешники даже мне противны, хоть я и всеяден? - спросил Петрович.

- Знаю... Простите меня.

- Нет, родной. Так не пойдет. Мне нужен подробный, развернутый ответ. Можешь тыкать, не обижусь. Называй, как в старые веселые времена - Петровичем.

Я. глубоко затянулся кровавым дымком. Слова сами пошли из Я., обреченно оцепеневшего.

- Ты лицемеров не выносишь. Таких как я. Нет во мне ни мегатонн говна, ни ненависти лютой к людям, ни уныния. Я ленивый и жадный паразит. Халявщик. Вот и все.

- Хоть раз в жизни правду о себе сказал. Молодец. Продолжай.

- Что касается Даундока. Хотел написать литературную подделку - опа! культовая вещь! - и бабла срубить на халяву, стать модным копипастером. Зачем? Да чтобы потом ни хера не делать, тупо бухать и жрать. Историю придумал заковыристую про безумного террориста метафизического, который род людской якобы ненавидит по эстетическим соображениям. А что? Обывателям нравятся такие истории, любят они, когда им нервы щекочут. Нравится им читать про моральных уродов, Петрович!

- Почему не придумал честный сюжет? Про файлонавта, который спустился в Даундок и душу продал за возможность вечно жрать, бухать и ни хуя не делать?

- Честный сюжет, согласен, но скучный. Без экстрима. Никто бы не повелся. Массового читателя надо выманивать на говно, жопу и секс. И чтобы трупов побольше. Еще лучше, чтобы трупы были черножопыми. Ведь каждый-то мнит себя беложопым.

Зеленые глаза Петровича улыбнулись.

- Что ж. Подведем итоги твоих мытарств. Что ты покупал за свою душу? Право послать всех на хуй и закидать весь мир говном. Право это продавалось за душу, полную ненависти. Ты же попытался всучить мне вместо искренней ненавистной души лживую ленивую душонку, мечтающую о халяве. Поэтому наша сделка отменяется. Договор расторгнут. Не будет тебе никакого экзистенциально-метафизического теракта с оружием массового уничижения. Не заслужил ты права на метафизический терроризм. Блять, ты настолько ленив, что даже не способен на ненависть! Не говоря уже о любви.

Я. встрепенулся:

- Ты меня отпустишь? Не сожрешь?

- Почему не сожру? Сожру.

- Но ты же расторг договор!

- Твою попытку надуть меня я расцениваю как неустойку. Поэтому ты должен мне по-любому. Твой счетчик пошел. Будем считать, что ты доигрался. Довыебывался. А с дьяволом заигрываться, пусть и литературным, извините, чревато. Дергать тигра за усы никому не посоветую.

- Что со мной будет?

- Во-первых, все твои приговоры неправедные, о великий Засрасуастра, я отменил. Ибо вынесены они были неправомочным лицом. Во-вторых, я тебя, засранца и распиздяя, заставлю перед смертью поработать. Как следует поработать! Вкалывать будешь, как черт!

Я. побледнел и закашлялся.

- Работать?!

- Да, о великий Засрасуастра. Будешь на меня пахать, пока не издохнешь. Поэтому кури почаще. Глубже затягивайся. Меньше мучиться будешь. А будешь тунеядствовать - лишу кровавого дыма! Францина рассказала, какие изысканные муки начнутся, если соску свою дымливую бросишь?

- Рассказала... - Я. закурил следующую. - И чем я буду заниматься?

- Проституцией! - заорал Петрович, - будешь, блять, проституткой!




В МИНУСЕ ТРЕТЬЕМ


Я. лежал без сознания на ледяном полу белой комнаты.

Главный врач больницы "Неровные Ванны", за плечами которого был просмотр сериала "Доктор Хаос", знал, как привести пациента в чувство.

Струя сернистой мочи ударила Засрасуастре в лицо.

Я. открыл черные и весьма охуевшие глаза.

- Умойся, Тридцать Второй. Встал и пошел к раковине. Когда пациент приходит на прием к главврачу, его лицо должно быть чистым, свежим и одухотворенным! - беззлобно глумился Петрович над Я., пока тот плескался в раковине.

Я. вернулся к столу, закурил. Уютно оцепенев, выдавил:

- Проституткой?

- Не очкуй. Ты будешь проституткой в уничижительном переносном смысле. Журнашлюхой.

- Журналистом?

- Нет, о великий Засрасуастра! Именно журнашлюхой! Тебе не привыкать, в реале у тебя это хорошо получалось. Что ты там втирал Францине про свой цепкий репортерский взгляд? Не было у тебя такого взгляда! Ты выдумывал фактуру на ходу. Наебывал читателей. Честный журналист - это как первоклассный врач. Он не обманывает и не придумывает. Не пиздит он! Штучный товар, дефицит адский. Из-за таких пиздливых ленивцев, как ты, о великий Засрасуастра, эту благородную профессию и назвали второй древнейшей. Кстати, потешь свое поганое тщеславие. Тебе легче станет, я знаю... Ветхий Навет и Новый Навет тоже писали журнашлюхи.

Я. закашлялся, забрызгав белый стол кровью.

Кровь была настоящей, человеческой.

Петрович завопил:

- Не смей харкать в моем присутствии! Я не переношу вида настоящей крови!

- Куда же мне мокроту сплевывать?

- Я выдам тебе, о великий Засрасуастра, ведро из чистого золота с крышкой платиновой! - крикнул доктор и добавил, чуть успокоившись: - А потом, Я., когда кашляешь, рот прикрывай. Не в метро все-таки.

Я. спросил:

- Что я должен делать?

Лицо главного врача "Неровных Ванн" сделалось официальным. В воздухе белой комнаты запахло пресс-релизом.

Петрович объявил:

- Я намерен издавать больничную газету, и мне позарез нужен главный редактор. Ты вполне подходишь на эту должность, ибо лжец презнатнейший.

Файлонавт поперхнулся. Сигарета вылетела из его рта вместе с мокротой.

Доктор сделал вид, что не обратил на конфуз Я. никакого внимания. Он смахнул с белого халата кровавый комок, и продолжил:

- Дело в следующем. Файлонавтов, ищущих халявы, становится все больше, и я не успеваю опоганить каждого индивидуально. Времени не хватает катастрофически, зашиваюсь. Если бы не стимуляторы, давно бы копыта отбросил вместе с валенками. Работаю по шестнадцать часов в сутки. Бывает, что и по восемнадцать. Но я не жалуюсь, ибо работа - превыше всего. Я, в отличие от тебя, о великий Засрасуастра, никогда не тунеядствую, ибо лень есть непотребность превеликая.

- Почему газета, Петрович?

- Сейчас объясню, не перебивай. На прошлой неделе я дал себе отгул, и поехал в реал - на задушевную рыбалку. Душа, кстати, хорошо идет на халявный мякиш. Наживка так делается: откусываешь кусочек от сдобной халявы, жуешь и пальцами делаешь липкий катышек... Так вот, с шести до восьми утра я поймал десять душ. Нетрудно подсчитать, сколько времени в среднем я затратил на поимку каждой. Двенадцать минут. Двенадцать минут на одну душонку. В начале девятого к озеру подъехали демоны из других бригад. Мы полгода малявами обменивались и согласовывали дату рыбалки; пацаны-то все загруженные, некоторые и по двадцать часов в сутки вкалывают. Один демон, к сожалению, имени не запомнил, предложил глушить души халявным тротилом. Молодой черт, но весьма перспективный. Он бросил шашку с халявой в озеро и велел всем лечь на землю. Кто-то начал травить пошлый анекдот, но закончить не успел. Раздался адский взрыв! Молодой черт прыгнул в лодку и отправился вылавливать всплывшие души. Я из любопытства время засек. Через двенадцать минут я крикнул, чтобы он возвращался. Когда пацан вывалил добычу на берег, я на глазок прикинул: сотня душ, как минимум! И это против моих жалких десяти, пойманных два часа. Идея с динамитом мне понравилась. Я начал размышлять над тем, как применить тот же принцип в "Неровных Ваннах"... Черти пошли в лес собирать хворост для костра, а меня попросили сбегать в поселок за газетой, чтобы костер было чем разжечь... Я спросил: неужели никто не захватил чьей-нибудь греховной истории? Оказалось, никто не захватил. Действительно, зачем тащить работу на отдых? Ну, пришлось пойти за газетой. А мне не впадлу, я не гордый. Прогулка мне очень понравилась. Реальный деревенский воздух - он свежий, пьянящий, не такой спертый, как в Даундоке. В сельской палатке я купил газету и, естественно, прихватил ящик водки, чтобы отметить встречу. Водка под свежую душу - одно здоровье! Весьма нажористо... Когда я вернулся к братве, молодой перспективный черт скомкал газету, сунул под пирамидку хвороста, и воспламенил кострище реальной спичкой. Мог бы, конечно, и взглядом воспламенить, но у реальной рыбалки есть свои традиции. Я сел на корточки и начал смотреть, как адское пламя ползет по заголовкам, фотографиям и столбцам черного текста... И тут меня осенило! Ебтыть! Газета! Средство массового опоганивания файлонавтов! Сотни, тысячи слов на одном бумажном носителе! Знаешь, сколько времени в среднем я могу уделить одному файлонавту? Одну-две минуты и не более пятидесяти слов на каждого - и это в лучшем случае. Бедолаги веками дожидаются обхода, чтобы опоганиться!

- Как это... веками? - спросил Я. - я ж Даундок всего три года писал...

Петрович заржал.

- Вот дурачок! Узри истину! Даундок был, есть и будет! Лечение в "Неровных Ваннах" не прекратится ни на минуту. Просто каждый спускается в ад по индивидуальной программе. Ты вот, о великий Засрасуастра, обленился и допился до дверей Даундока, придумав себе текстовое файло - такой уютненький литературный адец. Эстет хуев! Литджокер сраный! Ад - он и Африке адский ад! Ибо начертано: важна суть, а не форма.

Лицо доктора стало грустным, как у раба, навечно приговоренного к галерам.

- Не знаю, что там в реале происходит, но погружения за халявой стали такими насыщенными... Бывает, в один день сюда могут спуститься два, а то и три десятка новых файлонавтов. Они в реале совсем охуели. Даундок не резиновый! Понагружались, бля! А палат в "Неровных Ваннах" уже катастрофически не хватает! Ты видел эти двери в коридоре? По двести комнат на этаже! Да и то - назвать эти каморки комнатами даже мой поганый язык не повернется. Метр в ширину, два в длину. Кровать и дверь - вот и все удобства... Так вот. Газета. Я тогда на задушевной рыбалке вот что подумал. Ну хорошо, пусть я не успеваю опоганить каждого файлонавта лично. Но что мне мешает обратиться к погруженцам с газетной площадки? Читать-то они все умеют, неграмотных в "Неровных Ваннах" мы не держим. По-моему, шикарная идея. А ты как думаешь, журнашленок?

Я. прикрыл рот рукой, прокашлялся и вытер окровавленную ладонь о скафандр.

- Потрясающая идея, Петрович. Но только я не совсем понял, что ты имеешь в виду под средством массового опоганивания. Ты собираешься опоганивать файлонавтов газетой?

Доктор посмотрел на Я., как на полного идиота.

- Ты что? Вместе с душой еще и мозги просрал? Газеткой опоганить нельзя.

- Тогда я просто не догоняю.

- Да тема на самом деле проста, - доктор улыбнулся: - Газета даст файлонавтам поганую надежду на халяву. Ведь что у нас главное? Главное, чтобы пациенты не унывали. Чтобы не отчаивались. А у меня уже приготовлено обнадеживающее обращение, и я хочу, чтобы оно дошло до файлонавтов в печатном виде.

- Обращение?

- Ну да. Приблизительно такое: "Господа файлонавты. Не волнуйтесь и сохраняйте спокойствие. Главный врач больницы "Неровные Ванны" обязательно охалявит каждого из вас. Ждите визита Петровича сегодня, завтра или послезавтра, - в любом случае халява поступит до конца недели. Не падать духом и не унывать! Халява неизбежна. Ваш покорный слуга и отец родной, В.П."

- А зачем тебе газета? Геморрой какой! Поручи бритоголовым развесить в коридорах красочные плакаты с обращением. Файлонавты прочтут и перестанут тревожиться, что их не охалявят.

Доктор покачал головой, встал из-за стола и подошел к прямоугольной дыре, за которой громыхали двери и скакали табуны погруженцев.

Петрович вздохнул:

- Мне стен не хватает. Сплошные двери, и те в постоянном движении. Этот чертов балаган не прекращается ни на минуту. Файлонавты запираются в каморках только после вечернего отбоя. Куда прикажешь повесить плакаты с поганой надеждой? На какие двери? Тут же сорвутся от закрываний-открываний. На потолок? Никто и головы не поднимет. Файлонавты все время под ноги смотрят - халяву высматривают.

- Тогда попробуй использовать внутреннее радио. Можешь записать обращение на пленку и каждый час включать запись. Кстати, каждый выпуск лучше всего завершать прогнозом погоды. В коридоре есть динамики?

- Динамики, конечно, в коридоре есть, - ответил Петрович. - Но они не смогут перекричать топота пациентов. Я этот вариант уже пробовал. Не вышло ничего.

- Как насчет адского телевидения? Если в каждой каморке установить телевизор, и перед отбоем транслировать твое выступление...

- Говноящик я отвергаю сразу!

- Почему?

- А кто, скажи мне пожалуйста, будет организовывать эфиры? Телевизионщики - самые неуловимые файлонавты! Вот ты, например, спустил душу в Даундок. Заболевание по нынешним временам вообще пустяшное, вроде гангрены, сдохнешь и не заметишь. А телепузики, как правило, полностью утрачивают связь и с реалом, и с нереалом. Они все давно в Батьтьму улетели! В астрал ушли и не вернулись! Вот поэтому, Я., мне нужна именно газета. Ежедневная. Боевой листок литадовской пропаганды.

Я. закурил очередную сигарету с кровавым дымом.

Доктор похлопал Я. по плечу.

- Да ты не грузись. Я за тебя уже все продумал. У файлонавтов перед завтраком и утренним погружением в дерьмо есть час свободного времени: они сидят в комнатах и тщетно ждут обхода. Так пусть теперь газету читают, а не скафандры просиживают. Я предлагаю простую концепцию. Мое обращение на первой полосе, менять его не нужно, пусть ежедневно повторяется, хотя в принципе его можно сократить: "Халявщик, верь! Врач постучится в твою дверь!" и сделать девизом газеты. С тебя все остальное: больничные новости, репортажи, интервью с поп-погруженцами и говноаналитика. В общем, даю тебе карт-бланш: пиши о чем хочешь, запретных тем и цензуры не будет. Единственное ограничение... Никаких!!! Блять!!! Гороскопов!!! Ненавижу гороскопы!.. Пердон, сорвался, пердон. В общем, надо, чтобы газета производила ежедневное свежее впечатление. Тогда и мое обращение к пациентам на фоне твоего наполнения тоже будет выглядеть свежим. Двойная поганая свежесть в унисон. Догоняешь, Я.?

- Теперь догоняю.

Петрович вразвалочку направился к холодильнику и достал бутылку шампанского.

- Давай тяпнем адского векового по капулечке. За начало твоего окончательного пиздеца.

Доктор растряс бутылку и выстрелил пробкой в коридор. Двое файлонавтов налетели друг на друга и с грохотом упали. Вячеслав Петрович хохотнул и разлил шампанское в хрустальные бокалы.

И подивился Засрасуастра чуду великому, ибо бокалы на белом столе появились из ниоткуда.

Парочка чокнулась.

Петрович крякнул и с расслабленной улыбкой продолжил:

- Жить будешь, ну пока не издохнешь, как король. Эта белая комната отныне в полном твоем распоряжении. Неровную ванну починим, дверь новую вставим, а в холодильнике всегда будет навалом жратвы и бухла. Также я гарантирую тебе полную свободу передвижения по лечебнице, ну и множество других поблажек. Слушай, а где твой телефон, ну этот, беленький такой?

- В канализации. Он меня адски раздражал.

- Не переживай. Я выдам тебе самую навороченную модель. Из чистого золота! Сможешь звонить мне когда захочешь, и мы оперативно порешаем любой вопрос.

- Кстати, Петрович, есть организационные вопросы, которые надо порешать прямо сейчас, не откладывая. Пока я не издох.

- Не вопрос, щас все порешаем... - доктор повис над столом так, будто адское шампанское было очень забористым. Зеленые глазки окосели.

- Значит так, Петрович. Читательскую аудиторию, потребителей нашей продукции, мы уже имеем. Теперь надо порешать с редакцией, типографией, тиражом, форматом, полосностью, макетом и распространением. Наконец, надо определиться с названием издания.

Доктор погрозил Я. пальцем.

- Я зна-а-ал, что не ошибся в тебе... Ты в теме рубишь, о великий Засрасуастра!.. Главный редактор соизволит объяснить начинающему медиадемону, что такое, например, формат газеты?

И обратился Засрасуастра к медиадемону начинающему:

- По сути свой глубинной газеты делятся на два формата: с матом и без мата. А по форме, то есть по типографскому размеру бумажных листов, газетных форматов существует превеликое множество...

- Заебал пиздаболить! - Петрович икнул. - Объясни на пальцах, что тебе погано абстрактно нужно для начала работы.

- Хорошо. На пальцах, так на пальцах. Первый вопрос, иронический: в "Неровных Ваннах" есть типография?

- Иронический. Дальше.

- Ну а компьютер? Принтер? Хотя бы черно-белый принтер есть?

- Этого офисного добра у нас навалом. Бритоголовые принесут тебе лучшую оргтехнику.

- Ну, раз есть и компьютеры, и принтеры, то должны быть и запасы бумаги А4... И еще есть вопрос! - Я. начал исподтишка глумиться на Петровичем, ибо кровавый дым не бездействовал: файлонавту стало очень уютно и страх он потерял. - Когда в последний раз проводилась всебольничная перепись населения? Поголовье файлонавтов растет или снижается?

Зеленые и адски пьяные глаза Петровича смотрели в разные стороны.

- Тсс. Инфа секретная... Но тебе, о Засрасуастра, скажу... Их тут... тысячи.

- Черт побери! Петрович! Назови точное число погруженцев! Сколько файлонавтов находится в расположении "Неровных Ванн"?

Доктор встрепенулся, его когтистая ладошка вцепилась в горло бутылки.

- Моя больница - секретный, блять, объект метафизического назначения! Это самое большое, блять, лечебное учреждение в Зооропе, да нет, блять, на всем нереальном континенте! Десятки подземных этажей, сотни коридоров, а вокруг нижних бункеров есть такие лабиринты, где, блять, не ступала нога файлонавта! На кого ты работаешь, сучонок? Кто тебя заслал в Даундок? Непотребнадзор?!

- Петрович, я работаю исключительно на тебя. Но если я не буду знать точного объема читательской аудитории, то не смогу определиться с тиражом нашего поганого боевого листка. А тираж, поверь мне, Петрович, имеет такое же значение, как и размер.

Бутылка опустилась на стол. Мутный взгляд доктора начал проясняться.

- Почему?

- Въезжай в тему, Петрович. Исходные данные такие. Стандартная пачка офисной бумаги А4 содержит пятьсот листов. Поскольку типографии у нас нет, и печатать поганую газету придется на черно-белом принтере, то на выходе с пятисот листов формата А4 мы будем иметь пятьсот экземпляров одноцветной газеты. А пятьсот экземпляров - это пятьсот читателей-файлонавтов. Следовательно, охват нашей читательской аудитории напрямую зависит от количества пачек. Если файлонавтов в больнице, допустим, одна тысяча, то ежедневно мне понадобятся две пачки по пятьсот листов. Если в больнице меньше пятисот погруженцев, то и одной пачки за глаза хватит.

Протрезвевший доктор сказал:

- Да, дружище, грузить ты большой мастер. Снимаю шляпу. Я, так и быть, назову тебе текущее число моих файлонавтов. Миллион душ. Тьма тьмущая! И будет еще больше! Впечатляет, да? И на всю эту ораву один главврач, дюжина бритоголовых санитаров, и всего одна Францина в отделе регистрации... Но больше одной пачки в день я тебе выдавать не смогу. Увы. Чистая бумага формата A4 в Даундоке - дефицит адский. Это ж не туалетная! Поэтому на первых порах наш медиабизнес будет малым. Шиковать не будем. А там посмотрим, как дело пойдет.

- Стоп, Петрович. Тогда ты должен четко понимать, что послание поганой надежды смогут прочесть всего пятьсот файлонавтов. Это капля в море. Нет, с такими расходами на бумагу дело у нас не пойдет. Все закончится детсадовским самиздатом.

- А ты, Я., постарайся сделать такую газету, чтобы стала культовой! Ты сдюжишь, я в тебя верю. Чтобы пациенты до дыр зачитывали, чтобы экземпляры по рукам ходили! Чтобы перлы наши поганые на цитаты расходились! Чтобы дискурсы возникали... И тогда проблема с охватом читательской аудитории порешается сама собой. Я уже вижу, как нашу газетку мнет первый, затем второй, третий, четвертый, пятый и так прямиком до двадцатого, тридцатого, сорокового пациента.

- Петрович, твой прогноз о поганом будущем нашего проекта настолько наивен, что, называть его наивным...

- Из нас двоих наивен только ты, - доктор встал и, заложив руки за спину, начал вышагивать вокруг стола. - Я, конечно, делаю скидку на то, что ты подыхаешь. В конце концов, за последние дни ты пережил несколько мощных пиздецов, и поэтому твой хитрожопый ум притупился. Ты перестал видеть за деревьями леса.

- И какую березовую рощицу я просмотрел? Петрович, не томи!

- А вот какую. В "Неровных Ваннах" наша газета будет единственной.

"Блять, черт языкастый, уделал", - подумал Я. и потянулся за сигаретой.

- Что ж, признаю ошибку с тиражом. Ибо монополизм порождает адский дефицит, который всегда идет нарасхват, поэтому никакой битвы за аудиторию не будет. Сами придут и сами все прочтут!

- Молодец. Давай подведем промежуточные итоги нашего адского медиапроекта. Чтобы дальше не путаться, - сказал Петрович и направился к холодильнику за второй бутылкой шампанского.

Я. кивнул и сказал:

- Итак, что мы имеем: однополосная ежедневная газета формата А4. Тираж пятьсот. Если дело пойдет, а оно, как мы выяснили, пойдет по-любому, то вскоре перейдем на двусторонние распечатки.

- Что еще осталось порешать? - спросил Петрович, целясь шампанским в коридор.

- Редакция. Скольких пациентов я могу набрать в штат?

- Да возьми себе пять-шесть особей. Больше не потребуется. Выбирай любых, вон их в коридоре сколько бегает - как собак нерезаных. Что еще требуется для скорейшего стартапа?

- Помещение. Где проводить летучки? Здесь, в белой комнате?

- А где ж еще? Да ты не волнуйся, твоим журнашлятам даже стулья не понадобятся. Сядут на корточки в ряд у стеночки, да много места и не займут. Если начнут действовать на нервы, то гони их ссаными тряпками в коридор, без церемоний с ними, пожестче. На этот стол тебе поставят компьютер и принтер. Будешь себе спокойно работать, покашливать да подыхать. Что еще?

- Распространение газеты. Кто будет доставлять файлонавтам свежие номера?

- Бритоголовые. Других холуев у меня нет.

Я. сказал с особой торжественностью:

- Петрович, осталось название. У тебя есть пожелания, идеи?

- Я хочу послушать твои варианты. Ты же у меня главный по креативу поганому.

Выдержав изящную паузу, Я. щелкнул пальцами и изрек:

- "Ежедневный Навет".

Зеленые глаза доктора заблестели. Он выхватил из кармана рацию, ткнул в кнопку вызова и крикнул:

- Бригаду со спецносилками в белую комнату номер шестьсот шестьдесят шесть! Живо!

Я. сглотнул мокроту громко, как дыснеевская мультяшка.

- Не нравится название? Могу придумать другое.

Главврач отмахнулся:

- Поганое название! Поганое! Заебись название!

В комнату вбежали бритоголовые с черными носилками, похожими на паланкин. По бокам паланкина моргали мигалки да проблесковые маячки всяческие.

Поклонившись доктору в пояс, санитары выстроились в шеренгу. Выпячив грудь, Петрович начал прохаживаться вдоль. Подбородки санитаров повторяли траекторию его ходьбы.

- Слушать мою команду, - доктор, показав пальцем на Я., объявил: - Этот засранец больше не рядовой файлонавт. Он теперь моя правая рука. Отныне он особенный, понятно? Господин Я. назначен главным редактором больничной газеты "Ежедневный Навет". Повторить название газеты!

- Ежедневный Навет! - рявкнули санитары.

- Еще раз!

- Ежедневный Навет!

- Громче, суки!

- ЕЖЕДНЕВНЫЙ НАВЕТ!

- Как следует обращаться к Я.?

- Господин главный редактор!

- Отлично. Внимать дальше. Отныне круг в ваших обязанностей, помимо прежних, также входит распространение издания среди населения больницы... - доктор прервался, обратившись к Я.: - В котором часу вы сможете подписывать номер, господин главный редактор?

- В десять вечера. Если что-то оперативное придется отписывать - в одиннадцать.

- Замечательно. Отбой как раз в девять, никто под ногами путаться не будет, - доктор повернулся к шеренге. - Значит так. В десять часов вечера приходите сюда и ждете, пока господин главный редактор не распечатает пятьсот экземпляров газеты... газеты... ну же, черти, продолжайте, газеты...

- Ежедневный Навет!

- Молодцы. Затем деликатно грузите тираж на носилки и идете по больничным коридорам. Под каждую дверь просовываете по одному экземпляру газеты...

- Ежедневный Навет! Ежедневный Навет! - крикнули санитары.

- Да хватит горланить. Запомните: одна дверь - один экземпляр.

Доктор вернулся за стол, глотнул еще адского. Подмигнул Я. и спросил:

- Господин главный редактор, вы довольны? Смотрите, каких козлов вам выделил. Можно сказать, от сердца оторвал, хоть я и бессердечный.

- Благодарю вас, Вячеслав Петрович. Сразу видно: не подведут.

Доктор вскинул правую руку и посмотрел на часы.

- Сегодня, Я., вы можете заняться своими личными делами. А завтра, уж будьте так любезны, приступайте к выпуску.

- Завтра?! Великодушно простите, Вячеслав Петрович, но завтра выпуск не начнется. По объективным причинам.

- Почему нельзя начать завтра?

Я. начал перечислять, загибая пальцы:

- Придумать макет, набрать редакцию, пообщаться с файлонавтами - потребителями поганой продукции. Найти с ними общий поганый язык, нащупать пробные поганые темы. За сутки не успею, реально нереальный срок.

Доктор пристально посмотрел на Я.

- Вы правы. Я погорячился. Видимо, мне просто не терпится поскорее прочитать первый номер, и им, кстати, тоже не терпится поскорее распространить среди пациентов первый номер газеты...

- Ежедневный Навет! Ежедневный Навет! - взвыли бритоголовые.

Я. пошатнулся, эхо санитарских воплей ударило в голову.

Петрович подскочил и проверил пульс.

- Частит пульсяра... - развернувшись к санитарам, доктор скомандовал: - Пошли вон!

Санитары спешно покинули комнату, прихватив носилки.

Доктор посмотрел им вслед и сказал:

- Хочешь, я прикажу носить тебя по "Неровным Ваннам" на персональных носилках? Носилки у нас понтовые. Очень понтовые. С мигалками да маячками проблесковыми. Только на таких носилках и можно улететь в вечность. Скромничать не надо: тебе теперь по статусу положено, пешком по больнице ходят только рядовые пациенты. Хочешь на носилках кататься, пока не издохнешь?

- Хочу! Очень хочу!

- Так я и думал. Предсказуем ты адски, о великий Засрасуастра.

Доктор ободряюще пернул и растворился в воздухе.

Я. подошел к дверному проему. Из коридора дул прохладный воздух. Внутри "Неровных Ванн" было чертовски темно, и беготни уже не было. Файлонавты спали в своих каморках и видели сладкие халявные сны.

Прислонившись к косяку, Тридцать Второй выкурил две сигареты. Затем поплелся к кровати. Уютно оцепеневший Я. рухнул на одеяло и тут же уснул.




В МИНУСЕ ЧЕТВЕРТОМ


Я. быстро освоился в роли главвреда и в кратчайшие сроки подготовил выпуск первого номера газеты. Особого труда к поиску сотрудников в редакцию Я. не прикладывал. Узнав о больничном медиапроекте, файлонавты сами выстроились в очередь у двери в комнату номер 666 и начали наперебой предлагать свои кандидатуры.

В коридоре поднялся жуткий гвалт, образовалась ужасная давка.

Поначалу Я. крайне настороженно отнесся к ажиотажу. Главвред даже боялся подойти к двери. Я. опасался, что возбужденная толпа просто-напросто разорвет его черный скафандр или сломает редакционный компьютер, но вскоре возбуждение в коридоре пошло на убыль, и большая часть файлонавтов вернулась к прежнему занятию - толкотне и беготне по коридору в поисках халявы.

И когда через пару дней Я. посмотрел в глазок, он увидел, что под дверью остались лишь самые стойкие. Их было пятеро. Файлонавты сидели на корточках и смиренно ждали появления главного редактора.

Я. пришлась по душе настойчивость этих погруженцев, он смилостивился, приоткрыл дверь и разрешил войти.

Так началась история "Ежедневного Навета".

Первый номер газеты не стал результатом коллективного труда. Я. позволил начинающим журнашлятам лишь наблюдать за процессом. Он полагал, что первый выпуск - чересчур ответственное дело, чтобы допускать к нему стажеров.

Журнашлята молча сидели в ряд у стенки, грызли семечки и смотрели, как Я. стучит по клавиатуре, курит кровавый дым и харкает кровью в золотое ведро.

В пилотный "Ежедневный Навет" вошла только авторская колонка главвреда. По объему текст занял ровно одну страницу формата А4.

В колонке было четыре абзаца.

В первом абзаце Я. представился читателям. Я. написал, что раньше он был реальным. Однажды Я. распрощался с реалом, стал нереальным файлонавтом и погрузился в больницу "Неровные Ванны", но не за обычной халявой, как остальные файлонавты, а за сверххалявой. Для получения сверххалявы нереальному Я. следовало стать сверхнереальным. Чтобы стать сверхнереальным, Я. должен был умереть - не понарошку, а по-настоящему, то есть с болью и кровью. Но благодаря счастливому стечению обстоятельств умысел провидения изменился, и Я. позволили стать сверхнереальным без болезненного переживания смерти, то есть именно на сверххаляву. В конце первого абзаца Я. поздравил файлонавтов с тем, они тоже являются нереальными, поэтому шанс на получение сверххалявы есть у каждого, как и шанс стать сверхнереальным.

Во втором абзаце Я. поставил вопрос о своей компетентности. Я. признал неизбежность того, что некоторые файлонавты наверняка засомневаются в истинности его суждений относительно способов получения халявы и сверххалявы. Я. также признал, что не все поверят и в то, что он уже стал сверхнереальным и получил сверххаляву. Поэтому Я. с пониманием отнесся к неуверенности сомневающихся и скромно так отметил, что является самым заслуженным погруженцем Даундока. Из этого как бы следовало, что Я. знает, о чем пишет, ибо личный опыт, проверено на себе и все такое прочее.

В третьем абзаце Я. пояснил читателям, чем, собственно, является погружение в нереал лечебницы "Неровные Ванны". Я. провозгласил, что пребывание в больнице - это не просто ожидание сверххалявы, а великий халявный бонус от Вячеслава Петровича, то есть уже полусверххалява. Иллюзорность и неопределенность реала есть ничто по сравнению со строгим порядком, установленным главным врачом в нереале, где хаос исчезает в совершенной геометрии больничных коридоров, а за дверными проемами своих комнат файлонавты находят защиту и уют. Поэтому в конце третьего абзаца Я. призвал всех файлонавтов поблагодарить главврача за то, что все они находятся в этом добротном, не терпящем беспорядка месте, и заявил, что никто, кроме Вячеслава Петровича, не может претендовать на звание верховного распределителя халявы.

В заключительном абзаце Я. анонсировал неизбежность наступления всех видов халяв. Чтобы убедить читателей в своей осведомленности, Я. сообщил, что, по имеющейся у него информации, полученной из самых достоверных источников, главный врач обязательно навестит каждого файлонавта в самое ближайшее время. "Халявщик, верь! Врач постучится в твою дверь!" - резюмировал четвертый абзац.

В ночь, когда санитары погрузили на носилки первый тираж газеты и унесли в темный коридор, Я. не сомкнул глаз.

Главвред бродил по накуренной комнате, спотыкаясь о ноги спавших у стенки журнашлят, мусолил табачные крошки в карманах черного скафандра и что-то бормотал под нос. Иногда подбегал к золотому ведру, чтобы прохаркаться.

Я. слышал, как в коридоре бритоголовые просовывали под двери комнат бумажные листы, причем санитары это делали крайне неуклюже, шумно, и от скрипа их подошв, похожего на крысиный писк, у него зудело в легких и чесались зубы.

Я. начал курить сигареты с кровавым дымом - одну за одной.

Оцепенев крайне уютно, он забылся черным сном.

Утром позвонил Петрович. С поздравлениями! По словам доктора, газета имела ошеломительный успех! Как сообщил Петрович, больничную публику колонка главвреда вдохновила настолько, что некоторые файлонавты даже выучили текст наизусть, - чтобы пересказывать тем, кому не досталось экземпляров газеты.

"Будем увеличивать тиражи!" - кричал в трубку доктор.

Новость об успехе потрясла.

Я. возбужденно кружил по комнате и потирал руки. Иногда подбегал к дверному глазку, чтобы понаблюдать за читательской аудиторией.

Файлонавты в разноцветных скафандрах медленно прохаживались по коридору, уступая друг другу дорогу и не глядя под ноги. Столкновений и падений не было, на спокойных лицах светились улыбки. Ибо файлонавты познали: халява неизбежна.

Склонившись на золотым ведром, Я. харкал кровью свободно, с облегчением. Он уверовал, что "Ежедневный Навет" - дело хоть и поганое, но все же полезное, поскольку файлонавты хотя бы перестали биться лбами.

Приподнятое настроение главвреда передалось сидевшим у стенки журнашлятам. Редакция хлопала в ладоши, визгливо посмеиваясь.

Для Я. это был счастливый, но последний день.

Когда один из стажеров угостил Я. семечками, тот неосмотрительно принял халяву. Поскольку Я. был непривычен к такой пище, семечки сразу попали не в то горло, и главвред зашелся неудержимым кашлем. Кровь и ошметки легких брызнули из него, как из пожарного шланга.

Даже прибежавший на крики Петрович, за плечами которого был не один сезон "Доктора Хаоса", не мог помочь главвреду. Я. нужно было сделать искусственное дыхание, но главврач, не выносивший вида настоящей крови, побрезговал припасть к окровавленному рту. Даже через носовой платок побрезговал.

На черном лице заслуженного файлонавта Даундока застыла детская обида.

Я. - он же Тридцать Второй, он же Засрасуастра, он же Последний - так и не успел покататься на носилках с мигалками да маячками проблесковыми. На понтовых носилках, летящих в вечность.




В ПЛЮСЕ


Ю. проснулся в белом пространстве.

Черная рука сжимала белый лист формата А4.

Первая часть записки была написана детским почерком, большими округлыми буквами:

"Мой милый Ю.! Мы с Петровичем не смогли пристроить тебя в литрай, хотя старались адски. Там сказали, что дети за отцов отвечают по-любому. А батя твой страшным засранцем был и писал только поганые тексты. В музрай мы даже не совались, потому что он для тех, кто музыке отдал себя целиком и полностью. Но у Петровича связи хорошие, он для тебя местечко в музаду выбил. Поверь, лучше провести вечность в музаду, чем в Матьтьме, потому что в Матьтьме холодно, темно и сыро. Даже валенки от простуды вечной не спасают. Вот. А еще я тебя адски люблю. Францина. P.S. Жаль, что ты душа живая. Я бы тебе чертят нарожала".

Дальше шел корявый медицинский почерк:

"Здорово, Ю.! Не удалось мне запоганить тебя, не удалось. Ну и черт с тобой. Я ведь живые души все равно не ем. У меня на них аллергия адская: сразу угри на морде появляются, как у черта подросткового. Я вообще-то собирался тебя в Батьтьму отправить на веки вечные, но уж больно адски за тебя Фрацшафка просила. В ногах валялась да выла по-волчьи. Полюбился ты ей, хоть и не положено любить по уставу чертовскому. Вот же сучка! Уболтала меня! Прикинь?! Меня, злейшего из презлейших, поганейшего из наипоганейших, уговорила не обрекать тебя на небытие!.. Да я и не ломался особо. Ты пацан чоткий, правильный. Я это догнал, когда ты мне по морде заехал. За морду, кстати, прощаю. Петрович. P.S. Хэв э найс гиг".

В самом низу доктор приписал еле различимыми буквами:

"Шестьсот Шестьдесят Шестой - Тридцать Первому. Секретность топовая. Подсказку даю. Если будешь адски уныл, получишь бонус".

Ю. встал с белого облачка и осмотрелся.

Огромный лофт, как в фильмах про приподнятую богему Нью-Орка. По интерьеру что-то среднее между картинной галереей и пабом. Напротив барной стойки располагалась сцена.

Подошла обнаженная мулатка с подносом.

- Амброзии, сэр?

Хлебнув амброзии, которая по вкусу напоминала мохито, Ю. направился к сцене.

Перед ударной установкой тусовались батлы: Ляннон и Херрисон. Сидя на пуфиках, они бренькали на гитарках что-то блюзнявое и густо дымили анашой.

Заметив Ю., очкарик Ляннон воскликнул:

- Хай, бьютифул нигра!

Ю. молча забрался на сцену и пнул носком басовый барабан с надписью "Зы Батлз", продемонстрировав свою принадлежность к музыкальному роду ударному.

Батлы оживились и побросали косяки.

Мулатка чертыхнулась и пошла за веником.

- Вот из йор нейм? - спросил Ляннон с немецким акцентом.

- Ю.!

- Ми? Ай эм Ляннон, нот ю! Нихт!

- Да хорош уже. Не глумись над новеньким, - сказал Херрисон.

- Стучать умеешь? - спросил Ляннон.

- Да! - вскричал Ю.

Батлы переглянулись.

- Пока не прибыл Гринго, будешь с нами лабать? - спросил Ляннон и не удержался от хипповой глумливости: - Откажешься стучать - морду набью! Швайн!

- Буду стучать! - воскликнул Ю. и, немного очухавшись от счастья, понятного только заядлым батломанам, спросил: - А на басу кто? Пул ведь тоже еще не отбыл.

Покачиваясь от сильнейшего амброзийного опьянения, из-за колонки вышел Джага Пусториус.

- Я на басу! - взревел Пусториус басом Шыляпина. - Самый расбасовый басист - это я-я-я-я-я!

- К делу, - кивнул Херрисон и выдал Ю. барабанные палочки.

На сцену подали мягкий розовый свет.

Стайка мулаток развернула перед лабухами красный плакат, на котором белыми буквами было начертано: "Вечная Слава Зы Батлз!"

Ударная установка оказалась идеально настроенной под руки Ю. Золотые тарелки склонили перед ним блестящие макушки в ожидании первого удара. Пружины малого барабана задрожали.

Сбацав короткую дробь одной левой, Ю. спросил:

- Что сыграем?

Ляннон сказал:

- Кам Тугеза. Моя самая нелюбимая вещь. Ненавижу ее адски. Знаешь такую, Ю.?

- А то!

- Уан... ту... Уан-ту-сри-фо [13]!

Ю. сыграл вступление Кам Тугезы так, что если бы Гринго услышал его игру, то непременно бы обосрался от зависти. Ну или бы похвалил за мастерство.

Ю. моментально снюхался с Пусториусом. Ударник и басист превратились в одно целое, как и положено правильным ритм-секциям.

Они стали одним зверем! Ю. - сердцем, Джага - кровью!

Сиамские близнецы повели ритм мощно, ровно и плотно!

Мощно! Ровно! Плотно!

Железобетонно! Железобетонно!

Оргазматронно! Оргазматронно!

И никакой лажи! И никакой лажи!

На второй минуте песни Ю. почуял характерные иронические вибрации.

Подлый попердывающий приговор музыкального ада подкрался бесшумно.

Лабухам все объяснили без слов.

Ритм-секция продолжила строить стену звука с обреченным знанием, что никакого звука на самом деле нет.

Ибо прокляли их паскудной истиной: важна суть, а не форма!

А все сущее бессмысленно!

И нету ничего кроме пустоты!

И нету ничего кроме ноля!

И кроме нирваны - ничего нет!

И нет никакой музыки!

И хлопок одной ладони не звучит никак!

А кто будет выебываться и цепляться за форму - тот улетит в Батьтьму!

Невольные каменщики вечности...

Призраки, приговоренные к вечности...

И самые счастливые рабы!

Отбивая ритм, Ю. ликовал: он слышал музыку! Он ее слышал!

Очкарик Ляннон подбежал и заорал в ухо:

- Тысяча чертей! Не улыбайся, нигра! Запалимся!




КОНЕЦ







© Иван Папичев, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]