Стихотворения и поэмы
ХОЭФОРЫ
(Dis manibusque sacrum)
Подлинно, человек ходит подобно призраку...
Пс. 38, 7
Дал обещанье безжизненно веющим теням усопших:
В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву
Им принести и в зажжённый костёр драгоценностей много
Бросить...
"Одиссея", XI, 29-30
I
Снова у моря живу, ласкаю мёртвые книги,
слышу движение злаков в моей непогасшей крови.
Знаю - встаёт на лицо тень неблизкого Бога.
Сладко и совестно мне так обратиться к Нему:
- Пастырь годов многострунных, въелся в печень прах Вавилона.
Воздух Ассирии где? Где Иудеи шаги?
Тщетно в сетях человечьих буквы Твои попадались, -
страшные буквомечи, редкие буквокрюки...
В день появленья воскресный сел я на камень прямее.
Родина жёлтая, Крым, или я вижу стекло?
Неосторожен во всём, книгу прикрыть не умея,
сплю я напротив себя. Тело за спину ушло.
II
то юбка на закат летит от поцелуя;
То в пыльном поле час; то в левой пятке свет;
из ежедневных букв людских имен пустуя.
то примечаю: Бог - белеет из газет,
до дома провожу Софию небольшую -
Как будто к декабрю срезая эти дни,
но небом на стекле, куда себя дышу я.
не зажигалкой лечь, не зёрнышком одним,
дороже, чем скакать у барышни знакомой
Что ж, Ангелом ноги дорогу освещать
и Аполлона грызть перед его иконой.
или искать число, разлитое в вещах,
на дымолистный лавр и брачные чертоги...
Я старец молодой: ума не поверну
в блаженной пустоте обманывать о Боге.
Но тень моя близка! и за неё начну
III
Вдруг телевизор сказал, что распят Дионис...
Слушай! давай сораспнёмся? Не хочешь? Ну, ладно; не будем.
IV
"Поели солнце или не поели?" -
на зеркало с вопросом потянусь,
но тёплое в моем качнётся теле,
когда к стеклу губами прикоснусь.
И сразу: хoлмы, ласточки и воды,
блестит в слезах лица учёный брат
за то, что аппараты и заводы
он мыслит меньше золота дубрав.
Нельзя туда ходить, но как же опыт?
Раздвоенный! о, страшно свят язык,
припрятанный на кладбище Европы
в коробках тёмных, философских книг.
Да, поляков, мы закусили Фебом
отраву шелестящих мертвецов
в читальном зале под безлюдным небом,
не защитившись на пиру отцов...
V
Да, по-немецки звать листает тьма пустая
на смертном западе, в местах святых машин:
незанятой рукой камену оплетая,
от роботов куда зарой талант большим?
А льётся кипарис и тонет стон гитары,
что можно с девушкой увидеть Коктебель,
где море-андрогин и остальные пары,
и ночь ложится в речь, как в гроба колыбель...
Неверующий Бог всему тебе ответит -
на мёртвой площади, за полночью пустой
живая лира бьёт и, отцветая, светит
пеплошумящей чёрной желтизной.
VI
"Здравствуй, учитель!" - "И ты". - "А кто наверху... Там?" - "Не помню".
"Разум есть у меня!" - "Это Гермес Трисмегист".
"Может, поклонимся?" - "Что ж..." - "Ещё в этом теле?" - "А жертва?"
"Книжечка". - "Ну, покажи..." - "Вот". - "Это Лосев?! Отстань!"
VII
Кто в хлеб стыда входил своих учеников,
кого субботний дым размыл до половины,
тому перепадёт ладонь квадратных слов,
которую принёс потомок некрасивый.
Вот в слово мутное продёрнут человек,
чтоб слышать ночь, и сад, и милый звон трамвая.
Неосвящённый дом держа на голове,
он прыгает во рту, сестрицу подзывая.
А дома - тихий шум в тетрадке чуть забыт.
Полез бы на кровать, но понял: из столицы
назавтра ждать гостей с плечами нереид,
с вестями длинными, как пролетают птицы...
VIII
Руки свои расцелую, плачу, жалею меня, -
мол, Ориген и Плотин безразличней пальцев любезных...
Верю, что плоть моя храм, не достойный огня:
как же в груди у него может дымить бесполезно?
Целое сердце, остынь... Вспомни, я лёгок и слаб,
встретил Деметру в метро, поговорили о многом...
Сердце! тебя тяжелее только потеря весла
там, на подземной реке, перед всепляшущим Богом.
Ногтем бессмертен одним, сам не простое число,
кикликов стих, замирая, считаю, как чётки;
пробую эхо себя: темножужжание слов,
устного мёда капель, Ермия крылья-трещотки...
Музу поймал. Но зачем?! чтоб помелькала навек?
Лучше с еврейкой сестрой правду сыскать у Филона.
Лучше молитва и пост, для чего человек.
Лучше не спать не уметь, не заселять телефона.
IX
Покайся, Карпократ, до радостного утра!
X
На милый, как зеница, ИлионЕлена узнаёт, впадая в сон
зачем косит заморское копыто,
Её зрачки найдут лица лицо
изгибом речи чёрной, неизбытой.
и вспомнит мать, способную яйцо,
по языку свидетеля слепого,
Так чешуи хватает на глазах:
родная тьма, подмешанная в слово.
то пустоту, где дышат в паруса
то отражает чашу, то браслеты,
А женовоздух, складчатый эфир,
какие-то влюблённые брюнеты.
но видит Бог, куда глядит Омир
не удержать огромным переводом,
Смотри и ты: ни старых на стене,
из ничего с мигающим исподом.
ни кораблей для крови дальше нет -
ни площади, заставленной народом,
Елена спит, пересыпаясь в прах
одна во всём, быстрее с каждым годом
летейских птиц в парчовых колпачках
и шевеля внимательные тени
со свитками твоих стихотворений.
XI
Троя-матушка . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .Троя-святая
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
как живые . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . мы трёмся в тебе.
XII
Водопроводом не наяда,
дриады ёлкой нет найти:
идёт в Коринф глаголов стадо,
претерпевая по пути.
Они проснуться засыпают,
их ночь ума, ага, светла;
и соль земли не засыпает
полунебесные тела.
XIII
Нет, не к добру я остался ульи свои сторожить.
Пчёл шевеленье во тьме сердце моё изменяло.
Долго лежал между снов, звёзды казались умней.
Что-то я понял в ту ночь, что на рассвете не нужно...
Мёда сцедив, поутру засобирался в Эфес.
Только спустился к дороге - тёплого юношу встретил.
Чёрным расшитый хитон, вместо лица пустота,
острые руки в ожогах, голос как будто из меди:
"Я - это ты, Герострат, только в неправильном сне.
Пчёлам твоим это снится или ты себя просыпаешь -
разницы нет никакой; всё я закрою лицом,
ульи свои сохраняя!"
Я ничего не заметил.
XIV
Кто на развалины дачи покойного Пана?..
Труден в Аркадии нашей особенно вечер:
музычка мёртвого бога шипит под ногами,
в душной траве обвивая холмы золотые;
Хлои щека наплывает и тянется блеском
влажным, родным... но не блеском глаза прополощет.
Видел и я свою кровь через тихие веки, -
долго смотрел, и любовь мне казалась медузой
там, на закате, в клубящейся комнате зыбкой...
Вещи двоились, и зеркало смутно вращалось.
Я понимал: разбежимся; уже для другого
Хлоя начнёт ниспадать в убывающем свете,
зеркало тронет лицом - и посыплются стёкла!
дёрнется камень, последний подарок медузы...
Камень понравится Хлое: она его спрячет
и никому не отдаст, никому не расскажет;
станет одна баловать, и ласкать, и лелеять,
гладить его, прижиматься - счастливая Хлоя!
Муж её будущий не осознает убытка -
он ведь не ходит за нами, не молится с нами
стен среди рухнувших дачи великого Пана...
Пусть же приснится тому, кто ни разу здесь не был,
низкий бесшумный полёт над священной рекою,
встречные души, подземное слабое небо
и отражение девочки с тёплой щекою.
XV
Когда Орфей венчается с зарёю
над прошлым городом, где созревает сон,
под линотип ложится часть бессмертных -
голодный хор развалин строевых.
Неразличим на левой стороне,
подносит Ангел зеркальце к руинам:
залог сомнамбулических побед...
Спит брачный пир. Под краской типографской
лицо жены, в лице - её глаза,
застигнутые ангельским полётом
по улицам, великим в тишине,
как русло пересохшего Коцита...
Но тень жены отбрасывает тень.
И эта тень - страшна и знаменита.
XVI
Псапфа, что ложем одна,
зря тебе ждать восполненья -
вместо него Архилох
пьёт, опершись на лицо.
XVII
О, соберёмся попить с кольцами или друзьями!
Лысые юноши, эй, влезьте на стулья верхом!
Музы-кормилицы грудь будем нащупать губами:
душу и я разведу крепким её молоком...
Ксюша ли делает мышь, Зоя ли строит ногами,
ли преисполнен Орфей скрипом и свистом своим, -
только мерцают слова, путь выстилая словами,
чтобы, спустившись в себя, вышел опять холостым.
Сумма девяток, совру, больше, чем Первоединый;
пятый для третьей что сад, где наступает Эрот,
отцеподобно неся хлебы, цветы и маслины:
а на агапу? на пир? - кто-то не я разберёт.
Так затворимся попеть с братьями или тенями!
Зрячее темя моё детским украсим венком...
Музы-язычницы грудь брезжит, качаясь над нами, -
это и я написал горьким её молоком!
© Андрей Поляков, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.