[Оглавление]




ИЗ РАННИХ СТИХОВ   Стихотворения из книги "АРИЭЛЬ"


ИЗ  РАННИХ  СТИХОВ


ЗИМНИЙ  ПЕЙЗАЖ  С  ГРАЧАМИ

По каменному желобу вода
Из мельницы несется в черный пруд,
Где лебедь, чист, как снег, среди пруда
Абсурдом будоражит ум, когда
От белизны закрыться хочет тот.

Над топью солнце скупо восстает
Циклопий рыжий вперив глаз в презренье
В шагреневый пейзаж среди болот;
Я в думах, точно в черном оперенье,
Как грач, что ищет свой ночной приют.

Во льды тростник как бы гравюрой вмерз,
Как образ твой в моем глазу; стекло
Узором боли расписал мороз,
Кто в дом войдет холодный? Как утес
Рассечь так, чтобы сердце расцвело?

1956

_^_




НОЯБРЬСКОЕ  КЛАДБИЩЕ 1 

Пейзаж упрям: стоят деревья-скряги,
Копя запасы прошлогодних листьев,
Отринув скорбь, облачены в дерюги,
Дриад зовут, и втайне изумруд
Хранит трава, но разум выспрен, истов -
Суров его над нищетою суд.

Нигде не слышно крика мертвецов,
И незабудок средь надгробий нет,
Распад не приукрашен и суров:
Где череп и скелет твердят о тленье,
Безмолвствуют святые, гол скелет,
И мухи не видали воскресенья.

На этот неприкрашенный пейзаж
Смотри, смотри, пока глаз не найдет
Подмену, точно на ветру мираж,
Где воют призраки среди болот,
Голодный ум на поводке ведет
Их, чтобы поселить среди пустот.

1956

Сильвия Плат читает стихотворение: www.youtube.com/watch?v=Y7ujeHnrT8A
Оригинал с комментариями: moonchalice.com/universals.html

_^_




ЧЕРНЫЙ  ГРАЧ  ПОД  ДОЖДЕМ

На торчащем суку надо мной,
Перья чистя свои под дождем,
Чёрный мокрый нахохлился грач.
Не надеюсь, что случай иль чудо
Отбросит свет,

Пейзаж озарив простой
Пожаром в глазу моем.
Пусть листьев пятнистых слетает кумач,
В промозглой погоде что за причуда
Смысл искать или знамений след,

Хотя, признаюсь, порой
Услышать ответ о том
От безмолвных небес я не прочь,
Но жаловаться все же не буду:
Вдруг огонёк полыхнёт

На кухонном столе или стуле свечой,
Словно небесным огнем,
Чтобы утварь простую зажечь,
Освятив из-под спуда
Казалось бы, зряшный момент,

Даруя величье, покой
И любовь, возможно, притом.
Все ж с опаской иду, чтоб не навлечь
(Всякая может случиться причуда
Даже в скучном пейзаже) каких-нибудь бед,

Не ведая, ангел какой
Вдруг мелькнет за плечом,
Я знаю только, что грач,
Чистя перья до блеска на ветке, оттуда
Мои чувства потряс в свой черед,

Передышку даруя в схватке с тоской,
Оглянуться заставив кругом.
Повезет, глушь межсезонья смогу превозмочь,
Пробиваясь сквозь рыхлые груды,
Связав воедино свод неких замет.

Чудеса на свете бывают порой
Если чудом назвать этот сонм
Трюков-сполохов. Ожидание встреч,
Явления ангела, чуда
Неожиданный свет.

1956

Оригинал с комментариями: moonchalice.com/universals.html

_^_




РАННИЙ  УХОД

Мадам, ваша комната провоняла цветами.
Я запомню это, когда ты дашь мне пинка под зад,
Я сижу здесь, как тоскующий леопард
В джунглях твоих светильников из винных бутылок,
Бархатных подушек цвета кровавого пудинга
И летающей рыбы из белого фарфора из Италии.
Я забыл о тебе, слыша, как срезанные цветы
Сосут воду из разных горшков,
Кувшинов и коронационных кубков,
Как пьяницы в понедельник с похмелья.
Молочные ягоды, местные звезды,
Кланяются со стола своим поклонникам:
Банда глаз, устремленных вверх.
А что это за лепестки или листья, с которыми ты их сочетала -
Эти серебристые штуки в полосато-зеленых овалах?
Да, знаю, красные герани.
Друзья, друзья. Вонь их подмышек
И неизбежных осенних напастей,
Мускусом пахнут, как наутро ложе любви.
Ностальгия пощипывает ноздри мои.
Кочки из хны среди топи: тряпок твоих тряпицы.
Носками пинают стоялую воду, густую, как туман.

Розы в пивной кружке вчера
Ночью испустили дух. Давно пора.
Их желтые корсеты были готовы расползтись.
Ты храпела, а я слушал, как попадали лепестки,
Барабаня и стуча, как нервные пальцы.
Нужно было тебе их выбросить до того, как умерли.
Рассвет обнаружил, что крышка бюро
Захватана китайскими руками. Теперь на меня
Глазеют хризантемы размером с голову Олоферна,
Которую окунули в краску, такого же кровавого цвета,
Как этот приземистый диван.
В зеркале повторяют их двойники.
Слушай: твои квартиранты-мыши
Шуршат пакетами крекеров. Мука
Высшего сорта окутала их лапки: они верещат от счастья.
А ты продолжаешь дрыхнуть носом к стене.
Вся эта сырость нужна мне, как деревянный пиджак.
Как мы попали на твой чердак?
Ты налила мне джин в стеклянную вазу.
Мы спали как убитые. Леди, что я делаю здесь
С легкими, полными пыли, и языком деревянным,
Околел по колено и затоплен цветами?

1960

_^_




ЛЮБОВНОЕ  ПИСЬМО

Трудно сказать, какую ты во мне произвел перемену.
Если сейчас я жива, тогда была мертва несомненно,
Но словно камню, это было мне безразлично,
Я продолжала жить по привычке,
А ты и на дюйм не сдвинул меня ногою,
Но не оставил, однако, меня в покое,
Чтобы мой глазик с бельмом, безнадежно вполне,
Повернулся к звездам или к голубизне.

Этого не случилось. Я спала, как змея,
Как черный валун меж черных камней, я
Замаскировалась в белом зиянье зимы,
Как соседи мои: не наслаждались мы,
Следя, как чеканных снежинок летит поток,
От касаний которых потек ручеек
Из моих базальтовых щек. Слезами
Изошли ангелы, плача над убогими нами,
Но не убедили меня. Слезы замерзли. Застыло
На каждой из мертвых голов ледяное забрало.

Как согнутый палец, я спать продолжала.
Увидела кристальный воздух сначала,
В кристалле капелек рой вздымался росой,
Прозрачной, как дУхи. Грудой тупой
Густо лежали вокруг валуны навалом.
Что это значило, я не знала.
Покрыта слюды чешуей, сияла, искрясь,
Раскрывшись, я влагою пролилась
На птичьи лапы и стебли растений.
Не одурачена, я узнала тебя тотчас.

Деревья и камни сияли, лишенные теней.
Светился мой палец, как столбик стекла.
Как почка на мартовской ветке, я зацвела:
Нога за ногой и рука за рукою. Ввысь
Из камня на облако я вознеслась,
Богу или богине сродни, как пар,
Плыву по воздуху в оболочке души, одеянье
Чистом, как ледяные грани. Это дар.

16 октября 1960

_^_




ЭЛЕКТРА  В  АЛЛЕЕ  АЗАЛИЙ

Когда ты умер, я низверглась в грязь,
В ту спячку невесомую, где пчелы
В полосках черно-золотых, стремясь
Метели переждать, зимуют квело,
Как бы иератические камни,
И тяжела земля. На двадцать лет
Хватило, точно без отца на свет
Произвела меня от Бога мать:
Запятнана широкая кровать
Божественным, но все ж была чужда мне

Вина, под ее сердцем червячком
Свернувшись, эпос представляла твой,
В невинности одеждах столь мала,
Как кукла: не угас никто на сцене,
Никто не умер - длительно-бела
Была она и это представленье.
Проснувшись, я на Черч-ярд Хилл пошла,
Нашла твой прах под крапчатой плитой

В некрополе, где мертвые битком
Лежат бок о бок, ни цветка кругом.
Азалий это, стало быть, аллея.
Насыпан желтый гравий над тобой,
Два метра. К югу - поле лопухов.
Искусственного красного шалфея
Цветы в корзинке пластиковой рядом
Стоят не увядая под дождем,
Однако потекли кровавым ядом,
Опал эрзац багровых лепестков.

Другая краснота меня гнетет:
Тот день, когда сестры моей дыханье
Повисший парус выпил, алой тканью
Стал моря холст, и твой домой приход

В него мать завернула 2  Я взяла
Костыль трагедии античной. Правда ж в том,
Что сам себя ужалил скорпион,
Бедняжка, при рождении моем;

Приснилось матери на дне морском
Твое лицо. Актеры те из камня
Застыли, чтоб перевести дыханье.
Пока любовь растила, умер ты.
Гангрена обглодала до кости.
Как все, сказала мать. Пойму ли я?
Я призрак своего самоубийства,
Ржавеет в горле голубая бритва.
Ищейку-суку, друга, дочь, прости.
Нас к смерти привела любовь моя.

1959

_^_




КОЛОСС

"Никогда мне тебя не собрать до конца,
Не сложить, не склеить осколки.
Рев осла, хрюканье, непристойный гогот
Слетает с твоих огромных уст,
Хуже, чем на скотном дворе.
Быть может, ты считаешь себя оракулом,
Устами мертвых или какого-то бога.
Вот уже тридцать лет я тружусь,
Просеивая шлак твоих уст.
Умнее не стала.

Выливая на ступеньки горшки клея и ведра лизола,
Взбираюсь по лестнице, как муравей,
В отчаянье тщусь залатать огромные скулы,
Очистить голую белую муть твоих глаз.

Голубое небо из Орестеи
Изогнулось над нами дугой. O отец, ты весь в себе,
Сдержан и полон истории, как римский Форум.
Я обедаю на холме черного кипариса,
Загажены твои рифленые кости и аканфы волос,

Погрузились в древний хаос анархии до линии горизонта.
Чтобы повергнуть все это в руины,
Одной молнии мало.
В левом ухе твоем по ночам
На корточках прячусь от ветра,

Считая красные звезды и те, что лиловы, как сливы.
Солнце встает из-под столпа твоего языка.
Часы мои обвенчаны с тенью.
Уже не прислушиваюсь, заскрежещет ли киль
О пустые камни причала".

_^_




Стихотворения из книги "АРИЭЛЬ" 3 


УТРЕННЯЯ  ПЕСНЯ

Любовь завела тебя, как толстые золотые часы.
Повитуха шлёпнула тебя по пяткам, и твой голый крик
Вписался в стихии.

Наши голоса вторят эхом, усиливая твой приход. Новая статуя.
В продуваемом сквозняком музее твоя нагота
Оттеняет нашу безопасность. Мы окружаем тебя, как голые стены.

Я не более мама твоя,
Чем туча, которая очищает зеркало, чтобы оно отразило,
Как рука ветра медленно стирает её.

По ночам твое дыханье мотылька
Мерцает средь плоских розовых роз. Проснувшись, слышу:
Далекое море рокочет в моих ушах.

Один вскрик, и я спотыкаясь, встаю с кровати, по-коровьи тяжело
В цветастой викторианской ночнушке.
Твой ротик открывается опрятно, как у кошки.

Квадрат окна белеет и глотает поблекшие звезды. И теперь
Ты пробуешь пригоршню нот:
Твои чистые гласные взлетают, как шарики.

19 февраля 1961

_^_




ОВЦА  В  ТУМАНЕ

Холмы отступили в белизну.
И люди, и звезды
Смотрят на меня с грустью, я не оправдываю их надежд.

Поезд оставляет дыхания след.
О, как плетется
Лошадь ржавого цвета,

Копыта, грустный звон бубенцов -
Все утро
Утро чернело.

Цветок выпал из поля зрения
Мои кости вбирают покой, дальние
Поля растопляют мое сердце.

Они грозят
Открыть мне проход на небо,
Беззвездное, безотцовское, темна вода.

2 дек. 1962, 28 янв. 1963

_^_




СОИСКАТЕЛЬ

Во-первых, тот ли вы, кто нам нужен?
Есть ли у вас
Вставная челюсть, костыль, вставной глаз,
Протез или крюк,
Накладные груди или резиновая промежность,

Швы на месте ампутации? Нет, нет? Как
Доверить вам это тогда?
Не плачьте.
Раскройте ладонь. Пуста?
Пуста. Вот рука,

Чтоб вложить в нее, она готова
Носить чайные чашки, снимать головную боль,
Исполнять любые приказы.
Возьмете замуж?
Она наверняка

Закроет ваши глаза в конце
И растворит всё горе.
Мы создаем новые виды из соли.
Вы я вижу совершенно голый
Примерьте-ка этот костюм -

Черный и жесткий, но неплохо сидит притом.
Женитесь на нем?
Он водонепроницаем, противоударен,
Пожаростоек, не страшны ему взрывы бомб.
Поверьте, в нем вас положат и в гроб.

Теперь голова, но извините, пуста голова.
У меня есть от этого средство одно.
Выходи из чулана, радость моя.
Ну, что, какова?
Как чистый лист гола пока, но

Через двадцать пять лет будет как серебро,
А через пятьдесят - золотая.
Как ни глянешь - кукла живая.
Может шить, стряпать, болтать,
Болтать, болтать, не смолкая.

Она исправна, с ней все в порядке.
У вас дырка - это припарка.
У вас глаз - это образ.
Это твоя панацея, мальчик мой.
Женишься ли на такой, на такой, на такой.

1962

Оригинал: www.poetryarchive.org/poetryarchive/singlePoem.do?poemId=7084

_^_




ЛЕДИ  ЛАЗАРЬ

Я сделала это опять.
Раз в десять лет
Mне удается сие -

Вроде ходячего чуда, кожа моя,
Как абажур нацистский, светла,
Правая стопа -

пресс-папье,
Лицо лишено черт,
Тонкая еврейская простыня.

Сдери салфетку с меня
Неужели, о, мой враг,
Ужасаю тебя так? -

Нос, полный набор зубов, глазницы
Резкий запах кислоты
Через день испарится.

Скоро, скоро плоть
Пожрет могилы пасть,
Что станет домом моим опять,

Мне только тридцать.
Я женщина. Я улыбаюсь.
У меня, как у кошки, девять смертей.

Эта по счету третья.
Что однако за напасть -
Каждую декаду себя убивать.

Миллион волокон.
Толпа, грызущая арахис,
Вваливается поглазеть

Как с ног и рук они будут сползать -
Большой стриптиз.
Дамы и джентльмены,

Вот мои руки, мои колени.
Может, я кости да кожа,
Но я все та же женщина все же.

Мне было десять, когда
Это случилось впервые.
Несчастный случай.

Но во второй раз навсегда
Я собиралась уйти без возврата.
Затворила створки получше,

Как ракушка морская.
Им пришлось звать, повозиться со мною,
Как липкий жемчуг, червей из меня доставая.

Умирание -
Это искусство, как и все остальное.
Я делаю это блестяще.

Я делаю это, отдавая себя на заклание.
Я делаю это по-настоящему.
Можно сказать, у меня призвание.

Легко сделать это в камере.
Легко сделать это, замерев мгновенно,
А потом выйти на сцену

Как в театре средь бела дня
В том же месте, к тем же людям
Под те же грубые выкрики

Восторга: "Это чудо"!
Это встряска для меня.
Но взимать я плату буду -

Чтобы поглазеть на шрамы,
Ухо к сердцу приложить -
Это уж как пить.

Еще большей будет плата
За слова, прикосновенья,
Каплю крови, волосок

Иль одежды хоть кусок.
So, so, Herr Doktor,
Итак, Herr Враг.

Я твой опус, это так
Я сокровище, я твой,
Ребенок золотой,

Что расплавится во вскрик.
Превращаюсь и сгораю вмиг.
Не считай, что заботу твою не ценю.

Прах, прах -
Перемешиваешь, ступкой тычешь
Тело, кости - ничего здесь не отыщешь -

Мыла кусок,
Обручальное кольцо,
Пломба золотая.

Herr Бог, Herr Люцифер,
Берегись
Берегись.

Из праха восставая
С рыжей копной волос,
Я как воздух мужчин пожираю.

1962

Сильвия Плат читает стихотворение: www.youtube.com/watch?v=LkK2fwZfVjA

_^_




НИК  И  ПОДСВЕЧНИК 4 

Я шахтер. Голубыми языками пламя горит.
Восковой сталактит
Капает, загустевая,

Разрывая земное лоно,
Сочатся капли из мертвенной скуки.
Порывы черного нетопыря

В зазубренные шали обернули меня,
Ледяные убийцы.
Они срослись со мной, как яичники.

Древняя пещера сосулек
Из кальция множит эхо.
Даже тритоны белы,

Эти святоши.
И рыбы, рыбы -
Господи Исусе! Льда грани,

Жала кинжалов,
Пираньи
В религиозном рвенье

Пьют из моих живых стоп первое причащенье.
Свеча,
Качнувшись, вскарабкалась на высоту вновь.

Желтое вдохновенье.
Родной, как ты попал сюда?
О зародыш,

Даже во сне ты помнишь,
Как свернуться клубком.
Кровь расцвела, чиста

В тебе, мой рубин.
Боль,
Которая будит тебя, не твоя.

Любимый, родной,
Нашу пещеру я розами убрала.
Мягкими коврами -
Последними из викторианских.
Да падут
Звёзды во мрак, предназначенный им,

Да текут
Увечные атомы ртути
В ужасный колодезь,

Ты лишь один
Един на зависть пространствам, опора им.
Ты - дитя в яслях.

29 октября 1962

_^_




ТЮЛЬПАНЫ

Тюльпаны слишком несдержаны, а здесь ведь зима.
Видишь, как все бело вокруг, тихо, заснежено.
Я учусь покою, в одиночестве покойно лежу,
Словно свет на этих белых стенах, постели, на этих руках.
Я никто; непричастна ко взрывам безумья.
Сдала свое имя и одежду медсестрам,
Историю болезни анестезиологу, а тело хирургам.

Голову мою зажали меж подушкой и смирительной простыней,
Словно глаз между белых век, раскрытых навек.
Глупый школяр-глаз, все ему нужно вбирать и тащить на свое дно.
Медсестры снуют и снуют, не причиняя хлопот,
Как чайки вглубь суши летя, мимо мелькают в белых чепцах,
Что-то в руках вертя, друг на друга похожи,
Все на одно лицо, так что не сосчитать.

Тело мое слово галька для них, и они лелеют меня,
Как волны морские гладят гальку, нежно шлифуя.
В ярких иглах они несут онеменье и сон.
Я потеряла себя, мне тошно от багажа -
Мой кожаный несессер, как черная коробочка для пилюлей,
Мой муж и ребенок улыбаются мне с фотокарточки,
Их улыбки впиваются в кожу мою, как крючки.

Я пустила вещи на самотек, тридцатилетняя баржа
Упрямо тащит груз моего адреса и фамилии.
Все привязанности с меня счистили тампоном, как шваброй.
Нагая на каталке с пластиковыми подушками, глядела
Со страхом, как мой чайный сервиз, комоды с бельём, книги
Утонули, и воды сомкнулись над моей головой.
Я монашка отныне, никогда не была столь чиста.

Не желала цветов. Я хотела лишь вытянув руки,
Лежать на спине, освободясь от всего.
Какая в этом свобода, ты даже не представляешь -
Такой великий покой, что голова идет кругом,
Он ничего не просит взамен, бирка с именем, пустяки.
Таков покой покойников, представляю, как они навсегда
Сжали губами его, как облатку причастия.

Так полыхает пламя тюльпанов, что больно глазам.
Даже сквозь обёртку слышу, как дышат они
Легко, как ужасный младенец в белых пеленках.
Их багрянец бередит мои раны.
Изысканны, они словно плывут, но меня тянут на дно,
Придавив своим цветом и языков полыханьем,
Дюжина красных грузил на шее моей.

Никто никогда за мной не следил. Теперь я под надзором.
Тюльпаны глядят на меня и окно за спиной,
Куда свет раз в день вливается медленно и сходит на нет,
И я нелепа, распластана, как силуэт из бумаги,
Меж зраком солнца и глазами тюльпанов,
Я безлика, я всегда стремилась обезличить себя.
Живые тюльпаны пожирают мой кислород.

До их появленья дышалось довольно легко,
Вдох за выдохом следовал без всяких помех.
Затем тюльпаны заполнили все, словно шум.
Теперь воздух воронкой кружится вокруг них,
Как теченье реки вокруг затонувшей ржавой красной моторки.
Лишив свободы, они завладели моим вниманьем,
Наслаждавшимся свободной игрой на приволье.

Стены, кажется, тоже распалились.
Тюльпаны, как опасные звери, в клетке должны содержаться.
Они раскрывают зевы, как пасть африканского льва,
А сердце из любви ко мне раскрывает и закрывает
Чашу свою, полную красных цветов.
Вода солона и тепла, как морская,
Из краев, далеких, как здоровье мое.

1960

Сильвия Плат читает стихотворение: www.youtube.com/watch?v=nIQojFKUfto
_^_




ПОРЕЗ

        Сьюзан О’Нил Роу

Какой восторг -
Большой палец вместо головки лука.
Верхушку почти снесло
Кроме кусочка кожи -

Вроде петельки.
Лоскуток вроде шляпки,
Мертвенно-бел.
Потом - красный плюш.

Маленький пилигрим,
Индеец снял с тебя скальп.
Твой ковер в форме
Индюшачьей бородки

Расстелен прямо из сердца.
Я по нему ступаю,
Вцепившись в пузырек
Розовой шипучки.

Это праздник.
Устремился в прорыв
Солдат миллион,
В красных мундирах все как один.

На чьей стороне они?
О мой
Гомункул, я больна.
Таблетку приняла

Убить щемящее
Бумажное ощущенье.
Саботажница,
Камикадзе -

Пятно на твоей повязке
Ку-клукс-клановой,
Бабушкиной косынке
Потемнело и погрязнело

И когда
Шарообразная мякоть сердца
Попадает на жернова
Своей мельнички-тишины,

Как подскакиваешь ты,
Раненый ветеран,
С кусочком культи,
Грязная девчонка, дрянь.

1962

_^_




МЕДУЗА 5 

От этого плевка суши каменных кляпов
Глаза отброшены белыми палками,
Чаши ушей вбирают несуразности моря,
Здесь обитает твоя жуткая голова - Божий шар,
Линза милости,

Твои подручные,
Наслаивая яростные клетки в тени моего киля,
Толкают, как сердца,
Красную стигмату к самому центру,
На буруне прилива скачут к ближайшему пункту отправки,

Влача космы волос, как у Иисуса.
Интересно, спаслась ли я?
Мой ум влечется к тебе,
Древняя пуповина в ракушках, атлантический кабель,
Который чудесным образом восстанавливает сам себя.

И все ж, на своем конце провода всегда чувствую
Прерывистое дыханье, твое присутствие,
Изгиб воды, отпрыгивающей
K моей водяной уде, ослепительной и благодарной,
Прикасающейся и всасывающей.

Я тебя не звала.
Я вовсе тебя не звала.
А ты, тем не менее,
Из моря ко мне приплыла.
Толста и красна, плацента,

Парализующая любовников во время соитья.
Свет кобры
Выдавил вздох из кровавых колоколов
Фуксии. Мертвая нищенка,
Не могла вздохнуть я,

Как рентгеном, облучена.
Кто же ты по-твоему такая?
Облатка причастия? Толстуха Мария?
Не вкушу ни капли твоей плоти я,
Бутылки, в которой заключена,

В жутком Ватикане.
Сыта по горло раскалённой солью.
Зелёные евнухи, твои желанья,
Шипят на грехи мои.
Прочь, прочь, щупальце змеи!

Ничего не осталось меж нами.

16 октября 1962

_^_




ПАПУЛЯ 6 

Никогда, никогда, никогда
Черный сапог тебе не натянуть
В котором жила, как нога,
Тридцать лет, и бледна, и худа,
Не смея дыхнуть иль чихнуть.

Нужно было убить тебя, папуля,
Да не успела - ты умер сам - мешок
Мраморно-тяжек, словно там Бог,
Статуей жуткой палец будет торчать,
Огромен и сер, как Фриско печать,

Голова же в Атлантике, полной смури,
Льющей зелень фасоли в нежность лазури
Прекрасной носетской бухты.
Я молилась, чтобы воскрес ты.
Ach, du.

На немецком языке, в польском городке,
Который расплющил каток
Войны, войны, войны.
Но заурядно звался тот городок.
Мой польский друг

Говорит, что было несколько дюжин таких.
Посему вовек не найду,
Чьи мостовые топтал ты, сея беду,
А с тобой говорить не могла никогда.
Язык застревал во рту,

В проволоке колючих пут.
Ich, ich, ich, ich, -
Слов не выговорить сих.
Мне казалось, немец любой был тобой.
Как ругательство, неприличен язык.

Мотор душегубки
Душил меня, как еврейку
Дахау, Освенцима, Бельцена.
Как еврейка я говорить начала,
За еврейку сойти я вполне бы могла.

Снег Тироля, прозрачное венское пиво
Не столь уж чисты и правдивы,
С цыганской прабабкой, с судьбой-индейкой
С везеньем еврейским и колодой Таро
Я вполне бы могла быть еврейкой.

Я всегда боялась тебя
Твоего Luftwaffe, твоего жаргона,
Усиков аккуратных твоих,
Арийских глаз голубых,
Танком проехал, живое губя -

Не Бог, а свастика ты,
Небо отступит от такой черноты.
Фашист каждой женщине мил,
Сапогом ударив в лицо, покорил
Сердцем изверга, такой же изверг, как ты.

Ты стоишь у классной доски, папуля,
На фото, которое мне дали,
Подбородок раздвоен, скрыл копыто сапог,
Но от этого менее чёрен едва ли,
Не менее чёрен, чем чёрт, ты смог

Расколоть сердечко мое на части.
Мне было десять, когда тебя закопали.
В двадцать я попыталась покончить с собой,
Чтобы быть рядом с тобой, с тобой.
Чтобы вместе были хотя бы кости.

Но меня с того света вернули
И склеили снова меня потом.
И я поняла, как жить мне впредь.
Я нашла такого, как ты, папуля -
Человек из "Mein Кampf", чёрный, как смерть,

С любовью к дыбе и сапогу,
И я сказала, что так тоже смогу.
Итак, я выход нашла, папуля:
Вырвала с корнем провод чёрного телефона,
Чтоб голоса червяками не проскользнули.

Я убила бы сразу двух, убив одного
Вампира, твердившего, что он был тобой,
И пил мою кровь целый год или нет -
Если хочешь знать, целых семь лет.
Можешь теперь обрести покой.

Колом твое чёрное сердце проткнули,
В деревне тебя никогда не любили.
Танцуют они на твоих костях, топча твой прах,
Они тебя давно раскусили,
Папа, выродок, я выход нашла, папуля.

1962

Оригинал: www.poetryfoundation.org/poem/178960

_^_



Примечания:

 1  Статья на тему: moonchalice.com/universals.html.

 2  Цитата из "Орестеи" Эсхилла; в этих строках говорится о том, как Агамемнон принес в жертву свою дочь Ифигению, сестру Электры, чтобы умилостивить богов, и о расплате за содеянное: по возвращении из-под Трои десять лет спустя Агамемнон был убит собственной женой Клитемнестрой.

 3  По изданию: Ariel, Poems by Sylvia Plath, New York: Harper and Row, 1965, с добавлениями из списка, составленного Сильвией Плат (приводится по изданию: Sylvia Plath. The Collected Poems. Edited and with an introduction by Ted Hughes. New York-London: Harper, 1981, откуда взяты также стихи, приведенные в приложении).

 4  Стихотворение посвящено рождению первого ребенка Николаса Фаррара Хьюза (1962-2009), сына Сильвии Плат и английского поэта Теда Хьюза, который впоследствии стал известным ученым, занимавшимся изучением лососевых и экологией, профессором в университете Фэйрбанкса на Аляске, и который покончил самоубийством в возрасте 47 лет в марте 2009 г. Вот соответствующая запись в дневнике матери: "Вот и он", - я услышала слова Теда. Все закончилось. Я почувствовала, что в одну минуту огромная тяжесть свалилась с меня. Я чувствовала себя тонкой, как воздух, готовой взлететь и в полном сознании. Я подняла голову и посмотрела вверх. "Он порвал меня на куски?" Я чувствовала, что вся выпотрошена и в крови от мощи, вырвавшейся из меня. "Ни царапины", - сказала медсестра Д. Я не могла в это поверить. Я подняла голову и увидела своего первого сына, Николаса Фаррара Хьюза, синего и сияющего, в футе от меня, в луже, с раздраженной, сердитой, нахмуренной гримасой и до странности низким, злым лобиком, он смотрел на меня, хмурые морщинки меж глаз, а его синяя мошонка и пенис, большой и синий, были словно вырезаны на тотеме. Тед сворачивал мокрые простыни, а сестра Д. вытирала массу воды, которая вылилась из меня". "Here he is!" I heard Ted say. It was over. I felt the great weight gone in a minute. I felt thin, like air, as if I would float away, and perfectly awake. I lifted my head and looked up. "Did he tear me to bits?" I felt I must be ripped and bloody from all that power breaking out of me. "Not a scratch, " said Nurse D. I couldn’t believe it. I lifted my head and saw my first son, Nicholas Farrar Hughes, blue and glistening on the bed a foot from me, in a pool of wet, with a cross, black frown and oddly low, angry brow, looking up at me, frown-wrinkles between his eyes and his blue scrotum and penis large and blue, as if carved on a totem. Ted was pulling back the wet sheets and Nurse D. mopping up the great amounts of water that had come with him."

 5  Весьма фрейдистское стихотворение, которое в черновике называлось "Мама: Медуза", причем даже имя матери Аурелия обыгрывается. поскольку так называется вид медуз. В окончательном варианте метафоры еще больше зашифрованы. Слово "barnacled", означающее одновременно и "поросший ракушками" и "очкарик", также может относиться к матери, тем более, что оно определяет слово "umbilicus" - пупок, пуповина. Кобра тоже неспроста, поскольку в книге Филипа Уайли (Philip Wylie "The Generation of Vipers", 1943), о которой Сильвия Плат упоминает в стихотворении "Няни" и которая оказала значительное влияние на несколько поколений америкацев, утверждается, что причина упадка американской культуры в матерях, лишающих детей воли и отбивающих у них охоту к сексу. Вот одна из статей на эту тему: erea.revues.org/186.

 6  Отто Эмиль Платт (Platt), изменивший впоследствии фамилию на Plath, родившийся в 1885 г. в городке Грабове, в западной Померании, в части, называвшейся тогда "Западным коридором" между Пруссией и Польшей, в семье кузнеца Теодора Платта, и в 15-летнем возрасте приплывший на борту корабля "Аугуста Виктория" в США и уже больше никогда не возвращавшийся в Германию, разумеется, никакого отношения к нацизму не имел. Он сменил множество профессий, преподавал немецкий в университете Бостона, а впоследствии, защитив докторскую диссертацию в Гарварде, стал в том же университете Бостона профессором биологии, специалистом по пчелам (у Сильвии Плат есть цикл стихов о пчелах). Он умер от сахарного диабета в 1940 г. через неделю после того, как Сильвии исполнилось восемь лет (не 10, как в стихотворении). С другой стороны, упоминание "семи лет" в конце стихотворения указывает на мужа Сильвии Плат, поэта Теда Хьюза, с которым она прожила семь лет до того, как они разошлись.





© Сильвия Плат (Sylvia Plath).
© Ян Пробштейн, перевод, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.




Версия для широкого дисплея
[В начало сайта]
[Поэзия] [Рассказы] [Повести и романы] [Пьесы] [Очерки и эссе] [Критика] [Переводы] [Теория сетературы] [Лит. хроники] [Рецензии]
[О pda-версии "Словесности"]